Улыбайся!

— Вот это хрень! — прошептал Азат. — Но на фотографии он! — прошептал я в ответ. — Как так? — Может, это какая-то уловка? Типа сообщить, что жертва убита, чтобы убийца не искал, не добил? — Нелогично! Понятно, что маньяк и так не будет его искать: парня бы охраняли, как золото скифов! Слишком большой риск! Логично, когда, наоборот, жертва мертва, а тут объявляют, что жива-здорова: преступник начинает мельтешить и совершать ошибки! — Может… может, это вообще подменная фотка! Убит другой ребенок. Полиция, тогда милиция, придумывает ход: размещает другую фотографию. Убийца смотрит и глазам не верит, ну и… психует… ищет парня по фотке… попадается… — Ты офигел? Менты, конечно, фантазеры, да и уроды есть среди них, но подставить реального ребенка, то есть Феликса, под удар! Это перебор! — Согласен, да и то, что Феликс сам лично был в руках клоуна, — практически факт! — Не знаю… Как он уцелел-то? Рот не разрезан… А на животе есть швы? — Откуда я знаю! — Вы же ночевали вместе! — И что? Мы в одежде были! А проверить я как-то не догадался! — Вот и иди к нему и позырь… Хотя, конечно, всё это ничего не объяснит… — Я просто спрошу у него! — И он ответит? Я сомневаюсь, что Феликс ответит; нужно поймать момент, нужно подловить настроение, иначе он отрежет меня от себя. Найдет другого исполнителя завидной роли второго плана. А я буду психовать. Нет. Я буду ревновать. Эта роль, конечно, убогая, но она моя. Он хочет, чтобы я подыграл ему? А я просто хочу побыть рядом… Ведь хочу? Я помогу ему, а он… А он запудрит мне мозги окончательно! Блин. — Азат! Я, пожалуй, схожу к нему. Только ты ничего такого не фантазируй по этому поводу! — Ну, уж это как получится! Иди!.. У меня в тумбочке презики есть, возьми! — Икса! Мой друг хохочет. *** У него опять не закрыто. — Феликс! Ты почему не закрываешься никогда? — Я тебя жду! — А если бы я не пришел? — Не может быть! Ты, во-первых, любопытный. Во-вторых, тебя тянет на подвиги. В-третьих, я тебе нравлюсь! — Ну ты… — я даже задохнулся и не нашелся, что сказать этому белобрысому подростку, который валялся на диване, сложив ноги на спинку. — Да ла-а-адно! Заходи! Твой сосед тебя благословил, я правильно понимаю? И это уже не первый раз, когда он внедряется в мою голову. Вот откуда он знает? Я прохожу в комнату, останавливаюсь у окна. Напротив — общага политеха. Желтые, оранжевые и зеленоватые квадратики живут своей загадочной жизнью. А вдруг, действительно, оттуда из-за какой-нибудь шторы выглядывает нелюдь, шарит острым зрачком по нашему окну, прищуривается, пытается угадать, что за движение, что за фигура, что за сюжет раскручивается в проёме на восьмом этаже. И видит меня. Лохматую гриву, широкие плечи, узкие бедра, кулаками упираюсь в подоконник. Смотришь? Смотри, ублюдок! Я поздоровее буду, чем зайка, на которого ты нацелился. И если я буду рядом с ним всегда, то как ты подберешься? Меня прихлопнешь? Давай, попытайся! Что же ты все на тринадцати-пятнадцатилетних малюток-то охотишься? — Феликс, ты же мне расскажешь всё? — Конечно! Звонил Дэ. Эс. Панченко. У водителя Фролова алиби на двадцать девятое и тридцатое августа — на время убийства и время, когда клоун выложил труп мальчишки у стадиона. Водитель Фролов возил свою любовь на Челябинские озера. Фролов встретил следака в крайнем раздражении, искренне злился — короче, не он. И еще неожиданная инфа из «Белого такси». Стало понятно, как клоун зацапал этого мальчика, Никиту. Он повторяется, точно так он увез Ярика в Нижнем… — Он таксист? — Нет. Из этого «Белого такси» позвонили и сообщили, что у них информация, которая, может быть, нас заинтересует. Один таксист прочитал статью про убийство Никитки и понял, что его вызывали к той самой музыкальной школе и в то время, где и когда мальчишку в последний раз видели живым. Он приехал — никого. Прождал десять минут, на звонок по телефону вызывавшего никто не отвечал. Таксист даже вышел из машины и спросил у девчонок, которые там стояли, никто ли не ждет машину? Те сказали, что не вызывали, но только что какой-то мальчик со скрипкой уехал на такси. — И