Одинокие качели, висящие на толстых верёвках, раскачиваются и разрезают влажный и прохладный воздух, будто стараются не привлекать к себе внимания, но сильный ветер считает иначе — бурей толкает со всей мощью, подбрасывая вверх. Касается своим дуновением мокрых листьев большого дерева, что прикрывает собой маленький уголок посреди пустынного поля — будто ожидает своего человека, надеется на его приход, но как бы дуб не старался оставить сиденье сухим, вредный ветер будто специально нарушает идиллию, раздувая крупные капли льющегося шумного дождя в сторону. Вокруг ни души, а лёгкий утренний туман рассеивает лучи солнца, спрятавшегося за тёмными тучами, всё кажется таким нереальным, словно даже детство, проходившее здесь, — простая выдумка, фантазия, не иначе. Огромные лужи мгновенно впитывает сухая, жаждущая воды земля; трава колышется из стороны в сторону, не в силах противостоять погоде.
Он плачет. Снова плачет, потому что его лучший друг не приходит, а оставляет его в одиночестве со своими разъедающими мыслями и сожалениями о сказанном. Сожалениями о том, о чём он должен молчать. Ноги болтаются внизу, и его израненная душа в мучениях метается внутри так же, как и замыленный взгляд по полю, ища того самого человека, что оставил его с самим собой, как бы произнося безмолвно «Тебе нужно было скрывать это». А Тэхён просто пугается ответственности, но разве имеет значение его трусость, когда Чонгук сидит на качелях, хмурит брови и лишь изредка смотрит на него, когда тот всё-таки ступает босой ногой на холодную траву, пачкая свои стопы? Полупрозрачный образ, остаток от его почти бездыханного тела, толкает ногами качели, висящие на толстой ветке старого дерева, и только Тэхён его видит, только он может трогать его руку и слышать его голос, чувствовать дыхание и сердцебиение, которое он поначалу считал искусственным.
Тогда его глаза светились в ночи, а Чонгук пальцы заламывал из-за нервов, готовясь к чему-то, что могло перевернуть всё с ног на голову, возможно, разрушить единственную надежду на принятие последних слов о своих настоящих чувствах. А Тэхён даже не замечал, просто глядел на звёзды и размышлял о том, насколько же ему хорошо в компании близкого, родного друга, а тот Тэхёна ценил иначе, только сказать об этом никак не решался, и вдруг с его уст слетели слова, которых никто из них никогда не забудет:
— Тэ, я, кажется, люблю тебя… — он вновь взглянул на растерявшегося Тэхёна и, медленно моргая, ухмыльнулся чему-то, а после прошептал. — Не беспокойся, я не причиню тебе зла.
Тэхён никогда не считал Чонгука опасным, и даже сейчас не мог понять, почему он произнёс это с такой слабостью, с такой щемящей болью, словно бы слова вытащили всю энергию и могущественную силу из его величественного и поначалу пугающего тела. Разве Тэхён имел право появляться сейчас, в такую минуту, когда Чонгук на него злился и негодовал из-за молчания, недосказанности, неразберихи? Из-за хаоса, творившегося в голове Тэхёна в тот момент, когда Чонгук потянулся к его губам и легонько коснулся их своими? Когда Тэхён чувствовал его волнение и страх всем своим телом, застыл и не отвечал, будто ему всё равно, а после сорвался и убежал домой, взбираясь на небольшой холм с такой скоростью, словно не задыхался, будто у него и не было никогда проблем со здоровьем? А ведь Чонгук когда-то держал его за руку, чтобы он не упал и не поранился, потому что тот ноги еле передвигал и жаловался на нескончаемую боль в мышцах, и в то мгновение Тэхён так легко забрался по мокрой от утренней россы траве… Это потому что Чонгук противен ему, или Тэхёну действительно, наконец, стало лучше?
Отстранился так, будто его кипятком ошпарило, а блики слепой влюблённости так и продолжали сверкать в чонгуковых чёрных колодцах, словно в них и не было той пустоты, что Тэхён после себя оставил, и нож в самое сердце не вонзил. После этого Тэхён не приходил к нему. Они не говорили о его жизни, не обсуждали друзей и родных, но как стихия — само божество, — могла влюбиться в такого, как Тэхён?
А он и сам не знает, и сейчас, когда он глядит на него издалека, подавляя свои горькие эмоции — и что-то, от чего сердце ноет, — осознаёт, что Чонгук для него не просто кто-то, не просто призрак или пугающее паранормальное явление, а самый дорогой человек в селе, в мире, во вселенной. Человек. Он считает его живым, тем, без кого он и минуты не протянет, он им дышит, им живёт, а Тэхён всё никак понять не может, почему же он без ума от дождей, почему ему так нравится спокойная чёрная ночь и ранее утро, покрытое густым туманом, что рассеивает яркие лучи солнца? Дело ведь в Чонгуке, он отдаёт всю свою энергию Тэхёну, питая его своей неземной силой, всегда находится рядом, старается угодить, порадовать, однако Тэхёну нравится не сама погода, а чувство тепла внутри от того, как Чонгук его заполняет собой.
— Я скоро покину тебя, Тэхён, поэтому и решил признаться.
