А истина где-то около

      По правде говоря, Барти и самому стало жутковато, когда он заметил этот внезапно пустой взгляд все ещё содрогавшейся под Круцио Беллы Алисы. Будто внутри выключили свет. Он смотрел на распростертую на полу женщину и болезненно отчётливо понимал, что никого там за этими серыми радужками больше нет. Только пустая оболочка. Жертва Поцелуя дементора, правда, с душой. Это было отвратительно, мерзко и страшно. Это было хуже, чем смерть. Барти прикончил бы тогда Лонгботтомов, лишив себя и их необходимости иметь дело с ЭТИМ, Мордред возьми… Или Басти. Им обоим к тому времени стало кристально ясно, что допрос зашёл слишком далеко, что это и не допрос уже вовсе. Вот только сука Белла в своем неуместном бешеном кураже совершенно серьезно пригрозила палочкой и ему, и младшему Лестрейнджу, и даже едва не кинулась на Руди, предпринявшего попытку ее все-таки утихомирить. Поняв же, что старшие Лонгботтомы на ее заклятья больше не реагируют, сумасшедшая женщина вдруг вспомнила об их «сладком малыше Неви», заставив соратников передернуться. Краучу-младшему всегда было интересно, за исключением того, конечно, времени, что он жил под Империо: как скоро старший Лестрейндж пожалел, что из всех сестричек Блэк выбрал именно эту, дефектную? Неужели ее безумие не было заметно с самого начала?       Вальпургиевы Рыцари не были святыми. К тому же шла война. Во время стычек или налетов дети гибли, иногда их похищали и использовали как рычаг давления на влиятельных родителей. Но никогда, никогда, блядь, ребенок не считался желанной, достойной добычей, никогда никто, во всяком случае, насколько знал младший Крауч, не пытал детей просто ради собственного удовольствия. Даже ублюдочный, в целом, Фенрир, которым по всей Британии пугали малышей матери, не убивал детей, а обращал в волков, воспитывая зачастую кровных родственников политических противников Волдеморта в нелюбви к светлой стороне.       Как бы то ни было, в тот момент, глядя в темные, горевшие больным предвкушением глаза Беллатрикс, Барти был неимоверно рад тому, что в самом начале утащил карапуза Лонгботтомов, которого те так и не успели спрятать, в соседнюю комнату и запер, наложив двустороннее Заглушающее. Не потому что ему было какое-то дело до этого конкретного ребенка. Просто он не видел необходимости причинять мелкому вред. Расписать, что он был способен сделать с ним при желании, младший Крауч мог старшим Лонгботтомам и так. Что и сделал, вообще-то, вполне убедительно. По-хорошему, именно тогда им всем следовало добить чету авроров и убраться подобру-поздорову из Лонгботтом Мэнора, потому что стало ясно как день, что ни Мордреда Фрэнк с Алисой не знают, даже не догадываются. И так бы они и сделали, если бы… Если бы! Не! Сумасшедшая! Сука! Белла!!!       Барти всегда терпеть не мог Беллатрикс. Он завидовал ее силе. Его бесили ее садистические замашки, не несущие их делу никакой пользы, ее несдержанность, неуправляемость. Он презирал ее за то, как откровенно, наплевав на гордость и достоинство, она предлагала себя их Господину, позоря мужа и себя. Барти никогда не понимал, почему, несмотря на ее поведение, на его ум, их Лорд уделял сумасшедшей суке такое внимание. Это сейчас, когда он дал себе труд вспомнить и обдумать все, что видел, что слышал, до Крауча наконец дошло: Беллатрикс была для Господина навроде как цепной собакой. Глупой, злой, но верной вплоть до ненормальности. Тогда же Барти ревновал. И ночь, последовавшая за исчезновением их Лорда, стала апогеем его неприязни к бывшей Блэк. Потому что именно садизм и неуправляемость этой женщины стоили более чем десятка потерянных лет жизни ей самой, братьям Лестрейнджам и ему, Бартемиусу «Барти» Краучу. Не говоря уже о том, что наведаться к Лонгботтомам и выпытать, что они знали об исчезновении их Лорда, в принципе было ее долбанной идеей. Конечно, сама по себе идея была не такой уж долбанной. В конце концов, Фрэнк и Алиса были вторыми после Поттеров несчастливыми родителями, за которыми следил их Лорд. Вот только Басти, вполне разумно предлагавший захватить с собой Снейпа или хотя бы Веритасерум из его лаборатории, был сумасшедшей сукой начисто проигнорирован. Вот и вышло, что Руди отправился за женой, чтобы хоть попытаться ту проконтролировать, Рабастан, с детства хвостом увивавшийся за братом, потянулся следом, а Барти в той начавшейся с боли и внезапно выцветших меток неразберихе просто страшно не хотел оставаться один. Так и оказались они вчетвером той ночью в Лонгботтом Мэноре — обезоруженные и обездвиженные, с двумя запытанными до безумия аврорами рядом.       