Песни жизни и смерти

Хуайсан отвернулся, зажмурился и зашипел, когда острие Бичэня коснулось его протянутой руки. Вид крови, что своей, что чужой, он с детства переносил плохо — и Вэй Усянь, заметив его замешательство, не преминул поддеть его: — Не передумал? — Нет, — сухо ответил Хуайсан, отступая и видя, как Лань Ванцзи деловито принимается вырисовывать на вытоптанном снеге один иероглиф за другим. — Идем? Лань Ванцзи проводил их (или одного Вэй Усяня — Хуайсан не слишком обольщался по этому поводу) коротким напутствием: — Осторожнее. — Разумеется! — ответил Вэй Усянь тоном, исключавшим всякую надежду на искренность его ответа, и увлек Хуайсана за собой, в средоточие ночной темноты. Шли какое-то время нога в ногу, слыша только похрустывание снега под подошвами своих сапог; молчание было столь принужденным, будто кто-то рассказал на траурной церемонии вольный и неуместный анекдот. — Разойдемся здесь, — сказал наконец Вэй Усянь, останавливаясь и что-то про себя прикидывая. — Недалеко, на сотню-другую шагов. Будем играть ему по очереди: сначала я, потом ты. Так мы собьем его с толку и нам проще будет справиться с ним. — Хорошо, — ответил Хуайсан, оглядываясь и пытаясь представить, как ринется один во тьму, словно в жадно раскрытую пасть. С одной стороны, это было чистой воды безумием — с другой, он ощущал в этом безумии какую-то отчаянную необходимость. — Только попробуй не начать играть после того, как я умолкну, — буркнул Вэй Усянь, легко толкнув его в плечо. — Я тогда сразу решу, что с тобой что-то случилось, и помчусь тебе навстречу. — Если ты не откликнешься, — произнес Хуайсан так, будто его слова можно было воспринимать всерьез, — я сделаю то же самое. Недолго они разглядывали друг друга, насколько это было возможно посреди ночи. Хуайсан, во всяком случае, видел лишь силуэт Вэй Усяня и слабо очерченные лунным светом черты его лица. Он напоминал в тот момент призрака или беспокойного духа — и Хуайсану пришлось сдержать себя, чтобы не попробовать коснуться его, убедиться, что они оба живы, а не заплутали в дебрях предсмертных видений, когда в разрушенной деревне Шу убил их одного за другим. — Знаешь, — проговорил Хуайсан, будто сам себе не веря, — я хотел сказать… Вэй Усянь ждал с неприкрытым любопытством. Но Хуайсан опомнился вовремя — в конце концов, сейчас было не время и не места для излияний. — Неважно. Поговорим, если оба останемся живы. — Постарайся, — хмыкнул Вэй Усянь, явно ожидавший чего-то более интересного, — иначе Лань Чжаню снова придется играть Расспрос, только на этот раз для тебя, пока ты не явишься и все мне не выложишь. — Не сомневаюсь ни в его упорстве, ни в его искусстве, — отозвался Хуайсан спокойно, — но надеюсь, что ему не придется так утруждаться ради меня. Они отошли друг от друга, и Вэй Усянь почти сразу перестал быть виден в кромешной тьме; Хуайсан побрел вперед, считая про себя шаги и стараясь не обращать внимания на берущий за горло страх. Чего он хотел добиться, направляясь сюда? Кого встретить? С кем сразиться, в кои-то веки не уклонившись от прямого столкновения? Заслышав пение Чэньцин, Хуайсан замер на месте. Игру Вэй Усяня было ни с чем не спутать — сильная, раскатистая мелодия прорывалась сквозь свистящий над полем ветер, устремлялась к небу сквозь вихрь из звезд и снега. Хуайсан подождал, пока мелодия прервется после нескольких тактов, и в восстановившейся тишине, прозвучавшей, как приглашение, поднес собственную флейту к губам. «Ну же, давай, — думал он, вглядываясь в ночь, пытаясь различить