вы решили, что тот, кто опередил таксиста, и есть маньяк? — Скорее всего! — Это значит, он следит за жертвой? Изучает его передвижения, его режим. И вот он видит, что ребенок вызывает такси. Надевает на свою машину шашечки, подруливает. Парень сам садится в якобы такси, и тут же в машине он его вырубает! — Я об этом же. Точно так же было в Нижнем. Может быть, и еще где-то. Не все способы нам известны… Но есть и еще кое-что! Это значит, что у него белая машина! В такси обычно сообщают модель автомобиля, а в этом такси не сообщают, так как у них фишка — все машины белые... Только вот марки могут быть разными. — А девочки эти у школы… Они машину запомнили? — Так кто ж знает! Этих девочек еще найти надо! Таксист-то только сегодня объявился! — И мы завтра поедем девчонок искать? — Мы? У тебя завтра пары! — Ни хрена! Я тебя охраняю! И потом! Мы же с тобой любовники! — Мы? И давно? — Феликс! Уже целый день! — Так это юбилей! Надо отметить! Давай напьемся? — Чая? — Обижаешь! — И Феликс вытаскивает из-под дивана бутылку водки: — Прямо рядом с пиццей есть чудный магазинчик! Та-да-да-дам! Правда, в качестве закуски пакетик с фисташками! Подойдет? — Ты собираешься пить со своим ученико-о-ом? — Неа! Со своим любовником! И как-то быстро мы перешли на шутливый тон: из крайности в крайность, от смертельного страха к легкости каламбура. Как-то быстро мы перешли к водке. Как-то быстро мы перешли на мою личность. Феликс потребовал автобиографию. Ну и мне нечего скрывать! Чем больше говорю, тем меньше пью. Подливаю зайцу, заливаю его бирюзу зелененьким градусом, так чтобы носик порозовел и язык стал заплетаться. Думаю, что Феликс тоже напивается сознательно: с некоторых пор я его воспринимаю адекватно, он все-таки психолог и юрист. Это адская смесь! Он понимает, что я его спаиваю, это точно! Так он решил уйти от моих вопросов? Рассказывает какие-то анекдоты, истории про студентов, потом начинает пулять в меня скорлупками от фисташек. Смелый зайка! Гоняюсь за ним по комнате ровно тридцать секунд! Скручиваю и бросаю на диванчик! А сам сверху усаживаюсь. Зайка дергается, хохочет, я подсыпаю перца в виде щекотки! Мило! Диван расправляю вместе с белобрысым пьяным преподом на нем, подбрасывая того скрипучими пружинками. Выясняется, что у Феликса одна подушка и один плед. Логично так-то! Ну и что! Мы же все равно одеты! Вырубаю свет и прыгаю к нему под плед, пододвигая его к самой стене. — Э-э-эй! Я не такой! — подвывает он. — Так-то я не сплю с кем попало! — Ты в плену! Не трепыхайся! — Ну-ну… в плену… Я обнимаю его вокруг талии и лезу под футболку, на живот. Теплый, мягкий, гладкий. Никаких швов и шрамов. Веду рукой по коже наверх на грудь, ощупываю, никаких рубцов и рытвин. Только упругие мелкие соски, бумкание сердца, хрупкость ребер, ключиц, тикание венки на шее. Завожу руку на спину — кожа ровная, бугорки позвоночника не в счёт. Направляюсь ниже, под резинку штанов, на расслабленное полушарие… — А там-то ты что ищешь? — вдруг спрашивает меня Феликс, блин, он с такой легкостью позволил себя обшарить, что я подумал, что тот отключился уже! — Э-э-э… — Ничего не нашёл? — Э-э-э… — А хоть понравилось? — Феля, ответь мне на пару вопросов, а то умру… — Лишь бы я не умер от твоих вопросов! — Только да или нет! — Ну? Руку-то убери оттуда! — Ты видел серийника близко? — Да. — Ты четвертая жертва? — Да. — И именно ты сказал, что маньяк был в клоунской маске? — Да. — Он… он тебя изнасиловал? — Нет. — Но хотел? — Да. — Но отпустил? — Нет. — Тебе удалось сбежать? — Да. — В газете было написано, что Феликс Патиц убит. Обман? — Нет. Я затих, ибо мурашки спринтерски пробежались вдоль линии позвоночника. Я приподнимаюсь на подушке, пытаюсь найти его глаза. Они закрыты. Лицо безмятежно, уголки рта вниз. — Феликс, я не понял, зачем написали, что ты убит? — шепотом спрашиваю я. Он не реагирует. Молчит. Спит? Сбежал? Успел? Укрылся бессознанием, как одеялом! Спрятался в крепость невидения и неслышания. Гад! Мягко обнимаю его, прижимаюсь и дышу им. Надо спать, спать, спать и чтобы никаких снов подлых и разоблачающих. Нужно