А истина где-то около

      — Твоей мамаше не помешало бы немного сбросить вес, как считаешь?       Барти, стоя в тени стены на лестнице, скривился, наблюдая за тем, как заливается на потеху публики малфоевский сынок. Такая очевидная и такая грубая провокация! Помнится младшему Краучу, что папаша избалованного отродья остроты отпускал куда изящней и до откровенных оскорблений очень редко доходил. Да и впутывать матерей в этакие споры было делом распоследним. Плебейским, он бы сказал. Предатель крови, конечно, повелся. Хотя и Барти тоже в детстве велся. Но у него в принципе было только две болевых точки, надавив на которые, от тихони-Крауча можно было добиться взрыва: мать и отец. Первая, потому что безоговорочно ее любил, второй, потому что в его любви сомневался, потому что испытывал неприязнь, потом — ненавидел. Позже к этим двум спусковым крючкам «дикого Барти» добавился еще один — Господин и его ему верность. В остальное время будущий Рыцарь был пай-мальчиком: тихим и прилежным. Что, в общем-то, и провоцировало порой некоторых однокурсников, а затем соратников потыкать, образно говоря, палкой в улей с пчелами. Обычно, единожды добившись от младшего Крауча ожидаемо-неожиданной реакции, трогать его люди зарекались.       Мужчина хмыкнул. Порой ему не хватало того тихого непрошибаемого мальчика-Барти, потому что сейчас Рыцаря бесило буквально все: от невыученных заданий маленьких идиотов до большого кривого носа Снейпа.       В любом случае, в отличие от него, Уизли велся буквально на все. Он скорее сам искал драки, чем пытался ее избежать. Поттер и его лохматая грязнокровка заработали в глазах Грюма-Крауча по парочке метафорических баллов, оказавшись умнее. Они попытались увести своего рыжего приятеля, избежать глупой провокации. Поттер, впрочем, свои баллы почти сразу потерял, сам решив в ответ пройтись по матери Малфоя. Даже если было очевидно, что ему самому от своей вспышки стало неудобно, и к концу мальчишка все же скатился на оскорбление в основном своего белобрысого соперника, а не Леди Малфой.       Наблюдая, как розовеет лицо Малфеныша, как тот тянется за палочкой, в то время как гриффиндорский герой уже отвернулся, Барти только вскинул кустистые грюмовские брови. Нет, он не собирался останавливать проклятье — мальчишке Поттеру следовало бы уяснить, что не ко всем можно поворачиваться спиной. Вот только и тут младший Малфой оплошал. Промазал.       Как. Жалко.       Не то чтобы Барти действительно имел что-то против удара в спину, исподтишка. Он сам этого, конечно, не любил, предпочитая открытое сражение, но понимал. Как не понимать, когда в твоем окружении почти исключительно одни слизеринцы? Другое дело, что люциусов сопляк сделал это настолько безыскусно, без малейшего расчета, просто поддавшись эмоциям… Драко Малфой на глазах половины школы фактически повесил на себя плакат: «я вспыльчивое, как гриффиндорец, подлое маленькое дерьмо». Еще и неумелое в придачу.       Кинуть второе проклятие Барти мальчишке не дал, взмахнув палочкой и зашептав формулу преобразования. Не потому, что опасался за Поттера, разумеется. Просто это был удачный момент втереться к герою в доверие.       Чтобы провести Золотого мальчика через турнир, чтобы тот слушался его советов, Поттер должен был воспринимать его… ну, как наставника, наверное, испытывать хотя бы минимальное доверие. И Крауч-младший прекрасно осознавал, что жуткая грюмовская рожа сама по себе к этому самому доверию не особенно располагала. С другой стороны, это вполне могло быть сглажено, восприми его глупый гриффиндорец как своего защитника. Тут критерии приязни были иными. В конце концов, сторожевого пса выбирали побольше и пострашнее, а не того, что услаждает взгляд.       Так что Барти облизнул губы, напустил на себя грозный вид и затопал вниз по лестнице.       — Ну уж нет, парень!!! — рявкнул он, отметив, как расширились глаза резко обернувшегося к нему, а затем заметившего хорька, в которого превратился Малфой, Поттера.       — Тебя задело? — прорычал младший Крауч в характерной манере отставного аврора, подойдя к застывшему гриффиндорцу и не обращая внимания на опустившуюся на холл тишину.       — Нет, сэр, — ответил герой, все косясь на животное за спиной старшего волшебника. — Он промазал.       — Ну-ка брысь! — рявкнул Барти, отмечая волшебным взглядом движение рядом с трансфигурированным Малфенышем.       — Э-э, что? — опешил Поттер, решив, что кричали на него.       — Я не тебе! — отмахнулся раздраженно Рыцарь, резко развернулся и направился к валявшемуся на полу хорьку-Малфою. Сынок Крэбба, до его окрика пытавшийся поднять товарища, при его приближении испуганно пискнул и шарахнулся в сторону. Барти вскинул волшебную палочку, заставив хорька взлететь в воздух и шлепнуться обратно — недостаточно сильно, чтобы всерьез навредить, но весьма болезненно.       — Терпеть не могу людей, нападающих на противника со спины! — прорычал младший Крауч своим заимствованным басом, повторяя движение палочкой. Малфой вновь взлетел и с писком рухнул на каменные плиты. — Гнусный, трусливый и подлый поступок!..       Барти не совсем кривил душой. Он терпеть не мог, когда на него самого нападали со спины, а поступок действительно считал именно таким, как сказал. И все же признавал его уместность в реальном бою — даже если у него самого инстинкт самосохранения в драке наполовину атрофировался, думая об этом на трезвую голову, Крауч понимал, что выжить важнее, чем показаться кому-то трусом. Но школьные драки, споры и свары — область совершенно иная. Тут сражение шло не за жизнь, за репутацию, и победителя определяли иные правила. В сражении на смерть прав был тот, кто выжил. В школьной дуэли победителем в глазах толпы мог оказаться и поверженный соперник, если принял поражение достойно. Очевидно, Малфой об этом не имел ни малейшего понятия. И кому-то следовало дать ему осознание, что иные его поступки будут иметь последствия. Что не всегда удастся спрятаться от возмездия за именем любимого папочки.       — Никогда! Больше! Этого! Не! Делай! — четко проговаривал Барти-Грюм, вскидывая и опуская палочку. Хорек дико пищал, суча в панике лапками по воздуху и пытаясь убежать, когда те касались пола.       — Профессор Грюм! — раздался вдруг возмущенный голос позади. Барти крутанул, не оборачиваясь, волшебным глазом и скривился, увидев спешившую к нему Макгонагалл. Ну вот и конец веселья. Придется объясняться.       Впрочем, своего Крауч добиться успел. Взглянув на Поттера неподалеку от себя настоящим глазом, мужчина увидел немного неуверенную ухмылку и заинтересованность.

***

      Барти едва успел заскочить в кабинет, захлопнуть дверь и наложить Заглушающее, прежде чем начал неприлично и почти неконтролируемо ржать, сползая спиной по стене. Выглядело это и звучало, вероятно, жутко, учитывая, что он все ещё был в теле Грюма, но мужчине на это было откровенно срать. В кабинете не было никого, кроме него. Даже настоящий обладатель этого тела томился в сундуке в его покоях. Портреты же он снял ещё к 1-му сентября.       А-а-а! Мордредова — чтоб ее! — грязнокровка! Крауч вытер огромной грюмовой лапищей выступившие от смеха слезы, немного вроде успокаиваясь, затем разжал ладонь, посмотрел в нее и снова засмеялся так, что содрогнулось, наверное, стекло в сводчатом окне сбоку. Дернул же его кто-то остановиться рядом с девчонкой, периодически пристающей к проходящим ученикам, и спросить, что она делает с этой своей коробкой и скудно позвякивающей монетками жестяной банкой. Не милостыню же Грейнджер решила выпрашивать в школьном коридоре. Хотя это было бы предприимчиво…       Теперь в его большой мозолистой ладони лежал значок. На темно-красном фоне задорно мигали большие золотые буквы: Г.А.В.Н.Э. Спустя 10 секунд буквы закручивались, втягиваясь в центр, и вместо них, поочередно сменяя друг друга, появлялись слова: «СВОБОДА. РАВЕНСТВО. БРАТСТВО». После же на несколько секунд появлялась улыбающаяся домовичья голова, и все начиналось сначала.       Отсмеявшись наконец, Барти бросил значок на свой рабочий стол и потёр руками уставшее от непривычной работы лицо Грюма. Мерлин великий! Он терялся между неохотным уважением к подружке Поттера и желанием побить ее самодовольным лицом об одно из старых изданий «О магии созданиях». Ну или хотя бы потыкать носом в раздел о домовых эльфах. Чтобы девочка понимала, что именно предлагает ушастым тварям. Не то чтобы Барти испытывал к услужливым коротышкам какие-то теплые чувства… После того, как Винки пару раз ловила его, срывая попытки к бегству в тот первый год, когда отец ещё решался снять Империус, пытаясь достучаться до «запутавшегося сына», Рыцарь ненавидел их всеми фибрами души. Вернее, конечно, ненавидел он одну конкретную, прочих просто не любил. Но все же Барти не мог отрицать, что паразиты-приживалы приносили магам пользу. А то, что предлагала девчонка, должно было домовиков убивать, вообще-то.       