Учиться жить заново

      Мне хотелось больше времени проводить с Марком — было интересно над чем он колдует и связано ли это со мной. Нет. Я не думал, что становился центром всего и вся, но периодические взгляды, скользящие по мне, щекотали нервы.       Марк разглядывал меня задумчиво и вдохновлённо — это пугало. Было странно ощущать себя почти что объектом наблюдений и исследований, но Марк лояльно посылал меня: — Паш, не лезь под руку. — Паш, я понимаю, что тебе любопытно, но чем больше ты мне мешаешь, тем больше мне хочется тебя избить. — Он редко грубил, но я не мог перестать его дразнить. — Может тебя в какую спортивную секцию отдать? — Ты что! — орала мать, она поднимала кипишь по любому случаю, просто никак не могла перестать волноваться. — Какая секция, ты хоть представляешь, что… — У меня идея, — как обычно вклинивалась Стася.       У неё всегда было много идей. Очень необычных и иногда болезненных, для меня. Она вновь и вновь доказывала мне, что даже без зрения я могу быть безбашенным.       Когда на её день рождение приехал муж с дочерью, то всё вокруг пестрело разными чувствами и эмоциями — я поглощал их всех. От радости от встречи с половинкой (Стася и Егор), до удивления Машеньки, которая носилась за мной по квартире.       Двое незрячих играют в догонялки, и смех и грех, было бы так забавно, если бы не так печально. А потом она спрашивала меня как выглядят разные вещи — она никогда не видела их как обычные люди, только ощущала как теперь и я.       Мне было сложно представить как мир изначально был чёрным для этой девочки, но она была гораздо веселее меня, и даже будучи новенькой в нашем доме — научилась ориентироваться очень быстро. — Детям проще, — грустно говорил Егор, — это для них игра, жестокая игра с жестокими правилами. — Но Мари — Зайчик-Энерджайзер, — с любовью в голосе говорила Стася. — И мы сделаем всё возможное чтобы батарейка не села.       Диана приходила всё реже и каждый раз я ощущал, что она хочет что-то сказать, но не решается. От неё несло жалостью и запахом вины, но я не мог оттолкнуть её — этот шаг должен был быть её собственным. А она через родителей передала, что больше не придёт. И всё.       А мне стало легче.       Каждый из нас шёл дальше, но нам было не по пути, я теперь не знал куда ведёт моя дорога.       В данный момент я старался догнать Мари, она носилась по полю как сумасшедшая. Нас обдувало ветрами со всех сторон, трава щекотала ноги, а родные сидели где-то, вроде, слева и жарили шашлыки — я чувствовал запах жареного мяса, костра и палёных углей.       Свалившись от усталости на траву я смотрел в небо, точнее, смотрел вверх и представлял небо. Насколько оно голубое? Плывут ли сейчас облака и если да, то какие? Насколько сейчас слепит солнце или с какой оно стороны?       А ко мне тихо подбиралась Мари, но я услышал её и крепко обнял. Это было странно и весело, ощущать, что я такой не один, но в этой темноте тоже можно получать море удовольствия. А малышка спрашивала у меня как выглядит лес, наш город и парк в котором мы гуляли вчера, что за вкусную пиццу мы ели и как я потерял свет.       Рассказывать это всё ей казалось каким-то извращением. Болезненным, но необходимым. Правильным.       А потом её родители прыгали с парашютом. Вернее это было тем, что я слышал. Мы с ней и моими стояли и ждали, когда они прилетят/упадут к нам. Судя по всему, Стася весь полет кричала и опысывала вид и свои эмоции, когда она полетела ко мне, то от неё ощущался такой сконцентрированный адреналин, что и мой пульс ускорился. А затем мы с Мари слушали записи их прыжков — меня это пугало, а Мари говорила, что прыгнет в шестнадцать. — И не страшно? — Мне было, до чёртиков. — Мама говорит, что раз я не могу видеть, то должна чувствовать. Чувствовать всё, что только возможно.       А по мне расползался страх, липкими паучими лапками проползая у лопаток и спускаясь вниз. То есть будучи в полной темноте прыгнуть — и не знать, когда ты приземлишься… или разобьешься. Нет, такое было не по мне — колени по детски дрожали.       Когда они уехали мне стало грустно — они забрали и Стасю с собой. Её время контракта закончилось и она уже нашла того, к кому поедет дальше. А пока — целое лето с родными.       Мне было одиноко. Она оказалась права, мои чувства не были даже влюблённостью, просто мне был нужен кто-то, кто смотрит правде в глаза и не отводит взгляда. Теперь я многое мог сам и был уверен в завтрашнем дне — чёрном, безпросветном, но будущем.       