нырнуть и вынырнуть там, где все ясно и безопасно! Спать. *** И я боялся проснуться. Спишь и боишься проснуться! Ни разу такого не было раньше! Боялся, что обнаружу следы поцелуев, отпечатки нежности зубовной, пальцы в его волосах, переплетение ног. Боялся и ждал, что именно так и будет. Но проснулся один, без следов, отпечатков, пальцев и переплетений. Феликс занимался йогой. Лежал в позе запятой, закинув ноги за голову. Бесшумно поменял позу и опять окаменел. Я лежу и молча рассматриваю его, не скрывая любопытства. Что может заставить человека заниматься йогой? Парня? В спорте должен быть кураж, порывистое дыхание, быстрота ума и победный клич. А это что? Самолюбование? Дань моде? Так ведь по-женски как-то! И когда он закончил эту пластику и открыл на меня глаза, я и спросил: — Почему йога? Что за спорт ты выбрал? — Это не спорт. Это способ собрать мысли и обуздать эмоции. — А спортом ты не занимался никогда? — В детстве… прыжки в воду. — Хм… тоже мне спорт! — Так! Ты сейчас получишь! Я, между прочим, был в олимпийском резерве! — Ой, ой! Страшно! Сейчас как прыгнет солдатиком, как забрызгает меня водичкой хлорной! Боюсь, боюсь… — Быстро встал и сбегал к себе за кофе и бутиком каким-нибудь для меня! — А что же ты бросил прыгалки? — Ты всё еще здесь? Если через десять минут у меня не будет кофе, то ты отправляешься слушать интересную лекцию по гражданскому процессу и позориться на семинаре по юридической технике, о чем ты ни слова не прочитал! Осталось уже девять минут! Пришлось подчиниться воле грозного зайки. Азата разбудил. Плеснул растворимого кофе в две кружки, под мышку взял банку той самой фасоли, что Икса привез вчера, пару кусков хлеба в карманы толстовки, ложки в задние карманы джинс — загрузился и пошел на восьмой этаж. Чуть было не обжег кого-то, обгоняя на поворотах лестницы. Ногой открываю двери: — Феликс! Вот хрена ли ты не закрываешься опять! — ору я. — Я буду сам тебя на ключ запирать! — А смысл закрываться, если ты сейчас приползешь? — Ты не в том положении, чтобы быть таким легкомысленным! Всегда закрывайся! И никому не открывай! — И тебе? Ух ты! Баночка с чем-то вкусненьким!.. Завтрак на табуретке посреди вакханалии разбросанных скорлупок от фисташек, рядом с Феликсом, агрессивно поедающим лобио прямо из банки, щипающим хлеб из моего кармана, — чистый секс, млею от его деловитого профиля, послушно кивающего на мои нотации. Велел Феликсу быть осторожным: никаких магазинчиков с водкой, только если со мной! На окно нужно повесить какую-нибудь штору, надо попросить у коменданта. Открывать дверь только мне, а я буду музыкально выстукивать песенку тореадора. Разумеется, о передвижениях на такси не может быть и речи, о зарядке в парке тоже. И вообще, может, стоит волосы перекрасить в какой-нибудь черный цвет? — Отличная идея! Нужно с призывом ко всему городу обратиться: все русоволосые мальчики от двенадцати до двадцати пяти лет должны стать брюнетами! Ты гений! — Речь не о всем городе, а о тебе. — Гера! Не думаю, что в моём случае это будет иметь решающее значение. Достаточно того, что мы с тобой разыгрываем страсть. А мы разыгрываем? Я кивнул. Хотя понимал, что сегодня от меня потребуется исполнять влюбленность в институте, а не просто на улице. Это оказалось не очень трудно. Феликс не переигрывал, держал меня за руку только на улице. В вузе просто были рядом, иногда он ласково глядел в мои глаза, а я — в его. Но, когда никого не было рядом, он никаких взглядов и прикосновений не допускал. Даже обидно. Мы сначала отправились в гараж, где обитал водитель ректора. Хотя он и был уже опрошен, Феликсу просто хотелось на него взглянуть. Водитель встретил нас настороженно. А когда узнал, что мы — это продолжение вчерашней беседы с Панченко, вообще разъярился. Феликс его еле успокоил. Он завел с ним разговор о чеченской кампании, в которой тот принимал участие. И откровенно сказал, что подозревает причастность серийного убийцы к армии. Мужчина сразу стал рассудительным: — Знаете, очень возможно, там у многих едет крыша. Я по себе чувствую, что стал жестче, раздражают