в ней хоть что-то, что выдало бы появление врага, — давай, я готов». Ничего. Чуткое ухо Хуайсана не уловило ни отголоска чужого движения; неужели план не сработал? Не может быть — Шу где-то недалеко, об этом сообщили адепты из патруля, он непременно явится, заслышав свою добычу… Испытывая попеременно разочарование и облегчение от того, что пока не наступил миг, когда придется сойтись с сумасшедшим богом лицом к лицу, Хуайсан опустил флейту — и ночь тут же ответила ему новой знакомой трелью. С Вэй Усянем все было в порядке, и у Хуайсана ненадолго отлегло от сердца; ненадолго — потому что его тут же толкнуло, сбивая с ног, нечто, похожее на сильнейший порыв ледяного ветра. Хуайсан неловко повалился на землю, беспомощно простирая перед собой руки в попытке защититься от удара, но удара не последовало, как и любой другой атаки. Рядом никого не было. Хуайсан был один. — Что за… — он поднялся, зашарил руками по снегу, пытаясь разыскать флейту, но добился этим только того, что у него быстро занемели пальцы; тогда Хуайсан заозирался по сторонам, осознавая постепенно, как меняется темнота вокруг него, как уходит из нее любой звук, любое дыхание, любая жизнь. Хуайсан будто провалился в гигантскую чернильницу, и густая черная масса закрывала его лицо, отрезая от возможности вздохнуть, лишая любых сил к сопротивлению; почти ослепленный и оглушенный, он попятился, крикнул что было силы: — Вэй Усянь! Никто не ответил. Кроме Хуайсана, здесь было только то, что наверняка желало его убить, и тогда он, сдаваясь подступившей панике, бросился прочь. Куда именно он бежит, Хуайсан не представлял; возможно, с каждым шагом он только больше отдалялся от Лань Ванцзи и Вэй Усяня, становился совсем уж простой добычей — эта мысль, пробившаяся как сквозь пелену, заставила его остановиться, дрожащей рукой выудить из рукава огненный талисман. — Ну, давай же, — Хуайсан сконцентрировал в ладони, наверное, всю свою ци, но талисман остался безучастен к его усилиям — по бумаге не проскочило даже самой слабой искры. — Нет, проклятие, только не сейчас… Встряхивая талисман изо всей силы, будто это могло как-то помочь, он сделал еще несколько неверных шагов назад и, наткнувшись на кого-то спиной, испустил пронзительный крик. — Ты чего? Эй, прекрати, — теплые, совершенно точно не принадлежащие Шу ладони схватили его за плечи. — Что с тобой случилось? Ты не откликнулся, и я… — Вэй-сюн, — Хуайсан, теряя самообладание, тоже вцепился в него, и Вэй Усяню пришлось приложить усилие, чтобы вывернуться из его рук, решительно заставить его зайти себе за спину, — Вэй-сюн, он здесь. — Я понял. Знаешь, что мне это все напоминает? — Что? — спросил Хуайсан почему-то шепотом. — То, что со мной было, пока я был мертв, — отозвался Вэй Усянь. — Я ведь не видел ни посмертия, ни круга перерождений — ничего. Только одну пустоту… вроде этой. — Может, — предположил Хуайсан, и голос его дрогнул совсем не притворно, — может, мы тоже мертвы? Вэй Усянь обернулся к нему. Лицо его было почти неразличимо, но Хуайсан чувствовал его улыбку — беззаботную, будто они находились на прогулке и присматривались к окрестным трактирам. — Не думаю. Для мертвеца ты очень уж напуган. И твое… осторожно! Хуайсан слишком поздно понял, что за его спиной кто-то стоит, и поэтому, к несчастью для себя, успел обернуться. Он не думал ни о чем героическом, вроде того, чтобы загородить Вэй Усяня, спасти ему жизнь ценой своей — просто оказался досадным препятствием между ним и Шу и собственным телом встретил удар наточенного, очень