***
У него дома прохладно, что-то тихо гудит в глубине квартиры и пахнет пылью — не затхло, как-то даже уютно. Лосяш включает свет и тут же уходит в соседнюю комнату, гремит шкафами. Пин следует за ним. Там — целый медицинский кабинет и ещё куча всякой бесполезной (не по мнению Лосяша) всячины. — Откуда у тебя все это? — Занимался разными исследованиями, вот и накопилось, — поясняет студент, втыкая провода странного датчика в компьютер. — Я уж думал, ты больницу ограбил. Лосяш фыркает. — Садись на стул. Пин слушается, надеясь, что все это вскоре кончится. Спустя полчаса замеров разных физических показателей они пьют чай. — Сколько тебе лет? — Двадцать, — отвечает Пин скорее автоматически, не вникая в слова. — И давно тебе двадцать? Пин закатывает глаза, и Лосяш хихикает. — Прости. Не удержался. — Только не говори, что я похож на того придурка. Студент, надо отдать должное, держит лицо — почти не смеется. — Чуть-чуть. Ты такой же унылый, — фыркает он. — Ладно-ладно, я просто шучу. — Рандомный парень на улице, которого я был вынужден спасти, шантажирует меня собственной кровью и заставляет идти за собой, чтобы провести на мне странные опыты, как ты думаешь, почему мне не весело? — срывается Пин. Лицо Лосяша тут же принимает серьезное выражение. Между бровей образуется морщинка, белые зубы прикусывают пухлую нижнюю губу. Он виновато опускает карие глаза. — Прости. Спасибо, что помог мне, но мне правда очень нужно изучить тебя. Я знаю, что веду себя как придурок. Злость медленно стихает, и Пину отчего-то становится досадно. — Забей. Просто не угрожай мне больше собственным обращением. Лосяш кивает. — Хорошо. Эм… Что ты делаешь? — спрашивает он — Пин, дождавшись утвердительного ответа, устроился на диване тут же, на кухне. — Собираюсь спать, надеюсь, ты не против, — отвечает. У Лосяша глаза на лоб лезут от его непоследовательности — то огрызается и злится, то преспокойно оккупирует его диван и хочет остаться на ночь. — Что? Я не хочу домой. Сам позвал меня. — Не хочешь? Почему? Пин отводит взгляд. — Там… Плохо, — нехотя отвечает, надеясь, что последующие расспросы не наступят. — Что ж… Хорошо… Только можно я, ну… Э… — Прикрепишь опять свои датчики на меня? — недовольно догадывается Пин. — Только при условии, что я от этого не проснусь.***
Утро сырое и пасмурное, как и положено в первый день ноября. Пин одевается наскоро, как может прикрывает лицо — лучи солнца не прямые, но все равно неприятно. Дома запустело и тихо. Он берет рюкзак и наскоро собирается: одежда, техника. Склянки с животной кровью противно звенят, когда он упаковывает их — заменитель обычной для таких, как он, пищи. Когда Пин возвращается в уже знакомую квартиру, Лосяш, кажется, ещё спит. Время позавтракать. Пин еще не отвык чувствовать легкую тошноту от привкуса металла во рту, и потому морщится от первого небольшого глотка. — Доброе утро. Пин вздрагивает, ему требуется секунда для того, чтобы отвернуться. Лосяш бросает на него удивленный взгляд. — Не смотри. — Почему? После неловкого молчания он отвечает. — Я урод. — Это не правда. Я так не думаю. Пин усмехается горько. — Тогда ты дурак. Классная пара, ничего не скажешь, — язвит он. Склянка отчего-то пляшет в пальцах. — Тебе не обязательно делать вид, что тебе не противно. — Я действительно не думаю, что ты урод, и я не говорю это из жалости, — с убеждением повторяет Лосяш. — Ты просто немного отличаешься, вот и все. — Ага, самую малость. — Хватит, ты правда ведешь себя как Эдвард Каллен, — наконец с раздражением выдает Лосяш. — Я… Что?! Как сраный Каллен?! Забывшись от возмущения, он поворачивается лицом к студенту. — Остынь, чел. Просто забей на это, — говорит Лосяш, немного смущенный. Может, он и правда перегнул палку. — Я хотя бы не делаю вид, что ты воняешь, — бормочет себе под нос Пин, и Лосяш фыркает. — Давай о чем-нибудь другом. Чем ты занимаешься вообще? Пин все еще неодобрительно смотрит на студента, отвечает неохотно. — Я платы паяю. Иногда ремонтом техники перебиваюсь. Учу немецкий. Лосяш ставит чайник, наблюдает, как вскипает вода. — Можешь сказать что-нибудь? — Sheiße. — И что бы это значило? Горячий чай обжигает язык. — Загугли — узнаешь.***
