***
Хюррем проснулась рано утром и первым же делом отправилась в хамам. Она тщательно помыла волосы, лицо, все остальное тело, и укутавшись в халат, направилась к себе. Она надела платье своего любимого цвета, надела диадему и потянулась к шкатулке. Когда Хюррем открыла его, до нее дошли некоторые воспоминания и осознание, что ее изумрудного кольца больше не будет на руке. Госпожа улыбнулась. Теперь она всегда будет улыбаться и смотреть страху и боли прямо в глаза. Она закрыла шкатулку и быстро вышла из покоев в направлении сада, где уже ожидал Мустафа, чтобы попрощаться. Увидев свою любимую, он слегка улыбнулся, но так же быстро сделал серьёзное лицо. — Повелитель, — Хюррем поклонилась, — вы уже собрались в путь? — Да, Хюмашах моя, после завтрака выезжаем, — спокойно проговорил Мустафа. Хюррем решила начать действовать. Она взяла его за руку и потянулась к его губам. Лёгкий поцелуй ее алых губ был неожиданностью для шаха. Она добилась своего. — Ты не должен забывать кое-что очень важное, — она еще сильнее потянулась к нему и прошептала под ухом, словно дьяволица, — в тебе течет кровь двух великих династий. Она снова поцеловала его и отстранилась. Широко улыбаясь, Хюррем стала поправлять его кафтан. Мустафа задумался, но ничего не ответил. Он поцеловал ее руку и повел к столу, все еще витая в своих мыслях.***
Малкочоглу вошел в темницу, куда привели бывшего мужа госпожи. — Пришел насмехаться надо мной, — Аяз паша с презрением проговорил и выплюнул кровь, которая скопилась во рту после удара Бали-бея. — Была бы моя воля, я бы разорвал тебя на кусочки, мерзавец! — Так действуй, — надменно сказал паша и улыбнулся. — Зачем ты похитил госпожу? — хранитель покоев пытался держать себя в руках. — Она моя жена, я имею права делать с ней все, что захочу, — все еще с довольной улыбкой ответил Аяз. Малкочоглу не выдержал и дал ему пощечину, от которой тот свалился с ног. Его удержали цепи. — Видимо наш храбрый воин все еще влюблен в дочь султана, — он засмеялся, как шайтан, и продолжил, — но она никогда не будет твоей. Малкочоглу сжал кулаки, постепенно наполняясь гневом. — Она так извивалась и стонала от удовольствия, когда я прижимал ее обнаженное тело к себе и со всей силой… Удар Бали-бея заставил мужчину замолчать. Хранитель покоев схватился за его горло одной рукой, а второй стал бить его по лицу. — Я убью тебя, убью тебя! Кровь паши окрасила руки Малкочоглу, на лице пленника не осталось и живого места. — Бали-бей! — голос султана остановил его от последнего решающего удара. Малкочоглу отпустил Аяза и повернулся к султану. — Что ты делаешь, Малкочоглу? Он уже признался? — Нет, повелитель, — Бали-бей замялся, он не хотел передавать сказанное пашой слово в слово, — мерзавец посмел оскорбить нашу госпожу, я не сдержался. Султан нахмурил брови и подошел к Аязу. — Откуда в тебе столько наглости, паша, что ты посмел покуситься на жизнь члена правящей династии?! На мою дочь?! Аяз не мог ничего сказать. Теперь то перед ним стоит сам падишах. Паша крутил в голове варианты того, как бы спастись. Но осознание, что ему не выжить, отдавалось в голове пульсирующей болью. — Малкочоглу, делай с ним все, что угодно, пока он не признается, в чем причина его поступка, — повелитель обратился к бею, а потом, с презрением и яростью посмотрев на пашу, покинул темницу. И вот теперь хранитель покоев мог со спокойной совестью делать все что угодно с мерзавцем, что посмел тронуть его любимую. Он достал из-под пояса нож и подошел вплотную к паше. Острое лезвие медленно разрезало щеку мужчины, высвобождая поток алой крови и измученный вопль паши. Следующим резким движением Бали-бей вонзил нож прямо в плечо мужчины. Лезвие прошли сквозь все тело и с треском врезались в стену. Крик Аяза эхом отдался по всей темнице. А Малкочоглу лишь прошептал: — Это еще начало…если ты не начнёшь говорить. После минуты молчания Малкочоглу достал еще один нож и, схватив руку паши, приставил лезвие к его пальцам. — Каждая минута молчания будет стоить одной твоей конечности. Резким движением он отрубил мизинец мужчины.***