холодного сверла. — Хуайсан! Больно не было. Просто тело стало безвольным, как мешок, и вокруг стало еще темнее, и земля ускользнула из-под ног, обрушилась на Хуайсана всей своей тяжестью. Пытаясь перевернуться на бок, он прижал ладонь к ране, ощутил, как кожа становится мокрой от крови. Попытался подпитать ее ци, но мешала накатившая дурнота — и осознание, что одним ударом он точно не отделается. Хуайсан закрыл глаза, ожидая, что острие сверла пронзит его еще раз, но даже сквозь сомкнутые веки увидел, как несется к ним Бичэнь, как сиянием своим распарывает темноту. Послышался звон железа, а затем — голос Чэньцин; где-то неподалеку Вэй Усянь крикнул, мимолетно прервав игру: — Я его отвлеку! Понимая, что может только не путаться под ногами, Хуайсан сделал попытку отползти в сторону — вышло из рук вон плохо, тело не слушалось его, в голове мутилось, в горле собралась кровь, которую он тщетно старался откашлять, и он в конце концов не выдержал, снова повалился на землю. Щеку закололо холодом от снега — это было к лучшему. Если он способен чувствовать, значит, он еще жив. — Лань Чжань! Не подходи к нему! Было поздно — Лань Ванцзи отшатнулся от выпада, чуть не потеряв при этом равновесие; движения его были скованны, белое одеяние замаралось в крови — его тоже ранили, но не так сильно, как Хуайсана, и он все еще мог стоять на ногах, пусть это явно давалось ему с трудом. — Нет! — крикнул Вэй Усянь откуда-то из темноты. — Я справлюсь один! Помоги ему! Он продолжил играть, привлекая Шу к себе, делая то же самое, что делал Хуайсан в деревне прошлой ночью. Вот только за спиной у Вэй Усяня был непроглядный мрак открытого портала, и этот мрак поглощал его вместе с Шу — и Хуайсан понял, что тот намерен делать, в один миг, потому что он не мог не понять, потому что он слишком хорошо знал этого всегда готового пожертвовать собой упрямца во всех трех своих жизнях. — Вэй Усянь! — выкрикнул он, но его ослабевший голос никого бы не остановил. Лань Ванцзи, несомненно тоже все поняв, сорвался вперед, как стрела — успел бы он или нет, неизвестно, ибо Хуайсан, отняв руку от раны и сложив окровавленные пальцы давно знакомым движением, направил стремительную, сияющую нить в самое сердце накрывшей их темноты. «Отпускать не надо! — звенело у него в ушах. — Держи и не отпускай!». «Я не отпущу, — успел подумать Хуайсан, прежде чем почувствовать, что нить достигла своей цели — и, уже сваливаясь в беспамятство, резко потянуть ее на себя. — Нет такой силы, которая вынудила бы меня отпустить». *** Юноша в золотисто-кремовых одеяниях — светлое пятно среди обряженных в серое и черное обитателей Нечистой Юдоли — любовно провел кончиками пальцев по цветам астильбы, окрепнувшим, заалевшим под летним солнцем. Хуайсан смотрел на юношу и не узнавал его. — Я же говорил! — сказал юноша с гордостью. — Говорил: они приживутся! — Вы вложили в них очень много труда, молодой господин, — почтительно поддакнул садовник. — Если бы он с таким же прилежанием относился к своим тренировкам, — бросил Не Минцзюэ, проходя мимо; Хуайсан растерянно проводил его взглядом, хотел было окликнуть или пойти за ним, но не смог ни сдвинуться с места, ни вытолкнуть из себя ни звука. Юноша же сделал вид, что замечание относилось вовсе не к нему, только наклонился ближе к цветам, чтобы полной грудью вдохнуть их запах. — В вас виден великий талант, — проговорил садовник, прежде чем удалиться и оставить его одного. — Ваши мечты обязательно сбудутся! Юноша ничего не ответил. Лицо его хранило мечтательное и