Барти фыркнул. Добрая девочка Гермиона Грейнджер!       На самом деле, хотя это было смешно само по себе, как иллюстрация того, что представляла собой система образования Светлой стороны и непосредственно Дамблдора — подобная глупость казалась скорее фактом печальным. Очевидно, что гриффиндорка, несмотря на прискорбное отсутствие родословной, обладала незаурядным умом. Исходя из того, что младший Крауч слышал от других учителей, на третьем курсе грязнокровке Грейнджер даже был доверен маховик. И, хотя на взгляд Барти, добившегося разрешения на использование артефакта в свой выпускной год и не понаслышке знавшего, насколько напряжённым для организма является его регулярное использование, позволять настолько сбивать биоритмы третьекурснице, которой в тот год не надо было сдавать ни СОВ, ни ТРИТОНы, просто потому, что ей захотелось изучить ВСЁ, было глупостью и явным фаворитизмом со стороны директора, мужчина не мог не признать, что у той должно было иметься что-то весомее ганглия между ушами, чтобы Министерство дало разрешение на эту авантюру. Как минимум Грейнджер должна была пройти тест на знание временной теории и на психологическую устойчивость с Невыразимцем.       Барти хихикнул. Его собственная устойчивость пережила маховик, но, кажется, махнула ручкой из-за бешеной Беллы, гостеприимных азкабанских авроров с дементорами, ну и «любимого» папочки, конечно. Чтоб ему там весело было в собственной черепной коробке! Мужчина не был больше уверен, что изменения в его характере можно было назвать временными. С тех пор, как Господин освободил его от отцовского Империуса, прошло уже несколько месяцев, а скачки в настроении даже не думали ослабевать. Иногда хотелось смеяться над самыми странными вещами. Вот как сегодня. Хотя нет, сегодня не считается. Это «Г.А.В.Н.Э.» — правда что-то с чем-то… А иногда Крауч едва удерживал себя, чтобы не выдрать очередному малолетнему болвану уши. Поводов хватало: неспособность понять тему, дурацкие розыгрыши, высказывания о Пожирателях. Ещё Поттер неимоверно бесил этим своим образом несчастного сиротки. И Снейп с его постоянным ворчанием о «наглом избалованном отродье». Вообще, складывалось впечатление, что они с носатым предателем каждый раз смотрят на двух разных людей.       Барти потребовалась аж неделя с хвостиком, чтобы понять: зельевар не ненавидел ребенка Поттеров. Он его даже никогда не видел.       Для злюки-Снейпи Гарри Поттера, на самом деле, не существовало. Для него в Хогвартс вновь поступил его школьный соперник Джеймс, в чей заботливо нарисованный образ, сам того не ведая, угодил Мальчик-Который-Выжил, едва переступив школьный порог. Вот только, в отличие от семидесятых, теперь зельевар смотрел на давнего врага с положения силы, чем пользовался без зазрения совести, отыгрываясь за школьные обиды на не знающем всей подоплёки ситуации ребенке.        Не то чтобы Барти его совсем не понимал. Богатый избалованный в край Джейми-Джеймс — любимчик директора — был тем ещё мудаком. Вообще, из всей той четверки придурков — Мародёров, блядь! — только Люпина можно было с натяжечкой назвать нормальным. Тот иногда пытался утихомирить друзей, но, на взгляд младшего Крауча, немало опасался в итоге сам оказаться мишенью для их розыгрышей, чтобы противостоять хулиганам всерьез. Тихоня-Барти в то время не раз и не два становился объектом блядских шуточек этой мордредовой кодлы, хотя был на два года младше и учился на Когтевране. Снейпу же не повезло оказаться любимой мишенью Мародеров…       И все-таки подобное поведение, по большей части, умного мужчины, уже несколько лет как разменявшего четвертый десяток, выглядело жалко… У Барти при взгляде на это с каждым днём всё назойливее чесались руки взять придурка за загривок и натыкать его огромным кривым носом прямо в стоптанные, слишком свободные, как мужчина ещё успел заметить, чтобы быть его, кроссовки младшего Поттера. Потому что это было выше понимания младшего Крауча. Как Снейп, — Снейп! — сам до выпускных классов проходивший в потасканных мантиях и застиранных едва ли не до дыр — о чем всем стало известно благодаря тому же Джеймсу — подштанниках, мог не заметить очевидных признаков неблагополучного ребенка.       