Лёд в огне

Едкий химический запах просачивается сквозь изношенный фильтр респиратора. Он робко скребёт стенки горла и немного жжёт носовую полость. Кислотно-зелёное болото в центре широкой комнаты угрожает своим видом, виднеясь сквозь полуразрушенную стену. В тёмном углу хрипят пребывающие на грани сна и реальности бывшие люди. Сны, конечно же, они не видят. Мозг их давно мёртв и способен только передвигать разлагающие тела, подавая импульсы обманчивого голода. Подсознание подкалывает: «Как знакомо». Аккуратно вперёд – на полусогнутых. Ледяными глазами – мимо досок сквозь щель. По остаткам потолка у дальней стены ковыляет плевун. Под ним – чудом уцелевший громоздкий шкаф. – Кажется, нашёл. Рация с французским акцентом в ответ радуется: – Отлично! – Тёмно-коричневый. Две большие двери и две маленькие снизу. Молчит несколько секунд, а потом нерешительно спрашивает: – Ты уверен? Пальцы в потёртых перчатках напряжённо сжимают устройство. – Хакон? – Подожди. Глаза нервно глядят на таймер. Десять минут и сорок две секунды. В карманах брюк карго два флакона усилителя иммунитета: слабый и мощный. В принципе, жить можно. Рация шелестит: – Ты в какой квартире? – Триста шесть. – Там должен быть шкаф с несколькими выдвижными ящиками. Посмотри в других комнатах. Смотрит: вход в одну забит досками, но те выглядят хлипкими; вход в другую – слева, но там дверь и есть вероятность, что придётся взламывать. Плевун сверху скромно напоминает о себе, издавая тихий рокот. Десять тридцать одна. Аккуратно вбок – на полусогнутых. Плевун, увлеченный своей прогулкой по участку три на два, не замечает, как натягивается тетива. Одно мгновение и стрела с тихим свистом пролетает сквозь висок. Тело глухо падает. Кусаки сзади никак не реагируют. Когда сникеры ступают в ядовитую лужу, то едкий химический запах с грубой силой врезается в горло и нос, заставляя тут же давиться кашлем. Глаза слезятся. Респиратор, прячущий рот и нос, утыкается в изгиб локтя. Биомаркер жалобно пищит, а цифры на таймере истерично летят вниз. Четыре пятьдесят шесть. Четыре пятьдесят. Плечо врезается в доски. Раз, два, прорыв. Глаза мечутся между проснувшимися трупами, которые тут же разевают черные рты. Ярко белый круг скользит по их изуродованным мордам и по обшарпанным стенам, вылавливая из темноты: кровать, тумбочку, кресло, комод, стол, шкаф. Костлявые руки тянутся вперёд, но тотчас отлетают в сторону и катятся под кровать. После следующего взмаха туда же отправляется и голова. Второму удар приходится в живот, разрубая тело на две части. Добивать его ни времени, ни желания, поэтому часть с головой ещё питает надежды зацепиться за щиколотку и куснуть в голень. Сзади раздаются возмущённые вопли тех, кого разбудил шум. Тем временем шкаф оказывается без выдвижных ящиков, и нарастающая паника дрожью пробегает по позвоночнику. Значит, другая комната? А вдруг там замок? А если это вообще не та квартира? Здесь у одной половины нет дверей, а у которой есть – не на всех присутствуют номера. То, что это квартира триста шесть – простой расчёт, который мог оказаться неверным. В конце концов, можно было элементарно проглядеть число, будучи сосредоточенным на бесшумном передвижении в потёмках между спящими кусаками. Три сорок семь. Наспех по луже к закрытой двери. Уворот от мощной атаки особо разъярённого заражённого. Удар мачете в голову и на одно мгновение лезвие застревает в черепе. Этого достаточно, чтобы сзади успели вцепиться в предплечье, вызывая болезненное шипение. Отскакивает вправо, снова удар. Преимущество в том, что заражённые умирают практически с одного удара, но тем не менее приближающий многоголосый рёв и шарканье ног заставляют напрячься. Глаза интуитивно тянутся вверх и замечают в углу огрызок лестницы под потолком, ведущую на чердак. Замирает на секунду. – Эйден, ты там как? – волнуется рация. Эйден судорожно выдыхает, копошится в карманах, достаёт фиолетовый ингалятор и встряхивает. Вздох и становится немного легче; числа на таймере с трёх тридцати скакнули к пяти, но биомаркер всё ещё истерично пищит и мигает жёлтым. – Я в порядке. – Если тебе угрожает опасность, – уходи. Глаза таращатся на приближающуюся кучку заражённых, и язвительный ответ застревает между зубов. Торопится к двери последней комнаты, толкает, и та предсказуемо не открывается. Чертыхается и опускается на одно колено. Дрожащие руки совсем не слушаются, поэтому отмычка быстро ломается. Чертыхается снова и достаёт другую. Лестница под потолком продолжает манить своим присутствием, но Эйден старается её не замечать. Проворный кусака клацает зубами над ухом, и