drive home (small talk)

Резкая боль продрала горло вместе с выдохом — наверняка он уже простудился, стоя здесь, снаружи. Эд уже успел представить и краснеющие на туманном молочном небе облака, похожие на пятна лопнувших сосудов на белке глаза, и своё поражение в виде солнечных лучей, которые расплавят иней на сонной траве едва упав на землю, но всё никак не мог сдвинуться с места, прожигаемый холодом через одежду. «Торопиться некуда», — утверждает внутренний голос, пытаясь погасить душащее буйство, но безрезультатно: грудь по-прежнему вздымается кратно чаще, чем того требовало бы умиротворенное дыхание, голова плавится от недавней сдержанной близости и предвкушения новой, свежесть предрассветного тумана морозит кончики пальцев, ненароком пробирая до костей, но лицо и шея пылают красным — он слишком торопился перелезть через ворота. Хотелось бы выглядеть собраннее, сильнее, строже — но он здесь, в темноте, под присмотром равнодушных камер наблюдения, и ему тоже должно быть всё равно. Так что, он думает, хватит. Пора идти. Руки безвольно качаются, повинуясь ритму ног. Стриженный газон уступчиво мнётся под кроссовками, не сопротивляясь желанию их обладателя миновать залитую светом дорожку к особняку; трава заглушает шаги, но её шорох отдаётся в голове пульсирующей болью, а стук сердца так явен в ушах, что, кажется, он не крадётся, а марширует под звон литавр. Этот губительный энтузиазм — однажды он всё равно превращает в морскую пену. Эд устал метаться между «никто не должен знать» и «все должны знать» — хотелось бы всего и сразу, без лишающего свободы выбора. Наверняка Брюс знает, каково это — как можно иметь в руках такую власть и ещё не взорвать весь город к чертям? Как можно прятать в себе столько силы и не лопнуть от напряжения? Единственный видный с улицы огонёк был тусклым и возвышался над основной частью особняка, бедно освещая единственный этаж встроенной в него башни. Так высоко! — Эд даже замедлил шаг, едва обойдя особняк, чтобы попытаться увидеть хоть что-то за стеклом в резной раме, но зачем выискивать подсказки, когда можно узнать ответ прямо сейчас? Эд останавливается, вплотную подобравшись к окну под башней. Старьё. Как же раньше было упоительно вставить нож между створкой и оконной рамой, и, прижавшись щекой к стеклу, давить, давить им до тех пор, пока нехитро устроенный пластиковый механизм не сдастся и позволит пробраться внутрь без лишнего шума. Тут так не сработает — уэйновскому особняку уже более пятидесяти лет, и никто, видимо, не собирается молодить лоснящегося от роскоши старика. Эд даже мог понять — глядя на смехотворно величественное здание, хотелось лишь оставить его в покое. Пускай оно разваливается, пускай погребет под собой фальшивую честь владельцев, а Нэштон лишь внесёт небольшой вклад. «Я отойду на секунду», — говорит он, комично надвинув очки на переносицу — Уэйн вообще кажется смешным, когда нервничает. Эд прослеживает его путь от столика до чёрного выхода, дожёвывая последний кусочек лимонного тарта с небывалым аппетитом. Запив кофе, который остался в чужой кружке почти нетронутым, Эд даже не поморщился от горечи: он ведь оказался прав насчёт слабости Уэйна, и занял место в первых рядах, чтобы пронаблюдать за тем, как тот будет медленно тонуть. Или утонет сразу? Его пальцы в накладном кармане толстовки судорожно ощупывают увесистый камень. Немного отойдя, он пытается прицелиться, вытянув трясущуюся руку вперёд. Зажав камень в другой руке, Эд замахивается и для приличия надеется на то, что под тем окном хотя бы есть ковёр. У него ведь даже не было шанса захватить с собой скотч. «Ты этого не заслужил», — говорит Брюс, глядя в черноту под бардачком. Эду впервые хочется поспорить — а, может, всё-таки заслужил? Стыдно слушать его необязательное извинение — из них идиотом выставил себя именно он, Эдвард Нэштон. Сюрприз-сюрприз, мир вдруг оказался не чёрно-белым: и как только ему подумалось, что он знает всё наверняка, что он на шаг впереди, ему щёлкнули по носу, как шкодливому коту. Всё так неоднозначно — быть может, не подними он трубку, всё бы осталось как есть: он был бы по-прежнему прав, но всё так же слеп. Но теперь можно только догадываться о том, как