Я продолжал писать рассказы, но всё ещё боялся их выкладывать, по крайней мере до отъезда Стаси. А потом решился.       Марк помог всё отредактировать и выложить и я на сутки решил выпасть из реальности. А затем приехала бабушка и захотела забрать меня в село. Хоть на недельку. Я был в ступоре, мать противилась, а Марк сказал, что мне стоит попробовать себя в другой обстановке. В полностью другой. Местность, запахи, люди — всё, что может меняться.       Было страшно. Опять. При первой истерике я звонил Стасе, но ответил Егор. Он выслушал меня и рассказал, что мне стоит делать, что попробовать и как, на какие чувства и ощущения полагаться сильнее и чего делать категорически не стоит.       Касаться домашней скотины оказалось забавно, но лошади теперь пугали, мне казалось, что меня лягнут и всё. Сломаю себе что-нибудь ещё. Но моя родная кобылка всё ходила и ходила за мной, а я не мог её седлать. Не мог больше резвиться вместе с ней, но с удовольствием кормил и радовался, когда она облизывала мне ладони.       Это было ново. Страшно. Непонятно.       Запахи в деревне были более чем неприятные и яркие. Аромат навоза не оставлял даже в бане, но пара глотков медовухи вместе с дедом были чистым кайфом. Неделя прошла быстро и очень ярко, сложно было всё описать. Но привычка рассказывать всё Войсику была привита стальными болтами в самый мозг.       А потом приехала мать. Злая. Недовольная. Взволнованная. И очень нервная. Первой моей мыслью было — что Марк бросил нас, не выдержал тяготы слепого приемыша.       Но потом я понял, что такого просто не могло быть. Он действительно стал мне отцом, мужчиной на которого можно было рассчитывать, который всегда подставит плечо, папой — который всегда выслушает и подбодрит, бáтькой, что даст пендаль или подзатыльник за глупые ошибки. Марк был тем, кто дал мне шанс. Он дал мне Войсика.       А мать что-то нервно обсуждала с бабушкой, тихо-тихо, чтобы даже мне было трудно подслушать. И я нервничал. Выходя во двор и забирая Мышку, серую дворнягу, на прогулку — ходить с ней было сущее удовольствие, она сама вела меня в нужном направлении.       А затем мы вернулись в город — Марка не было, но я не позволил себе сомневаться, вещи на месте, значит вернётся. Наверное. А мать задумчиво смотрела на меня, словно выискивая что-то о чем я сам не знал — и вот это пугало. Вечерами она приходила ко мне в комнату и гладила волосы, а через неделю вернулся Марк.       Они что-то бурно обсуждали выставив меня за дверь — аккуратно попросив меня погулять в парке и посочинять, а позже ко мне, видите ли, подойдут. Я успел надумать всякого.       Развод. Кредит. Долг. Измена…       Но всё казалось каким-то не настоящим, неправдоподобным, а вечером меня задавили новостями.       Марк рассказывал о том, что хочет вернуться в Америку. У него есть проект, так же как и модернизация Войсика, но удобнее работать там. Здесь нет такой техники и технологий, а в его лаборатории есть, он и так техничил и руководил отсюда, но чтобы результат появился быстрее ему нужно быть в Филадельфии. И он хочет забрать нас с собой. Мать была против, но его интересовало моё согласие. Через месяц мне исполнилось восемнадцать и мы могли бы поехать к Марку домой. На родину. Мать была согласна, только если я действительно этого хочу.       Новый стресс. Новоя страна. Новый город.       Новая жизнь.              Здесь меня ничего не держало, я хотел двигаться дальше. Даже по темноте и медленными шагами, но только вперёд…       Восемнадцатый день рождения мы отпраздновали втроём. Четвёртым был огромный шоколадно-трюфельный торт, который мы ели ещё несколько дней, в течении которых собирали вещи. Я был удивлён тем, что Марк почти все документы приготовил заранее, словно он размышлял над этим уже долгое время, но никак не решался…       Страх умереть из-за падения самолёта внезапно приобрёл новые краски. Махина была оглушительно громкой, даже для обычного слуха, а у меня моментально заложило уши, Стася предупреждала, что так будет и дала таблетки. И ещё кучу наставлений, и пожеланий, и ещё много разных слов, а я просто вслушивался в её голос — она была действительно за меня рада.       Весь полёт я проспал, так же как и мама, а Марк что-то как обычно делал на планшете. Меня это успокаивало — это было тем самым островом привычности и земли в новом и неизведанном.       Шагнув из самолёта первым делом я почувствовал сильнейшую головную боль. Затем темнота стала немного светлее и я потерял сознание…