ладони обхватывают его голову, с силой ударяют о поверхность двери, оставляя грязно-красный след. Резко – на ноги, ногами – по стене, пальцами – за уступ. На потолочном островке, где покоится тело плевуна со стрелой в виске, не так сильно разит химикатами, и слёзы не застилают пеленой. В руки – лук вместо мачете. Тетива натягивается. Первый, второй, третий, четвёртый, пятый… Шестой ещё добирается до комнаты, в центре которой целое зелёное озеро. Не дожидаясь его, резко – вниз, а после с разбега – двумя ногами в хлипкую грудь. Тело отлетает в стену и больше не шевелится. Одна сорок две. Коленками – в лужу, отмычкой – в замочную скважину. Пытается выровнять дыхание, что получается с трудом при периодическом кашле. Пальцы снова лезут в карман за последним УФ-усилителем. Когда до слуха доносится очередные приближающиеся хрип и шаркающие шаги, отмычка вновь ломается. – Да в пизду, – раздражённо сквозь зубы, вскакивает и с силой бьёт ногой в дверь. Шум незамедлительно будит кусак в ближайших квартирах, о чём сообщают вопли многочисленных гнилых глоток. Но нервы на пределе, как и время на исходе. К чёрту осторожность. Нога яростно колотит в дверь ещё и ещё, пока та не сдаётся и не срывается с замка. В узкой тёмной комнате никого нет, зато есть шкаф с проклятыми выдвижными ящиками. – Хакон, в каком ящике? Рация незамедлительно реагирует: – В нижнем. Красная шкатулка. Рука шарит по всякому хламу внутри и нащупывает коробку. Проверяет. После разворачивается на сто восемьдесят и снова запрыгивает наверх к мёртвому заражённому, а оттуда – к лестнице. Биомаркер облегчённо зеленеет и замолкает. Есть пять минут, чтобы вернуться назад на параплане и этого было бы вполне достаточно, если только люк, ведущий на поверхность крыши, захотел сотрудничать и выпустил из логова кусак. Это даже почти смешно. Несчастное плечо ударяется о железную поверхность несколько раз, но та даже не вздрагивает. Замок никак не реагирует на отмычку. Заледенел. Эйден отходит на безопасное расстояние и нажимает на кнопку, встроенную в рукоятку мачете, после чего его верхушка воспламеняется и достаточно нескольких секунд, чтобы при следующей попытке открыть люк. Сникеры, на которых остались следы зелёного яда, ступают в сугроб. Морозная свежесть наполняет лёгкие, приятно царапает разгорячённую кожу щёк. Снежинки приветливо приземляются на капюшон и плечи, а их размеренный вальс успокаивают бушующую от адреналина кровь. – Хакон, коробка у меня. Скоро буду. Рация в ответ победоносно смеётся. – Превосходно! Ждём тебя. Ждать приходится недолго. Остаток вьюги, который стал ленивым ветром, мягко подгоняет параплан в нужном направлении. На высоте мороз пытается ущипнуть за пальцы, залезть под шарф и ворот куртки. Возле школы приходится спрыгнуть, чтобы восстановить иммунитет под любезно включенной УФ-лампой, оглядеть укус, – «броня» помешала зубам монстра добраться до плоти, поэтому останется лишь синяк, – и размять замёрзшие пальцы. Его нынешние перчатки, в которых очень удобно убивать и карабкаться по стенам, почти не согревают. Передохнул с минуту и снова с крыши – вниз, открывая параплан. Зияющие чёрные глазницы-окна внимательно следят за ним. Где-то раздаются вопли заражённых, но как только пролетающий кусок живого мяса равнодушно удаляется, они быстро стихают. Невысокое старое здание помечено фиолетовым окном. В него Эйден и залетает, ловко перекатываясь, а после направляясь вглубь. В одной из квартир слышится шорох: судя по всему кто-то из выживших не спит. Здесь нет заражённых, только остатки людей. Эйдена встречает Хакон, приветливо раскинувший руки в стороны. – А вот и наш герой! Коробка молча передаётся из потёртых перчаток в обклеенные пластырями пальцы. – Hé, regardez ce que nous avons ici! Он несёт её с триумфальным видом, садится на корточки и бережно кладёт на колени, укутанные пледом. Сморщенная рука касается отполированной поверхности, поглаживает. Узкие губы тянутся в улыбке, демонстрируя беззубый рот. Иссушенный старик в нескольких потрёпанных свитерах выглядит счастливым, но всё, о чём думает «герой» – это резкий запах, исходящий от грязного старого тела. Он закрывает за собой дверь, чтобы тепло, исходящее от буржуйки, не покидало комнату, но и сам дальше не проходит; скрещивает руки на груди, молча наблюдает за сценой. Хакон говорит с дедом на своём родном французском, что для Эйдена является лишь набором мягких звуков. За то недолгое время, что они знакомы, – а такое чувство, что прошла целая вечность, – удалось запомнить перевод лишь нескольких слов: «oui», «non», «merci», «mon ami», «au revoir», «vas te faire