По ту сторону Английского пролива

***       Солнце робко выглянуло из-за горизонта, окрасив плавную рябь морских волн первым рассветным лучом в розовое золото. Корабли сира Берлихингена с Пепельными фэйри отчалили от Бремерхафена ещё до зари и теперь пересекали Английский пролив, держа курс на юго-запад от берегов вандалов. «Соловей» мягко поскрипывал крепким бортом, качаясь под порывами ветра, надувавшими паруса.        Плачущий Монах ненавидел море — в основном потому, что абсолютно каждый выход сопровождался приступами морской болезни. Смешно сказать — грозный воитель с репутацией безжалостного палача, а стоит выйти в море, превращается в едва способный мыслить и двигаться сгусток недомогания. Слава Богу, лекарство от мути всегда было под рукой — благодаря корабельным запасам.        Кончиком кинжала Ланселот поддел кожуру апельсина, рассекая ароматную корочку и рефлекторно отодвигая руки вперед, чтобы уберечь глаза от мелких капель кислого сока. — Где мы высадимся? — Плачущий Монах поднял пытливый взгляд на Гёца Берлихингена, пока тот, придерживая железным протезом кисти руки карту, водил здоровой рукой по мелким названиям селений на юго-западном побережье земель бриттов, — чтобы к закату быть там, где следует?       Железнорукий рыцарь-разбойник — или же как принято было называть таких, как Гёц Берлихинген в его родных краях, раубриттер — погладил каштановую бороду и поглядел на горизонт: — Мы должны дойти до устья реки Парретт, она судоходная, подняться до деревни Чилтон, а оттуда придется добираться через холмы верхом.       Монаха ответ устроил. Апельсиновая долька оказалась на вкус вполне себе ничего, в отличие от тех двух апельсинов, которые пришлось сьесть Плачущему сразу, как только тот поднялся на борт «Соловья». Благодаря этому бесконечные приступы тошноты удалось с успехом предупредить, не дав им начаться: цитрусовые, как показала практика, оказались отменным средством в борьбе с морской болезнью.        Что ж, значит, Парретт. Извилистая река приведет их к деревеньке, а затем их путь ляжет туда, где по разведке Берлихингена, спрятался Артур и спасенные им фэйри, вывезенные из того ада, что устроил орден Красных Паладинов.        Из того ада, к которому он, Плачущий Монах, неоднократно приложил руку, став символом охоты великой католической Церкви на фэйри, живым воплощением всех ужасов инквизиции. Из того ада и тех страданий, которые он, Плачущий, даже не представляет, чем может искупить.        Сиру Берлихингену достаточно быстро донесли, что Артур с беглецами-фэйри в Пустынных землях к северу от Хоксбриджа и Грэммора не только высадился с целью основать собственную оседлую фэйрийскую общину, но и занял старый замок Агравейна Тинтагеля — замок с мелодичным названием Камелот. Тинтагель, фэйри-полукровка, хозяйничавший в Вестгейтсе под протекторатом короля Утера, сам предоставил одну из своих резиденций сородичам-переселенцам во главе с Артуром. Правда, Ланселот не до конца понимал в чем подвох столь щедрого подарка народу фэйри: либо это был приказ Его Величества, либо Агравейн и сам запланировал в будущем перебраться в этот же замок, в Камелот, если инквизиция таки серьёзно возьмется за вверенный ему город Вестгейтс, и ему нужны союзники.        Замок сира Агравейна Тинтагеля располагался неподалеку от Гластонберийского аббатства, ныне разрушенного и такого же заброшенного, как резиденция, доставшаяся Артуру и спасенным фэйри. Собственно, в Гластонбери и предстоял ныне путь всем им. В Гластонбери с самого начала — с самого появления людей и фэйри на землях бриттов — селились в основном вторые: эти края считались по праву принадлежащими Небесному народу, и именно отсюда были родом предки Агравейна Тинтагеля. С течением веков древний фэйрийский город обмельчал, превратившись в обыкновенную деревню с высившимся над ней замком, а потом и деревня практически совсем опустела: фэйри расселились по всей Британии. Для Агравейна и его семьи город Вестгейтс стал вторым Гластонбери.        