* * *
Уже к утру становится известно, что пацан из башни – везунчик: у него было несколько друзей разного возраста; был младший брат, о котором он, как говорят, усердно заботился; у мальца даже родители были и оба в добром здравии. Эйден едва ли не присвистывает от удивления, когда Киллиан об этом рассказывает. Вот это жизнь! Наверное, ему было очень обидно умирать. Киллиан говорит, что пацанёнок уже неделю считался пропавшим без вести. Остатки бегунов, коих полторы штуки – семь, если быть точным, – напрягаются. Не то, чтобы пропажа, тем более детей, являлась в нынешних реалиях чем-то особенным, но в данных обстоятельствах ситуация вызывает много вопросов, и они незамедлительно летят в воздух плотной чередой: кто, что, почему, зачем. Хакон делает предположение, что ребёнок находился до пожара либо мёртвый, либо без сознания: тело лежало слишком далеко от выхода и следов попыток выбраться из здания он не заметил. – Но это лишь мои сомнительные предположения, – снова напоминает он, очевидно надеясь, что ошибается. Но для Лоан и этой спички хватает, чтобы почувствовать всепоглощающую жгучую ярость. – Да я вам говорю, это были ёбанные ренегаты! Лицо Лоан, дорогое лицо солнца, которое Хакон видит по утрам на соседней подушке с тех пор, как они вместе покинули Х13, перекошено злостью. Солнце скалит зубы, сжимает кулаки. Если бы Эйден стоял ближе, то скорей всего бы увидел вздувшиеся вены на оливковой коже. – Нет никаких доказательств, что это были они, – устало повторяет Хакон, который стоит рядом с ней. Вот он видит и вздувшиеся вены, и молнии в искрящихся карих глазах. С таким вспыльчивым характером наверняка и секс жёсткий. – А кто, блять, ещё? – Это мог быть несчастный случай, – произносит Киллиан из противоположной стороны круга. Только сейчас Эйден вдруг замечает, что обычно бесконечно треплющийся о своих бывших жёнах Хакон, поведавший уйму баек про супружескую жизнь – их так много, что закрадываются сомнения о правдивости некоторых из них, – практически ничего не говорит о Лоан. – А то, что пацан пропал на неделю, а потом его обугленное тело нашли во время пожара на водонапорной, сука, башне, это всего лишь ёбучее совпадение? – Лоан, – успокаивающе, а пальцы, которые всё ещё в перчатках Эйдена, обхватывают запястье напряжённой руки. Но его дама не успокаивается. Она дёргает рукой – не то, чтобы резко – и выходит в центр круга. Она толкает речь на целую минуту и тычет пальцем в каждого присутствующего. Она указывает на Эйдена. Эйден думает о том, почему после Х13 в его разговорах с Хаконом стало так много безмолвной пустоты. – Может, это кто-то из остатков бандитов того сумасшедшего учёного? – произносит один из двух новеньких, чьё имя Эйден не запомнил. А может и не знал вовсе. – Люди Вальца нападают открыто и громко. Это не те типы, которые делают намёки и надеются на сообразительность своих кавалеров, – произносит главный эксперт по вальцевским ренегатам и метафорам. – Эйден, – голос Фрэнка заставляет всплыть на поверхность. – А ты что думаешь? Четырнадцатиглазое существо замолкает и выжидающе смотрит на Эйдена. Эйден косится в сторону зелёной куртки, надеясь, что та бросит ему спасательный круг. – Думаю, что Хакон прав. Бегуны теперь перекидываются взглядами друг с другом, а Хакон едва заметно кивает и тянет уголки губ в знак благодарности. – Киллиан? – Поддерживаю. – Тогда действуем по плану Хакона, – подводит итог Фрэнк, а Лоан горько усмехается. – Святая, блять, троица. Хакон снова произносит её имя и тянется к ней, но та дёргается и морщится, стремительно направляясь прямиком к выходу из бара. Зелёная куртка предсказуемо следует за ней, получив одобрительный кивок со стороны главы бегунов. Только после того, как Фрэнк разбивает бегунов на пары для охраны важных объектов, Эйден признаёт, что иногда всё-таки стоит вслушиваться в то, что говорят на собраниях.* * *
