Каприз.

А слабо ли тебе измениться? Поменяться, чтоб всё поменялось. Даже мыслям своим удивиться, Так чтоб в корне, не самую малость. И, смотря на себя с восхищением, Говорить: «Это я, только лучше!» Словно ты под заклятием забвения Новый путь начать сможешь? Ну же! Только вот что скажу напоследок, И запомнить тебя попрошу: Ты не вторь моих глупых ошибок, А иначе себя не прощу. — А. Киселёва.

       Кашин ввалился в квартиру спустя двадцать минут. Его трясло, зуб на зуб не попадал, хотелось орать благим чистым матом, но из глотки вырывались лишь тяжёлые вздохи. На кухне горел свет. Ещё час назад рыжий и представить не мог, что уйдя за сигаретами вернётся в самом хуевом из дерьмовых состояниях. Злости не было, не было даже обиды. Кашин был пуст. Его абсолютно точно всё заебло. Хотелось просто спокойствия, хотелось проснуться и понять, что всё, что было — страшный кошмар. Что Кашину мозги не ебут, что Руслан написал насчёт съёмок, что вся тусовка соберётся вечером в баре. Кашин, наверное, сейчас принял бы любую религию, лишь бы весь пиздец закончился. А пока битмейкер лишь трясущимися руками закрывает дверь на замок и почти ползёт на кухню. Говорят, что глицин помогает. И воды пить больше. Но Даня считает, что он слишком на дне, чтоб рассчитывать на успокоительные препараты. Он садится за стол и чувствует, что его вновь трясёт. Ебучий нервный срыв. Рыжий сейчас даже не в состоянии обдумать всё происходящее и понять, от чего у него душу наизнанку рвёт, от чего так ебано. С чего вдруг Тушенцов парой слов вывел из себя человека, который одним словом мог заткнуть любого? Голова кружилась и каждую минуту приходилось смаргивать выступающие слёзы. Взгляд упал на окно. Вечерний Питер всё так же удивителен. Кто-то сейчас празднует чей-то день рождения, кто-то умирает в скорби, у кого-то жаркий спор, а у кого-то — слова о вечной любви. Кашин опирается подбородком на руку и просто наблюдает за Питером. Этот город собрал в себе столько же контрастов, как и сам битмейкер. А у Руслана в руках бутылка пива и телефон. Он пишет Дане все эти двадцать минут, сидя где-то во дворах. 19:17. Дань, извини 19:18. Я же, блять, как лучше хотел 19:18. Да, поступил как мразь, но я ценю наше общее прошлое и общение. Тушенцов пишет и игнорирует «ошибка при отправке». Ему бы хотя бы самому поверить в то, что он пишет. Хотя бы выплеснуть всё, что внутри. Он таблетки где-то проебал, а потому хочет успеть сказать важное до того, как разрядится телефон или его сведёт судорогой. Пока хоть что-то соображает. 19:19. Данил, мы не дети. Я всё понял. И ты меня пойми.       А что должен был понять рыжий? Что у Руслана башню клинит и он всех от себя отшвыривает? Что хоть стал лучше и умней, но внутри себя так порядок и не навёл? У Руслана своего дома нету. Ведь «дом» — это когда тебе рады, когда тебе уютно и настолько хорошо, что о всех своих проблемах можно забыть. Дом — это не четыре стены. Дом — это чей-то взгляд, смешная шутка, душевная беседа. Это когда чью-то проблему готов взять на себя, чтоб твой близкий один жопу не рвал. Это когда в три ночи или во время секса возьмёшь трубку от друга и приедешь, ведь в тебе сейчас нуждаются просто пиздец, а остальное подождёт.       Руслан помнил, как впервые Кашина в Питер привёз. Как музыку вместе писали и без умолку могли что-то обсуждать, как в СS играли сутками и ели дошики. Им было нормально, им было заебись, Руслан был дома. Тушенцов помнил, как Даня с осторожностью шутил на тему синдрома, как иногда с опаской проверял блистеры и баночки друга, лишь бы тот кони не двинул. Они молоды были, момент притирки прошли хорошо. А потом, на видфесте, Даню повело от алкоголя. Тушенцова приступ тогда лютый схватил, он чуть не умер, серьёзно. Рыжий так растерялся по пьяни, что не придумал ничего лучше, чем через рот передать брюнету таблетку.       