Песни жизни и смерти

Хуайсан приподнялся на постели, не веря своим ушам. — О чем это ты? Откуда это у тебя? — О, перестань, — ответил Вэй Усянь скучающим тоном, всем видом показывая, что его больше не пронять и не обмануть. — Когда тебя доставили сюда, дева Хань ужасно встревожилась, увидев, в каком ты состоянии… и рассказала мне, что, когда меня самого ранили подобным образом, ты лечил меня музыкой из некоего сборника… сборника, который некогда принадлежал ордену Гусу Лань. — Эта книга хранилась среди запрещенных до войны, — уточнил Лань Ванцзи, не сводя с Хуайсана пристального, недоброго взгляда. — Позже она исчезла. — А потом объявилась здесь вместе с Шу — вот же совпадение! — добавил Вэй Усянь. — Вернее, совпадения никакого нет, ведь ритуал призыва был записан на последних страницах… пусть и сейчас они загадочным образом исчезли, ведь кто-то позаботился о том, чтобы замести следы. Хорошо, что у Лань Чжаня такая прекрасная память, разве нет? — Ты хочешь сказать, — во рту снова проявился вкус крови, и Хуайсан с отвращением сглотнул ее, чтобы она не мешала говорить, — хочешь сказать, что я призвал Шу, чтобы убить тебя? Тебе стоило меньше пить последнюю неделю, Вэй-сюн. Я понятия не имел о том, что еще было записано в этой книге. — Да-да, — кивнул ему Вэй Усянь, — ты никогда ни о чем не имеешь понятия. Только потом кто-то внезапно может умереть. От злости у Хуайсана перехватило дыхание. Стоило рисковать собой ради этого осла, чтобы теперь выслушивать от него пустые обвинения? Нет, он не ждал — и уже давно, — ни дружеских объятий, ни хотя бы слов признательности за спасенную жизнь, но это все было, пожалуй, уже чересчур. — Да что ты вообще… — он попытался встать, не зная сам, что собирается делать — не бросаться же на Вэй Усяня с кулаками, будто им обоим снова по четырнадцать? — но его остановил голос Лань Ванцзи, положившего ладонь на рукоять Бичэня: — Глава Не. Лучше не стоит. Хуайсан посмотрел на Верховного Заклинателя, затем вновь повернулся к Вэй Усяню — тот испепелял его взглядом, полным одновременно торжества и непонятной глубочайшей обиды, — и рассмеялся, чувствуя, как струйка крови медленно сползает по подбородку из уголка рта: — Да вы оба друг друга стоите. Угрожать мне, в моей резиденции, в моей собственной спальне! Кто-нибудь! Чжэнсинь! Охрана! Стража, вышколенная Бояном, не сплоховала: двери шумно распахнулись, и комната за мгновение заполнилась адептами, держащими наизготовку оружие. Возглавлял их Хань Чжэнсинь, который сразу же метнулся между Хуайсаном и Вэй Усянем, поднес к лицу последнего острие сабли. — Так-то ты платишь за гостеприимство, Старейшина Илин? И ты, и твой дружок? Дай-ка мне одну причину, по которой я не должен снести головы вам обоим. Лань Ванцзи без лишних слов вытащил меч из ножен. Вэй Усянь сделал короткий шаг назад; Хуайсан видел, как ладонь его скользнула к поясу, за которым покоилась Чэньцин. «Невозможно, — подумал Хуайсан почти с отчаянием, — если он ударит энергией тьмы, от Нечистой Юдоли не останется камня на камне». — Вот, значит, в чем был план? — задорно поинтересовался Вэй Усянь, доставая флейту; кто-то из адептов побледнел, но ни один не позволил себе дрогнуть. — Чтобы не Шу — так твои приспешники прикончили нас? — Подумай… подумай, о чем ты говоришь! — если бы у Хуайсана были силы, он бы обязательно презрел приличия и заорал во весь голос, но вместо этого из горла его вырывалось жалкое булькающее сипение. — Я не