🍂🍂🍂
— Меня зовут Чжэнь Юй, — произносит Син Цю, когда они встречаются снова — Син Цю вежливый мальчик и готов напомнить знатному господину своё имя на случай, если его посчитали недостойным запоминания. Аято смеётся. Аято порой даже собственное не помнит от усталости, но этого мальчишку почему-то запомнил. Может, просто отдых пошёл на пользу, может, солнечная погода располагает — причин может быть уйма. От Син Цю пахнет чернилами и бумагой — под глазами то ли несмывшийся след чернильных клякс, то ли глубокие синяки от недосыпа, но выглядит он довольным. Каэдэхара рассказывал, провожая взглядом опадающие листья — молодой господин из Ли Юэ, не покладая рук, трудится, чтоб улучшить свой почерк. Это смешно — и Аято прячет ухмылку в рукавах, зная, что невежливо смеяться над чужими проблемами. Но, но чтоб сыну знатной семьи, чтоб писателю, горящему по своему делу — и не поддавалась каллиграфия. Аято едва может представить себя в подобной ситуации. Может, потому что Син Цю всего лишь мальчишка — угловатый, нескладный, невооруженным взглядом видно, что вся жизнь ещё впереди — может потому и глаза так горят, потому находятся силы на писательство, потому и настолько отчаянно жаждется приключений. Может — думается Аято уже без искреннего веселья — может это потому, что здесь, сейчас в Инадзуме он и не Син Цю, не второй сын торговой гильдии, не лицо знатной семьи, а Чжэнь Юй. Чжэнь Юй, пишущий о путешествиях — точно-точно не из своих грёз. Аято не помнит, когда он сам был таким — таким, что даже для самого себя уточнения не находятся. Аято чувствует себя изнурённым до отчаяния, сгоревшим до чернейшей сажи — но вода не горит, вода безостановочно течёт, что бы не случилось, какая беда бы не приключилась. Вот и Аято продолжает улыбаться, хитро щуриться, решать все мировые проблемы без единого «я устал» вслух. Аято всё же запоминает и его псевдоним — просто из лёгкого уважения.🍂🍂🍂
— Спасибо за приглашение, господин Камисато, — произносит Син Цю, щурясь на яркое солнце, на ветер, играющий с отросшими прядями, и на собственное ребяческое ехидство. Аято это не трогает — пусть веселится мальчишка, раз хочет того. Пусть они успели поговорить из-за маленькой афёры Аято, пусть он успел запомнить имя маленького друга путешественника, избавляя его от необходимости каждый раз представляться, Син Цю всё ещё просто мальчишка. Просто мальчишка с растрёпанными из-за морского ветра волосами, с горящими глазами, с «надеюсь вновь вернуться в Инадзуму» на губах. Аято отвечает вежливое «Инадзума будет рада вновь принять столь талантливого писателя», не прочитав ни единую его книгу. Син Цю знает, конечно знает. Син Цю неловко трёт оставшиеся пятна чернил на аккуратных пальцах — Аято знает, что он так и не научился аккуратной подписи, безнадёжный ребёнок, — и бросает взгляд через плечо. Смотрит, как собирают его вещи, как их пакуют, как зовут громко: «Мы готовы к отплытию!». Син Цю поджимает губы, думает о чём-то с секунду, а после ухмыляется по-мальчишески так: — А я оставил одну копию книги! Специально для вас. В качестве благодарности за приглашение. — Не стоило, — Аято устало смеётся, но подарок принимает. Кто он такой, чтоб отказаться? Комиссар, глава клана, Камисато Аято — много кто, на самом деле. Но стоит открыть обложку, стоит заметить подпись — не ту, что вырезал Каэдэхара и придумал господин Мел, а неряшливую, непонятную, больше напоминающую безобразную кляксу, — и снова хочется смеяться. Но вместо искреннего, громкого смеха — лишь мягкий смешок. Син Цю понимает причину сразу. — Я старался! — защищается Син Цю, гордо задирая подбородок, лишь бы скрыть невинно покрасневшие щеки. — Невежливо смеяться над чьим-то почерком, господин Камисато! — Прошу прощения, — Аято щурится насмешливо, — это было действительно невежливо с моей стороны. Но надеюсь, что к нашей следующей встрече ваши навыки каллиграфии улучшатся. Син Цю честно старается быть гордым и оскорблённым, но сам же смеётся. Понимает же, насколько отвратителен его почерк. Но правда старался подписать — сам, чтоб не как у других было. На этом они расходятся — Аято лишнее мгновение наблюдает за отчаливающим кораблём. Аято видел портреты, которые нарисовал господин Мел — этот проклятый гений с выжженой сетчаткой глаз, которую заменили древними рунами и символами. Он выглядел до усталого довольным, пока нянчился со своей младшей сестрёнкой — Кли, не взрывай статую Архонта, Кли, не глуши рыб в пруде Сёгуна, Кли, ради всех Семерых, посиди хоть минутку спокойно, — а после и до усталого удовлётворённым, когда в кратчайшие сроки закончил все полотна. Такие люди рождаются ради дела, такие люди живут ради дела, такие люди умирают ради дела. Такие люди сходят с ума, если чем-то не занимают себя. Аято подозревает — в голове у этого парня столько хитросплетённых мыслей, что разобрать их не хватит времени даже ему самому. Господин Мел — ни дать, ни взять гений. Особенный до бесконечности. Алхимические круги в его зрачках выложены измельченным золотом, не меньше. Речи его — вежливые, выверенные, словно сами драконы, мудрейшие существа, учили его складывать слова в предложения. Или — или — грубая пародия на них. Тот, кто возжелал быть мудрейшим существом — и провалился. Занятный юноша. Других и не стоит надеяться увидеть рядом с путешественником. Аято проходит мимо полотн — взгляд скользит по портрету Аяки, утончёной и элегентаной, как и положено Камисато, а после — нет-нет, а цепляется за портрет Син Цю. Просто мальчишки — нескладного, но уже знающего себе цену. Аято думает: лишь бы не потерял гордость и не утратил собственного достоинства. Если вырастет, если сохранит огонь в глазах — станет не менее занятным, может, даже, занятнее, чем алхимик, чертящий мелом линию между собой и другими людьми, занятнее, чем путешественник, прошедший по пути из звёздной пыли до Тейвата. Аято думает: ждать он умеет. Потому, может, и дождётся момента, когда Син Цю — ухмыляющийся ребячески, смотрящий понимающе, осознанно, да так, что осознаётся отсутствие таинственности, — перестанет быть «просто мальчишкой». А то, что он уже перестал им быть — пусть будет ещё одной затонувшей тайной.