А потом случилась инквизиция. И орден Красных Паладинов. — Тебе лучше пойти и попробовать поспать, — Гёц по-отечески потрепал Плачущего Монаха по плечу, кивая в сторону ряда резных дверей пассажирских кают, — до самого вечера тут не увидишь ничего интересного, а в каюте перед глазами нет волн, от которых тебя так мутит.        Ланселот слабо улыбнулся, отправляя в рот ещё одну дольку: железнорукий прав. Здесь, снаружи, шелест волн, свинцовый цвет ледяной воды и тягучие тяжелые мысли о том, насколько холодный им окажут прием там, в Гластонбери. А там, в каюте, уютно и сладко спит Эльга, его персональный клубочек счастья, света и душевного покоя.        Он, бывший охотник на фэйри, ещё успеет поразмыслить о колком и тревожном. А пока что действительно можно было позволить себе отдохнуть. *        Персикового цвета лучи пробились над холмом с востока, вынуждая Артура сонно щуриться от яркого света. Покои с высоким потолком, черной пастью погасшего под утро камина, облицованными деревом стенами, уже успели стать беглецам домом — новым домом, одновременно таким чужим и таким своим!.. Весть о том, что фэйри могут занять замок сира Тинтагеля застала Артура как нельзя вовремя: фэйри Восстания успели высадиться с кораблей и продвинуться вглубь острова, когда ворон Агравейна принес письмо, гласившее, что Агравейн Тинтагель, феодал, правящий городом Вестгейтс, покровитель фэйри и сам являющийся наполовину фэйри, готов предоставить сородичам свою давно покинутую резиденцию в полное владение и управление.        Пожалуй, тогда впервые Артур настолько искренне помолился за кого-то, кроме Нимуэ или Морганы.        Нимуэ крупно вздрогнула, когда на её обнаженное плечо легла горячая крепкая ладонь: прикосновение было нежным, но спросонья неожиданным. — Ты в порядке? — родной голос Артура прозвучал привычно мягко. Девушка открыла глаза и тут же встретилась взглядом с бывшим разбойником, ныне — защитником и предводителем её народа. — Да, просто ты резко меня разбудил, — фэйрийка улыбнулась, потягиваясь на жесткой постели, — нас ждут великие дела? Опять?        Артур кивнул в сторону окна, туда, где снаружи доносились звонкие голоса проснувшихся с рассветом и взявшихся за работу людей и фэйри: — Как и всегда.        Нимуэ села, сгребая одеяло, затем завернувшись в него, как в тунику, встала с низкой кровати и подошла к окну. Покои, в которых расположились король и королева фэйри, хоть и находились на достаточно серьёзной высоте относительно других помещений замка, тем не менее выходили окнами на внутренний двор. И отсюда было отлично видно, по какому поводу в такую рань суетились новоселы Камелота: часть крепостной стены обрушилась, и спасенные беглецы из королевства Утера Пендрагона спешили залатать дыру. Да, на первый взгляд здесь было безопасно, но кто знает, сколько продлится это состояние? — Сегодня тоже прибудут новые караваны фэйри? — Нимуэ обернулась к камину и взяла с полочки костяной гребень, — разведчики ещё ничего не докладывали?        Артур покачал головой, любуясь, как волшебница — та самая Ведьма Волчьей Крови, вселявшая ужас по обе стороны Железного леса и погубившая столько паладинов — плавно прочесывает длинные каштаново-медовые волосы: — Пока нет, только те, кто прибыл ночью, сейчас отдыхают или все ещё расселяются.        Нимуэ кивнула. Камелот достался им в достаточно неплохом состоянии — всего-то потребовалось устроить уборку, починить засовы да привести в порядок камины и местную систему отопления замка. Даже если тут и похозяйничали грабители во время долгого отсутствия истинных хозяев — Тинтагелей — то этого никто не заметил бы.       