Лосяш, кажется, все же дурак, а он, Пин, урод. Он истощенно худой от недостатка пропитания, бледный до серости, острый и угловатый, с костлявыми руками и истончившейся кожей. Не чета человеку. Не чета Лосяшу — немного пухлому, миловидному, с едва заметными веснушками и курносым носом, с его карими глазами и каштановыми спутавшимися волосами. Спустя две недели постоянных обследований и жизни в одной квартире, Пин думает, что глупо было бы это отрицать. Он смотрит в зеркало на одежду, висящую на нем мешком, и размышляет о том, как глупо было влюбляться в нормального здорового человека, имеющего к нему лишь научный интерес. О своей влюбленности он подозревал уже на исходе первой недели, когда злиться и ворчать на студента стало сложнее, и все сложнее было сопротивляться желанию продлить прикосновение кожи к коже, когда на него цепляли очередной датчик. Было ли дело в его глупости, или одиночестве, или все же в природном обаянии Лосяша, Пин так и не выяснил — погряз в самокопании да так и остался перед зеркалом, зациклившись на самоуничижении. Глупо, бессмысленно и беспощадно. Потому, когда в замке входной двери скрипит ключ, Пин отскакивает от зеркала в прихожей, как ошпаренный. Делает вид, что только что вышел из кухни. — Привет, — здоровается с ним Лосяш. Утром они не пересекались — студент слишком рано ушел на пары. — Привет, — немного принужденно и натянуто вежливо отвечает Пин. На свое счастье, он все эти дни не был особенно любезен, и Лосяш не придает значения тону — или делает вид, что не придает. Он и сам какой-то напряженный. Вечер проходит тихо — каждый из них сидит в своей комнате, не обращая друг на друга внимания. — Послушай. Пин вздрагивает от неожиданности — Лосяш опирается плечом на дверной косяк. Выглядит скованным. — Да? — Я бы хотел провести ещё одно исследование, — осторожно говорит студент. Сглатывает громко. — И какое? — Пин чувствует, как и у него пересыхает в горле. Ему это не нравится. Лосяш заметно нервничает, подходя к Пину вплотную — тот встает, возвышаясь на несколько сантиметров над низким студентом, смотрит сверху вниз прямо в глаза. — Ты ведь и сам понял. Пин понимает — бросает беглый взгляд на чужие пухлые губы. Ловит точно такой же взгляд Лосяша. Все это так безумно, что Пин на секунду предполагает, что ему это снится. — Все ради науки, — говорит Лосяш чуть дрожащим голосом. — Ради науки… — тише повторяет эхом. — И только? — Да. Пин не знает, какой ответ может быть правильным в этом уравнении, когда одна из переменных — его чувства. — Хорошо. Ради науки так не вцепляются в чужие губы. Пин впускает язык Лосяша в свой рот, рефлекторно обвивая руками его талию, и окончательно убеждается, что все это — сон. Горчичный свитшот летит в сторону, обнажая разгоряченное тело. Пину нравится целовать его, оставлять засосы на шее, подцеплять клыками тонкую кожу, вслушиваться в звуки, которые издает под ним Лосяш. Короткие ногти скользят по его спине, разрывая кожу, и Пин впервые получает наслаждение от боли. Избавиться от одежды — быстро, легко, наблюдая как щеки Лосяша вспыхивают жаром, когда Пин обхватывает рукой его освободившуюся плоть. Он чувствует, как горит его спина, когда склоняется за новым поцелуем. — Смазка и презервативы в кармане, — предусмотрительно предупреждает его Лосяш почти не сбиваясь. Пин послушно тянется к его джинсам. Мышцы поддаются давлению слишком легко. Не то, чтобы Пин многое знал об этом, но это — странно. Лосяш всхлипывает, отводит взгляд, и все становится на свои места. — Не говори мне, что готовился, — просит Пин, потому что это слишком много для него одного. — Не буду, — Лосяш соглашается, глядя, как вампир раскатывает презерватив. Член легко проскальзывает внутрь. Лосяш судорожно сжимается вокруг него, почти задыхается. Пин целует его вновь и вновь, пытаясь успокоить. Движения медленные и плавные, и Пину хочется растаять, разлиться лужей здесь сейчас. Все это — полное сумасшествие. Пин старается думать об этом, а не о том, как просит его Лосяш, бесстыдно обнимая его талию ногами. Им хватает всего пары движений — Пин тянется за салфетками, чтобы вытереть Лосяша, и осторожно выходит. Нужно время, чтобы прийти в себя. — Все ради науки, верно? — без особого энтузиазма повторяет Пин, надеясь увидеть протест в карих глазах. Тщетно, Лосяш не смотрит на него. — Я… Я бы так не сказал, — наконец, выдавливает он. — То есть, и ради науки тоже. Что-то внутри обрывается. Пину кажется, его желудок завязали узлом. — И что ты хочешь этим сказать? Лосяш вдруг солнечно ему улыбается. — Что ты мне нравишься. Пин не может не улыбнуться в ответ.