***
— У вас что-то случилось, профессор? Барти остановился, прикрыл глаза и начал медленно считать до десяти, унимая желание незаслуженно наорать на мордредова мальчишку. Это был пятый день пасхальных каникул. Он почти не выходил из комнаты, сказавшись Дамблдору приболевшим. И даже выпросил для верности у Поппи Помфри зелье против несварения. Почти все это время он просиживал над Картой Мародеров, попутно штудируя книги из тех, что могли пролить свет на способ, которым в замок незамеченной пробиралась Скиттер, и пока не находил. Сквозь чары невидимости или зачарованную мантию его глазной протез увидел бы мордредову кучку жену, как емко выразился болгарин Крам. Зелье невидимости также не должно было стать препятствием для волшебного глаза. Да и старик Альби-Дамби с его половинчатыми чудо-очечками ее не пропустил бы. Но помимо этих, наиболее простых и очевидных вариантов оставалось не менее пяти десятков, требующих большей изощренности и мастерства. И Барти слишком плохо знал Скиттер, чтобы всерьез судить о том, на что была способна журналистка. Отсутствие какого бы то ни было прогресса в поисках раздражало. Стены давили на психику. Просторные профессорские покои казались очередной камерой. Дождливо-ветреная погода вынуждала, как и зимой, ежиться, и кутаться в одеяла, прибавляя к раздражению глухую тоску. Директора, к концу недели наведавшегося проверить здоровье «дорогого друга», захотелось приласкать Авадой. Не то чтобы это желание стало для Барти новым или неожиданным — говоря откровенно, редки были дни, когда оно у него не возникало. Но никогда прежде от потребности воплотить мысленный образ в жизнь не покалывало кончики пальцев стремившейся выплеснуться через край магией. Барти натурально начинал сходить с ума в мордредовом замке, в этом блядском состоянии подвешенности, и прекрасно это понимал. В тот вечер он вновь разгромил Выручай-комнату, вымотав себя так сильно, что не смог вернуться в профессорские комнаты. Отключился прямо на любезно предоставленном волшебным помещением диване, а доплетясь-таки с утра к себе в покои, весь день провел с Картой в постели, один раз только выпив Оборотное и вызвав этого странного домовика Добби, чтобы принес еды. Теперь же, когда впервые за неделю вышло солнце, и промозглый апрельский дождь напару с ветром не норовили вытравить из Барти все накопленное тепло, возвращая его мысли в стылую азкабананскую камеру или его комнату в поместье, где, несмотря на разожженный заботливо сукой Винки камин, все время было прохладно, он решил выйти на улицу, куда-нибудь за озеро, где не бродили ученики. Барти просто не мог больше оставаться в четырех стенах, не рискуя сорваться. И надо же было напороться на мордредова Поттереныша по дороге! Вот кого сейчас Барти меньше всего хотелось видеть. Потому что, будучи, в общем-то, не виноватым в этом, мальчик-герой бесил его сильнее прочих. Ведь все, буквально все в жизни Барти с тех пор, как Господин освободил его, крутилось вокруг долбанного Гарри. Его миссия, его мысли, его острозубая сука-совесть… Барти и забыл, проходя вдоль галереи, выходящей окнами на Хогсмид, что встречал Поттера здесь за день до визита к Господину. Как и тогда мальчишка хмуро вглядывался, как Барти подозревал теперь, не в Хогсмид, а в силуэт горы за ним, куда их с Грэйнджер отвел его собака-крестный. Значит, придурок Блэк, в поисках которого авроры последние два года землю едва не носом рыли, по-прежнему ошивался где-то поблизости. Не то чтобы Барти прямо сейчас всерьез было до этого какое-то дело, но все же на краю сознания мелькнула мысль: как он все еще не попался при таком сосредоточии волшебников вблизи Хогвартса? Все время скрывал себя в теле собаки? Ненормальный… Барти тряхнул головой, и ускорил шаг, намереваясь пройти мимо. Но вопрос мальчишки, донесшийся в спину, заставил остановиться. Досчитав до десяти, Барти резко крутанулся и сделал к Поттеру два больших шага, стараясь выглядеть угрожающе, рассчитывая, что это отобьет у гриффиндорского героя желание лезть не в свое дело. В конце концов, у него были глаза, и он видел, что мальчишку, несмотря на вроде бы установившееся к нему доверие, напрягало, когда Лжегрюм оказывался слишком близко. Не то чтобы он мог винить ребенка, зная, как выглядит его личина. Но остальные начинали бояться его еще на расстоянии. Поттереныш же — лишь когда Барти пересекал некую незримую для него линию комфорта мальчика-героя. — С чего такие выводы, Поттер? Тот действительно вздрогнул, когда Барти остановился прямо перед ним, немного нависая. Но, по-видимому, гриффиндорское упрямство в нем было сильнее этой непонятной боязни. Потому что мальчишка только нервно пожал плечами, глядя немного исподлобья, снова напомнив ему того самого щенка, но идеи докопаться до причин его дурного настроения не оставил. — Ну… похоже на это. Барти дернул уголком губ в раздраженной усмешке. Вот же наглый!.. — И ты, парень, решил, что это твое дело потому что… — протянул он, вскинув кустистые грюмовские брови. В зеленых глазах мальчишки мелькнула, кажется, обида, прежде чем он отвел взгляд к окну. — Вы мне помогали. — О чем никто не должен знать, — прищурил живой глаз Барти, вытащил палочку и, бросив в обе стороны коридора Хоминум Ревелио, наложил чары против подслушивания. — И ты подумал, что должен в ответ и, главное, что можешь помочь мне. Он не спрашивал, и так было понятно, что именно об этом мальчик и подумал. — Вы мне скажите, — Поттер вновь посмотрел на него, на этот раз — вызывающе. «Глупый гриффиндорец!» — ругнулся про себя Барти, боясь с желанием наорать на мальчишку. Он отступил на шаг, хмуро глядя на Поттереныша, и скрестил руки на груди. — Что ж, поступила информация, что в окрестностях школы видели опасного преступника Сириуса Блэка. С учетом того, что он стоит за беспорядками на чемпионате мира, есть вероятность, что твое имя, брошенное в кубок, его рук дело. Если ты что-нибудь об этом знаешь, Поттер… Мальчишка вздрогнул. Зрачки в зеленых радужках испуганно расширились. Стоило