Triangle.

Серёжа знал, что Игорь собственник. Он сразу об этом заявил. Ещё в тот момент, когда приходил к нему на работу (что, по сути, являлось и его местом проживания). В частности, в тот раз, когда собирался его арестовать, но Птица помешал. Это возмущённое «Да нет тут никакого Олега!» что Серёжа, что Игорь запомнят ещё надолго. Первый — потому что Птица именно после этого перестал быть рядом с ним в лице Олега и начал в своём истинном. Будто смотрел в своё ебанутое, отбитое наглухо отражение. Второй же запомнит эту фразу, потому что голова ещё болела после удара бутылкой из хер пойми чего (но по ощущениям из бетона). ~~~ Легче после психушки, конечно, не стало. Шоковая терапия, медикаменты и всякие прочие интересные методы не вывели паразита из организма. Но Серёжа научился его хотя бы игнорировать. Лучше, чем ничего. — Т-ты что здесь делаешь? — Офис всё ещё был в щепки — после драки его убирать было некому. Поэтому Серёже предоставили квартиру. Однокомнатную. Чтобы было легче отслеживать его действия, недалеко от больницы. Понятно, что полицию об этом уведомили, но нахрена, а главное, каким образом здесь оказался Гром? — Меня приставили к тебе, шизанутому. Следить, чтобы ты когда в очередной раз с катушек слетишь, устранить угрозу вовремя. — В своей мурлыкающей манере отозвался Игорь, хоть и с ноткой сожаления в голосе: хата, конечно, неплохая, но дома лучше. Особенно без шизика в ней, просто шикарная. — Я-я не слечу. Я вылечился! У-у меня даже справка есть. Теперь… Убирайся. — Не могу. Приказ есть приказ. Одарив привычным холодным взглядом Разумовского, мол, «Я тоже не в восторге от этой идеи и сам бы рад, но тогда меня уволят и некому будет ловить тебе подобных», Гром всё-таки поднялся с кресла, на котором же и встретил жильца этой дыры, плетясь на кухню, но замирая в дверном проёме. — Я это… Готовить не шибко умею. Поможешь чем? Получив в качестве ответа слабый кивок, совсем тихо хмыкнул. Психа, который сжёг Питер и нескольких людей заживо, пихнули под опеку обычного полицейского. Это ли не доказывает лишний раз, какие идиоты стоят в управлении? — Так это что… Получается. Мы… Живём теперь вместе, что ли? — У Серёжи получилось придти в себя и добраться до столешницы рядом с дверью, о которую он сейчас опирался бедрами, пытаясь переварить информацию. — Получается. — И… Долго так? — Меня поставили на полгода. Сказали: «Если нормально будет — можешь уебывать. Если нет — его в дурку, тебя обратно в отделение.». Так что будь паинькой, без меня эти идиоты и 5 секунд не продержатся. — Хмуро, но довольно отметил Игорь последнюю фразу, понимая, что если бы не он, хер бы кто поймал этого шизанутого. Все бы по наводке Стрелкова собак по улице ловили. При упоминании, даже мысленном, этого урода свело скулы. Больше за весь процесс готовки не обменялись ни словом. Оба пытались смириться с новыми обстоятельствами или же переварить информацию. Только за ужином Сергей первым подал голос. — Это ты… Мой телохранитель, получается, что ли? Игорь, который всё время опасался ножа в спину в прямом и переносном смыслах, поёрзал на стуле, подыскивая ответ. — Ну, видимо. ~~~ Завтра ровно полгода. За это время Серёжа успел заебать Игоря, соблазнить Игоря, выучить вместе с ним несколько новых рецептов, потому что готовить не умели оба и, что удивительно, вызвать не одну улыбку на лице Игоря. А также познакомить с искусством, наукой, программированием и Птицей. Да, этот паразит всё ещё ошивался рядом и, кажется, начинал к Грому ревновать того, с кем он был, считай, с самого детства. И сейчас — момент крайне неподходящий, именно поэтому Птица здесь. — Игорёк… Серёжа хнычет, послушно откинув голову ему на плечо, хотя не то, чтобы у него был выбор — майор крепко прижал его к себе и дразнится, медленно зацеловывая шею и поглаживая по бедру. — Игорь… Рука подбирается всё ближе к промежности, а чужой стояк упирается между ягодиц, заставляя пискнуть и зажмуриться, чтобы не кончить хотя бы от этого. — Н-не могу больше… — Всхлипывает жалобно Разумовский, кусая губы, притираясь к Грому всем телом. — Пожалуйста, Игорёк… — Смазки нет. А без неё ни в коем случае. Разочарованный стон разрывает практически идеальную