собирался причинять вред никому из вас! Я не успел даже прочитать весь сборник! Его привезли несколько недель назад, а до того восстана… Он осекся. Поразившая его мысль отняла у него воздух, холодно сжалась вокруг сердца. — Чжэнсинь! Он не успел — но успел Лань Ванцзи, отразивший удар, направленный на Вэй Усяня. Чжэнсинь, впрочем, был к этому готов — широким движением увел Бичэнь в сторону, чуть пригнулся, готовясь безошибочно выбросить левую руку вперед и вверх, к самому горлу своего противника. — Ван… — Хуайсан хотел крикнуть «Ванцзи, у него кинжал!», но подавился собственными словами, смог только безнадежно поднять руку, будто это могло кого-то остановить — и услышал короткий свист, и вскрик Чжэнсиня, и звон упавшей на пол сабли. «Быть не может», — подумал Хуайсан, находя взглядом Чжунъи — она стояла у дверей, тяжело дыша, прижимая к груди сжатый маленький кулак. Ее кинжал вонзился Чжэнсиню в запястье. — Мэй-мэй! — в голосе Чжэнсиня, когда он понял, кто именно помешал ему, зазвучало неподдельное страдание. — Что ты наделала? Чжунъи, растерянная, не отрывающая от него широко распахнутых глаз, похожая на взъерошенную птицу, не отвечала ему. Тогда только Хуайсан вспомнил, что у него есть голос — и еле вымолвил, с трудом приходя в себя: — Арестовать. Вокруг Чжэнсиня, более не озлобленного, а впавшего в оцепенение, даже не пытающегося остановить хлынувшую из раны кровь, сомкнулся круг, ощетинившийся обнаженными саблями. Чжэнсинь не показал страха, не сделал попытки оправдаться или воспротивиться — просто вытащил собственный кинжал и демонстративно швырнул его себе под ноги. — Ты это сделал? — отрывисто спросил Хуайсан, все еще желая верить, что произошло непонимание, страшная, но поправимая ошибка. — Но почему? Чжэнсинь отвел от Вэй Усяня взгляд, полный ненависти и безнадежности, и ответил тихо, кривя губы в горестной ухмылке человека, вынужденного признать поражение. — Мы с вами тоже стоим друг друга, глава Не. Просто мне не хватило чуть-чуть. *** За два дня, проведенные в карцере, Чжэнсинь мало изменился — возможно, выглядел более осунувшимся, чем обычно, но одежду свою по-прежнему держал в порядке. Когда его ввели в зал, он будто не обращал внимания, что руки его скованы, а по обе стороны от него шествуют адепты с саблями наголо — подошел к возвышению, где на троне главы сидел Хуайсан, и поклонился ему, словно ничего не случилось, словно он явился обсуждать текущие дела и отчитываться о выполнении поручений. — Этот ничтожный приветствует главу Великого Ордена. — Хань Чжэнсинь, — произнес Хуайсан звеняще; прошедшие дни он провел, не покидая постели и принимая все назначенные ему зелья, и способность говорить внятно вернулась к нему в полной мере, — это ты, проведя ритуал по призыву существа, именуемого богом Шу, натравил его на заклинателя, известного под именем Вэй Усянь? Чжэнсинь вновь не оправдывался и не сомневался. — Да, — сказал он, глядя на Хуайсана прямо и спокойно. — Да, это был я. Вэй Усянь громко хмыкнул. Он, конечно же, не отказал себе в том, чтобы присутствовать на судилище, и сидел теперь за у одной из боковых колонн рядом с Лань Ванцзи. Хуайсан глянул на него раздраженно, но даже не понадеялся, что тот додумается не влезать в разговор — Вэй Усянь не был бы Вэй Усянем, если б поставил правила этикета выше собственного любопытства. — Как ты это сделал? — осведомился он, заинтересованно разглядывая пленника. — А главное — зачем? Если честно, я