Главное, что была крыша над головой, и крыша эта держалась на славных крепких стенах из камня и дерева.       Чего нельзя было сказать про то, что осталось от древнего города. Остатки домов скалились пустыми глазницами вывалившихся окон, развороченные ветром, снегом и водой крыши просили починки, но пока что ни человеческие ресурсы, ни материальные не позволяли спасенному Восстанию заниматься чем-либо ещё кроме укрепления Камелота. «Вот если все будет хорошо…», подумалось Нимуэ, и она тут же мысленно себя одернула: «Когда! Когда все будет хорошо, а не если»…        Весть о том, что в Пустынные земли прибыла Ведьма Волчьей Крови, разнеслась по округе совсем недавно. Нимуэ жила в Камелоте всего только неделю, а то, что было до этого, казалось кошмарным сном. Но увы, тем не менее, было ужасающей реальностью. Нимуэ помнила, как несколько стрел вонзились в спину, плечо, в живот. Помнила, как падала в объятья озерного водопада, и как вода хлынула отовсюду, разрывая лёгкие, сдавливая грудь невозможностью сделать вдох. А потом — темнота, темнота и последовавшие за ней вспышки боли и света.       Какое-то время она пребывала в горячечном бреду между жизнью и смертью, ощущая боль в ранах как сплошную выворачивающую судорогу. Чьи-то шершавые дурно пахнущие руки держали её голову, не позволяя вновь захлебнуться, и кто-то такой же смрадный поил её какой-то обжигающей дрянью. Обжигающей и целительной, как оказалось. И в конце концов придя в себя, Нимуэ обнаружила, что она в пещере, перевязанная, исхудавшая и едва ли не на грани сумасшествия, но живая. Живая! И её окружают прокаженные. Руген, король прокаженных, повелитель Теней вытащил её с того света, подарив шанс попробовать исправить все. Опять. Нимуэ не знала, чего стоило Ругену отказаться от идеи сделать её своей заложницей: он смог бы торговаться с Мерлином за меч, с Утером за распределение власти, с Церковью за безопасность своих подданных. Но уже тогда король прокаженных понял, что заручаться следует поддержкой того, кто в перспективе победит. А победить должна была эта девчонка: победить и Кардена, и Утера, и Канбера, и только потом можно было что-то придумать касательно меча. Пусть он, Руген, по итогу одержит победу, заработанную руками Ведьмы Волчьей Крови. И ещё: король прокаженных точно знал, что Нимуэ не позволит Мерлину уничтожить меч власти. Так пусть идет и расчищает путь от его врагов!..        Нимуэ подобрал один из караванов фэйри, следовавший в Пустынные земли. И теперь она здесь, рядом с любимым мужчиной, тем, кто стал для неё опорой и защитой. Теперь она здесь вместе со своим народом — таким разношерстным, пестрым и шумным — со своими людьми. Вот только остро не хватало двух близких сердец. Гавейна и Белки. * — Эй, ты!        Мальчик с багровой полосой поперек лица обернулся на насмешливый оклик. Улочка в один момент показалась ему слишком пустой, а стоявшая позади компания подростков — слишком угрожающей. — Так ты из этих? — от группы отделился не самый рослый, но явно самый нахальный, в плащике с заляпанным чьей-то кровью воротником, — ты из Пепельных? Покажи, что умеешь?        Юный фэйри попятился, сжимая кулаки: — Я ничего не умею. Подростки переглянулись с издевательскими ухмылками. — Боишься?        Пепельный закусил губу. Здесь, в Драйшткригере, переселенцам из Аске обещали безопасность. И вот уже несколько недель все было хорошо до того момента, пока Плачущий Монах не отплыл с частью Пепельных фэйри, пожелавших поддержать восстание против ордена паладинов и католического произвола. Князь Генри Отто остался вместе с теми, кто решил, что покамест безопаснее жить в разбойничьей общине, в частности под крылом Гюнтеров оказались женщины и дети.        