Барти хотел их убить, как только Белла чуть утихомирится. В его понимании это было милосердием. Только авроры прибыли раньше.       Лёжа тогда на заляпанном Лонгботтомов, его и соратников кровью ковре, спеленутый по рукам-ногам Инкарцеро, Рыцарь смотрел на бездумно уставившегося в потолок Фрэнка Лонгботтома и со страхом и досадой понимал: все эти люди в алых плащах прямо сейчас думают о нем ровно так же, как сам он думает о Беллатрикс. И судить их четверых будут за одно и то же преступление — как сумасшедших садистов. Если председательство выпадет отцу, так точно. Он не станет разбираться, чья именно палочка нанесла непоправимый ущерб. Методы своего тезки и родителя Барти знал и, откровенно говоря, боялся того, что их ждало.       Ему было 19, Мордред возьми! Он не хотел провести остаток жизни с дементорами! И хотя Крауч предполагал, что однажды такое могло произойти, он никогда не думал, что в вину ему поставят пытки и доведение до сумасшествия. Барти был бойцом, членом оппозиции ориентированному на грязнокровок правительству, революционером. Не палачом. Не садистом, Мордред подери! Единственное брошенное им сегодня Круцио носило цель сбить Фрэнка Лонгботтома с ног, прежде, чем он отобрал у того палочку простым Экспеллиармусом.       Но теперь его имя будет стоять в одном ряду с сумасшедшей сукой Беллой. Для всех. И для матери тоже. От этого было больнее, чем от прошедшихся несколько раз по ребрам окованных сталью аврорских ботинок.       Барти лежал, молча слушая нелестные эпитеты в свой адрес, причитания о «бедных Френке и Алисе», ругань и рычание Беллатрикс, следил нервным взглядом за аврорскими ногами, снующими перед лицом… Но когда услышал от кого-то о том, какое счастье, что Лонгботтомы успели спрятать от них, «пожирательских ублюдков» «малыша Неви» — не выдержал. Засмеялся. Громко, надрывно, широко растянув разбитые в кровь губы, в этом момент, вероятно, как никогда похожий на бешеную Беллу.       Смеялся, правда, Вальпургиев Рыцарь недолго. Это и так было больновато из-за сломанных, кажется, в нескольких местах ребер. Снующие по комнате авроры совсем не оценили его веселья. Поэтому вскоре все тем же обитым сталью ботинком юному Краучу прилетело уже по лицу, лишив сознания и возможности досмотреть развязку этой идиотской истории.       К чему Барти это вспомнил? Наверное, к тому, что чувствовал в некотором роде ответственность за лонгботтомовского тюфячка. В конце концов, вышло так, что дышал и наедал жирок на своей юношеской тушке мальчишка именно благодаря ему. Отвратительно, учитывая, что пацан в грядущей войне очевидно будет держать свою палочку против «профессора» Грюма-Крауча. А может, и нет. В конце концов, как Барти уже неоднократно напоминал себе сегодня, он был бойцом, не палачом, и в убийстве необученных сопляков не видел ни чести, ни интереса. Не говоря уже о том азарте, том неповторимом чувстве, которое испытываешь, лишь вступая в сражение с достойным противником. Поморщившись, Барти-Грюм стремительно заковылял из кабинета. В былые годы Господин, случалось, посмеивался над этими его убеждениями, но не пытался их изменить. Возможно, из-за таких вот мыслей Шляпа и не стала отправлять одиннадцатилетку-Крауча на Слизерин, где по итогу оказалось большинство его друзей. Хорошо — не предложила Гриффиндор или Хаффлпаф, Мерлин упаси!       