Губы у Кашина горькие и холодные были, не самые приятные по мнению Руслана, но тот был настолько в ноль, что ему плевать. Челюсть свело… Миссию Даня тогда выполнил: таблетка проникла на язык брюнета и тот её проглотил, хоть и с трудом. Сказал бы кто голубоглазому, что нельзя мешать алкоголь и транквилизаторы. Но ему никто не сказал, а сам битмейкер так испугался, что и не вспомнил об этом. Он боялся за Руслана. Руслан на утро слабо помнил всё, но холодные губы друга так ярко отпечатались в памяти, что Тушенцову мерзко стало. Он не пидор. У него Шпагина есть, вроде как у них даже взаимно. Нехуй себе мозги пудрить. И Рус стал вести себя чуть отстранённей. А Даня, кажется, вовсе не помнил, что случилось, а потому постоянно с недопониманием и обидой смотрел на Тушенцова, который отказывался погулять с рыжим вечером и уходил тусить с Хованским, Юликом или Кузьмой. Блогер банально боялся, что Кашин «из этих». И каждый новый комментарий под совместными видео с Даней, Руслан старался читать максимально внимательно, рыча от ненависти к шипперам. Даня, кстати, был такого же мнения, мол «Идите нахуй, малолетние долбоёбы». Время шло, но аудитория девушек всех возрастов продолжали делать из парней «голубков», клепая шипперские видосы и отмечая их на гейских артах. Руслан даже начал входить во вкус, снимая реакции на подобное творчество с Юликом — там было, где разгуляться. Да и в случае с Онешко Руслан точно знал: Юлик на его жопу планов не имеет. Здесь и сталкивались ужасные противоречия самому себе, что ужасно выводило Тушенцова из спокойствия. В какой-то момент Руслан начал замечать за собой странности: долгий взгляд на рыжие волосы, внимательно вслушиваться в смех Кашина. Вроде обычные вещи теперь стали напрягать, да ещё и шипперы эти всратые со своими «как он на него смотрит!!!». Руслан начал пересматривать их общие ролики, но, как назло, вечно ловил себя на мысли, что его друг симпатичный. Руслан знал, что оценивать мужскую красоту парню — вещь подозрительная. Но обсудить это было не с кем, а потому блогер продолжал лишь беситься на себя, на Кашина, на шипперов и, блять, на природу, которая допустила однополую связь. Так рьяно отрицать что-то, чтоб в итоге понять, что это всё же твоё — дикая хуйня. Руслан не хотел с этим мириться. Шутил агрессивней, вёл себя холодней, а Кашин к нему тянулся, братом называл. Блядство. Только когда Даня его ото всюду удалил Руслан признался себе — ему нравится рыжий. Со смехом уёбским, с позитивом больным и бесконечной добротой в синих глазах. Что губы у него, хоть и не женские, но красивые. Это ломало Тушенцова изо дня в день. Он избегал рыжего, на контакт не шёл, встречаться не желал. Потому что признание себе — это одно, а признаться другому человеку и не словить по лицу за такую дерзость не хочется. Сейчас же Руслану уже и терять было нечего: Кашину память освежил, по лицу получил. Но признаться не успел. Да и теперь вряд ли выйдет. ДК, должно быть, ненавидит старого друга, презирает. Мимо ходят люди, кидая вгляды на Тушенцова, а тот глаза закрыл, ощущая свежесть вечернего воздуха. Птицы готовятся лететь в гнёзда, прохожие спешат туда же. А Руслан сидит на скамейке с бутылкой пива и открытым диалогом в телеграмме, собирая по кусочкам все свои проёбы, ломая себе изнутри. Он бы просидел так до утра, подбухивая и загружая себе мысли, что он пидор, если бы не внезапный звонок. « — Опять Коля.» — Думает Руслан, не желая шевелиться и отвечать. Блокирует телефон с закрытыми глазами и убирает его в карман джинс. — Уёбок, отвечай хотя бы сейчас. — шепчет Кашин, наблюдая за исходящим вызовом.