нежное выражение; полностью погруженный в свои грезы, он едва заметил бы приближение Хуайсана — точно так же, как сам Хуайсан не заметил, как к нему со спины подходит чья-то фигура. — Ты должен его убить. — Что? — обернувшись, Хуайсан увидел перед собой незнакомого мужчину, спокойного, уверенного, совсем немного утомленного. — Что вы сказали? — Ты должен его убить, — повторил незнакомец, и Хуайсан увидел, что тот протягивает ему сверло — теперь, при свете дня, видно было, что внешним видом своим оно ничем не отличается от тех, что используют обычные столяры или камнетесы. — Он умрет, а ты будешь жить. Это закон. — Это закон, — бездумно пробормотал Хуайсан и снова взглянул на мальчишку. Тот, забываясь совсем, подтянул к себе самую пышную цветочную ветвь и осторожно, будто сокровища, коснулся ее губами. Как разрастается, дурманит голову чувство, как скользят по коже невесомые лепестки, как представляется совсем другой поцелуй, сладкий, взаимный и неслучившийся — Хуайсан вспомнил все это за одно мгновение и почти задохнулся, и рукоять сверла выскользнула из его руки. — Нет, — сказал он поначалу тихо, но тверже, отчетливее с каждым произнесенным словом. — Нет, он не умер. Он испытал многое и еще большее потерял, но он не позволил себя убить. Он — это… Тут, наконец, юноша осознал его присутствие — оглянулся, окинул быстрым взглядом, спросил растерянно: — А вы… вы еще кто такой? Все вокруг начало размываться и растворяться, будто оказавшись в водовороте; чувствуя, что вот-вот упадет на колени, Хуайсан протянул к юноше руки и произнес, слыша свой голос неожиданно громко и гулко: — Я — это ты. И я жив. *** Сознание возвращалось медленно, будто толчками. Сначала Хуайсан услышал отдаленный звон сабель, доносящийся с тренировочного поля через приоткрытое окно, затем почуял запах лекарств и припарок, потом понял, что лежит в постели, накрытый одеялом, а грудь его туго стягивают бинты. В последнюю очередь он открыл глаза — и нисколько не удивился присутствию Вэй Усяня рядом с его постелью. Вот что здесь делает Лань Ванзци, еще и с Бичэнем в руках — это вызвало у Хуайсана слабую озадаченность. Неужели Ханьгуан-цзюня не смутило вопиющее нарушение приличий? В конце концов, они не целители и не старейшины, чтобы наблюдать главу ордена в таком виде… — Вы… — еле выговорил Хуайсан, с трудом приоткрыв пересохшие губы. — Нельзя ли… воды… Со своим обычным безразличным видом Лань Ванцзи наполнил пиалу из стоящего тут же кувшина, дождался, пока Хуайсан возьмет ее и сделает глоток. — Вы ничего не хотите нам рассказать, — протянул Вэй Усянь тем же язвительным тоном, каким он говорил с Хуайсаном в их первый совместный ужин в Нечистой Юдоли, — глава Не? «О, нет». Конечно же, пока Хуайсан был без сознания, случилась какая-то катастрофа — и он, к стыду своему, еще недостаточно пришел в себя, чтобы предположить, какая именно. — Зависит от того… — ответил он, сдерживая кашель — рана ныла просто невыносимо, боль вонзалась в легкие, отдавалась в грудине, и говорить было весьма непросто. Как Вэй Усянь, получив шесть подобных ранений, умудрялся, едва придя в себя, еще и пить и насмешничать? — …от того, что вы хотите услышать. Его гости переглянулись. В суровом безмолвии Лань Ванзци Хуайсану послышалось «Я же говорил». — Ладно уж, игра была блестящая, даже я поверил, — сказал Вэй Усянь с той обманчивой беспечностью, за которой, Хуайсан хорошо помнил, скрывалась самая большая опасность — а потом достал из-за спины «Песни жизни и смерти», — но боюсь, что теперь она проиграна.