тишину кухни и рот Разумовского тут же оказывается накрыт чужой сильной и грубой ладонью. — Тут стены тонкие. Забыл? Грустно вздохнув, Серёжа продолжает жалобно смотреть на майора, чтобы тот убрал руку, но в этот раз это почему-то не действует. Зато на него самого действуют поцелуи в ранее прикрытую этой самой ладонью часть шеи. Самую, сука, чувствительную. Серёжу от каждого прикосновения аж прошибает до тихого отчаянного скулежа и слабых стонов. Игорь это видит, поэтому останавливаться не собирается. А рыжика уже ведёт, более того, он уже течёт от таких действий и царапает чужой торс, пытаясь довести Игоря до края, чтобы тот с цепи сорвался и отымел его прямо здесь и сейчас. Но неожиданно ощущает поцарапывания и на своём животе и замирает где-то посередине между ужасом и возбуждением, зажмурившись и мысленно умоляя «Уйдиуйдиуйди». Птица. Ревнивый говнюк, что не желает ни с кем делить своего Серёжу. Однако на этот раз его коготки спускаются ниже и он целует промежность своего хозяина, отчего Серёжа взвился, крупно вздрагивая — и без того возбуждён, ещё эти двое дразнятся. Коготки залезают в кармашки домашних штанов и вкладывают туда что-то, а сам Птица не прекращает целовать промежность Разумовского, воркуя на своём, влюблённом. — Посмотри на меня, Серёжа… Тебе же хорошо… Тихий удовлетворенный рык возле уха напоминает Серёже, что Игорь, вообще-то, ещё здесь. И он думает, что рыжика ведёт от его действий, потому медленно стягивает штаны, тут же нащупывая это самое «что-то» в кармане. — А… Так а чего не сказал, что смазка была… Ну, лучше поздно, чем без неё. Гром тут же открывает бутылёк, убрав на мгновение руку от чужого рта и чуть склоняет Разумовского к столешнице, чтобы тот уперся в нее руками — равновесия ради, и стягивает с него одежду, уже поедая его взглядом — Серёжа безумно красиво прогибается в спине. Смазывает сразу два пальца и вводит постепенно, по одному и поочерёдно, растягивает бережно — Серёжа уже на грани обморока от перевозбуждения — а Гром любит растягивать такие моменты, когда у самого хватает терпения. Задевает пальцами простату — Разумовского подбрасывает, Игорь едва успевает чистой рукой накрыть его рот, глуша очередной стон. — Хороший мальчик. — Майор целует рыжика в плечо, вынимая пальцы и одним резким движением бёдер буквально вбивая его в несчастную столешницу, даже не догадываясь, что только что вогнал член Разумовского Птице по самую глотку. У Серёжи на глазах начинают проступать слёзы — настолько сильно от этого ведёт. От этого всего. От Игоря самого, от его действий, слов, от абсурдности ситуации и ощущений со всех сторон в буквальном смысле. Он как зачарованный смотрит на Птицу, а Птица смотрит на него, пока Игорь секунды две недоумевает, а после с рыком прижимает к себе. — Он опять здесь, да? Слушай сюда, Разумовский. Ты мой. А его нет. Реален только я. Глаза у Игоря полыхают, но срываться на Серёже нельзя — нежный же… Поэтому оставляет лишь около тысячи меток на его плечах и шее, планируя проделать то же самое, как только доберётся до остальных участков чужого тела. Прижимает к своему плечу, обхватывая свободной ладонью влажный от предэякулята член — и вот уже ладонь не помогает сдерживать чужие стоны, ощущений становится до одурения много, Серёжа едва цепляется за реальность последними крохами сознания. Сдавленно вскрикивает, пытаясь удержать равновесие, но хорошо с обеих сторон, и с обеих сторон — Игорь, его любимый Игорь, что так ревностно защищает своё от игр собственного разума этого самого своего. И Серёже срывает крышу, в хорошем смысле — кончает так ярко, что вопрос об остановке сердца остаётся открытым. Прижавшись к майору спиной, откинув голову ему на плечо, дрожит ещё несколько минут, пока Гром доводит себя в пару десятков движений, ведь стенки так чертовски хорошо сжимают возбуждённый, колом стоящий член внутри чужого тела. После покрывает лёгкими поцелуями все разноцветные следы на плечах, не пропуская ни единого, опускает голову на одно из них, обнимая со спины, прямо как Серёжа любит и тихо, привычно для обоих, мурчит, восстанавливая дыхание. — Передай ему… Что я тебя ни с кем делить не собираюсь. Даже с твоей собственной шизой.