нюни, гламур, весь этот блеск, что на гражданке бросается в глаза. Злишься на всех и вся! Вот уже семь лет, как я демобилизовался, а злость не уходит… — Простите, что спрошу… А вы убивали там? — К счастью, нет! Но тех, кому пришлось застрелить кое-кого, не осуждаю, понимаю… — А были такие, которым нравилось стрелять в людей… — Я таких не знаю. У меня дружок застрелил боевика в перестрелке, так его всю ночь рвало в казарме. Хотя бывают всякие… Слышал, что были и те, которые становились дезертирами и сбегали не домой, а в горы, чужая кровь их будоражила, а не идеи сепаратизма или тем более ислам. Но таких единицы… — Спасибо, подкинули идейку, — задумчиво сказал Феликс. Напоследок выспросил, где водитель находился двадцать четвёртого августа, чтобы удостовериться, что тот не мог забрать мальчика Никиту от музыкалки в качестве таксиста. Потом мы, дождавшись Панченко, отправились на беседу к физруку — Илье Сергеевичу Казаринову. У нашего курса он ничего не вел, да и в вузе недавно, поэтому мне позволили присутствовать. Физрук пил чай в тренерской, весело налил и нам. Настроение у него было возбужденно-приподнятое: шутил, искрил, руками размахивал. Панченко устало что-то фиксировал в замусоленном блокноте, а Феликс напряженно вглядывался в симпатичного физрука. Мы выяснили, что физрук служил в погранвойсках, причем его специализация в спорте — биатлон. До нашего вуза работал учителем физкультуры в школе. Панченко сразу оживился, когда услышал номер школы. Илья Сергеевич не заметил, сказал, что он местный, никогда не жил ни в Москве, ни в Нижнем Новгороде. На двадцать девятое и тридцатое августа у него алиби не было, путанные воспоминания. Двадцать девятого заседание кафедры с утра и отправился домой, так как «прихватило спину». Это не помешало ему тридцатого совершить пьяный вояж по злачным местам города. Назвать свидетелей его публичного пьянства не мог, определить, когда вернулся домой, тоже никак не получалось. Но вот машина у Ильи Сергеевича — серебристый форд-фокус, и двадцать четвёртого августа в момент пропажи ребенка (учитывая сведения белого таксиста) физрук был по полной загружен в вузе: была приёмка спортзала, начала работать секция, свидетелей тьма. Препод даже не поинтересовался, с какой стати его опрашивают. А Дмитрий Сергеевич позже сказал, что в школе, в которой тот раньше работал, учился мальчик Максим, убитый в феврале. На беседу с Поповым Павлом Казимировичем — преподом по ТГП — меня не взяли из этических соображений. Разговаривали они на кафедре государственного права. Когда Феликс вышел из этого помещения, помотал головой: — Слишком худ, слишком слаб, слишком нежен, слишком бабник… Хотя с алиби есть проблемы. Позже мы поехали на машине Панченко на встречу с таксистом из «Белого такси» — кряжистому мужичку лет пятидесяти, который обильно пересыпал свою речь поговорками и словом «блядь» во всевозможных вариациях. Конечно, девочек, с которыми он тогда общался, он не помнит. Их было трое, маленькие, может, класс шестой, седьмой. «Кто их сейчас, проблядушек, поймет?» Стояли на остановке, в руках пакеты, сумки, но не музыкальные инструменты («Я бы запомнил»). И еще у них у всех одинаковые прилизанные прически. И больше ничего вспомнить не мог. Сказал, что этот мальчик часто вызывал машины в их службе, и он уже раньше его подвозил. Но на листовках, расклеенных по городу, он мальчишку не узнал. Феликс после этого разговора сразу потащил нас на место, описанное таксистом. Повертел головой, рассматривая здания вокруг, ткнул пальцем: — А это что? — Спортивная школа. — Нам туда! Если там есть художественная гимнастика, то мы найдем девчонок. Такой вывод он сделал из описания причесок — «прилизанные». Гимнастки не носят челок, забирают волосики в тугие кукиши на затылке, если, конечно, настоящие спортсменки. Феликс оказался прав. И секция гимнастики была, и девчонки, которые в августе начали тренировки, были здесь, и трое, что всегда ждут на остановке пятидесятый автобус, присутствовали. Они перепугались вопросов Панченко. Но заикаясь сообщили, что вроде как помнят, что стояли на