отдать Поттеренышу должное, он почти сразу постарался скрыть свою реакцию, но имел слишком выразительное для этого лицо и недостаточный опыт как лжеца. Барти же был достаточно наблюдателен, чтобы заметить жалкие потуги мальчика выглядеть удивленным, а не встревоженным. — Эм… Сириус Блэк, сэр? Здесь? — Да, Поттер. И я хочу лично его отыскать. ДО того, как министр Фадж опять пришлет дементоров. Поттер заметно побледнел. Не остались незамеченными для Барти ни его беглый взгляд в окно, ни стиснувшие мантию до белых ногтевых фаланг пальцы. — А… министр собирается их прислать? Барти про себя хмыкнул, испытывая удовлетворение реакцией Поттера, и состроил, насколько позволяла то мимика Грюма, понимающее лицо. — Да. Я слышал, что у тебя довольно острая реакция на близость стражей Азкабана. Не беспокойся, парень, настолько близко к Хогвартсу, как в том году, они не подойдут. Вот Хогсмид и окрестные леса планируют проверить, — внимательно следя, как нарастает по ходу его реплики нервозность мальчика-героя, Барти добавил: — Не то чтобы я против отдать ублюдка на корм дементорам — в конце концов он это заслужил, — но предпочел бы сам его поймать. Барти растянул шрамированные грюмовские губы в мерзкой ухмылке и впервые за учебный год увидел в глазах Поттера, непроизвольно вскинувшего подбородок, неприкрытую враждебность. Мальчишка попытался скрыть ее, но вышло на порядок хуже, чем со страхом. — Что такое, Поттер? — Барти вскинул брови. — Ничего, сэр, — герой постарался сказать это равнодушно, но трудно было не почувствовать стремительно наполнявшую воздух неприязнь, заволновавшуюся от эмоций магию мальчишки. — Да? А вот я так не думаю, — лжепрофессор подался немного вперед. — Тебе стоит научиться лучше врать. Глаза гриффиндорца испуганно расширились. Держать маску непричастности ему становилось все труднее. И все же Поттереныш попытался ответить. — Я не… — Врешь, — перебил Барти, выпрямляясь. — Потому как я точно знаю, что не так давно ты встречался с Сириусом Блэком лично. Не давая Поттеру окончательно предаться панике и сделать что-то глупое, достойное импульсивности львиного дома, он быстро продолжил. — Точно так же, как-то, что Блэк — твой крестный, анимаг, и, конечно, не имеет никакого отношения ни к беспорядкам на Кубке мира, ни к тому, что Тому-Кого-Нельзя-Называть стало известно местоположение твоих родителей. Неужели ты думаешь, что директор мне об этом не сказал? Вообще-то не сказал, кроме того факта, что Блэк невиновен. Который Барти знал и так. Но мальчишке он говорить этого не собирался. Замешательство на лице Поттера, в которое его привели произнесенные слова, быстро сменилось хмуростью. В глазах мальчишки читалась откровенная обида напополам со злостью. — Я не… Если вы… — он замолчал, раздраженно поджав губы, и попытался снова: — Если вы все это знаете, то зачем нужно было так говорить? Я не понимаю! На последних словах Поттереныш даже повысил голос, затем, осознав это, вроде как непроизвольно отступил на шаг, нервно дернув плечом, и скользнул глазами по сторонам. В галерее кроме них никого не было, конечно, и Барти так и не понял до конца, успокоил Поттера сей факт или в большей степени испугал. Лицо мальчишки стало замкнутым, как только схлынули первые эмоции. — Затем, что тебе следует быть осторожным с теми, кому ты предлагаешь помощь. Тем более, не зная, что попросят. Однажды это может стоить тебе жизни, парень! — зло выплюнул Барти, заставив гриффиндорца вздрогнуть, и разозлился еще больше, осознав как нелогично, лицемерно с его стороны было говорить Поттеру нечто подобное. Только злость эта была иной, направленной не вовне, а вглубь самого себя, туда, где от в который раз нахлынувшего осознания мерзко поджимался желудок. — Постоянная бдительность! Последнее он гаркнул уже без огонька, испытывая потребность оказаться где угодно, только не под внимательным взглядом зеленых глаз, из которых после его слов резко пропала обида, сменившись неким непонятным чувством, которому маг затруднялся дать название. Еще паршивей ему стало, когда Поттер неуверенно усмехнулся — вроде как над самим собой. — Я постараюсь это запомнить, сэр. Но… Мальчишка пожал плечами, и Барти его понял. «Я слишком гриффиндорец, — обозначал этот неопределенный жест. — Я — слишком я». Барти вздохнул и протянув руку, потрепал напрягшегося, но не отступившего Поттера по волосам. — Это неплохо, парень, — прокомментировал он невысказанное сомнение мальчика-героя. — Но не пойдет тебе на пользу. Глаза мальчишки распахнулись шире. Вообще весь вид его вдруг стал каким-то настороженно-растерянным. Барти и сам не ожидал от себя подобного жеста, но, разумеется, не собирался показывать этого Поттеренышу. Даже умудрился не отдернуть руку, будто обжегшись, а спокойно (спокойно… Конечно же «спокойно», Мордред дери, как подрастет, проклятого мальчишку!) убрать. Но оставаться с Поттером дольше было выше его сил. Барти крутанулся на здоровой ноге, неловко скребанув протезом по каменному полу и стремительно зашагал прочь, бросив через плечо. — Как и Блэку то, что он ошивается здесь. Передай, чтобы валил домой. Ему не было никакого дела до идиота-анимага, но… он чувствовал себя странным образом обязанным мальчишке, которого предстояло отправить на смерть, и вроде как тот дорожил крестным. — Будто я не пытался, — проворчал позади него все еще потерянный, судя по тому, что показывал Барти волшебный глаз, Поттер. Что ж, оценку интеллекту Блэка он дал верную. Придурок. Род Блэк был обречен…***