Возвращаясь к Грейнджер — девчонка была умной. Даже если отбросить в сторону историю с маховиком, те чары, что грязнокровка наложила на значок — при всей его нелепости, — выходили далеко за пределы 4 курса. В его время, во всяком случае, раньше конца 6-го, начала 7-го года обучения чары для полноценного анимирования объекта не проходили. Да и магически Грейнджер оказалась довольно сильной ведьмой как для маглорожденной. Сильнее Паркинсон, Браун, Патил и Боунс — определенно. На самом деле, младший Крауч поставил бы свое годовое жалование на то, что лохматая подружка Поттера лишь едва не дотягивала до малфоевского отпрыска. Мужчина хихикнул, представив, как перекосило бы Люци-Люциуса от такого плевка на его фамильную гордость.       И Барти было ужасно жаль, что эти вот неординарные мозги, этот потенциал, пусть и упрятанные в лишённое магической родословной тело, растрачиваются на глупости вроде освобождения домовиков. В конце концов, младший Крауч был в числе тех немногих, кто знал кое-что, чего не афишировали в массах: Темный Лорд Волдеморт, на самом деле, ценил не кровь, а силу. Не стал бы иначе любимым Рыцарем Господина полукровка-Снейп к бешенству Беллатрикс и его собственной ревности. Не было бы в рядах последователей Его пусть ничтожно малого количества, но все-таки маглорожденных.       К ним, по большей части, относились с опаской, с недоверием, потому как обо всех неизбежно судили по большинству, за пределами Внутреннего круга многие даже и не знали об их происхождении, потому что ни Лорд, не сами безродные Рыцари открыто этого не говорили, но уважение — даже если неохотное — и неприкосновенность Темной стороны эти маги себе обеспечили.       Сам Барти не совсем понимал, как следует относиться к маглорожденным. До Хогвартса он рос в Светлой семье, где провозглашалось равенство между ними и чистокровными волшебниками. Но вышло так, что, придя в школу, из всех софакультетников не особенно привыкший к налаживанию социальных контактов Крауч подружился лишь со второкурсницей Азали Руквуд, решившей почему-то взять тихого и замкнутого, но улыбчивого парнишку под свое крыло. Через нее мужчина свёл знакомство со слизеринцами Августом Руквудом, кузеном когтевранки, и Рудольфусом Лейстрейнджем. А уже через Руди Барти сошелся с тем, кого впоследствии стал называть лучшим другом, — Рабастаном «Басти» Лейстренджем.       Все эти маги росли и воспитывались совершенно иначе, чем он. Натыкаясь постоянно на непонимание между собой и новыми друзьями и не желая терять их из-за чужих или собственных заблуждений, Крауч-младший стал задавать вопросы, читать в библиотеке а, не найдя чего-то там, выпрашивать книги у Руквудов или Лейстрейнджей.       Так уж вышло, что к своему третьему курсу Бартемиус не только уверился в правоте своих Темных приятелей по многим вопросам, но и заразился их благоговением перед Лордом Волдемортом, лидером незаконной к тому времени оппозиции правительству, настроенному на сближение с маглами. Тогда же в лексиконе подростка-Крауча впервые появилось это слово — «грязнокровка». И — как многие подростки — употреблял он его куда чаще, чем в действительности следовало. Потому как именовали они тогда грязнокровками всех маглорожденных без разбора. Даже полукровкам доставалось. В то время, как в действительности не кровь имела решающее значение в том, чтобы получить сомнительный титул, а всё-таки действия.       Барти знал это. Но также он знал, что по пути противостояния традициям идет подавляющее большинство маглорожденных. Кроме того, ещё до Азкабана мужчина прочитал несколько книг по магловской истории и об их оружии. Чем немало впечатлился. Суммируя все — выходцев из неволшебного мира Рыцарь опасался и не любил.       Но Грейнджер… Грейнджер была умненькой. Раздражающей, высокомерной, зашоренной, с кучей предубеждений… И тем не менее с потенциалом. Это искушало Барти провести эксперимент. Нет, он не питал иллюзий, что однажды девчонка встанет на сторону Темного Лорда. Для этого она слишком очевидно любила Поттера, которого его Господин собирался убить. Но может быть… только может быть, Грейнджер не станет выступать и против. В конце концов, в любой войне существовала или пыталась хотя бы существовать нейтральная сторона.       А раскрыть глаза на магический мир самой сильной, очевидно, из ныне обучающихся в Хогвартсе маглорожденных — уже хороший щелчок по носу старине Альби-Дамби и всем остальным его «добрым и праведным».       Хм…       Барти ухмыльнулся, затем, наколдовав Темпус, вздохнул и в очередной раз хлебнул из фляжки Оборотного, вставая. Уроки все же никто не отменял. И через 5 минут должна была начаться ЗОТИ у второкурсников.