След кораблей ещё не разошелся кругами по морской воде, а проблемы уже начались. — Нет, я не боюсь, — мальчик сделал шаг к стене ближайшей торговой лавчонки, прижимаясь спиной к каменной кладке, — просто ничего не умею. Тот, в плаще, шагнув ближе, сделал вид, что хочет ударить Пепельного: — А Ведьма Волчьей Крови умела колдовать с детства! Фэйри отшатнулся, боком стараясь продвинуться к противоположному концу улочки: — Отстаньте! — Иначе что? Пожалуешься Плачущему Монаху? — компания загыгыкала на все лады, — да он убивал таких, как ты, толпами!        Мальчик рывком бросился бежать. Свист топора не услышал никто, равно как никто не ожидал, что юный фэйри опрокинется навзничь, с кухонным топором для мяса между лопаток. Утреннюю тишину узкой улицы разорвал недетский крик ужаса и боли, а потом — вспышка, ядовито-зелёная, шквальная: это было последнее, что увидели подростки за миг до того, как их обугленные косточки рассыпались по земле. Стены по бокам улицы тут же занялись зеленым огнем.        Мальчик говорил правду — он не умел обращаться со своей силой, и в момент наибольшей угрозы его жизни пламя фэйри само постояло за маленького хозяина. Пусть его уже было и не спасти.        Улица наполнилась треском, криками и топотом. К счастью, по меньшей мере одна Пепельная фэйрийка поблизости все же нашлась: старушка с багровыми отметинами от бровей до линии роста седых волос вытянула руки, мысленно приказывая стихии. Зеленый огонь нехотя унялся, но теперь разгоралось кое-что другое.        Стража сбежалась к месту происшествия за считанные секунды. Был нарушен главный закон Драйшткригера: никакой межрасовой ненависти, никаких счетов и никаких придирок, и конечно же никаких кровопролитий на территории общины. Но прямо здесь и сейчас погибли дети.        Мертвый Пепельный мальчик лежал ничком, утопив лицо во влажной земле. Рукоять топора перестала покачиваться ровно с его последним выдохом — в тот момент, когда вырвался огонь. — Кто-нибудь видел, что именно произошло? Кто-нибудь что-нибудь слышал? — вопросы солдат к собравшейся толпе оставались без ответа до тех пор, пока из скопления людей не вывернулся рыжевато-седой мужчина и не подал голос: — Я слышал, как Пепельный мальчишка угрожал нашим детям, что спалит их! Тут же послышался женский голос от другого края толпы: — А я по ту сторону улицы слышала, как он хвастается, что Пепельные теперь в городе хозяева!       Люди зашумели. Кто-то подскочил к обгоревшим стенам, высматривая, что же осталось от подростков, кто-то попытался перевернуть мальчика лицом вверх, но был оттеснен стражей. Никто не обратил внимания на то, как мельком, но пристально переглянулись друг с другом выступившие «очевидцы». И конечно никто не видел — да и не мог бы увидеть — как с крыши одного из домов соскользнула тень и юркнула в переулок по соседству.        Подростков натравили на мальчишку, и топор был пущен точной рукой безжалостного убийцы. Вот только фокус был успешно смещен. — Пусть Гюнтеры разбираются! — Произвол! В Драйшткригере все равны! — Гюнтеров к ответу!        Командующий отрядом стражи скрипнул зубами, наклоняясь к ближайшему соратнику: — Живо в замок, передай кому-нибудь из братьев, пусть все втроем явятся сюда! *        Штефан, опытный солдат из числа бывших воинствующих монахов, а ныне возглавляющий личную гвардию Папы Авеля V — Стражу Троицы — захлопнул высокие узкие двери за аббатом Уиклоу, когда тот вошел в кабинет его святейшества. Захлопнул по эту сторону и остался стоять с таким видом, что Уиклоу поёжился: кажется, его отсюда живым не выпустят. — Подойди. — надтреснутый голос старого понтифика прозвучал вороньим карканьем в зловещей тишине кабинета. Уиклоу подавил обреченный вздох и зашагал к вычурно обставленному рабочему месту Папы: кресло с высокой спинкой в нише с лепниной, стол, напоминающий образец античного искусства - все это декорировано позолотой и вставками из драгоценных и полудрагоценных камней. Полное соответствие образу бессребренника, фыркнул про себя аббат.       