совсем не помню, чтобы успел чем-то тебе насолить. Во время битвы на Могильных холмах мы, видимо, сражались плечом к плечу, а на момент моей смерти ты должен был быть еще ребенком… Чжэнсинь, холодно смеясь, покачал головой: — Вы не помните, как я и думал. Может быть, глава Не помнит? Помнит, как получилось так, что я был вынужден возглавить свой клан совсем юношей? Хуайсан как будто получил затрещину, сильную настолько, что у него на миг помутилось в голове, а сознание его, выброшенное из действительности, наполнилось полузабытыми, но все еще живыми сценами из прошлого: гроза, заставшая его на пути из Ланьлина; совет вассальных кланов; решительное «Глава ордена прав!», перебившее всеобщий насмешливый ропот; пытливые глаза юного Ханя, его расправленные плечи, чуть сбивающийся голос: «Мой отец погиб, сражаясь бок о бок с Не Минцзюэ во время Низвержения Солнца. Мой брат умер годом позже… мне пришлось стать главой семьи, когда мне было двенадцать». Конечно. Хуайсан должен был догадаться сразу — но, привыкший замечать и просчитывать все наперед, упустил то, что было прямо у него под носом. — Безночный город, — мрачно приговорил он. — Твой брат погиб в Безночном городе, порабощенный Тигриной Печатью. Ты мне не говорил. — Вы не спрашивали, — ответил Чжэнсинь ничего не выражающим тоном. — Я и не думал рассказывать. Думал, все давно похоронено. Но вы… вы решили воскресить. Слишком, слишком просто — до того, что кажется невероятным. Хуайсан мучительно скривился, по привычке прикрываясь веером. Он чувствовал, что Вэй Усянь смотрит на него, но отчего-то не находил в себе смелости посмотреть в ответ. — Как? — наконец спросил он, когда понял, что все вокруг него умолкли и ждут, пока он придет в себя. — Как ты провел ритуал? Тебе нужна была кровь троих… — Вовсе нет, глава Не, — поправил его Чжэнсинь. — Мне хватило одной. Вы ведь не знали, кто на самом деле был автором сборника, который вы пытались изучить? Я поначалу не поверил, что вижу его своими глазами. Тут все, не сговариваясь, посмотрели на Лань Ванцзи — и тот обронил, прикрывая глаза, наверняка, как и Хуайсан, проклиная себя за недогадливость: — Хань Цзао. Чжэнсинь просиял широкой улыбкой, будто эта часть истории приносила ему самое сильное, самое искреннее удовольствие: — Именно. Мой прославленный предок. Великий герой, по мнению одних, и безжалостный злодей, как полагают другие. — И что же? — это не имело отношения к делу, но Хуайсан не мог не спросить. — Кто из них на его счет был прав? Чжэнсинь изобразил на лице задумчивость, а затем ответил, пожимая плечами: — Должно быть, все, глава Не. Просто каждый — по-своему. Хань Цзао действительно нападал на корабли торговцев, находившихся под покровительством ордена Ланьлин Цзинь, но лишь для того, чтобы отдать награбленное беднякам, едва сводившим концы с концами. После себя он не оставил ни роскоши, ни богатств — только книгу с песнями, которые ему нашептывало само море… и его бессмертный друг, с которым они избороздили весь свет. — Так он был с Шу на короткой ноге? — усмехнулся Хуайсан. — Неудивительно, что никто не мог его поймать. — Хань Цзао, совершивший плавание до Пэнлай, Инчжоу и Фанчжан, а потом вернувшийся обратно. Поборовший смерть, обманувший смерть и умерший дважды... он призывал Шу при помощи своей собственной крови, — пояснил Чжэнсинь, вздыхая. — Той, что течет и в моих жилах. Поэтому, когда я увидел запись ритуала… то решил, что это мой шанс сделать так, чтобы