День, проведенный вне стен замка и поодаль от мордредова Поттереныша немного успокоил расшалившиеся нервы Барти. Отец на Карте вновь не появился, и маг все более склонялся к мысли, что «железный» Барти-старший оказался не таким железным и таки сдох в каком-нибудь овраге. Слишком много времени прошло. И все же внутри копошился червячок сомнения — не мог «любимый» папочка так облегчить им жизнь. А к вечеру уставшего следить за точками на Карте Крауча вдруг озарило идеей. Он чувствовал себя идиотом оттого, что не додумался до этого раньше. Пусть Барти был не достаточно искусен, чтобы, не нарушив их, вплести сигнальное заклятье в ту паутину чар, что заставляла артефакт работать, он ведь мог проделать это же с каким-нибудь другим предметом и разместить перед активированной Картой. Лишив тем самым себя необходимости просиживать за ней часами. Этим Барти и занялся, вернувшись в замок. Наложив следящие и сигнальные чары на самое простое зеркальце, нашедшееся в покоях, он задал цель — чернильную точку с именем Бартемиус Крауч, — и закрепив колдовство руной, прикрепил получившийся простенький артефакт к стене, разместив под ним Карту Мародеров. Он развернул ее на изображении окрестностей Хогвартса как самом вероятном месте появления папаши, ведь, миновав их, тот мог появиться в замке только через камин директора, и вряд ли Барти смог бы что-то сделать в этом случае. Кроме того, так как их с отцом имена писались идентично, не было смысла следить за самим замком, ведь чары постоянно реагировали бы на него. Освободив время, которое затрачивал на слежку, Барти наконец смог вплотную заняться загадкой неуловимости Риты Скиттер. Он не стал искать разгадку в хогвартской литературе, справедливо рассуждая, что ее Грейнджер наверняка уже перелопатила. Вместо этого зарылся в книги, унесенные из поместья Краучей — была там парочка довольно дельных фолиантов о шпионаже. Но вариантов по-прежнему оставалось немало: с пару десятков разных следящих артефактов, некромантические ритуалы, подразумевающие отделение души от тела и перемещение в форме незримого, неосязаемого духа, анимагия и зелья, временно превращающие мага в предмет… Отбросив сразу вариант с некромантией (все же в Британии столь сложным ритуалам было не научиться), Барти начал проверять другие. В первый же учебный день после каникул, Барти попросил Грейнджер задержаться после урока и дотошно выяснил, где точно и когда именно она говорила то, что попало в статью Скиттер. Статью он давно прочитал. Ничего особо интересного там, как для Барти, Скиттер не писала. И все же факт дословного цитирования чревато было оставлять без внимания. Проверив место на наличие разных следящих артефактов, какие бы то ни было следы посторонних, ни на что особо не надеясь — слишком много времени прошло, — Барти, скрепя сердце, принял очередное приглашение директора на чаепитие и таки передал ему слова подружки Поттера. В конце концов, наличие шпиона в замке — их общая проблема. Наверняка, у старика имелось немало своих маленьких и не очень секретиков, которые он предпочел бы не делать достоянием общественности. Вдвоем они тщательно просмотрели в Омуте Памяти свои воспоминания и воспоминания, после короткого объяснения без возражений отданные Грейнджер, о втором испытании Турнира, но так и не нашли, за что бы можно было зацепиться. Ни подозрительных предметов, ни животных, ни других людей, которых Скиттер могла использовать как информаторов, рядом с чемпионами и их заложниками не обнаружилось. И все же это позволило исключить часть вариантов, пользуясь которыми, могла шпионить журналистка. Поняв, что большего иначе, чем случайно, не узнает, Барти решил попросту вести себя осторожнее. Грейнджер же оставил вновь после уроков, отослав не слишком довольного этим Поттера, и вручил фолиант, в котором были перечислены те способы узнать не предназначенное для чужих ушей, которые они с Альби-Дальби еще не исключили. Авось девчонка что еще вспомнит, вновь заметит — все же мозги и наблюдательность у маглокровочки имелись. — Я надеюсь на бережное обращение, Грейнджер, — вкладывая листок с перечнем отброшенных им и директором вариантов слежки между страниц и закрывая, проворчал Барти. Пару секунд смотрел на ученицу, затем подвинул книгу к ней. — Это книга из моей личной коллекции. Он мог бы ничего и не говорить. То, с какой жадностью маглорожденная подружка Поттера прижала к груди явно дорогое и не каждому доступное издание, явно демонстрировало, что та скорей откусит себе руки, нежели позволит чему-нибудь случиться с книгой. Сюрпризом для волшебника стал объявившийся спустя два дня на пороге его кабинета после занятий Лонгботтом. Мальчишка мялся, не решаясь постучать, и явно порывался уйти, но одергивал себя. Маг даже откинулся на спинку стула, с интересом разглядывая его сквозь стену волшебным глазом. Гадал, решится котик или все-таки сыграет труса? Барти довольно хмыкнул, когда подросток, резко выдохнув, поднял руку и постучал — отрывисто и коротко, тут же отступив и нервно потерев запястье поспешно опущенной руки второй, но постучал. Прежде, чем перетрусивший котик сделал еще хотя бы шаг назад, лжепрофессор взмахнул палочкой, распахивая дверь, и велел: — Входи, Лонгботтом! Тот несколько мгновений продолжал стоять на месте, глядя на дверной проем испуганно распахнутыми глазами, затем, опять вздохнув, проошел внутрь. — З-здравствуйте, сэр, — пробормотал он, найдя в себе силы при этом пусть и насторожено, но все же смотреть на Барти. Не на носки своих ботинок или ничуть не изменившийся с момента предыдущего посещения интерьер кабинета. Вообще, с тех пор, как у них с котиком случилось то достопамятное чаепитие с кратким экскурсом в историю создания второго Непростительного в начале года, Невилл его не то чтобы особенно боялся. Всего немного больше, чем других профессоров, исключая обошедшего его с большим отрывом в личном списке фобий котика грозе всех гриффиндорцов Снейпи-Снейпу. По крайней мере, почти не заикался, спрашивая пояснений, всегда здоровался, в то время как большинство учеников стремились попросту убраться с дороги, завидев грозного профессора, стремительно хромающим по коридору. Начав общаться с Поттером и Грейнджер, мальчишка и вовсе будто решился показать всем, что там, за мягким пузиком, за этими пухлыми часто краснеющими детскими щеками у него имелся стержень. Лонгботтом начал уверенней держать себя с другими, почти что перестал сутулить плечи, что вкупе с тучностью фигурой визуально делало его совсем нелепым, даже жалким. И вот