KRONOS

      Однажды я встретил шамана. Он состоял в ордене рыцарей Мальты, тыкал в меня фотографиями с первыми лицами государства, хвастая тем, что умеет видеть дату смерти каждого, на кого бросит взгляд. Как и полагается, он перехватил мой ироничный вопрос о собственной смерти.       “Ты это почувствуешь, просто проснешься и скажешь: это случится сегодня”.       Это случится сегодня — так я подумал, когда впервые увидел Ирбиса. В стране бушевала революция, и моей тетке Лале пришло письмо с просьбой разместить студентов в своем доме. Готовая принять каждого, она согласилась бы и на бездомных, даже моя природная брезгливость к людям не заставила ее передумать.       — Ставлю вопрос так, — стараясь прикрыть бесчувственность, выговорил я, — если здесь кто-то поселится, я перестану приходить к тебе на ужин, Лала.       — Хорошо, — ответила она. — Не приходи.       Так, наблюдая за ее домом из своего окна, я увидел силуэт мужчины, выгружающего сумки. Я возненавидел его от начала и до конца. Все-таки Лала предательница, как и остальные. Она выбрала не меня. Жалость к себе завладела мной настолько, что я потерял сон. В ту ночь автоматные очереди раздавались совсем близко. Дом Лалы находился у дороги, поэтому если боевики явятся, то пристрелят ее прямо за резным столом, пронзая пулями сочинения Акутагавы и бессвязные трактаты Вейнингера, по которым она готовила курс лекций. Представив себе ее безразличное лицо, насквозь пробитое пулями, я накинул пальто и пошел к ее дому, убедиться, что она в безопасности.       В оранжерее горел свет. Студент сидел на моем стуле, будто поверженный демон, разложил на нем все свое тело, захватывая мое место. Лала сосредоточенно его слушала, то и дело поглядывая на часы. Ждет меня к ужину? Судя по его сложению, мы одного возраста, неужели магистрант? Будто озябнув, он потянулся к пледу, который я повесил на спинку еще вчера, когда сам сидел вместе с ней, обсуждая планы на лето. Лала хотела выкопать ямы для икебаны. Точнее будет сказать, Лала хотела пить грушевое вино, пока я копаю ямы для икебаны. Что ж, этот экземпляр гораздо сильнее меня, он закончит копаться в мягкой почве ее сада еще до того, как Лала прикончит бутылку. Плевать на них.       Пробираясь через мокрый туман в сторону дома, я услышал вой. В нашем районе то и дело крутятся дикие животные — помимо уличного кота, которому не удалось примкнуть к диким лисам, ко мне наведывалась рысь. Выло что-то другое. Я устроился у окна с бокалом грушевого вина, дожидаясь рассвета.       Меня разбудил стук в дверь. Как же нелепо встретить террористов в халате. Распахнув шкаф, я принялся думать, как перед ними предстать. В шелковой рубашке даже смерть станет нежной. Забыв застегнуть ширинку, я свирепо толкнул дверь, совсем не ожидая увидеть за ней рабочего.       — Марк Сергеевич, собирайтесь. — Он ускорил шаг, как только я открыл дверь.       — Они уже здесь? Лала жива? Где она?! — я вытянул руку, останавливая его на ступеньках. — Не поскользнитесь.       — Собирайтесь, говорю, на похороны. — Поняв, что разбудил меня, мужчина потупил взгляд и шагнул в дом.       Я растерялся. За последний год никто не переступал мой порог. В Японии таких людей называют хикками, но те языки, которыми владел я, игнорировали это явление.       — Извини. Я никого не приглашаю в дом.       — Это потому, что я не из местных? — обиженно пробубнил мужчина, отступая.       — Нет! Можешь осмотреться, если хочешь. Недолго. Но мне будет плохо, — честно признался я.       — Не нужно оправдываться, Марк Сергеевич. У каждого свои причуды. Скорее, вы уже опоздали.       — А меня что, пригласили? — спросил я, приглаживая волосы.       — Вам что, нужно особое приглашение? Не по-соседски это.       — А, да. Конечно. Не знаете, в какой традиции хоронят?       — Просто хоронят. В стране, если вы не забыли, война.       — Да какая же это война.       — Вы и на войну без особого приглашения не явитесь.       — Кого хоронят на этот раз?       — Жену вашего соседа. Строгий мужчина, живет вон там, — он указал на стеклянный дом. — Не думаю, что вы пересекались.       Наряжаться на похороны всегда странно. Нужно сделать вид, что твое горе настолько велико, что собирался ты впопыхах, хватая первое, что попадет в голову. Нельзя надеть что-то яркое и жизнеутверждающее, ведь такую одежду носят только когда счастливы. Тебе вроде как должно быть грустно. Признаться честно, я не чувствовал ничего — ни грусти, ни радости, и, как ни пытался настроиться, у меня не выходило. Умер человек, моя соседка, а я кручусь перед зеркалом и выбираю туфли, в которых не замерзну и не сойду за идиота. Не мне рассказывать людям, как хоронить своих женщин, но я не хотел бы, чтобы на моих похоронах были лишние, даже соседи. Тем более соседи, которым до меня нет никакого дела.       Дойдя до дома, в котором лежала покойница, я увидел несколько обособленных групп, тихо переговаривающихся о чем-то на морозе. Не найдя никого, к кому можно прибиться, я вошел и поднялся на второй этаж, пройдя мимо богатой библиотеки. Лале бы здесь понравилось. Казалось, дом был пуст. Я продвигался вглубь, пытаясь прислушиваться к плачу, разговору или осуждающему безвкусицу жильцов шепоту.       Вскоре я набрел на приоткрытую дверь. Женщина стояла у окна, величественно раскинув руки. Как только я вошел, она обернулась и качнула кистью, приказывая подойти ближе. Я подумал, что это сестра покойной, судя по фотографиям в атласных рамах, они были близкими родственницами. Мы смотрели друг на друга в тишине, пока она не уткнулась мне в плечо. Плачет. Надо ее обнять. Так легче побороть страх и тревогу. Сейчас эта женщина не чувствовала ни того, ни другого, но я не отпускал ее, пока она не позволила отстраниться. Тогда я сел на один из стульев и уставился на свои носки.       — Извини, ты откуда? — тихо спросила она.       — Я сосед, зеленый дом за холмом.       — Я не знала, что там есть дом. Как думаешь, я ведь не виновата? Я не понял вопроса, но, когда человек одурманен трауром, неважно, о чем с ним говорить. Она все равно ничего не запомнит.       — Нет, вы ни в чем не виноваты, — поддерживая неуместную улыбку, выдавил я.       — Какой же ты хороший. Как мне жаль, что умер не ты.       — Мне тоже. Простите.       Она обхватила лицо руками и заплакала. Я замер. Наверное, после того, как тебе открыто пожелали смерти, нужно откланяться и уйти, но я сел перед ней на корточки и протянул носовой платок, надеясь, что успел его состирнуть.       Я тихо спустился и вышел на улицу. Не найдя Лалу в толпе, я сразу заметил ее студента. Он перехватил мой взгляд и тут же подошел.       — У вас не найдется прикурить? — тихо спросил он.       — Да. — Я чиркнул зажигалкой, но колючий ветер тут же сдул пламя, сверкнув оранжевой вязью на его лице. Я чиркнул еще. На этот раз огонек даже не появился. Он обхватил мой кулак своими руками, закрывая его от ветра, сказал: “Попробуй еще”, — и наконец прикурил сигарету, пряча огонь между пальцами. Одолжив сигарету, я безвольно протянул ему зажигалку, понимая, что он обращается с ней лучше, и закурил. Рот мгновенно наполнился слюной так, что я был уверен: меня вот-вот вырвет.       — Знаете, как ее убили? — спросил он.       — Нет. — Мне не хотелось знакомиться, поэтому я отвел взгляд к окну, перед которым стояла женщина. Наши глаза встретились, и она промакнула щеки моим платком.       — Кстати, меня зовут… — Он уже касался меня, наверное, поэтому немного растерялся, когда я отшатнулся.       — Не надо, — строго ответил я. — Мне пора. Передай Лале привет.       По пути домой я размышлял о том, что глаза нарочно игнорируют кончик носа, маячащий перед ними. Тело отказывается чувствовать влажность находящихся в мокроте костей. Даже процесс переваривания еды — болезненный, мы просто не концентрируемся на очевидном, чтобы не ощущать бесконечное омерзение. Загоняя себя в эти мысли, я все же возвращался к словам женщины в окне. “Как жаль, что умер не ты”.