мой брат на том свете оказался отомщен. Вы, глава Не, осудите меня? Он говорил по-прежнему ровно и доброжелательно, будто не решалась в этот самый момент его судьба; никакого сожаления или раскаяния не проявилось в нем, когда он смиренно заметил: — Почти получилось. Я недооценил только то, как вы к нему привязаны. Теперь Хуайсан почувствовал на себе острый, пронзительный взгляд Лань Ванцзи, и заговорил поспешно, хоть и предчувствовал, что бесконечно зря пытается скрыть уже ставшее явным: — Это не имеет отношения к делу. Погибли невинные люди. Мог погибнуть Верховный заклинатель, я, в конце концов — твоя собственная сестра! — Чжунъи очень повезло, — произнес Чжэнсинь, впервые меняясь в лице, исполняясь досадой и горечью. — Я не думал, что она решится пойти туда одна. Но ее привязанность к вам я тоже недооценил. Задавать ему дальнейшие вопросы не было никакого резона, как и требовать признания; стараясь не выдать, как у него подгибаются колени, Хуайсан поднялся на ноги, воззрился на подсудимого холодно и повелительно — на самом деле, просто попытался скопировать выражение, которое много раз видел на лице Не Минцзюэ, когда к нему приводили очередного предателя или дезертира. Не раз и не два дагэ вершил правосудие в этих стенах — вердикты его были суровы, но справедливы, и никто не решался выразить свое несогласие. Хуайсану в его прошлых ипостасях еще не приходилось выносить приговор — он находил способ отговориться, передать дела старейшинам или Верховному Заклинателю, — но прошлое осталось позади, а настоящее вновь требовало от него перемены. — Ты многому у меня научился, я вижу, — произнес Хуайсан, не пряча своей боли от того, кого многие годы считал своим ближайшим и единственным другом, — кроме двух вещей: никого не недооценивать и никогда не попадаться. Он уже очень давно — с тех пор, как занял место главы ордена, — не призывал к себе саблю и сейчас мимолетно удивился тому, как быстро она послушалась его: будто все это время только и ждала момента, когда окажется ему нужной, чтобы опустить рукоять в его ладонь, соприкоснуться с ци, струящейся в его теле. Хуайсан вздрогнул, почувствовав это соприкосновение; его золотое ядро мгновенно превратилось в кусок чего-то горящего и бурлящего, и голова томительно закружилась, как от невыносимого облегчения — нечто подобное испытываешь, когда после долгой прогулки на жаре делаешь первый глоток холодной воды или падаешь с кем-то в постель после многолетнего воздержания. Хуайсан и не думал, что это окажется так хорошо — воссоединиться с той частью своей сущности, от которой он так долго, самозабвенно отказывался и бежал. «Убей, — просочилось в его сознание, размякшее и покорное, — убей предателя». Слабо осознавая себя, он сделал шаг вперед — и замер на секунду, когда перед ним возникла фигура в безупречных белоснежных одеяниях. — Глава Не, — донесся до него голос Лань Ванцзи, — не принимайте поспешных решений… Похоже, он был обеспокоен не на шутку — хоть и говорил он как будто откуда-то издалека, Хуайсан все равно слышал, что в его голосе звучит опаска. — Ханьгуан-цзюнь, — ответил он глухо и угрожающе, крепче вцепляясь в рукоять сабли, чтобы удержать ее — хотя видят боги, куда больше ему в тот миг хотелось разжать руку, чтобы сверкающее, ничуть не тронутое временем лезвие вонзилось Лань Ванцзи в глотку, — теперь вы лишаете меня права казнить преступника в моем собственном ордене? Что будет следующим, что вы захотите