теперь вновь видеть в мальчишке, в наследнике древнего, пусть и выступавшего в прошлой войне против них рода, эту граничившую с трусостью робость было… неприятно. Вдвойне оттого, что Барти прекрасно понимал: такое поведение котика было связано с тем, как он сам себя недавно вел, наверняка уничтожив в учениках любое мало-мальское доверие, которое могло в в них зародиться к неадекватному преподавателю. То, что у Грейнджер, когда она была одержима какой-либо идеей или целью, а у Поттера, кажется, по жизни, сбоил инстинкт самосохранения, здесь показателем не являлось. Барти раздраженно выдохнул, кивнул в ответ на приветствие и, убрав палочку, чтобы лишний раз не не нервировать Лонгботтома, мотнул головой на стул с противоположенной стороны стола. — Садись! — Барти постарался сказать это без гарканья, как можно ровнее, и, дождавшись, когда мальчишка выполнит требование, спросил: — Выкладывай, чего тебе? Гриффиндорец, напряженно балансирующий на краю стула, ссутулил плечи и, глядя настороженно исподлобья, заблеял: — Эммм… Ну-у-у… — взгляд Лонгботтома, наконец не выдержав прямого контакта с глазами лжепрофессора, убежал в сторону. Барти, послушав еще секунд пять оду междометиям, досадливо рыкнул и хлопнул ладонью по столу. — Сядь нормально, Лонгботтом, и прекрати мямлить! Однажды тебе предстоит сменить свою достопочтенную бабку на скамье в Визенгамоте и в Палате Лордов. Как ты собираешься отстаивать интересы рода, если, даже говоря за себя, связать двух слов не можешь без запинки?! Мальчишка вздрогнул, вновь уставившись на Барти, поджал полные губы губы в ответ на нелицеприятное замечание в свой адрес и… ссутулившись еще сильнее, будто пытался сжаться, как окками, стать настолько маленьким, чтобы профессор его не заметил, начал вставать. — П-простите, я… я по… — Сидеть, я сказал! — рявкнул Барти, заставив собравшегося сбежать мальчишку плюхнуться обратно и замереть, только раз испуганно глянув на захлопнувшуюся позади дверь. Старший волшебник вздохнул, прикрыв живой глаз, медленно выдохнул, стараясь успокоить собственное раздражение — поведением мальчишки, самим собой и жизнью в целом — и заговорил: — Рассказывай, зачем приходил. Только… постарайся без «ну-у-у», «м-м-м», «эм-м». Я верю, что у тебя были достаточно хорошие учителя английского, парень, чтобы обойтись без этого всего или хотя бы свести к минимуму. Мальчишка некоторое время просто смотрел на него, никак больше не реагируя. Барти не знал, что он пытался разглядеть, но был уверен, что грюмовская физиономия в этот момент, кроме усталости, мало что выражала. Как бы то ни было, Лонгботтом в конце концов глубоко вздохнул, передвинул свою упитанную задницу поближе к спинке стула и выпрямился, разводя в стороны ссутуленные плечи. Заговорил он пусть все еще довольно робко, осторожно, но уже без прежнего невнятного блеянья: — На днях… эм… Сэр, на днях вы дали Гермионе книгу. Я случайно увидел, спросил. Она мне показалась довольно редкой. Как те, что вы давали мне в начале года. И я подумал… Может быть, у вас найдутся еще книги — на другие темы? Это… не совсем ЗОТИ, профессор, и я не уверен, но… — Что именно тебя интересует, Лонгботтом? — перебил Барти, заинтересованно вскинув брови. Тогда, в сентябре, когда он дал мальчишке почитать книги о разделении магии и происхождении заклятий, тот вернул их ровно через две недели. Те не были помяты или порваны, на страницах отсутствовали жирные пятна, а в кабинет Лжегрюма никто не ломился с возмущениями насчет того, какую литературу следует или не следует читать подрастающим умам, из чего Барти сделал вывод: мальчик внял его требованию и не светил книгами перед другими, или, по крайней мере, сохранил в секрете, от кого те были им получены. Так что, если котика что-то интересовало, и он мог в этом помочь, старший волшебник не видел причин для отказа… Барти в принципе, заняв, пускай и вынужденно, должность профессора, старался поощрять в учениках любознательность, стремление узнать и изучить что-либо… За исключением тех случаев, когда это касалось его, конечно. — Эм-м… Что-то о магическом ядре, сэр. Что может на него влиять? — Лонгботтом вдруг опустил глаза и, вновь как-то весь сжавшись, стиснув в пальцах мантию, да еще ко всему покраснев, добавил едва слышно: — Еще… о беспалочковой магии. И Барти понял, что бедный котик ожидает, что профессор над ним посмеется. Как уже смеялся кто-то до него. Это можно было назвать озарением. В момент стала яснее и его реакция на замечание как о наследнике рода, и его обычная зажатость, и даже внезапная уверенность, проклюнувшаяся, как только сблизился с Поттером и Грейнджер, да еще помог герою с прохождением второго испытания Турнира… Просто в кои-то веки мальчишка почувствовал себя кому-то интересным, важным, компетентным. Не ничтожеством. Мордред… Драный! Мордред! Кто говорил Лонгботтому, будто он недостаточно хорош? Слаб, бездарен, плохо старается? Бабуля? Какой-то другой родственник? О том, что в своем первоначальном определении котика как лелеемого и оберегаемого от всех бед домашнего ребенка в начале года он дал маху, Барти подозревал еще с того момента, когда вскрылась информированность Леди Августы о плохо подходившей внуку палочке. И все же не думал прежде связывать заметную пугливость и стеснительность Лонгботтома с банальной забитостью, относя скорее к врожденным свойствам характера. Барти облизнул губы и откинулся на спинку стула, скрещивая руки на груди. Борясь с внезапным желанием действительно расхохотаться. Только не над мальчишкой. Просто нервно — от этого внезапно открывшегося сходства его собственного детства с детством гриффиндорца, сидящего напротив, сына героев Светлой стороны. Глядя на мальчишку, напряженно ожидающего ответа на свою просьбу, Барти испытывал смесь жалости, досады и недоумения, разбавленных никак не утихающим нервным весельем от ублюдочной иронии сложившейся ситуации. Можно было бы подумать: лишившись сына и невестки, Августа Лонгботтом будет больше ценить своего единственного наследника. Но