Эйдену кажется, что он умирает. Веки с колоссальным усилием увлажняют глазные яблоки, и когда они смыкаются, то угрожают, что больше не откроются. Мозг иногда на такие заявления бросается в панику и лихорадочно подаёт импульсы в тело, заставляя вздрагивать. Эйден, который провёл четыре года в пути, ежедневно перемещаясь с места на место и сражаясь, сейчас вынужден быть сторожевым псом, прикованным к электростанции. Он, спрятавшийся от назойливых выживших в укромном месте, уже битый час рассматривает, как кусака на дороге лениво пережёвывает мясо мертвого миротворца, которого ещё вчера здесь не было. Свежая густая кровь на белом снегу выглядит почти чёрной. – Ты же пилигрим, верно? – от женского голоса Эйден не вздрагивает. Приближающиеся шаги он давно услышал, но уходить не хотелось – здесь впервые за несколько дней хоть что-то происходит. – Нет. – Мне сказали, что ты находишься здесь. Кусака на дороге немощно скребётся в бронежилет, прячущий от жадных рук человеческие внутренности. Девушка высовывается из окна, но не решается лезть на крышу. Она говорит спине Эйдена: – Мне нужны таблетки, которые находятся в больнице ВГМ. Пожалуйста, ты можешь помочь мне? – Я занят. Девушка оглядывает сгорбленную фигуру, что сидит на краю крыши, положив подбородок на согнутое колено. Она даже встаёт на носочки и высовывается посильнее – может, просто чего-то не видит. Она действительно не видела, что к миротворцу и обедающему кусаке присоединяется ещё один монстр и теперь тоже тычется в бронежилет. Выбора у подошедшего нет, потому что туловище и голова – единственное, что осталось. – Я хорошо заплачу тебе. – Я же сказал, что занят. Девушка не видит смертельно скучающее выражение лица Эйдена. Эйден не видит, как девушка позади раздражённо морщится. – А ты точно тот самый пилигрим, который всем помогает? Потому что не похоже. – Mademoiselle, боюсь, вы обознались. Эйден вздрагивает и оборачивается на хаконовский голос, который в последнее время слышал только по рации. Видимо, теперь его лицо выглядит слишком оживлённым, потому что Хакон смотрит на него смеющимися глазами. – А вы знаете, где найти пилигрима? У меня для него дело. – Я знаю, где найти ночных бегунов. Оставьте свою заявку и мы обязательно вам перезвоним. Девушку устраивает дурацкая шутка, она даже улыбается в ответ и, соглашаясь принять помощь от не-пилигрима, избавляет от своего присутствия. – Может, залезешь внутрь? И Эйден послушно встаёт на затёкшие ноги, которые на секунду даже подкашиваются после долгого просиживания на одном месте. Они добираются до помещения, гордо именующегося «Убежищем Эйдена», хотя по факту там часто зависают и другие выжившие, не позволяя уснуть измотанному пилигриму после целого дня побоев и перемещений по крышам. Но сейчас повезло – или это Хакон всё организовал, – в убежище пусто. Парни усаживаются на импровизированную кровать, состоящую из деревянных поддонов, старого продавленного матраса и потрёпанного спального мешка. Вся нехитрая конструкция пахнет старостью и грязью – вездесущий запах в мире после конца света. – Я кое-что принёс тебе, – Хакон скидывает с плеч жёлтый мешок и копошится в нём, чтобы через пару секунд достать два контейнера с едой. Эйден сквозь перчатки чувствует, как от пластика в руках исходит приятное тепло. – Лоан приготовила? Хакон прыскает смехом и извлекает из мешка термос. – Шутишь? Она даже яйца в крутую не сварит. Эйден оставляет при себе комментарий про то, чьи яйца Лоан может сварить, и открывает крышку. Душистое мясо с овощами перебивает всю царящую вонь в обшарпанном помещении. Рот тут же наполняется слюной, заставляя рефлекторно сглотнуть. Эйден обычно питается консервами – это быстро и легкодоступно, поэтому что-то иное и тем более свежеприготовленное является для него непозволительной роскошью. Хакон просит попробовать, а сам разливает по железным кружкам травяной чай. Его друг в ответ красноречиво стонет, прикрывая глаза, и