Когда поёт Синяя птица?

      На зарядку согнали в холл на втором этаже. Зарядка, которую обычно топили в сортире пофигизма, сегодня пользовалась популярностью — с Олимпа сошёл Виктор Сергеич, заправлявший самым старшим и, как водится, самым крутым отрядом сессии — «Олимпик-сити». Олимпийские боги обитали в другом корпусе, а Юру определили с разливанным морем безликой презираемой малышни. Ну как малышни — Милке вон уже шестнадцать, и Сынгылю тоже, а все вместе они — среднечковый отряд простых обывателей, которые составляют костяк любой смены. Вяленые, переросшие концепцию летних каникул в лагере и ещё не распробовавшие постмодерн, как самые старшие. Слишком разношёрстные и зацикленные на себе, чтобы творить историю. Выпендриваются всегда самые мелкие и наглые и самые большие и крутые. Такой вот миропорядок, а впрочем, Юра это где-то уже видел.       Виктор обвёл их сахарными глазами, загадочно спросил, у всех ли есть по две руки и по две ноги. Юра закатил глаза.       Делали зарядку под «Макарену» и «Ну где же ручки». Ещё бы танец маленьких утят врубили. Врубили танец хомячков. Юра осторожно перешагнул через распластавшуюся Милку, случайно отфутболил чей-то телефон и подпёр стену, расковыривая заусенец. Поглядел, как вспархивают у Виктора волосы, собранные в тугой хвост на затылке, когда он в лёгкую бросается на пол, длинный и безупречный как мышкующая лисица. Якудза старался, исправно принимал упор лёжа, эластичную повязку нацепил, чтобы патлы в глаза не лезли, самурай хренов. Ну хоть кому-то понравилось. Хотя ему бы и утята зашли на ура, лишь бы Витенька изобразил. Интересно, у старшаков зарядка тоже под «Макарену» проходит? Юра почувствовал на себе взгляд Виктора и его властный поощрительный перст. Ой, иди на хуй. Плисецкие под танец хомячков не корячатся. А Алтын?       Юра собирался выяснить это за завтраком, навернул два круга по столовке с миской хлопьев с мюсли — без палева, конечно, чтобы Анька не решила, что его настиг маразм в таком нежном возрасте вопреки многомиллионным исследованиям про пользу физического развития. Выковырял и съел все цукаты, зашёл на третий круг, но Отабекова андерката по-прежнему нигде не было видно. Ни его, ни того второго.       — А по Юрке плачет дурка, — почти влюблённо разорялся Георгий, то есть Джордж, заскучав над вылаканной миской.       Заметил, значит. Юра сморщил нос.       — Чё потерял, Юрасик-пидорасик?       — Огромный хуй, который ты всё это время наяривал за щекой. Ты без него больно разговорчивый.       — О-о-о…       Георгий расхохотался, хлопнул в ладоши, пихнул локтем гоповатого соседа. Ближние ряды заоглядывались, над тарелками замелькали ухмылки, в глазах — предвкушение замеса или на худой конец смачной выволочки с конвоем к директору, рёвом и мольбами не звонить родителям.       — Попо-ович, Плисе-ецкий, — загробно простонала Аня, голосом и головокружительным виражом интонации вложив в эти два слова всё своё разочарование.       Вообще-то вожатых шпыняли (когда было кому) за обращение по имени-фамилии — евро-устав лагеря настаивал, чтобы вожатых и их подопечных называли по придуманным ими самими англоязычным именам, но Анька всё равно звала Юрку — Юркой, а Гошку — Гошкой, без дебильных Юрио и Джордж, и Юра её за это уважал. Анька — человек.       — Юрк, ты чё, головой в ванной приложился? — подгрёбшая Милка на всякий случай сцапала его локоть. — Пойдём, а?       — Бека не видела?       — Из «Олимпика»? Не. Мы так-то с тобой вместе пришли. А что?       — Да ничё, нужен был. Эй, гопота олимпийская, Бека не видели?       Сосед, присосавшийся к стакану жжёного какао, растерянно стрельнул глазами на Георгия.       — Нормально спроси, — отозвался Попович, шваркнул по столу пустым стаканом с потёками какао, всосал губу.       — Чё? Бека, говорю, не видел?       — Со взрослыми он, — не стерпела какая-то скучающая девчонка с каре. «Изабе…», разобрал Юра на бейдже, виднеющемся из-под дутой спортивной жилетки, которая была ей слишком уж явно велика. — Бек, Джей-Джей, ещё пара человек… Они на аппаратуре в зале, сегодня же дискотека.       Дискотека. Слово-то какое, из словаря олдов. Заебись, спасибо тебе, Изабе в парнянской жилетке. Со взрослыми. А Витенька вон возле вожацкой кофемашины соловьём заливается с какой-то серостью из администрации в уродских шортах и убогих сандалиях-говнодавах. И Якудза вон при нём, в рот смотрит. Не серости — Витеньке. Улыбается, когда тот улыбается.       Юра грохнул миску на стол, сел, закинув пятку на лавку. Под миску немного натекло — расплескал, когда взялся за кувшин с молоком на стойке и почувствовал, как клептоманские, живущие своей отдельной жизнью пальцы Виктора рассеянно перебрали волосы у него на макушке. Как мамка, болтающая по телефону, которой ты подвернулся под руку. Вот Юра и насвинячил. А не хрен людей пугать.       Озираясь по сторонам, Юра без аппетита сжевал разбухшие хлопья. Спросил у подкрашивающей ноготь Милки:       — Идёшь?       — Ща, пять сек.       — Да я про эту… дискотеку.       Милка покрутила головой, разминая затёкшую шею, растопырила пальцы, согнала пылинку, затрясла кистью.       — Ну… А ты не обидишься?       Юра придвинул к себе локти.       — Там с шестнадцати.       Под грудиной неприятно кольнуло. Хера се. То есть если ты не дотягиваешь, тебе можно и не говорить вообще? Просто загнать в койку и отбой. А соседская пустая, потому что Сынгылю шестнадцать и его похитили мутанты из заброшенной военчасти в лесу.       — Да развлекайся на здоровье, — буркнул Юра и быстро накинул капюшон, потому что на нейтральной полосе снова замаячил сиятельный Виктор. — Мне-то что. Ты мне мамка что ли на привязи сидеть?       Милка глядела как взрослая — с повинной, прибить мало. Юра посмотрел в сторону, отхлебнул чай, сладкий как газировка и чуть тёплый.       — Точно не обидишься?       — Бабичева, свет клином не сошёлся на вашем убогом междусобойчике.       Юра облизал ложку, положил на язык. С утра было пасмурно, а теперь накрапывало. Если зарядит, большинство уличных мастер-классов накроются медным тазом, и народ будет парить друг другу мозги в корпусах.       — Юра, — капал сверху усталый, пасмурный голос Ани. — Ты нас всех очень обяжешь, если не будешь цепляться к другим. И будешь следить за языком. Никакого мата, мы поняли друг друга? Не подводи «город».       «Городами» на местном пиджине назывались отряды, а их старосты — «мэрами». Юра вздохнул, покивал. Скажешь ей, что Гошка первый полез, и она выкинет ещё что-нибудь непробиваемое из своего учительского арсенала.       — Ты закончил? Тогда марш на английский.       Юра спустил обе ноги. Чё ж такая душная. Хотя ясно чё — возле буфета, на «взрослом» торце соседнего стола то и дело рвались кучные рулады хохота, мелькал светлый хвост Виктора и синела ветровка внимающего Якузды.       «Это чтоб жизнь малиной не казалась», подумал Юра, зевая и с хрустом потягиваясь.       До корпуса бежали с Милкой под Юриной олимпийкой, перекрикивая тропический ливень, обложивший всё сплошной стеной. Милка поскакала переобуваться, а Юра отряхнул насквозь промокшую олимпийку на крыльце, развесил в блоке на спинке кровати перед открытым окном, из которого в выхоложенную комнату валила густая, почти осязаемая на пальцах свежесть, а, может, просто вездесущая знобкая загородная сырость.       — Are you going, Yurio?       