очевидно не только его папочка был отвратителен в вопросе воспитания детей. — Почему тебя интересуют эти темы, сынок? — спросил, наконец Барти. Ему нужно было, чтобы мальчишка сам проговорил это, развил тему. — Э-э… В-видите ли, сэр, несколько месяцев назад я узнал, что моя палочка мне… не совсем подходит. И что это не… ну, не правильно. И может быть вредно. Но бабушка настаивает, что я должен учиться колдовать ей. Это… палочка моего отца. Он — герой войны… — Я знаю Фрэнка Лонгботтома, парень! — раздраженно перебил Барти. — Как знаю и то, что он свою палочку выбирал у Гарика Олливандера, а не донашивал за твоим покойным дедом. Барти был почти в этом уверен. — А твоя бабка сошла с ума! — заявил он категорично. — Бабушка хорошая! — возразил мальчишка, голос его вновь, как по команде, обрел уверенность. Ровно как в тот раз, когда Лонгботтом возмутился высказыванием Барти об отсутствии последствий Круциатуса, и все же куда меньшую. Будто привык твердить это сам себе, при этом не до конца веря. — Просто строгая. И ей хотелось бы, чтобы я был достоин папы. — А ты не достоин? Барти тоже делал так: оправдывал отца — его вечное неудовольствие, пренебрежение, все грубые слова. Мальчишка ожидаемо пожал плечами. — Ну, он — герой, а я… — Лонгботтом многозначительно замолчал, будто и так все было очевидно. Барти скривился, но не стал заострять сейчас на этом внимание. — И ты хочешь… — Бабушка не даст мне купить новую палочку. Она считает, что раз палочка папы мне отвечает, значит подходит, и я просто недостаточно стараюсь, поэтому мои заклинания слабые. И мне нужно заслужить ее уважение. Но я прочитал, что папина палочка мне правда не подходит. И что если я продолжу так колдовать, мое магическое ядро может не раскрыться до конца. Лонгботтом по-котячьи осторожно, исподлобья вновь посмотрел на лжепрофессора. — Но… Если я научусь… — он замолк, все еще неуверенный, что над ним не собираются смеяться. — Если научишься колдовать без проводника. Я понял, — скривился от нерешительности гриффендорца Барти, затем хмыкнул: — Умно. Глаза Лонгботтома недоверчиво округлились от этой похвалы. Но Барти сказал ровно то, что думал. Беспалочковое колдовство требовало немалых затрат магии, практикуя и регулярно его, опустошая резерв, прогоняя монады магии через волшебные каналы, тренируя собственное ядро, весомо поумневший в глазах Барти котик и правда мог нивелировать ущерб, который неизбежно получит, колдуя в период активного развития магической системы плохим проводником. — Конечно, лучше бы ты научился противостоять своей бабке, — проворчал Барти, наблюдая, как на лице мальчишки расцветает осторожная улыбка. На пухлых щеках от этого появлялись ямочки, делая лицо каким-то совсем детским, и Барти вздохнул, недоверчиво качнув головой: с этим ему предстояло через несколько лет воевать. — Я принесу тебе книги на следующий урок. Улыбка стала шире и радостнее. — Спасибо вам, сэр! Спасибо! «Знал бы ты, кого сейчас так горячо благодаришь, котик,» — лжепрофессор хмыкнул. Он не чувствовал вины перед мальчишкой, не испытывал неловкости от общения с сыном авроров, при его участии отправленных на постоянную побывку в Мунго. Лишь досаду от того, что случившееся наверняка нерушимой стеной вставало между Лонгботтомом и Темной стороной. Он сомневался, что даже пойми, прими котик их точку зрения на мир и магию, согласился бы встать подле его Господина — не до тех пор, покуда там стояли он и Лестрейнджи. А жаль. Мальчишка, может, не был Мерлином и сильно уступал тому же Поттеру, но вот его, Барти, потенциально мог превзойти. Если постарается. По крайней мере, в этом случае с ним будет интересно сражаться, раз уж на одной стороне с мальчишкой им быть не суждено. — Иди уже, — мотнул лжепрофессор головой в сторону двери. Лонгботтом неловко вскочил, чуть не уронив при этом стул и спиной вперед потопал к выходу. — Нет, правда, профессор, большое вам спасибо! Мне это очень надо, — не дойдя до двери пару метров, мальчишка все-таки оборвал благодарности и затормозил. Лицо его сделалось серьезным. — Вы… думаете, у меня получится? Вопрос был понятен: научиться беспалочковой магии — непросто. Недаром учить ей начинали лишь на шестом курсе. Кроме того, нужны задатки и определенный уровень силы. Но у мальчишки он был, даже если тот об этом пока не догадывался. — Если ты сам в это поверишь, Лонгботтом, — ответил Барти, глядя гриффиндорцу в глаза. — Не будешь лениться и слушать идиотов, которые станут убеждать тебя в обратном. Главное, не практикуй один и следи за собой — не доводи до истощения. Тот задумался на мгновение, потом, вновь улыбнувшись слегка, кивнул. — Хорошо, профессор, я так и сделаю. Мальчишка наконец обернулся к двери. Он собирался выйти, когда Барти, мгновение посомневавшись, все же позвал его: — Парень! Лонгботтом резко обернулся: — Да, сэр? — Говоря об идиотах, я имел в виду не только твои тренировки в беспалочковой магии. Не позволяй никому заставлять себя думать, будто ты глупый, слабый маг, на что-то не способен или не достоин. Ты не глупый и не слабый. Все остальное зависит от тебя. Лонгботтом замер, сглотнул, и глаза его как-то подозрительно заблестели. «Ну вот только не…» — Барти поморщился и отвернулся от мальчишки, надеясь, что тот не разревется, расчувствовавшись. Это явно был не тот эффект, которого маг хотел добиться, озвучив собственные мысли. Хотя… А как бы он сам отреагировал, скажи ему кто что-то подобное в возрасте котика? В конце концов, Барти был тем еще нытиком. Лжепрофессор дернул уголком губ в усмешке, которую мальчишка с того места, где стоял, не должен был заметить. Лонгботтом не заревел. Закусил губу, затем, пятясь, закивал. — Я… понял, профессор, — произнес он дрогнувшим голосом и в очередной раз поблагодарил: — Спасибо вам! Ручку он нащупал, все еще стоя спиной к двери, не глядя. Затем все же развернулся и шустро выскочил из кабинета, а там, отойдя на пару метров, прижался спиной к стене и некоторое время смотрел перед собой. После — прикрыл глаза, длинно выдохнул и наконец, отлепившись, направился прочь. Барти задумчиво проводил взглядом вдоль стены кабинета.***