нетерпеливо снова гребёт ложкой. – Это Pot-au-feu – одно из самых известных блюд французской кухни, – горделиво вставляет ремарку повар. Эйден в ответ снова стонет, шумно вздыхает и тщательно прожёвывает пищу, стараясь подольше насладиться вкусом. Пёс хорошо сторожил – пёс заслужил, чтобы его накормили. – Не остыло хоть? Эйден мотает головой, а его челюсть не перестаёт работать. Хакон польщён такой реакцией и приступает к своей порции. Какое-то время в убежище раздаются только постукивание стальных ложек о пластик и хлюпанье горячим чаем. Контейнеры и кружки опустошаются. Хакон довольно потягивается и, пододвигаясь на кровати ближе к стене, упирается затылком в потрескавшуюся кирпичную кладку. – Я не спрашиваю, как ты умудрился приготовить обед, когда должен был охранять водонапорную башню, но разве тебе не нужно возвращаться на объект? – Прогоняешь? И это вся твоя благодарность? – Я серьёзно. – Там находится мой напарник. – Твой напарник – новичок, за которым ты должен следить. – Оливер – надёжный парень. Ты бы видел, как он вчера с тремя кусаками разделался, пока спасал одного бедолагу из передряги. И не скажешь, что он в бегунах только две недели. Да и… – он поддевает коротким ногтем посеревший от грязи пластырь на тыльной стороне ладони. – Сколько уже времени прошло? Почти неделя? Никто не напал. И не нападёт. Ренегаты Уильямса такие же люди. У них свои семьи. Они не станут рисковать своей жизнью, просто чтобы напакостить нам. Тем более похищать детей и поджигать их. Тот пожар – несчастный случай. – Лоан другого мнения. – Ох, Лоан… Порой бывает такой невыносимой стервой, что просто… – он скрючивает пальцы и трясёт руками в воздухе, придушившая воображаемый образ своей дамы. – Но тут скорее она меня, чем я её. Почему они вместе? – Значит, мы просто тратим своё время? – Я так не думаю. Одно дело умереть от рук заражённых, другое – во время пожара. Так что наше присутствие в эти дни как минимум внушает спокойствие мирным жителям. – И создаёт иллюзию, что мы что-то делаем. Хакон усмехается и смотрит на Эйдена с лёгким прищуром. Он держит паузу. Эйден ожидает, что это один из тех моментов, когда Хакон предпочитает не озвучивать свои мысли. Но он говорит: – Ты стал циничнее. И Эйден жмёт плечами. – Возможно. – Это из-за неё? Эйден на секунду вспоминает руку в его перчатке, которая касалась тонкого запястья, и снова жмёт плечами.* * *
За чумазым окном темнеет. Внизу возле рамы не хватает куска стекла, но кто-то предусмотрительно закрыл дыру картонкой и залепил синей изолентой. На улицу вышел погулять ветер, подхватив колючий снег. Облака, весь день державшие в заложниках солнце, берут в заложники и луну. Эйдену дует в заднюю часть шеи, но он не шевелится – боится, что своим шуршанием напомнит Хакону о смене караула и тот снова оставит его одного. Но вместо него шуршит рация, и за это получает презренный взгляд холодных глаз. – Хакон! – так волнующе, что бегун в зелёной куртке напрягается. – Ренегаты! – У башни? – На улице недалеко от неё. – Мы сейчас. Они спешат, но параплан не раскрыть – поток ветра ведёт в противоположную сторону. На замену выступает крюк-кошка, старательно вгрызающаяся во всевозможные поверхности. Но ноги в зимних кроссовках скользят по снегу и льду, в глаза настырно лезут мерзопакостные снежинки. Хакон на бегу хватает рацию и проверяет своего неопытного напарника: – Оливер? Рация молчит несколько секунд, а потом издаёт хрип и выплёвывает «ти» и «лся». Сокращают путь через здание, на одном из этажей которого выбиты окна. Там почти пусто – кусаки вышли подышать ночным воздухом. Хакон на бегу пользуется моментом и пытается связаться с Фрэнком. – Мы уже в пути, – говорит рация хриплым басом. Это обнадёживает и частично снимает груз ответственности. Прыжок и летят из здания вниз, цепляясь крюком за выступ соседнего. Но удача Хакона такая же невыносимая стерва, как и Лоан, поэтому решает