отнять у меня? Лань Ванцзи все не отступал, будто не замечая, что Хуайсан сейчас — совсем не тот Хуайсан, с которым он привык иметь дело. — Глава Не, я прошу вас быть благоразум… — Отойди! Хуайсан оттолкнул Верховного заклинателя, сделал шаг к Чжэнсиню — похоже, тот, не ожидавший подобного, стоял ни жив ни мертв, — думая занести саблю для удара, и тут перед ним появилась еще одна фигура — одетая в черное, от которой, несмотря на холод, веяло теплом. И цепкая, сильная рука, крепко сжавшая запястье Хуайсана, тоже была теплой — только тут Хуайсан понял, что терзает его тело, ища выхода, вовсе не жар, а холод, и касание сабли превратило его ци не в раскаленную лаву, а в беспримесный, прозрачнейший лед, который схватывает зимой тихие озера в горных расщелинах и кажется со стороны черным от того, что скрывает под собой застывшую бездонную глубину. — Хуайсан, — голос Вэй Усяня был совсем близко, — тебе не стоит его убивать. Хуайсан чуть не расхохотался. Кто бы мог похвастаться, что видел такое зрелище — злокозненный Старейшина Илин призывает к милосердию! — Когда-то мой брат прямо здесь, в этом зале, пощадил Мэн Яо, — вылетело у него, — ты сам знаешь, чем это для него кончилось. — Но ты — не Не Минцзюэ, и этот человек — не бывший глава Цзинь, — невозмутимо продолжал Вэй Усянь, по-прежнему сжимая его руку. — Они оба умерли, Не-сюн. И ты будешь глупцом, если позволишь их проступкам и их ошибкам до конца своих дней преследовать тебя. Холод постепенно рассеивался. Чуть слышное «Убей, убей» все еще шипяще отдавалось у Хуайсана в ушах, но он ощущал, что может справиться с этим — по крайней мере, заговорил уже не яростно, а мягко: — Он хотел твоей смерти. Ты помнишь? Вэй Усянь хмыкнул. — Ну и пусть его. Пусть встанет в очередь. Ждать, пока до него дойдет дело, ему придется долго. Одна смерть за другую смерть. И так — по кругу, пока не закончится мир. Когда-то Хуайсан добровольно заковал свою жизнь, да и себя самого в этот круг — и тот послужил ему надежнейшей из защит. Так скорлупа яйца надежно защищает птенца от опасностей внешнего мира; но если птенец не сумеет однажды сломать ее, то умрет, не появившись на свет. Шепот стих. Хуайсан стоял посреди зала и смотрел Вэй Усяню в глаза, а сам Вэй Усянь в это время держал его за руку. — Долго, говоришь? — Хуайсан усмехнулся, заставил себя отвернуть голову, чтобы глянуть на бедолагу Чжэнсиня. — Правда ли, что в клане Бохай Хань есть традиция десять лет проводить в море и лишь после этого позволить себе на день сойти на сушу? Чжэнсинь ответил не сразу — должно быть, превращение Хуайсана не на шутку испугало его. — Такой образ жизни считается достойным уважающего себя моряка, — проговорил он сдавленно. Высвободившись из пальцев Вэй Усяня, Хуайсан вновь поднялся к трону. Вернул саблю на ее место — та зазвенела глухо и разочарованно. — Тогда, я думаю, тебе стоит вспомнить и про другие традиции твоих предков, не связанные с тем, чтобы натравливать разгневанных божеств на других людей. Возвращайся в Бохай и отправляйся в плавание — в любом направлении, какое посчитаешь нужным. Через десять лет ты сможешь вернуться, но если я замечу даже твой след в цзяньху раньше этого срока — клянусь, тебе придется пожалеть об этом. Чжэнсинь недолго стоял недвижно — кажется, все не мог уверить себя, что ему сохранили жизнь, — а потом встрепенулся, будто ужаленный, и отвесил Хуайсану порывистый и глубокий поклон. — Благодарность этого недостойного