Чары на зеркале, следившем за движением на Карте Мародеров, сработали лишь в мае, когда Барти этого уже почти не ожидал. В тот момент он, стоя у окна, выходившего на квиддичное поле, превращенное в пока еще обманчиво безобидное подобие сада, наблюдал за Поттером и другими чемпионами. Те стояли перед Людо Бэгменом, который, активно жестикулируя, объяснял суть третьего, последнего испытания Турнира, время от времени переговариваясь друг с другом или задавая вопросы работнику Министерства. Объяснение не длилось долго. Довольно скоро Бэгмен ушел. За ним последовала Делакур. Диггори же, Поттер и Крам остались стоять у края лабиринта, о чем-то оживленно переговариваясь. Судя по тому, как Диггори, вскинув руку, махнул в ту сторону, где ранее стояли квиддичные кольца, говорили об игре. В этом не было ничего странного. В конце концов, все трое занимали в ней позиции ловцов. Барти уже собирался вернуться в кабинет, где своего часа ждали непроверенные эссе первокурсников, когда почувствовал дрожь чар, наложенных на зеркало. Ускорив шаг и свернув вместо кабинета в сторону собственных покоев, Барти про себя выругался. Таки не сдох! Точка с именем отца обнаружилась на краю Запретного леса неподалеку от кареты француженок и медленно приближалась. Что хуже, вдоль кромки леса перемещались три точки с именем оставшихся у будущего лабиринта чемпионов. Те очевидно тоже решили вернуться в замок и теперь рисковали пересечься с его «любимым» папочкой. — Блядь! — выругался Барти, засовывая Карту Мародеров во внутренний карман мантии, меняя палочку Грюма на собственную и спеша в сторону выхода. — Блядь! Блядь! У большинства учеников уже закончились уроки, так что в коридоре, полном детишек, экспрессию пришлось умерить и продолжить костерить отца уже про себя. Никогда еще Хогвартс не казался Барти таким огромным, как сейчас. Даже когда он сам еще был сопливым первокурсником. Быстро перемещаться в теле Грюма было тяжело. Мешала открывшаяся спустя два этажа одышка. Мешал протез. Проклятая подпорка, неловко проскальзывающая по полу, цеплявшаяся за шероховатости, не позволяла обрюзглой туше бывшего аврора перейти на бег. И все-таки пить антидот к Оборотному и подгонять одежду под себя, накладывать скрывающие заклинания было дольше и опасней. В любой момент что-то могло пойти не так, а раскрывать собственную личность раньше времени точно не входило в планы Барти. Встреченные Барти по пути к выходу из замка ученики, если и были удивлены видом стремительно пронесшегося мимо преподавателя ЗОТИ, оказались недостаточно смелы или достаточно благоразумны, чтобы не приставать к нему с вопросами. Под аркой, за которой начинался спуск к квиддичному полю, Барти вытащил из-за пазухи Карту и еще раз проверил местоположение отца и чемпионов, затем директора. Точка с именем папаши едва сдвинулась, так и оставшись на границе леса — то ли он чего-то выжидал, то ли с трудом передвигался. Дамблдор сидел за столом у себя в башне. К сожалению, чемпионы неторопливо двигавшиеся к замку все так же рисковали пересечься с папочкой. И это стало абсолютно неизбежным, когда точка с именем отца, то ли заметившего подростков, то ли поднабравшись сил, ускорилась, двигаясь им наперерез. Барти грязно выругался, спрятал карту и ускорил шаг, накладывая на ходу дезиллюминационное и чары легкой поступи. Показавшиеся на пологом склоне чемпионы уже заметили вынырнувшую из-за деревьев фигуру — пошатывающуюся, дерганную — и, после некоторого колебания, кажется, опознав в ней главу Департамента международного магического сотрудничества, все-таки двинулись навстречу. Барти видел, как отец сперва не обращал на подошедших ни малейшего внимания. Его губы шевелились, будто он разговаривал с кем-то невидимым. Но стоило шагнувшему вперед Поттеру позвать его, дернулся, растерянно оглядываясь, остановил взгляд на мальчишке и, неловко подскочив, клещем вцепился в его тонкие предплечья, едва не уронив обоих. Гриффиндорский чемпион вздрогнул и поморщился — очевидно от слишком крепкой хватки. На лицах его спутников читалась явная растерянность. Отец что-то говорил, заглядывая Поттеру в глаза. Барти не знал, что. Когда он подошел на расстояние слышимости, Бартемиус Крауч-старший уже не стоял, а сидел на коленях, так и не отпустив предплечий Поттера и бормотал себе под нос как-то совсем уж неразборчиво. — Надо позвать кого-нибудь, — рассудительно заявил Крам с этим своим грубоватым восточноевропейским акцентом, пока Поттер осторожно пытался вызволить свои конечности из цепкой хватки. Гриффиндорец повернулся к Седрику: — Мадам Помфри. Я думаю, ему нужна ее помощь. Диггори, встревоженно разглядывавший явно неадекватного сейчас мужчину, перевел взгляд на Гарри, затем на Крама, с которым пару секунд будто бы вел немой диалог, дернув головой в сторону отвернувшегося уже обратно к старшему Краучу гриффиндорца. Болгарин хмуро опустил ладонь на палочку, и хаффлпафский чемпион закивал: — Да. Я схожу за ней. Барти мысленно начислил обоим по десятку баллов за осмотрительность. Неизвестно, что папочка в подобном состоянии мог вытворить, а Поттеру, случись что, проблематично было дать в этот момент отпор. — Мистер Крауч, сейчас Седрик приведет медиведьму, она вам поможет, — увещевал папашу гриффиндорец. — Нет! — вскинулся на это Крауч-старший. Вскочил, вместо предплечий схватив Гарри за грудки, и подтянул к себе ближе. Поттереныш явно не испытал восторга от этой вынужденной близости. Он выглядел напряженно, сам теперь вцепившись в запястья Крауча и пытаясь оттянуть их от себя. — Дамблдор! Мне нужен Дамблдор… Позовите его!.. Нужно сказать… Речь отца была обрывочной и малоинформативной, и все же упоминание старика заставило Барти нахмуриться. Если детишки решат позвать мордредова Альби-Дамби, придется действовать очень и очень быстро. — Позови директора, Седрик! — потребовал к досаде Барти у так и не убежавшего Диггори Поттер. Он, как и болгарский