enculé». В коробке оказываются какие-то часы, серёжки, несколько колец, пара пожелтевших от времени бумажек и худощавая стопка фотографий. Судя по реакции на морщинистом лице эти фото были главной целью. Эйден ведёт плечом. По крайней мере в коробке оказалось то, что можно продать. Он не знает, будет ли какое-то вознаграждение, – Хакон не упоминал, да и Эйден не интересовался, – но было бы неплохо получить взамен что-нибудь из безделушек. Может, тогда удастся раздобыть у торговцев перчатки потеплее. Хакон оборачивается к Эйдену довольный до усрачки. – Это шкатулка его покойной жены. Его английский такой же мягкий, как и французский. Эйден кивает. – Ого, ты только погляди, какая роскошная mademoiselle! – и палец в пластыре указывает на фото, но учтиво не касается глянцевой поверхности. Эйден с такой же учтивостью улыбается. В комнатушке тепло и вонь уже почти не ощущается. Огонь в буржуйке слабо потрескивает, окутывает рыжим, соперничая с фиолетовым, исходящим от лампы-сторожа в углу. Тихие голоса двух французов – в основном слышно того, что помладше и разговорчивее, – убаюкивают изнурённого ночной вылазкой парня. И тот уже сонно щурит глаза, но покорно ждёт друга. Хакон оборачивается и что-то хочет прокомментировать-перевести, но лишь с кривой улыбкой склоняет голову вбок и вновь обращается к старику. – Eh bien, il est temps pour nous de partir. Тот кряхтит, потом смотрит на Эйдена. – Les jeunes, vous êtes si gentils. Эйден мешкает, но кивает. – Nous sommes toujours heureux de vous aider, grand-père. – Peux-tu faire encore une chose pour moi? – Bien sûr. – Pouvez-vous s'il vous plaît tuer cette racaille? – и костлявый палец тычет в одну из фотографий. На лице Хакона замешательство. Он приподнимается, чтобы посмотреть, но судя по растерянному виду, это действие не помогает. Он смеётся и похлопывает деда по плечу. – Да ты у нас ещё тот шутник, – и добавляет: – Au revoir, papa. Эйден оживает и отстраняется от дверного косяка, который всё это время надёжно придерживал. – Всё? – На сегодня – да. Хакон кладёт на его спину тёплую ладонь, подталкивая прочь из квартиры. Он почему-то игнорирует то, как старческий голос позади всё не унимается и повторяет: «Alors tu vas le tuer? Alors tu vas le tuer?». Следующий пункт назначения – «Рыбий глаз», но никто туда не спешит. Хакону нравится, что в эту ночь как-то по-особому тихо и почти безветренно, что в последнее время стало роскошью для Вилледора, а Эйден старается не анализировать, почему после целого дня сплошной беготни и разборок с заражёнными, он сейчас убирает ногой снег с деревянной платформы, к которой прикреплена лебёдка. Хакон садится на доски и свешивает ноги. Эйден опускается рядом, копирует позу. Коленка упирается в чужую. Тепло растекается по небольшому участку кожи. Молчат. Хакон, задрав голову, всматривается тёмными глазами в тёмное небо, по которому ползут облака. Звёзды и луна игриво за ними прячутся. Эйден смотрит перед собой, в ту точку, где чернота врезается в высокие железобетонные стены, окольцовывающие полуразбитый и полумёртвый город. Спасительная клетка. – Лоан нашла на моей груди седой волос и теперь стебётся, называя дедом. Иголкой – в лёгкие. – Так вот в чём дело? А я думал, ты помогаешь старику, потому что он француз. Локтём – в бок. Эйден шевелит ногой, которая начинает затекать. Ёрзает на месте. Пихает замёрзшие руки в карманы куртки, пытаясь зарыться поглубже. Хакон косится в его сторону, а потом со вздохом стягивает с себя перчатки. – Эх, салага, и как ты выживал во внешнем мире? Эйден щурится и сопит, но подачку принимает. Нагретая внутренняя ткань приятно ощущается на холодной коже. Хаконовские перчатки теплее, движения не стесняют, но на них нет никакой защиты, что не удивительно для заядлого паркурщика. Чужая обнажённая ладонь остаётся висеть в воздухе. Густые брови многозначительно приподнимаются. Обмен завершается. Перчатки Эйдена тонкие и изрядно поношенные, поэтому скорей всего Хакону будет не очень комфортно, но тот, натянув их, перебирает пальцами и ничего не говорит. В любом случае такой торгаш, как он, сбагрит их кому-нибудь с наценкой и купит экипировку куда получше. Они сидят в тишине ещё пару минут, пока биомаркер Хакона не начинает жаловаться. Несколько мгновений под ультрафиолетом, и вот Эйден забирается на вентиляционную шахту, готовый раскрывать параплан. – Стой. Хакон достаёт бинокль. В районе по ту сторону канала хорошо виднеется яркое огненное пятно. Из него валит густой тёмный дым. Ветряк? – Башня. Жёлтый мешок срывается с места, сообщая о том, что день для Эйдена ещё не скоро закончится.