было бы лучше. Зато, ему пришла в голову одна забавная мысль, которая никак не могла появиться при других обстоятельствах — Брюс Уэйн наверняка адски одинок. Иначе, как можно не понять, что весь его образ всего лишь личина, напускное? Нэштон видит, как Уэйн коротко дёргается, а следом широко распахивает глаза. Он проспал от силы пятнадцать минут, но если бы продолжил, то они бы очень скоро врезались в машину впереди — Эд разогнался для непривычной для себя скорости, часто отвлекаясь от дороги на соседнее сиденье. Он боится. Он поражён. Он в панике. Он в настоящем восторге. Звук бьющегося стекла ударил по слуху так же как ближний гудок поезда во время прогулки по рельсам. Подниматься по крутой лестнице, когда колени почти не сгибаются, оказалось довольно трудно. Вечером он прислал ему бомбу, а под утро уже трепещет от рукопожатия. Теперь он здесь, разбитый в пух и прах. Это ошибка — Эд стал слишком импульсивным за один вечер. Всё из-за того чёртового ароматизатора в машине Брюса: видимо, он надышался эфирными маслами и ещё бог знает чем, и вся рациональность вмиг испарилась. Это не в его стиле — битьё окон, предрассветные визиты и отсутствие плана. Чем его не устроило оставленное на свой страх и риск короткое сообщение (телефонная будка — двадцать пять центов за звонок)? Впору остановиться и схватиться за голову — но он идёт, и слабый колеблющийся свет уже касается его лба. Верхний этаж уставлен лопающимися от книг стеллажами. Запах воска стоящей на письменном столе свечи смешивается с рассеянной комнатной сыростью — Нэштон мог бы представить, сколько обложек и страниц плесневеет здесь, в этой библиотеке, но взгляд неминуемо цепляется за чужую шею, ярким пятном белеющую на фоне застеклённого мутно-синего неба, и он теряет нить размышлений. Смочив слюной указательный и большой палец, он одним движением тушит свечу — теперь стало совсем темно. Это огонь, на секунду лизнувший кожу, или он слишком близко? Всё такое чёткое и осмысленное, будто Эд только что проснулся и увидел, что стоит на краю крыши, готовый упасть. Но он здесь. Ему больше не холодно. Разбитое окно — меньшее из того что могло понадобиться. Рукопожатие — меньшее, из того что он мог бы получить. Хватит осторожничать! — он некрепко сжимает чужое плечо, будто желая проверить, может ли он напрягать мышцы кисти. Никакой ответной реакции. Склонив голову набок, Эд пытается разглядеть отражение Уэйна в окне, но ничего не выходит. Тогда, он намеренно действует увереннее: сползает рукой по его спине, пытаясь при этом дышать ровно, но его старания не окупаются. Его пальцы вцепляются в бок Брюса, и он оказывается таким холодным, словно горсть снега, смятая до твёрдого состояния. У Эда не остаётся выбора: прижавшись, он обхватывает Уэйна обоими руками за талию. Тычась носом между его лопаток, он всё ещё чувствует сырость, но примешанный к ней тяжеловатый лекарственный анис и практически выдохшаяся ваниль заставляют его вдохнуть глубже. Он издаёт непроизвольный хрип, когда места для воздуха уже не остаётся — в горле ужасно першит, есть ли разница, если он всё ещё может говорить? — Я зашёл слишком далеко, да? — к концу фразы его голос охрип; Эд поймал себя на мысли о том, что ни разу не продумывал, что именно он скажет первым. Как оказалось, это было совсем не обязательно — чувствуя, что его руки оказались на своём месте, он даже перестал дрожать. — Прости за окно. Я должен был… — Эд выдыхает вверх, обдав горячим дыханием шею Брюса, надеясь на хотя бы скрытую реакцию: он делает это впервые, но ему безумно хотелось бы сделать хоть что-то правильно, — Неважно. Всё так легко, тебе не кажется? — задрав голову, Эд кладет свой подбородок ему на плечо, которое показалось ему удивительно удобным. — Просто не ври. Просто не ври и не исчезай снова, потому что я так больше не могу. — шепчет он, встав на цыпочки, в попытках дотянуться как можно ближе до уха Уэйна. — Если бы ты знал, как давно я хотел этого, ты бы ни за что не поступал так со мной. Пожалуйста. Просьба эхом ударяется о стены и падает с лестницы. Он сказал, действительно сказал это; сказал всё — внутреннее опустошение не даст соврать. Эд хотел бы расщедриться на слова, словно на кондитерскую