чемпион, схватил за рукоять палочку, когда вскочил его папаша, не зная, что именно тот станет делать. Но после слов Поттереныша отпустил и, неуверенно перебежав взглядом с Поттера на Крама и обратно, все же рванул к замку. — Сейчас директор придет, сэр, — как можно спокойнее заставил себя произнести мальчик-герой. — Пойдемте к замку. — Хорошо, Уизли, хорошо. Отлично! — отец отпустил Поттера и похлопал по надплечью. Мальчишка, воспользовавшись новообретенной свободой, попытался отойти на безопасное расстояние, но Крауч ухватил его за плечи с двух сторон. — Я… совершил ошибку... и они убили Берту... нам необходимо… Папочка как-то неуверенно моргнул, и впился в Гарри подозрительным взглядом. — Ты не Уизли! Кто ты? — Я… — гриффиндорский чемпион опасливо переглянулся с хмурым Крамом, явно не зная, что следует ответить не узнающему его волшебнику. — Эм… Учусь здесь. — Но ты не его? Поттер недоуменно вскинул брови, но все же ответил: — Нет, не его. — Тогда… Ты Дамблдора? — Да, да, Дамблдора, — Барти не был уверен, что мальчишка понимал, что имел в виду его папочка, просто предпочел, на всякий случай, со всем соглашаться. — Сэр, отпустите меня, пожалуйста, вы сжимаете слишком сильно. Папочка не обратил на просьбу Поттереныша ни малейшего внимания, напротив, судя по тому, как гриффиндорец поморщился, кажется, сжал сильнее и возбужденно забормотал: — Дамблдор. Дамблдор! Мне нужно кое-что ему рассказать. — Он сейчас придет, — заверил Поттер. — Это очень важно! — Да-да, сэр… — гриффиндорец, уже откровенно нервничая, попробовал отодрать от себя руки главы Департамента международного магического сотрудничества. — Мистер, — подал голос молчавший до этого Крам, порывающийся уже вытащить палочку из чехла на поясе. — отпустите, Га… В это момент Барти как раз зашел ему за спину, заняв наиболее выгодную позицию, чтобы быстро обезвредить обоих школьников. Это была не дуэль, в конце концов, чтобы соблюдать понятия «честный бой». — Сомнус, — пробормотал едва слышно скрытый невидимостью маг, направив палочку на болгарина. Тот, оборвав требование на полуслове, осел на землю. Поттер, резко обернувшись на звук падения, распахнул глаза и, уже без всякой деликатности рванувшись из рук старшего волшебника, выхватил палочку. Мальчик оказался быстр. Но Барти был быстрее. Новое заклятие он отправил сразу вслед за первым. — Ступефай! Поттереныш дернулся в сторону, но не успел. Красный луч ударил гриффиндорца в бок, швырнув на землю и протащив по молодой траве. Барти хотел бы избежать необходимости быть грубым — мальчишка не был виноват ни в чем, кроме того, что оказался не в том месте, не в то время, — но прямо сейчас в приоритете у него было добраться до отца, а сонное заклятие могло бы не подействовать на Поттера столь эффективно, как на Крама, учитывая, что он сбрасывал Империус, а тот в разделе ментальной магии стоял по уровню куда как выше. На лице папочки в первый миг проступила растерянность, затем испуг. Крауч-старший засуетился. — ОН нашел меня?.. ОН нашел меня! Дамблдлор! Мне нужен… Нужен! — отец, крича, метнулся было в сторону замка, но Барти повторил: — Ступефай! Луч заклятия ударил отца под лопатку. Его швырнуло с куда большей силой, чем до этого Поттера. Не имея возможности подставить руки, старший Крауч наверняка ссадил на лице кожу, проскользив им с пару метров по траве. Но на этот раз никакого сожаления Барти не чувствовал. В отличие от мальчишки Бартемиус Крауч-старший любые свои страдания более чем заслужил, по его мнению. Подойдя к бесчувственному телу, Барти толкнул его ногой, переворачивая. Жизнь в бегах определенно не была к папочке благосклонна. Одежда на нем осталась та самая, что и в последнюю их встречу, разве что грязная, изорванная, воняющая потом и не только. Бартемиус Крауч-старший выглядел изможденно. Он был тощ настолько, что непонятно было, как еще держался на ногах, сухая кожа на руках и лице шелушилась. Складывалось ощущение, что он забывал есть и пить, стремясь добраться сюда. Кисти рук были исцарапаны, в прорехе на штанах виднелся воспаленный след от собачьих зубов не менее чем недельной давности. Папочка выглядел откровенно паршиво. Не прибавляли презентабельности виду главы Департамента международного магического сотрудничества и перепачканное в земле лицо со стесанной кожей на щеке, и разбитый нос, из которого, обильно вытекала кровь. Барти поморщился и остановил кровотечение, после чего удалил то, что успело набежать на траву, и, подхватив тело папочки Локомотором направился в сторону леса. В любой момент из замка мог появиться Дамблдор, и оставаться на открытом пространстве было опрометчиво. Сгрузив бесчувственного Бартемиуса Крауча-старшего между деревьев, Барти поднял палочку, намереваясь покончить с доставляющим столько проблем родителем, но заколебался. Была какая-то раздражающая незавершенность, неоконченность в том, чтобы убить отца вот так — пока тот без сознания, после почти полутора месяцев, в течение которых тот умудрялся прятаться, преодолев пешком, кажется, весь путь от Литтл-Хэнглтона до Шотландии. И как бы Барти не твердил себе, что он с отцом закончил все, что можно, еще в подвале дома Реддлов, это могло стать правдой лишь в том случае, если бы они больше не увиделись. Если бы Хвост, когда все кончилось, заавадил папочку в том самом подвале, прежде чем навсегда покинуть магловский дом с Господином, и Барти никогда бы об этом не стал спрашивать. Действительно, зачем, если ему все равно? Даже ненависти к папочке у Барти после той встречи не осталось. Он бы просто забыл о нем. По крайней мере, он так думал. Теперь же ему лично предстояло стать для отца палачом. Потому что ублюдку спокойно не сиделось в подвале. И забыть это так же просто вряд ли выйдет. Даже сдохнуть папочка не смог, не подгадив ему напоследок! Барти снял с себя дезиллюминационное, затем взмахнул палочкой над отцом: — Фините. Старший волшебник открыл глаза и нервно заметался взглядом по сторонам, одновременно пытаясь вскочить на ноги. Это вышло у него