Младший Крауч хихикнул этим долбанным грюмовским непривычным басом, хромая по коридору за разбежавшимися учениками. Мордредов протез, чтоб его! Барти научился на нем ходить, не роняя на пол грузное грюмовское тело, ещё летом, но это все равно чувствовалось блядски неудобным. К счастью, нужный ему пацан не ушел далеко. Его голос вместе с другими знакомыми Барти услышал немного впереди, там, где от основного коридора ответвлялся один в сторону.       — Невилл, что… — это, кажется, был Уизли.       Крауч завернул за угол, заставив собравшуюся там компанию замолчать. Да, Уизли, Грейнджер и Поттер. Как неожиданно, Мерлин мой! Подростки смотрели на него с опаской, и Барти заметил, что гриффиндорский Золотой мальчик очевидно бездумно сделал шаг вперед и в сторону, закрывая своим тощим тельцем Невилла. Что ж, хотя о том, как быть врагом, мальчишка не имел понятия, в том, чтобы стать героем, для него не все ещё было потеряно. Барти хмыкнул, затем обратил взгляд к немного сжавшемуся при его появлении Лонгботтому.       — Все хорошо, сынок, — заговорил Крауч настолько мягко, насколько позволял грубый голос Грюма. — Почему бы нам не зайти с тобой ко мне кабинет? Пойдем-ка, пойдем… Выпьем по чашке чая…       Барти положил свою огромную сейчас лапищу на плечи вздрогнувшего и напрягшегося Лонгботтома и подтолкнул в нужную сторону. Затем оба глаза Барти-Грюма впились в лицо Поттера.       — А ты, Гарри, в порядке?       — Да! — мальчик-герой ответил с вызовом, вскинув подбородок. Крауч усмехнулся. Какая очевидная бравада! Ну, желание скрыть собственную слабость не было личностным недостатком.       — Вы должны это знать, — твердо сказал Крауч, оглядывая лица подростков рядом с собой, своих будущих противников. — Это жестоко, да, но вы ДОЛЖНЫ это знать. Пойдем, Лонгботтом, у меня есть несколько книг, которые тебя заинтересуют…       Барти подтолкнул застывшего мальчишку в спину, увлекая за собой в сторону рабочего кабинета, что расположился неподалеку от аудитории. Он видел, не поворачиваясь, своим волшебным взглядом, как затравленно оглядывается на своих софакультетников лонгботтомовский сопляк, и мысленно усмехнулся. «Не бойся, не съем я тебя сегодня, долбанный котик, — младший Крауч осмотрел с головы до ног ненастоящим глазом полную тушку гриффиндорца и чуть скривился. — Но мог бы. Так что стоило бы тебе скинуть стоун-два, мальчик. Чтобы убежать в случае чего смог без риска выплюнуть легкие от непомерной на них нагрузки».       Барти едва подавил неуместное хихиканье и облизнул губы, открывая перед учеником дверь кабинета. Долбаный Империус! Долбаный папаша! Мужчина дождался, пока Лонгботтом войдет внутрь, проковылял следом и, махнув рукой застывшему, как статуя, посреди кабинета мальчишке на кресло перед его столом, отошел к дальней стене помещения, где стояла книжная полка. Рявкнул:       — Блинки! Плинки! Или кто там?       Раздавшийся хлопок заставил все же усевшегося Лонгботтома вздрогнуть. Рядом с «профессором» материализовался домовой эльф в чистой сорочке с эмблемой Хогвартса на груди и поклонился, коснувшись пола кончиками ушей.       — Что может сделать Плинки для мастера профессора Грюма?       — Подай мистеру Лонгботтому чай: черный, с мелиссой, мятой, черной смородиной и ложкой меда.       — Плинки все сделает, мастер профессор Грюм! — снова поклонилось существо и в мгновение исчезло, а мужчина пробежался пальцам по корешкам книг, хмуро выискивая нужные.       Таким чаем, как он заказал ушастой твари, мама поила его самого в детстве, когда он в слезах и соплях прибегал жаловаться на очередное пренебрежение или какое-то оскорбительное высказывание отца. Барти невольно хмыкнул. О да, он был тем еще нытиком тогда… И Лонгботтом тоже, судя по тому, что он видел и слышал за эти дни.       