Юная госпожа не приходила в себя. Лекари делали все возможное, но они были бессильны. Султан сидел рядом с дочерью и, держа ее холодную руку, не отрывал взгляд от бледного лица. — Мы не потеряем свою дочь, Гюльфем, — больным голосом, но все же действительно веря сказанному, произнес султан, обращаясь к едва живой супруге. Та ничего не ответила. Она сидела с другого края постели и не поднимала головы. Вскоре томное ожидание прервал Бали-бей. Слегка постучав, он вошел в покои и поклонившись стал докладывать. — Мой повелитель, Аяз паша признался кое в чем. Падишах вскочил на ноги и подошел к хранителю покоев. — Говори. — Я не знаю, можно ли верить в слова этого мерзавца, повелитель, но… — Малкочоглу не знал, как преподнести султану такую весть. — Говори все как есть, — потребовал падишах. — По словам паши в тот день в мраморном павильоне была Фирузе султан. Султан выпучил глаза, а брови от удивления скривились. — Что ты сказал? — не веря своим ушам, переспросил Сулейман. — Паша кое-что обсуждал с госпожой, а в это время Фатьма султан их услышала. Видимо, у Фирузе султан есть какая-то тайна, о которой госпоже не стоило знать, — охваченный волнением, Малкочоглу с комом в горле еле договорил. Султан наполнился свирепым гневом и выскочил из комнаты, прямиком к своей хасеки. Фирузе сидела на диване и как всегда нервно постукивала ногами. Когда султан с грохотом открыл двери, она вскочила на ноги, но не успела ничего сказать. — Да как ты могла такое скрыть от меня?! Рука султана остановилась в сантиметре от лица госпожи. Он смог сдержать себя, но Фирузе от его намерения вскрикнула и прикрыла лицо руками. — Молись, чтобы моя дочь проснулась и опровергла слова этого мерзавца! Молись, иначе я придушу тебя собственными руками! Он обернулся и хотел уже выйти, как дрожащий голос супруги остановил его. — Как ты мог поверить в такое, Сулейман?! Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, почему ты разбиваешь мое сердце своим недоверием? — жалобно, с срывающимся голосом, проговорила Фирузе. — О каком доверии и любви ты говоришь, если совсем недавно твоя служанка призналась в том, что это ты замешана в восстаниях по всей стране! — с красными от злости глазами султан окинул жену взглядом и крикнул ей с другого конца покоев, — отвечай! Воцарилось молчание. Она опустила голову, а он все еще стоял и ждал. — Тебе больно, да? — внезапно голос женщины переменился, стал безразличен. — Конечно больно. Больно, когда тебя предаёт собственная жена! — с возмущением ответил Сулейман. Фирузе подняла глаза и с печальной улыбкой сказала: — Теперь ты знаешь, каково было мне, когда ты предавал мою любовь к тебе, и проводил ночи с другими женщинами, пока я неумолкая плакала в своих пустых одиноких покоях. — Не сравнивай себя со мной! Лёгкий смешок раздался из уст госпожи, но она не собиралась останавливаться. Пора высказать все, что накопилось в душе за все годы. — А сердца у нас разве не одинаковые, Сулейман?! Разве они не чувствуют все одинаково?! Неужели ты думаешь, что я любила тебя меньше, чем ты меня, и что боль от предательства у меня будет меньше? Хотя… — Фирузе опустила голову и продолжила, — может у тебя вообще нет сердца… — Замолчи, — сквозь зубы прошипел Сулейман, не в силах слышать ее голос. — Раз ты так сильно любил Махидевран, то почему совершил никах со мной?! Почему предал ее любовь, а потом обвинял меня в ее побеге?! — голос султанши становился все громче, она уже не думала о последствиях, кричала о том, что в сердце, — ты всегда обвиняешь других! Ты всегда предаешь тех, кого любишь! Ты самый главный дьявол в этом дворце! Сулейман осознавал лишь одно: если сейчас же не прекратится ее крик, ее слова, несущие в себе правду и льющиеся в душу как раскалённый металл, он убьет ее, хотя бы потому, что гордость и эго не позволят дальше выслушивать оскорбления в свой адрес, даже если это и вовсе истина. Он ушел. Сбежал от душераздирающего признание хасеки Фирузе султан.