Слова болезненные врезаются в голову и осознать смысл непросто, у него его образ маячит перед глазами в данную секунду, он слышит его сердцебиение гулкое, быстрое и такое горячее. Больно от осознания, что Чонгук всего лишь плод его воображения, он нереален, его никогда не было и не будет. Все его воспоминания так и останутся воспоминаниями, но его руки не были обманом, как говорит разум, его поцелуй не был искусственным, он настоящий. Реальнейшее реального, заходящее за рамки сознания. То, что необъяснимо, но так чувственно, что Тэхёну тяжело вспоминать о своём диагнозе, но Чонгук есть. Он стоит перед ним со спокойным лицом и бушующими чувствами, и Тэхёну не важно, видят ли его драгоценного другие люди. Чонгук наклоняет голову вниз, пряча свои огненные глаза за густой чёлкой. Тучи, собирающиеся позади, закрывающие пылающее солнце, вселяют некую панику — Чонгук всегда контролировал погоду, но сейчас, кажется, он не в силах совладать с эмоциями. Мысли острым лезвием рубят красную ленту надежды. Тэхён ведь сумасшедший. Он не принимает лекарства, чтобы побыть с Чонгуком чуть дольше, чтобы видеть чаще, даже не осознавая о своей любви, зарытой глубоко внутри.
— Пожалуйста, не оставляй меня одного… — на волосах виднеются капли, словно сверкающие бусины в сумеречном свете. Тэхён промокает в его слезах, льющихся с неба, а ведь это Чонгук рвёт и кричит, громом гремя и молнией сверкая из-за несправедливости судьбы. Он вновь плачет.
— Ты идёшь на поправку, лечение тебе помогает, и ты не должен держаться за меня. Помнишь, ты сам говорил, насколько хочешь быть здоровым? — образ уже совсем просвечивает, тело постепенно растворяется, исчезает. Тэхён, боясь не успеть, хватается за руку Чонгука, видя сквозь его пальцы свои, покрытые шрамами после операций, и вновь смотрит в пустые глаза напротив, переводит взгляд на шею — видит дуб одинокий, качели просвечивают сквозь грудь, и стеной ставший ливень. Рухнув на колени, Тэхён чувствует лёгкое касание тёплой ладони на коже щеки. Чонгук зарывается пальцами в его мокрые волосы, гладит и улыбается мягко, надеясь, что Тэхён всегда будет в порядке, что о нём обязательно позаботятся, что он станет сильнее и пройдёт через эту боль не в полнейшем одиночестве, в котором он был до встречи с Чонгуком. Надеется, что найдётся человек, который искренне полюбит, будет рядом, останется, несмотря ни на что, будет оберегать его так же, как Чонгук. Тэхён знает, что это еле ощутимое касание даётся ему с огромным трудом. Сильнейшие чувства дают ему право касаться человека, он ведь сам говорил это, когда они сидели на качелях и размышляли о привязанности. Они плачут вместе. Кричат изо всех сил, только Чонгук спокоен в выражении лица, словно так и должно было быть, он принимает происходящее, а Тэхён старается отвергнуть боль, и этим делает только хуже.
— Почему жизнь несправедлива с теми, кто хочет прожить счастливо и делает для этого всё возможное? — Тэхён надрывно кричит, бьётся в истерике и, подняв взгляд вверх, не видит перед собой того образа, который так ему дорог. Пустота. Ничего нет, только дождь, что потихоньку успокаивается, и нет ответа на его вопрос, он никогда его не получит, потому что Чонгука больше нет.
Он ушёл, оставил его так же, как и Тэхён покинул его в самый сложный момент. Упустил. Жалел, что сбежал той ночью. Должен был остаться, ответить, схватить за руку, прижаться всем телом и поцеловать так, чтобы сердце начало трепетать, из-за своих раздумий потерял драгоценное время, которого вовсе было мало, а Чонгук ведь кричал, стучался в окно градом, умолял воплем грома и яркими молниями выйти на улицу. Просил остаться рядом и посидеть тихонько. А Тэхён бесшумно плакал, осознавая, что Чонгук всего лишь его иллюзия, галлюцинация, фантазия, выдумка… Но он всегда был рядом, оберегал, говорил и слушал, никогда не упускал возможности увидится, стучался, яркими лучами солнца пробирался в постель, щекоча нос, касался ветром его волос и просил не забывать. Разве это хуже, чем быть одиноким всю свою жизнь из-за грёбаной шизофрении? Разве лучше жить серой реальностью, чем погружаться в свой счастливый внутренний мир, верить в свои галлюцинации и осознавать, что ты любишь и любим? Врачи говорят, что хуже.
А сейчас Тэхён надрывно кричит, не чувствуя даже, как мама дёргает его за руку, просит подняться, только он не может, ноги немеют, а внутри одна жгучая скорбь и слова Чонгука с языка норовят сорваться: «Помнишь, ты сам говорил, насколько хочешь быть здоровым?»
Крик. Молчание. Слова.
Касания. Любовь. Утрата.
Всё это лишь видимость огня.
Огня, горящего живого взгляда.
Его те аккуратные шаги,
Были слишком уж бесшумны,
Но слышал я их в той ночи,
Погружаясь в шорохи безумно.
И щёки были его так красны,
Что коснулся их безмолвно.
И никогда не станет он чужим,
Навечно заменяя мне любого.