не с первой и не со второй попытки. Барти равнодушно наблюдал за барахтаньем папочки, ожидая пока тот его заметит. — Грюм! Аластор Грюм! — воскликнул Крауч-старший, на удивление сразу узнав личину Барти. Взгляд остановившихся на его лице глаз был диким, лихорадочным. Барти не ответил, ожидая, что отец скажет дальше. Он хотел понять, насколько тот неадекватен. И насколько повлиял на него внушение, что он применил. — Грюм, как замечательно, что вы здесь! Проводите меня немедленно к Альбусу Дамблдору! — Зачем? — процедил Барти, не двигаясь с места. Он следил за метаниями отца, вышагивающего, шатаясь, перед ним туда-обратно, и гадал, как это тот при этом не падает. — Зачем? Зачем! Мне нужно ему кое-что рассказать… — экспрессия из слов главы Департамента международного магического сотрудничества вдруг как-то разом пропала. Он остановился, глядя перед собой, и как-то отрешенно пробормотал: — Мой сын… — Твой сын, Крауч? — рыкнул Барти, не сдержавшись. Пальцы на палочке, которую он держал в полуготовности сжались. Надо же, «сын»! «Сколько лет прошло с тех пор, как ты во всеуслышание заявил, что у тебя отныне нет сына?» Папочка между тем вдруг замотал головой, вцепившись руками в волосы. — Я ошибся… Так ошибся… — забормотал он. — Мой сын… Сын… Барти скрипнул зубами. Он не желал этого слышать. Вот же глупость была — приводить отца в сознание! Ну, понял он, что Крауч-старший неадекватен от слова «совсем». Так что с того? И так было понятно, чем именно папочка, даже повредившись головой, собирался поделиться с Альби-Дамби. Барти уже собрался поднять палочку и все закончить, но в этот момент Крауч-старший повернулся к нему с таким тоскливым выражением в глазах, какого он ни разу в жизни у отца не видел. Даже когда тот, убитый горем, заливался огневиски после сообщения из Азкабана о гибели «сына». — Барти, — произнес старший волшебник едва слышно, заставив его напрячься. Папочка ведь не мог узнать его под Оборотным? Он же едва соображает! Оказалось, что не мог, просто назвал сына по имени. — Я не должен был поступать так с ним. Палочка в руках у Барти дрогнула, приопустившись. Слова смертельного проклятья вдруг встали в горле мерзким комом. Внушение сработало так хорошо? Или отец сам что-то понял? Как бы то ни было — почему сейчас? Именно сейчас! Не когда он был ребенком, не тринадцать лет назад, пока это еще хоть что-то значило. Тогда, в подвале, Барти хотелось, чтобы отец признал ошибки. Сейчас все это казалось абсолютно лишним. И превращало точку, которую он этим последним разговором хотел поставить в долбанное троеточие с никому не нужными «а если бы» в глупой голове, где помимо воли при словах отца закопошился тот недолюбленный, недооцененный ребенок, которому так важно было услышать что-нибудь подобное. Если не одобрение, то хотя бы извинения за резкость, холодность, жестокость. Барти даже и не понял, почувствовал он облегчение или досаду от того, что на краткий миг подумал о папаше лучше, чем тот был, когда Крауч-старший продолжил: — Я вытащил его из Азкабана, — пробормотал он и шагнул к Барти, протягивая руки, очевидно желая уцепиться за аврора, как за Поттера до этого. Барти отступил и вскинул палочку. — Да-да, я знаю, понимаю, что это незаконно. Мне не следовало этого делать. Он должен был умереть вместо Эвелины! Его ведь не исправить. Не исправить, Грюм! Он предан всей душой этому монстру. Он сам — монстр, такой же, как его хозяин, предатель родной крови! Старший волшебник вновь заговорил возбужденно, лихорадочно, вышагивая своей штормовой походкой перед Барти. Кончик палочки лжеаврора следовал за этими метаниями. Наверно, это было все же облегчение, что отец так ничего на самом деле и не понял. Избавляло от сожалений, которые Барти наверняка испытывал бы, исправься отец вдруг перед смертью. Ведь отпустить его, оставить в живых он в любом случае уже не мог. И все же от собственной наивности захотелось рассмеяться. Неужели он хоть на миг мог допустить мысль, что отец усомнится в правильности своего отношения к нему? Нет, тот не сомневался. Более того, считал монстром. Что ж, он станет монстром для него. Да и предать предателя — разве считается предательством? Отец первый от него отказался. К тому же Барти ничего ему не обещал лет с четырнадцати, когда окончательно понял, что ни одной его заслуги для отца не будет достаточно. Крауч-старший вдруг замер, прищурившись, уставился на палочку, которую держал в руке Барти. Он видел напряженную работу мысли в голове старшего мага. — Разве у тебя не другая палочка, Грюм? — подозрительно спросил папочка, перебегая глазами с кончика направленного на себя артефакта на волшебника, затем метнулся глазами по сторонам, будто только сейчас в полной мере осознал, что понятия не имеет, где находится. — Отведи меня к Альбусу! В голосе отца зазвучали истеричные нотки. Глаза его вновь метнулись к палочке. Он еще не понял, чем та его привлекла, но, кажется, остро почувствовал некую неправильность происходящего. — Немедленно, Грюм! Мне нужен Дамблдор! Нужно рассказать… Какая же… — Крауч-старший запнулся. — Когда ты поменял палочку, Аластор Грюм? Барти ухмыльнулся, обнажив крупные зубы Грозного Глаза. Отец отшатнулся. — Ты не Грюм! Ты не Грюм!!! — Нет, папочка, — Барти подождал, пока услышанное дойдет до плохо соображающего сейчас мозга Крауча-старшего. — Нет… — пробормотал тот, отступив на шаг, затем еще один, глядя на стоящего напротив в личине отставного аврора сына широко раскрытыми глазами. — Нет! — Авада Кедавра! Слова смертельного проклятья сорвались с губ Барти легко. Из кончика терновой палочки выстрелило зеленью, разбив сгущающиеся под сенью деревьев сумерки. Ухмылка, на иссеченной шрамами физиономии Грюма смотревшаяся жутким оскалом, пропала, стоило телу Крауча-старшего, пораженному лучом Авады с глухим звуком осесть на землю. Барти смотрел в медленно стекленеющие глаза, рассчитывая почувствовать удовлетворение или, напротив, сожаление, но ощущал лишь тупое опустошение и то самое пресловутое чувство завершенности.