безгранична. И все-таки он хотел жить, подумал Хуайсан, глядя на него. Хотел, должно быть, безумно, как и полагается молодому человеку его возраста, оказавшемуся на краю гибели. Что ж, пусть живет — может и еще случится с ним нечто такое, из-за чего смерть раз и навсегда перестанет пугать его. — До встречи через десять лет, — вздохнул он, неожиданно обессиленный, будто из тела и духа его разом выжали все соки. — Уведите. *** Вэй Усянь и Лань Ванцзи отбыли на следующий день. Хуайсан вышел во двор, чтобы проститься с ними — и передать Верховному заклинателю «Песни жизни и смерти». — Раз они хранились в библиотеке Гусу Лань, значит, там им самое место, — кротко сказал он, протягивая книгу Лань Ванцзи. — Думаю, что вы сможете уберечь их должным образом, чтобы они больше не оказались использованы во зло. Лань Ванцзи принял сборник молча, чуть поклонившись в знак благодарности; Хуайсан же повернулся к Вэй Усяню — тот был, как и всегда, возмутительно жизнерадостен, да еще и красовался в новеньком черном ханьфу, которое ему едва успели пошить к сегодняшнему утру на замену тому, что погибло в первой схватке с Шу. — Раны тебя уже не беспокоят, я вижу, — добродушно бросил ему Хуайсан. Вэй Усянь ответил в тон: — Да и ты намного лучше выглядишь. Что собираешься делать теперь? — Странный вопрос, Вэй-сюн. У главы Цинхэ Не всегда найдется, чем заняться. — Ах да, — Вэй Усянь качнул головой, — все время, если честно, забываю, что ты — глава. — Если вдруг вспомнишь — вспомни заодно и про то, что двери Нечистой Юдоли всегда для тебя открыты. — Про это я как раз-таки не забуду, — произнес Вэй Усянь с деланой обидой. — Разве я могу! Одно это ваше новое вино чего стоит, в самом деле… кстати, как ты его назовешь? Вопрос оказался для Хуайсана неожиданным. — Пока не знаю, — признался он, несколько огорошенный. — Тебе ли не знать, как тяжело бывает подобрать названия самым простым вещам. — Понимаю, понимаю, — протянул Вэй Усянь, а потом вдруг сложил пальцы, расчерчивая в воздухе символ — и на ладони его вспыхнула, протянулась до земли сияющая нить. — Например, это заклинание. Я все ломал голову, не знал, какое у него будет имя. — Придумал? — спросил Хуайсан со спокойным интересом, хотя сердце его в это время замирало, как у юнца. — Придумал, — Вэй Усянь взмахнул рукой, заставляя нить истаять в воздухе. — «Не отпускай меня». Или что-то вроде того. — Красивое название, — согласился Хуайсан, глядя сначала на его опустевшую ладонь, а потом в его искрящиеся глаза. — Оно ему подходит. Несколько мгновений они стояли друг против друга в тишине, до которой непостижимым образом не долетала царящая вокруг суета — ни голоса адептов, снующих по двору, ни шум тренировки на поле, ни ржание запертых в конюшне лошадей. Хуайсан отрешенно думал, а не сделать ли ему шаг Вэй Усяню навстречу, не уткнуться ли в его плечо лбом, не сделать какое-то нелепое признание вроде «Тебе про меня не врали — я действительно Незнайка, самый беспросветный идиот на всем свете», но на самом деле произнес, разумеется, иное: — Знаешь, я давно хотел сказать тебе кое-что. Просто не случилось ни подходящего времени, ни места. Сейчас время и место тоже были исключительно неподходящими — но Хуайсан, не зная отчего, решил поторопиться. — Давай, — согласился Вэй Усянь, помедлив, с причудливой смесью тревоги и предвкушения. — Давай, говори. Хуайсан выдержал короткую паузу — просто чтобы понаблюдать, как меняется его лицо, — и проговорил