посыпку, но они камнями застряли в горле. Зависнув в ожидании, Эд наконец чувствует что-то: еле уловимое клокотание под его пальцами. Он следит за ним с трепетом, ожидая, во что оно может превратиться, как следят за растением, едва давшим ростки. И когда он слышит отрывистый едва сдерживаемый хохот, к лицу мгновенно приливает кровь и он растерянно ослабляет хватку. — Что такое? — спрашивает он, думая над тем, стоит ли ему рассмеяться в ответ, но ещё не зная, что именно он чувствует — гнев или смущение. — Так ты хочешь правды? — протягивает Уэйн играючи, — ладно, — он снимает с себя чужие руки, — я думаю, ты жалок. Куда себя деть? — Эд замирает и зажмуривается, не в силах пошевелиться. Как тогда, за воротами. Как тогда, в квартале от своего дома. Как тогда, в кофейне — слыша своё настоящее имя, но видя совсем другого человека — а ведь это не он, это не его заслуги; он не может просто отнять их и сделать своими, эй-Брюс-Уэйн-это-я, эй-Брюс-Уэйн-почему-ты-называешь-меня-ублюдком, эй-это-не-по-плану, эй-меня-сейчас-стошнит, эй- Щелчок, раздавшийся слишком близко, заставляет Эда распахнуть глаза. — Ты жалкий, слышишь? Он шагает прямо на него, щёлкая пальцами прямо перед его носом. — Слабый. Эд натыкается на твёрдую поверхность позади — отступать больше некуда. Пальцы проезжаются по книжным корешкам, и ненароком вытаскивают пару книг и те валятся на пол, когда он уворачивается от ещё одного щелчка. — Груша для битья. Нэштону приходится вжаться в стеллаж. Рефлекторно, он моргает, когда глаза начинают слезиться. Брюс прислоняется своим лбом к его лбу, не давая шансов отстраниться; его лицо так близко, что расплывается в большое серое пятно. Боковым зрением Нэштон улавливает статичные бледные силуэты. Как знакомо, он думает, как хочется… проснуться? — А знаешь, почему они смеются каждую ночь? — произносит Брюс вкрадчиво. — потому что понимают, что им повезло больше, чем тебе. Эд пытается улизнуть от пристального взгляда, но натыкается на множество других. И всё же, он думает, какой дешёвый трюк. — Х-ха, — выдавливает Нэштон, нервно сглотнув, — я тоже.

***

Если бы Эд знал, как он будет себя чувствовать, если попытается встать, он бы предпочёл не шевелиться вовсе. Всё-таки, падать с кровати во сне не очень приятно, особенно когда на полу валяется куча хлама. Но движение уже было сделано — преодолевая позорное желание отползти и забиться в угол, Нэштон встаёт на колени и, уткнувшись лбом в матрац, перекидывает на кровать сперва левую ногу, а чуть погодя, когда слегка подтягивается, прокряхтев, перекидывает и другую. Матрац проваливается; Эд и сам куда-то проваливается, когда переворачивается на спину. Вытащив подушку из-под головы, он кладёт её на лицо и прижимает ладонями. Это не первый сон про Уэйна за прошедший месяц, но определённо самый худший. Хуже наверное было проснуться здесь, на полу своей квартиры, с раскалывающейся головой и простуженным под открытым окном горлом, и осознать, что это субботнее утро не превратилось в усталое празднество достигнутой цели, как он планировал до этого. О, нет, теперь он размякшее, отвергнутое собственными силами нечто, распластанное по полу собственной обнесённой бумажным мусором спальни. Все эти сны, все эти видения — они ведь больше не должны его трогать; он ведь провёл слишком много времени наедине со своими идеями и фантазиями, чтобы ещё чему-то удивляться. Но каждый раз одно и то же — почему ему обязательно нужно испытывать страх, неужели ему так необходимо впадать в отчаяние в начале каждого дня? Он может послушать радио — песни про девочек, которым нравится, чтобы мальчики были девочками и которые обращаются с мальчиками, будто они девочки (стоя по колено в собственных клише, он утопал в чужих). Он может подобрать очки с пола и широко улыбнуться — хуже всё равно не станет. Он может подпрыгнуть от негодования и снести что-нибудь с прикроватной тумбы (как насчёт кружки с трёхдневным чаем?) Он может прижать подушку сильнее, чтобы крик был не таким громким. Но ему следует лишь опустить руку достаточно низко, и, немного постаравшись, достать пропылённый ноутбук: он лежит там слишком долго, а Эд устал ждать, ведь иногда надежды просто не оправдываются.