остановке и хихикали над грустным мальчишкой со скрипичным футляром в руках. Он на них зло щурил глаза и независимо воротил нос. Как мальчик звонил в такси, они не видели. Но тот уехал именно в такси; шашечки они помнят, машина белая, марку не знают, считают, что «иностранная». На какое сиденье тот сел, они не помнят. Кто сидел за рулем, конечно, не рассмотрели. Но то, что потом приехало еще одно такси, рассказали в красках. Дядька-таксист матерился и приставал с вопросами к ним, звонил в службу и опять матерился. В общем, картинка рисуется яркая, но бесполезная. Никаких дополнительных, важных сведений не получили. Еще ездили в военную прокуратуру, долго и нудно заказывали сведения о военных дезертирах в районе проведения боевых операций на Северном Кавказе. Потом долго и нудно ждали ответа. Получив сведения, Феликс и Панченко долго в них ковырялись, всматривались. Подходящих на роль маньяка было только двое — так чтобы и по возрасту, и по внешности подходили. Оба — пропавшие без вести, местонахождение неизвестно, судом объявлены погибшими. Феликс со страшными глазами и ужасной улыбкой на губах изучал фотографии этих личностей. Виталя Морозов приволок другие фотки, с места нахождения трупов — от предприятия «Калина», где нашли Максима, и от стадиона, где обнаружили Никиту. Июньская жертва была найдена в реке, толпы зевак не было. Сравнивали лица, пытаясь найти человека, который мог быть и там, и там, сравнивали с фотографиями дезертиров. Связались с нижегородским УВД, запросили подобные фотографии от них. Но нет ничего… никаких продвижений. Уже вечером, возвращаясь домой, держа меня за руку, Феликс сказал: — И так каждый день: обломы, тупики, да еще и бумаг туча. Это сегодня мы еще не отчитывались о продвижении дела перед высоким начальством, а это как минимум два часа жизни, при этом ни одной светлой идеи со стороны контролирующих, только упреки: ни черта не делаете! На месте топчетесь! Короче, как не впасть в депрессию! А тут еще и всякие лохматые студенты кидаются, валят на лестнице, пинают… — Я ж не знал… — заливаюсь краской я. — Извинения приму только в пиццерии! Погнали! А то у меня желудок слипнется скоро! — Ты опять меня из рук будешь кормить! — Нет, милый! Ты будешь меня кормить! Из рук! В этот раз без ссор. Прикольно. Кормил его горячей пиццей, обжигая расплавленным сыром себе пальцы, а ему — губы. Оглядывался при этом: нет ли рядом знакомых? Нет ли рядом каких подозрительных личностей? Их не было. Поэтому сцена «кормление любимого кролика» начала приносить удовольствие. Мне кажется, что ему тоже. В общагу явились уже совсем поздно. Здесь любовь не играем. В лифте договорились, что я опять приду к нему ночевать, но попозже. Я взял с него слово, что он откроет только на мой музыкальный стук и никуда не сгинет из комнаты. Довез Феликса до восьмого этажа, проверил, что тот заперся, и спустился к себе. Азат потребовал отчета о прошедшем дне. Загрустил, услышав о том, что Феликса заинтересовали личности, причастные к военным действиям на Северном Кавказе. Удивился, как быстро он нашел девчонок-гимнасток. Расстроился, что препод Попов не подходил на роль маньяка, так как презирал этого тщедушного холеного красавчика, хотя и писал у него диплом. Заинтересовался фактом, что Феликс занимался прыжками в воду и успешно. Предложил «пощупать зайчика под водичкой», на всякий случай. Мы вновь завели Интернет. Но теперь другой заказ: «юниорская команда по прыжкам в воду г. Москвы 20.. года». Всё-таки у Азата чертовская интуиция! Мы нашли довольно быстро вордовский документ московской детско-юношеской спортивной школы со списками молодых спортсменов, которые ездили на традиционные соревнования в Чехию и привезли кубки в разные годы. Это был единственный документ, где упоминались прыгуны-юниоры такого года! И вот нужное имя! Вернее, два имени! «Синхронные прыжки с вышки. I место. Сумма баллов после пяти прыжков — 260,04. Карл Лидси и Петер Гроу. Канада. II место. Сумма баллов после пяти прыжков — 255,72. Филипп Патиц и Феликс Патиц. Россия» Во-о-от… И почти всё встало на место! Почти…