Ходить он, Уиклоу, без посторонней помощи мог вот уже несколько дней. Рубец от короны Пепельных зажил, но шрамы затянувшихся ожогов пламени фэйри, полученных там, в «Земляном драконе», теперь красовались на некогда гладком лице и руках священнослужителя. И под рясой, конечно, больше всего на груди и шее. В каком-то смысле аббат теперь выглядел куда более внушительно и угрожающе, но собственная внешность интересовала его в последнюю очередь.       Малышка Айрис успела добраться до Ватикана первой, и конечно же изложила свою версию событий — что это он, Уиклоу, превратил гвардейцев Троицы в мясо, пустив их на убой. Что это он, Уиклоу, хотел единолично завладеть короной Пепельных, и что это ему пришлось прибегнуть к темной магии, чтобы избавиться от проклятия заколдованного венца.        Сестра Айрис убила ту самую ведьму, и Авель ей доверял. Конечно, никто из них не был в курсе, что Нимуэ жива, но не это сейчас было главной проблемой. Его святейшество поднял взгляд на подчиненного. — Ты убил их. Уиклоу сделал глубокий вдох: — Их убил Плачущий Монах. Папа с грохотом отодвинул от себя стол, поднимаясь с места: — Их убила твоя некомпетентность! Твоя доверчивость! — понтифик шагнул вплотную, больно ткнув указательным пальцем в грудь аббату, — мои люди погибли! Много моих людей! Тех, кто мог бы сейчас брать штурмом замок Утера! Драйшткригер! Тех, кто обеспечил бы безопасность твою, мою и императора! Аббат отвел взгляд, стараясь унять дрожь в руках: — Ваше святейшество, полагаю, сестра Айрис вас в известность поставила — существование венца оказалось правдой, так же, как и то, что Плачущий Монах не только предатель, но и с успехом пользуется своей грязной колдовской силой, которой его наделила скверна. — тут Уиклоу, конечно, сильно округлил, сам того не зная. Ланселот не умел управлять огнем фэйри должным образом, как это умели другие его сородичи: хороший воин не может быть хорошим чародеем, природа дает только что-то одно, но инквизиторам было достаточно того, что они видели. Уиклоу было достаточно того, что он сам едва не погиб, став жертвой стихии, пробужденной Ланселотом в попытке защитить себя и Эльгу. — Конечно. Конечно поставила, — Папа Авель уселся на край собственного стола, подвинув горку перевязанных свитков и чернильницу, — забудь о венце, теперь это не твоя проблема! Ты ведь понимаешь масштабы катастрофы? — Меня сожгут? — Уиклоу склонил голову набок, умильно, как щенок. Понтифику показалось, что аббат издевается, и старик едва удержался, чтобы не отвесить пощечину подчиненному — ладонь просительно зазудела. — Нет. Но наказан ты будешь, — Авель вернулся за стол, — я верю, что ты насильно подвергся воздействию темных чар, верю, что ты искренне хотел помочь, но ты больше не возглавляешь охоту за головой Плачущего Монаха. Раз он объединился с Восстанием фэйри, теперь он часть большой общей проблемы, которой будет заниматься отец Филипп Гольц. Аббат сморщил лоб, изогнув брови: — Так это ему перешло командование орденом Красных Паладинов? — Именно, — понтифик грузно откинулся на спинку кресла, — и твои обязанности теперь будут теми же, что и при Кардене. Наблюдать и докладывать мне. И только посмей что-то испортить! Тебя… — Сожгут? — подсказал Уиклоу. Папа Римский кивнул. — Какова наша цель сейчас? — аббат понизил голос, и Авель отозвался неожиданно довольно: — В Драйшткригере уже работают наши люди. Наша цель — узнать, куда стекаются все фэйри и уничтожить всех в идеале единственным точным сражением. Очистим землю раз и навсегда. И избавимся, наконец, от влияния Гюнтеров и Утера. Уиклоу кашлянул в кулак: — Последние два пункта император не одобрит. — Император не узнает, — его святейшество поманил Штефана, по-прежнему подпиравшего