Вечность влюблена в творения времени.

Марк жалобно потянул ладони к Торресу, который тут же подхватил его и крепко обнял, словно ребенка малого. Сегодня все стало хуже. Ему снился более страшный кошмар, но остаться дома у Цезаря ему больше не разрешил. Было обидно. Грустно. Он чувствовал себя подавленно и в принципе был в отвратительном состояние. — Марк… — Торрес зарылся руками в волосы Хитклиффа. Он дрожал, как осиновый лист. Он и сам не знал, почему дрожит и чего так сильно испугался, но прямо сейчас он чувствовал себя отвратительно. Он не видел ничего. Только накатывающиеся на глаза слезы, они слепили и не давали прийти в себя. Он был готов разрыдаться прямо перед ним, — Тише-е... — протягивает монотонный голос. Марк не знает тот ли это Торрес или нет. Является ли эта иллюзия обманом или он и впрямь до сих пор так трепетно его любит. Дрожь по рукам проходит повторно, комок в горле засел. Он не может просто так вдохнуть, его руки слишком сильно дрожат, он слишком сильно боится. Он сам не знает, от чего накатила такая истерика. Хватка Цезаря резко становится грубой, нет больше тех мягких рук. Он притягивает силой лицом к лицу, к гребанному оскалу и оголяет огромные клыки, ненормальным голосом выкрикивая, сводя с ума бедное сознание, — Плачь, сукин сын. Марк отскакивает. Галлюцинаций никогда таких не было. Сейчас перед ним настоящий Цезарь? Он, наверное, уже слишком серьезный, чтобы боятся подобного. Последний раз Хитклифф ложился спать трое суток назад, и все потому что его ждет очередной кошмар, полностью наполненный истинным ужасом, который испытывает и ощущает только Марк. Глаза резко распахиваются. Он раскрывает рот и жадно глотает воздух, который так предательски застрял в горле. Невероятно больно. Он ничего не видит перед собой. Только муть. Только пустота. Только пустые руки, в которых нет ладошек Цезаря. С кухни вкусно пахнет. Видимо, он в доме Торреса. Он упирается ногами в пол. Хитклифф аккуратно встает на него и медленно переступает через порожек. В глазах мутно. Страх заполоняет разум. Кажется, он зовет Цезаря, но своего голоса не слышит. Он охрип от истошных криков страха, боли и сожаления. Но, видимо, только Марк не слышит свой голос, ведь через мгновение выбегает тут же парень. Он подхватывает на руки младшего, обнимает его и крепко прижимает к себе. Ноги больше не держат. Паника медленно отступает. Цезарь ведь не причинит ему вреда. Цезарь хороший. Цезарь его личный ангел. Он никогда не причинит боли.

Не причинит, ведь так?

— Тш-ш... — протягивает голос. Он больше не монотонный, он мягкий и заботливый. Наконец-то он может расслабиться. Марк оседает на пол и слабо утыкается в плечо, ощущая запах дорогого парфюма и роз. Это его любимый запах, — Это просто кошмар, это просто кошмар... — такие подъемы зачастились. Они, словно злобное напоминание о каждом его грехе, словно блядское желание исправить все, но осознание того, что ничего не исправить вредит. До боли душит. Оно хватает голыми руками, выгибает костяшки до хруста. Рядом с Торресом кошмары не страшны. Он всегда его защитит, чего бы это не стоило. Он сам так говорил. Марк не эгоист, он бы не стал возлагать такую ответственность на него. — Я тебя люблю... — тихо шепчет голос уставшего мальчишки, который так отчаянно прижимается к белой рубашке Цезаря. На эти слова слышится легкий смешок и успокаивающая некогда колыбель затихает. Торреса гладит его по спине и прижимает к себе. — И я тебя люблю, Марк. Не пугайся, рядом со мной страшные бяки не будут тебя трогать, — жаль, что маленький Цезарь еще не до конца понимает, что за страшные бяки беспрерывно беспокоят Хитклиффа. За неправильную любовь. За все ошибки, за все те бессовестно проведенные ночи. За все грехи, что сделал Марк. За все те грехи, что сделал Торрес. За все те грехи, что сделали они вдвоем, откупаться будет один Хитклифф. Маленький ребенок тринадцати лет, испытывающий к себе больше ненависти, чем люди испытывают к таким же людям, подавленный и брошенный.

Это Божье наказание.

Божий завет гласил, что кто-то из двоих греховных будет принимать всю боль, а второй, не знающий об этом, будет добивать его. Нет сил сказать и правда глаза режет.

Простая истина. Таков Божий завет.