легко, с непринужденной сердечной улыбкой: — С возвращением в мир живых, Вэй-сюн. Я по тебе скучал. Вэй Усянь не подвел: губы его шевельнулись в явственном порыве выпалить «И это все?!», но он сумел взять себя в руки каким-то чудом, подпортив все удовольствие момента. — До встречи, — сказал ему Хуайсан, всеми силами стараясь не засмеяться. — Надеюсь, она будет скорой. — Будет-будет, — ответил Вэй Усянь и тут, обернувшись к Лань Ванцзи, увидел, что тот, устав дожидаться, пока его спутник вдоволь наговорится, уже неторопливо шествует через двор к распахнутым воротам. — Эй, Лань Чжань! Лань Чжань, стой! Подожди меня! Хуайсан более не задерживал его, просто долго провожал взглядом, пока тот вовсе не скрылся из глаз. До того он думал, что зрелище уходящего Вэй Усяня вызовет у него горечь, но душа его оказалась удивительно спокойна, даже умиротворена тем, что все идет будто бы точно так, как должно идти. — Жаль, что господин Вэй не остался с нами подольше, — Чжунъи была тут как тут; вчера Хуайсан потратил немало времени, чтобы убедить ее, что за преступления ее брата, о которых она не имела подозрения, ей не грозит изгнание из ордена, и поэтому она вернулась к своим обязанностям с удвоенным рвением, оказываясь во всеоружии везде, где в ее присутствии была нужда. — Он такой веселый. Совсем не похож на Старейшину Илин из сказок. — Многие из нас имеют мало общего с тем, что о них рассказывают, — рассудил Хуайсан, задумчиво постукивая сложенным веером по раскрытой ладони. — К Вэй Усяню это относится, как ни к кому другому. Впрочем, он еще вернется. Вот увидишь. — Думаю, что глава Не прав, — добавила Чжуньи, потупившись. — В один из первых дней его пребывания здесь я имела возможность заговорить с ним… он прогуливался и заплутал с непривычки, а я указала ему верный путь. Тогда я сказала ему, что красивее всего здесь ранним летом — можно наслаждаться солнцем, и тем, как текут горные водопады, и как цветет астильба… Хуайсан застыл. — Астильба? — Я… я имела в виду цветы, которые так любит глава Не, — залепетала Чжунъи, все больше теряясь. — Они так красивы, когда расцветают… надеюсь, что не совершила ошибки, рассказав Вэй Усяню о них. «Ну что ты, какая ошибка, — подумал Хуайсан, вновь испытывая сильнейшее желание рассмеяться, — ты всего лишь сдала меня с потрохами». — Никакой ошибки, о чем может быть речь. И что ответил господин Вэй? — Он немного удивился тому, что красная астильба растет в этих местах. Я рассказала ему, что семена были привезены из Гусу и глава Не, будучи наследником ордена, лично ухаживал за ними — все в Нечистой Юдоли об этом знают… Ему это очень понравилось, он даже попросил меня показать ему эти цветы — может, он действительно вернется, чтобы увидеть, как они цветут? " — Значит… больше ты не подозреваешь меня в дурных намерениях? — Пожалуй, нет. — Почему? — Заметил кое-что, — так, кажется, сказал Хуайсану Вэй Усянь наутро после их ссоры? — То, чего раньше не замечал". — Обязательно вернется, — сказал Хуайсан, смиряясь с тем, как судьба решила подшутить над ним — а может, шутником был он сам, юный, наивный, открытый и безоглядно влюбленный. — Ты можешь идти. Поклонившись, Чжунъи оставила его, но Хуайсан не спешил возвращаться в свои покои, к нагретой жаровне и бесконечным рутинным заботам — стоял еще какое-то время, подняв голову к небу, и вдыхал чистый, колющий лицо воздух, впервые за последние недели предчувствуя, что зиме скоро придет конец. Я жив.