двери, — выпусти нашего брата. *        Эльга прижалась щекой к плечу мужчины, и Ланселот в ответ коснулся губами её рыжей макушки. Белка, стараясь унять нервы, сперва слонялся вдоль ограждения, в ожидании, когда же они причалят и наконец-то будет перекинут трап, а потом подлез к Монаху с другой стороны и завернулся в край его темно-серого плаща, будто под крыло спрятался. Берлихинген, наблюдавший за этим, усмехнулся: — Не переживайте вы так! Артур все поймет и примет нас! Подошедший Циммерберг хохотнул: — Артур? Примет крестанутого? Это после того-то, как он, — конокрад кивнул на Плачущего Монаха, — едва не убил его лично несколько раз? Ланселот фыркнул, обнимая девушку и обращаясь к Циммербергу: — Заткнись! — Перестаньте, — пискнула Гюнтер, — то, что мы сейчас все переругаемся, никак не поможет нам меньше переживать о том, как нас встретят члены Восстания! Михаэль Циммебрерг проворчал в ответ, косясь на сказочно красивый закат над холмами: — Ну, ясное дело, нужно было брать с собой дракона, он бы решил все наши проблемы, не так ли?       Ланселот мысленно махнул рукой на издевки конокрада. Пепельный понимал, что тот переживает не меньше остальных и возможно все ещё как следует не пришел в себя после того, как драйшткригеровские колдуны и колдуньи испытывали силу короны его, Монаха, народа на этом человеке, чтобы потом отработать контрзаклинание для снятия чар. А ещё, возможно, Циммерберга подзуживало знание о том, как подло его предали братья-Гюнтеры, и как открыто он им верил все те годы, что служил им, не зная, что именно младшие братья Эльги Гюнтер приговорили его лучшего друга к смерти. Время ещё научит его жить со всем этим, а пока что тот имел полное право злиться и негодовать. "Вот только," - подумал Ланселот, - "Хорошо было бы Михаэлю научиться выбирать уместные для этого моменты и не срываться на всех и сразу".       «Соловей» стукнулся боком о доски причала и встал. Порт пустовал, кроме только что вошедших кораблей Железнорукого здесь больше не было ни прибывающих, ни отчаливающих. Неподалеку скопление рыбацких лодок выглядело так, словно их в спешке бросили, некоторые даже не были привязаны, просто наспех вытащены на берег.       Доски причала оканчивались ступенями, ведущими к небольшой площади, вымощенной старыми замшелыми плитами и окруженной пустыми раскосыми постройками некогда большого портового рынка. Чилтон выглядел настороженно пустым. Во всяком случае, с этого ракурса.        От нескольких звуков удара древесины о древесину из ближайшего одичавшего сада взметнулась стая птиц. Пепельные стали высаживаться, старательно осматриваясь и все, как один, принюхиваясь. Ланселот и сам привычно вдохнул свежий речной воздух, явственно чувствуя: деревня, начавшаяся там, за площадью, полна жителей, полна фэйри, и те прячутся. Нет, никто и не ждал, что здесь, по ту сторону Английского пролива их встретят с распростертыми объятиями. Каким-то образом жители узнали, кто будет на борту, и им было все равно, что он на стороне Восстания. Они по-прежнему его боялись и не доверяли. Что же тогда будет в Камелоте?..        Рыжая певичка первой взобралась в седло своей кобылы — Циммерберг подвел Голиафа и Мизу к их хозяевам, недвусмысленно намекая: ждать у моря погоды нельзя, до темноты нужно успеть добраться до Гластонбери. Ланселот поправил ремешок стремени на боку своего вороного и окликнул Берлихингена: — Сир Гёц, вы уверены, что Артур о вас хорошего мнения и поверит хотя бы вам? Берлихинген покрутил ус кивая. Ещё когда Артур работал на Борса, им доводилось периодически сталкиваться. Темнокожий парнишка производил впечатление проныры, но проныры душевного и принципиального, каким в молодости был и сам Гёц Берлихинген. Эльга ласково мурлыкнула, пришпоривая Мизу: — Главное, чтобы он поверил тебе, пламя мое. Верно? *