подгадить ему сорвавшимся крюком и крикуном снизу. Светящийся жёлтым монстр только глаза продрал после дневной спячки и скорей всего не заметит, как на него стремительно летит мужчина средних лет. А нет, замечает. Монстр возмущённо вопит, выгибая грудь дугой. Хакону удаётся после нескольких судорожных попыток зацепиться хоть за что-нибудь и спасти себя и крикуна от гибели, но последний не оценивает сей благородный жест и продолжает наводить панику на всех присутствующих в радиусе нескольких метров. Когда парни оказываются на одном из выступов здания, Хакон, тяжело дыша, говорит: – Беру погоню на себя, а ты идёшь к стычке. Он не предлагает делать выбор, а Эйдену этого и не нужно. Он без лишних колебаний раскрывает параплан вслед за зелёной курткой. – Эйден! – возмущается рация. – Я тебя не брошу. Хакон – ловкач и меткий стрелок, но посредственный боец – Эйдену ли не знать. Им нужно всего лишь добраться до ближайшей УФ-лампы, а снегопад становится всё сильнее, значительно снижая видимость. На поясе у Эйдена раздаётся взволнованный голос Лоан: – Ты где? – Мы идём. – Мы? Эйден досадно кусает губу. Возможно, взболтнул лишнего. – Эйден, Хакон с тобой? – Да. Голубые глаза внимательно следят за парящей впереди зелёной курткой. Та приземляется на крышу кубарем. – Эйден, какого хрена он с тобой? Потому что Хакон хотел накормить его? Эйден падает рядом на крышу. Хакон смотрит сквозь вьюгу в бинокль и спрашивает: – Это Лоан? – Да. – Скажи, что мы скоро будем, – и добавляет уже тише: – Да где ж эта блядская уфэшка? Заражённым плевать на разборки выживших. Они злые и голодные, наполненные силой и здоровьем ещё недавно живого организма, за несколько ударов взламывают люк, ведущий на крышу. Эйден берёт в руки мачете, готовясь отражать нападение. – Вижу! Или ничего отражать не придётся. Эйден пятится назад, чувствует спиной рядом чужое тёплое тело, готовый срываться с места в любую секунду. И тело рядом хочет сигануть с крыши, но снизу за щиколотку хватает почерневшая рука в лохмотьях, а рот полный зубов с аппетитом вгрызается в голень. Нога дёргается. Хакон берёт в руку топорик, наклоняется и наносит удар точно в голову. Джинсовая ткань темнеет от крови. – Уходим! Параплан, крюк-кошка, на своих двоих мимо монстров, снова параплан. Только УФ-лампа разрешает остановиться и облегченно выдохнуть. И хотя толпа голодных и яростных все еще рядом на границе между фиолетовым светом и мраком ночи, одну проблему можно вычеркнуть из списка. Хакон морщится от ноющей боли в ноге и проверяет: – Оливер? Тишина. Хакон медлит с секунду. – Лоан? Тишина. Хакон беспокойно смотрит на Эйдена. Тот произносит: – Наверняка им сейчас не до разговоров. И Хакон кивает, выпуская из ладони рацию.* * *
Никто и не ожидает увидеть потасовку в самом разгаре. Когда они вдвоём идут – Хакон, прихрамывая, – видят размытые малоподвижные силуэты позади белёсой пелены снега, слышат женский надрывный плач. По телу, укутанному в зелёную куртку, пробегает нервная дрожь. По телу, укутанному в чёрно-красную куртку, ничего не пробегает. Тёмные пятна на снегу то тут, то там. Отрубленные руки. Голова со стрелой во лбу возле колёс искорёженной машины. Эйден всматривается в изувеченные трупы. В основном, ренегаты. В основном. Кучка бегунов, потрёпанные, но целые, стоят рядом с воющей женщиной. Воющая женщина – на коленях рядом с лежащим парнем. Глаза лежащего парня не моргают. – Блять, нет, – Хакон пытается хромать быстрее. – Нет-нет-нет. Один новобранец – в кучке среди живых, второй – в объятиях худых рук, внизу. Хакону подойти ближе не даёт Лоан, которая намного быстрее добирается до него, а теперь с силой пихает в грудь. – Где вас черти носили! – рычит она. Хакон только пошатывается от толчка, незрячим взглядом вцепившись в окровавленное молодое лицо. Снежинки падают на кожу и всё ещё могут таять. – Ты разве не должен был быть с ним, а? – с силой ладонями в грудь. – Разве