Домовик появился за спиной Рыцаря, когда он нашел только первую книгу из двух. Крауч не стал оборачиваться, чтобы проследить за тем, как существо накрывает на стол. Он и так все видел волшебным глазом. Помимо чая эльф притащил блюдо с сэндвичами и несколькими видами пирожных. Вот же тварь инициативная! Лучше бы салатик какой тюфячку принес…       — Пей, — скомандовал Барти, заметив, что мальчишка не шевелится. Тот тут же схватил горячую чашку обеими руками и, ойкнув, поставил обратно на блюдце, немного разлив. «Идиот!» — подумал мужчина, закатывая настоящий глаз. Искусственный продолжал следить, как Лонгботтом теперь уже аккуратно — за ручку — поднимает чашку, подносит к губам, отпивает, а затем робко, то и дело поглядывая Барти в спину, подтягивает к себе блюдо с сэндвичами. Так же осторожно зачем-то берет верхний, откусывает, стараясь жевать бесшумно…       Крауч растянул губы в позабавленной ухмылке, вытягивая, наконец, вторую книгу и резко оборачиваясь. Лонгботтом напряженно застыл с сэндвичем у рта. Глаза его испуганно расширились, будто за серьезным преступлением застали. Долбанный кот, утащивший колбасу с хозяйского стола! Барти фыркнул, опуская книги на стол перед вздрогнувшим гриффиндорцем, и велел:       — Ешь, Лонгботтом, ешь.       Лишь тогда тот продолжил жевать, и делать это стал быстро. Кажется, и вправду был голодным. Крауч уселся, дожидаясь, пока мальчишка закончит с бутербродом и запьет его чаем. Лишь тогда, наконец, подал голос:       — Ты знаешь, для чего и кем изобретен был Круциатус?       Лонгботтом резко замер, глядя перед собой, и напряженно качнул головой.       — Н-нет, сэр, — очень тихо ответил он.       — А какие чары наиболее часто использовали во время пыток в промежуток между 1890 и 1906?       — Н-нет, с-сэр, — еще тише.       Барти кивнул, глядя в отсутствующее лицо гриффиндорца:       — Этого не преподают сейчас, но полагаю, тебе следует знать, сынок. Круциатус был изобретен колдомедиком Джейкобом Блэквеллом в 1905 году для лечения у своих пациентов пораженных нервов. Также он предложил использовать Круцио в качестве реанимационного средства при внезапной остановке сердца от чего-либо. И это дало, в общем-то, неплохие результаты. Особенно в лечении волшебников парализованных.       Крауч смотрел, как по мере его рассказа фокусируется взгляд Лонгботтома, как недоверчиво вытягивается его лицо.       — З-зачем вы мне это рассказываете? — решился спросить тот спустя несколько секунд.       — А популярные пыточные чары конца прошлого века и начала этого — Щекочущие, Невилл, — не отвечая на заданный вопрос, произнес Барти.       — Ч-что? — глаза Лонгботтома, кажется, расширились настолько, что еще немного, и могли бы выпасть.       — К концу прошлого века маги дошли своими умишками до того, что большинство травмирующих заклятий, используемых в пытках, слишком скоро приводит к смерти пытаемого. Щекочущие чары не оставляют следов, не вызывают физических повреждений, позволяют жертве после того, как выдаст необходимую пытающим информацию, относительно легко и быстро выздороветь, — Барти хмыкнул. — А в 1906-м, спустя год после его создания, до кого-то вдруг дошло, что Круциатус, в принципе, не так уж сильно от Щекочущих чар и отличается.       — Что?! — теперь это звучало возмущенно. Хорошо.       — Если Круциатусом не злоупотреблять, он, ровно как и те, не оставляет никаких физических повреждений. И так же точно — позволяет легко и без последствий восстановиться.       — Да как?.. — вскочил с кресла Лонгботтом, горя праведным гневом на того, кто сказал ему что-то настолько не укладывающееся в его картину мировосприятия. — Мои… Да мои…       Барти смотрел на негодующего перед ним подростка почти довольно. Едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться. Очевидно, у закомплексованного трусоватого толстого котика все же был потенциал однажды вырасти в среднестатистического льва, каким ему полагалось быть по мнению Распределяющей Шляпы. Сражаться с таким Лонгботтомом было бы интересней.       — Я знаю о твоих родителях, мальчик… Поэтому и уточнил — «не злоупотреблять». Тот, кто пытал Фрэнка и Алису, не добывал информацию — он наказывал, старался причинить боль. Очевидно, получал от этого удовольствие. Но ирония в том, сынок, что ровно такого же эффекта можно было добиться теми самыми Щекочущими чарами, которые до сих пор никто не запрещал, которыми вы регулярно подшучиваете друг над другом в перерывах между занятиями. Сядь!       