он не был под твоей опекой, ты, эгоистичный ублюдок? Эйден осторожно берёт Лоан за плечи и пытается увести её от Хакона. Та не особо сопротивляется, только дёргается, чтобы её не трогали. – Я же говорила, – она обращается ко всем мрачным теням бегунов. – Я же говорила, что они могут снова напасть, но меня никто не слушал. Теперь любуйтесь. Она демонстративно обводит рукой пространство, где совсем недавно была бойня. На её лбу нет вздутых вен. Из глаз не летят молнии. Она не корчит гримасы, больше не кричит. Она ледяной статуей стоит в центре среди разбросанных трупов и пятен крови. Надрывный плач не замолкает. Он не замолкает даже в убежище, продолжая мучительно давить на барабанные перепонки. Рана на ноге обработана и перевязана, тело брошено на диван. А женщина продолжает выть в ушах и стоять на коленях перед глазами. Хакону бы выпить чего-нибудь покрепче или даже закурить, но ничего подходящего в квартире нет. В квартире только Эйден. – Может, чай? Хакон соглашается. Эйден идёт на кухню, ставит чайник на газовую плиту. В шкафчиках – медикаменты, консервы и банки с травами. Достаёт банку, на которой маркером написано «Ромашка». Ждёт, когда вода закипит, и рассматривает ковёр на стене. Уродливый. Чайник свистит. Чай заваривается. Эйден думает, что, может, стоило заварить в термосе? Несёт кружки в гостиную, одну отдаёт. Эйденовские перчатки до сих пор на чужих руках. Эйден был в квартире Хакона и Лоан только один раз, когда они расстались. Теперь он здесь, когда они вместе. Почему они всё ещё вместе? Хакона грызут чувство вины и совесть, и вместо Эйдена скорей всего должна быть Лоан. Но Лоан тоже бы грызла Хакона, поэтому здесь Эйден. Эйден его никогда не кусал, даже когда тот предавал и бил. Ночной бегун с раненой ногой болезненно морщит лоб, всего один раз делает глоток напитка, и думает, думает, думает. Возможно, он сейчас мысленно меняет прошлое и не оставляет своего неопытного напарника одного. В его голове наверняка разворачивается тот сценарий, в котором они вместе отправляются на стычку с ренегатами и жертв оказывается вдвое меньше. И Лоан не разочаровывается в нём снова. Но Эйден тогда и сейчас был бы один. Снова. Он косится на Хакона и не знает, что сказать. Наверное, его нужно как-то успокоить. Он не умеет этого делать, но он знает, что ромашковый чай – хорошее успокоительное. Почему же этот старый дурак его почти не пьёт? – Остынет же, – он касается железной кружки в руках Хакона. Вроде ещё тёплая. Тот рассеяно кивает и отхлёбывает. И думает, думает, думает. – Хакон, ты не виноват. – Разве? – горькая усмешка в ответ. – Я был так уверен, что ничего не произойдёт, что повёл себя безответственно и оставил его одного. – Все были уверены, что ничего не будет. Теория Лоан выглядела сомнительно. – Она единственная женщина среди нас и к тому же эмоциональная. Всё, что она говорит, кажется нам сомнительным. Они молчат. Хакон думает о чём-то таком, что вызывает у него судорожный вдох-выдох и он взъерошивает пальцами и без того взлохмаченные тёмные волосы. Он горбится и кажется будто съёживается, пытаясь слиться с диваном или даже раствориться в воздухе. Эйден вдруг вспоминает: когда в больнице делали больно, то они с Мией обнимались; боль не уходила и было всё так же паскудно, но дышалось легче. Эйден не уверен, уместно ли обнимать взрослого мужчину, поэтому лишь робко кладёт ладонь на его спину. Сгорбленная фигура говорит остывающей кружке с ромашковым чаем: – Я всегда принимаю неправильные решения. Эйден рассматривает несколько мелких шрамов на затылке, которые выглядят светлыми островками среди чёрных коротко стриженных волос. – А как же я? Хакон поднимает голову и впервые за то время, что они находятся в квартире, смотрит на Эйдена. – Я тоже неправильное решение? Мужчина молчит, всматривается в лицо, на котором ещё больше мелких шрамов, чем на собственном затылке. – Нет. Ты – единственное верное.