Лонгботтом стоял еще несколько секунд, тяжело дыша, затем как-то разом весь поник и обессиленно опустился в кресло. Глаза его рассеянно перебегали со сложенных на коленях рук на тарелку с сэндвичами, с тарелки на чашку, с чашки на пряжку мантии Грюма.       — Я все-таки не понимаю, зачем вы решили мне это рассказать, с-сэр, — очень несчастно проговорил мальчишка.       — Потому что тебе следует понять одну вещь, сынок: твоим родителям не повезло, но они могли пострадать от любого заклинания. Ты не должен впадать в ступор, уходить в себя от одного только упоминания или вида Круциатуса. Однажды это может стоить тебе жизни.       Лонгботтом поднял глаза, несколько секунд непривычно внимательно глядя на «профессора», и серьезно кивнул. Затем на его лице появилось выражение, обозначающее, что мальчик обдумывал какую-то сильно озадачивающую мысль. Лонгботтом немного помялся, но, вновь бросив взгляд на Крауча-Грюма, все-таки решился спросить:       — Но если и то, и то использовалось для пыток, почему одно запрещено, а другое нет?       Тут Барти не смог сдержать довольной улыбки, чем, кажется, немного напугал ученика. Ну да ладно.       — Потому что для исполнения одного необходимо хотеть причинить человеку боль, в то время как для другого достаточно словесной формулы и движения палочкой. Такова нынешняя политика Министерства в отношении разделения магии на Светлую и Темную, сынок. В свое время колдомедики не раз составляли петиции, дабы опротестовать полный запрет Круцио, но не добились разрешения использовать его даже с лицензией. Между тем ты должен понимать, что убить человека можно и простой Левиосой при желании. А чары щекотки используются в пытках по сей день. Не зацикливайся на одном заклинании, не позволяй влиять на себя тому, что в судьбе твоих родителей решающим стало именно оно. Я ясно донес свою мысль, парень?       Лонгботтом снова кивнул, глядя на Барти, затем робко улыбнулся.       — Спасибо, профессор.       О, нет, вот это уже определенно лишнее. Благодарность будущего врага ему была не нужна. Барти заливался соловьем тут для себя, своего интереса в последующем и своего же морального спокойствия, не для этого вот еще одного недоразумения с его Мордреду только нужными благодарностями. Крауч фыркнул, раздраженно облизал губы и пихнул в сторону ученика сложенные друг на друга книги. Одна была тонкой, едва на 50 страниц, относительно старой. Название на обложке гласило: «О магии Светлой и Темной». В ней в основном были представлены размышления о сходстве и различии относимых к данными категориям заклинаний, об уместности определения тех или иных из них к Темным или Светлым. Вторая книга была толще и новее. На зеленой кожаной обложке было выжжено и выкрашено темно-золотыми буквами «История создания заклинаний. Издание 7-е обновленное. 1950 г.»       — Вот, почитай на досуге, будет полезно, — сказал лжепрофессор Барти, вставая и отходя к книжной полке. Делая вид, что занят теперь поиском чего-то еще для себя. — Хотя я не советовал бы тебе о них распространяться. Они не запрещены, но из общественного доступа в основном давно изъяты. Можешь идти, сынок.       Крауч видел волшебным глазом, как Лонгботтом, чуть поколебавшись, осторожно притянул к себе книги, прижал к груди. Затем встал неловко из кресла, потоптался.       — До свидания, сэр, — немного неуверенно он.       — Угу, — ответил Барти, не оборачиваясь. Иди ты вон уже, проклятый котик! На сегодня с него общества гриффиндорцев было достаточно.       Лонгботтом еще пару секунд потоптался на месте, будто забыл, где находится дверь и какие действия необходимо предпринять, чтобы из нее выйти. Потом развернулся и — к неимоверному облегчению старшего волшебника — все же покинул кабинет.       Барти обернулся и прислонился спиной к книжной полке, скрестив слишком большие, чтобы быть удобными, руки на груди. Несколько секунд он прожигал дверь кабинета злым взглядом, в очередной раз раздраженно облизнув сухие губы.       Долбанные дети! Как они, оказывается, бесят!