Интересно, когда Пхичит так вежливо смотрит и улыбается в придачу, в своей светлой голове он всё-таки предусматривает вариант «нет»? Нет. Будь Юрина воля, он бы забил на ебучий английский с ебучим лордом Слендером или как там его, который типа native speaker и никогда не запоминает ничьи имена, ведь у него таких пиздюков малосольных четыре смены за сезон. Но деньги вбуханы. Немаленькие деньги. Значит, надо засучить рукава и ишачить. Юре не привыкать.       — Йеп, пять сек, — Юра показал пятернёй.       — OK, see ya.       «Отдохнёшь, Юрочка, воздухом подышишь, порозовеешь», говорил деда, держась за кухонный косяк, пока Юра ошарашенно разглядывал буклет, прижав уголок страницы кружкой. «Тебя насквозь просветить можно, Юрочка, таешь ты у меня, скоро одна футболка останется. Год у тебя впереди трудный, надо сил набираться. С друзьями-приятелями пообщаешься, новых заведёшь, глядишь и на душе легче станет. И английский заодно подтянешь». «Да мне не тяжело», вяло отнекивался Юра, осторожно отхлёбывая горячий чай и рыща глазами по позитивному зелёненькому буклету на глянцевой бумаге. Мне ни горячо ни холодно, ни хорошо ни плохо, думал Юра, уставясь на контрастные фотографии, размечающие аккуратные столбики текста. Мне никак. Иногда такое чувство, как будто тошнит, а проблеваться не получается. Всё как у всех.       «А дача как же? Как ты там один с Потькой будешь?» с надеждой спросил Юра. «За меня не волнуйся, Юрочка, а тебе оздоравливаться надо, со сверстниками общаться».       Юра постучал телефоном о подбородок, зачем-то разблокировал, в десятый раз открыл заявки в друзья. «Отабек Алтын» и чёрно-белая фотка, вписанная в кружок. Сам замонохромил — в инсте ISU такая же цветная, как все профессиональные. Юра прикинул. В инсте они уже года два друг на друга подписаны, с тех пор как Юра завёл аккаунт, а в вэ-ка Отабек кинул заявку на второй день, вчера утром. До сих пор не отвалился, ну и пусть ещё помаринуется. Юра заблокировал телефон. Очнулся как от разряда, быстро расчесался пальцами, глядя в тёмный экран, натянул капюшон толстовки и поддал на второй этаж к лорду Слендеру. Притормозил на площадке между этажами, открыл вэ-ка, ткнул пальцем в плашку «Принять заявку», смахнул все вкладки, поставил на беззвучный, заблокировал. Перемахнул лестничный марш и влетел в блок, стихийно переоборудованный под класс.       Пока лорд Слендер разорялся для одного Пхичита, который с вежливой улыбкой маньяка выписывал всё в тетрадку на кольцах с голографической обложкой, а Юра киснул над распечатками с упражнениями на времена, Отабек отправил фотографию во вложении. Юра заёрзал, скосил глаза на подсветившийся экран, на англичанина, пододвинул локтем телефон, вслепую разблокировал, мечтательно глядя в безумные голубые глаза Слендера, уронил взгляд в телефон.       Отабек прислал всратый кошачий мем. Юра хрюкнул в рукав толстовки, обмяк, снова весь поджался, закусив губу. Разлепил мокрые ресницы, наткнулся на косящегося Сынгыля (у-у-у, Эдвард Каллен), уставился на проектор под потолком, подышал. Сохранил мем в коллекцию, переслал Милке, тренькнувшей впереди телефоном. Милка посмотрела, показала Юре под столом «класс». Поглядывая на Слендера, Юра расчехлил свою коллекцию мемов, перебрал бриллианты, кинул один Отабеку.       Отабек прислал умиляющийся смайлик (да ты дед), спросил, что у него сейчас. Улучив момент, когда Пхичит пустился в обсуждения временных планов (ты ж моя радость), Юра настучал:       — инглиш со слендерменом       — А потом?       — хз       феньки с анькой? волейбол?       В пляжный волейбол его звал Пхичит. Можно и по классике — с Милкой ракетками на корте помахать. Подумав, Юра прибавил:       — а ты       Отабек не читал сообщения, и Юра включился посреди занятия, когда надо было разбиться на пары.       — No, no, no, — покачал головой Слендер, когда Юра по привычке шлёпнул тетрадь с распечатками на Милкин стол. — This time you should find an interlocutor whose native language is different from yours.       Хера се. Извиняй, Милка. Юра беспомощно огляделся в поисках Пхичита, но улыбчивый таец уже предложил свой нэйтив лангуаге Эдварду Каллену. Пришлось торпедироваться к Минами из «сусликов». Младшая группа — «Суслик-сити» — прославилась тем, что состояла сплошь из пацанов, которыми заправляли две леди. Вдвоём с Минами они скроили более-менее человеческий разговор на тему спорта.       «Дементор», подумал Юра, когда Слендер наконец-то отчалил к парочке веселящихся азиатов. Полез в карман толстовки за телефоном, пустившим разряд вибраций Юре в живот минут пять назад.       — Еще не знаю, когда освобожусь, но, наверное, из лука постреляю. Хочешь?       «Кочевник», подумал Юра и набрал:       — не, спасибо       Исправил на «спс». Он ещё не простил им с Милкой дискотеку. Телефон заурчал, прокрутился на столе.       — Тогда увидимся?       Да куда он денется. Юра погрыз ручку, кинул ещё один мем и отвалился.       После английского они с Милкой прибились к хиппарской коммуне любителей фенечек, стихийно образовавшейся вокруг двух надувных матрасов, которые выволокли на мокрую лужайку перед корпусом из холла первого этажа. На одном из матрасов возлежал Виктор, воздев глаза к небу, и две гурии заплетали ему косички в хвост. Остальным сгодилось мулине. Якудза как самая прилежная гурия наплёл уже на целое приданое.       — Ю-юрио! — пропел Виктор, углядев Юру, ошивающегося вокруг его райского сада. — Давай тебе тоже что-нибудь заплетём?       В волейбол не хотелось — на площадке грязно после ливня, а в зале это уже не пляжный волейбол, а самый обычный физручный. Для тенниса Милка ещё не созрела. Юра плюхнулся на угол матраса, скинул капюшон, взбил пятернёй волосы.       Уже перевалило за полдень, когда они с Милкой сыграли первый сет. Милка подавала высоко, как в бадминтоне, и Юра постепенно приноровился отбивать с лёта, жмурясь от лупящего вовсю солнца.       — А чё не кричите?       Юрина подача улетела в сетку. На асфальтированной дорожке за зелёной оградой корта переминался с ноги на ногу Гошка в джоли-джамперах, улыбались Джей-Джей и Отабек с катушкой удлинителя. Не жарко ему в кожанке? Не в косухе даже, а в нормальной такой кожаной куртке. После утреннего ливня трава была как в слезах, но уже опять припекало.       — Типа как Шарапова, — Гошка изобразил, вышло мерзко.       Милка закатила глаза и проигнорировала.       — Типа как ты, когда тебя ебут? — проорал Юра из-под вылезшей из плетения чёлки. — Ах да, тебя ж не ебут, клоун.       Быстро нагнулся, схватил мяч, катнул Милке по краю как шар для боулинга и, пятясь, показал Георгию средний палец. На дорожке, кажется, посмеялись.       — Много думаешь о ебле, Пикачу, — Гошка ехидно постучал пальцем по виску и заковылял вдоль дорожки на своих ходулях.       Милка как раз подала, и Юре не пришлось судорожно подыскивать ответ.              — идешь в жральню?       — В процессе       А что там сегодня?       — то же что вчера       куда бляха рассольник в такую ебаную жарищу       перловка эта еще       фэээ       — А чего бы тебе хотелось?       — да ниче       ну чупик может       побаловаться чисто       «Дед», напомнил себе Юра и уточнил на всякий случай: чупа чупс.       —Так сгоняем потом в магаз? Там есть вроде       — а че так можно было??       — Читы, — смайлик-понторез в тёмных очках (точно дед). — Это недалеко, я покажу              — Ты возьми себе, Юр, а мне ничего больше не хочется.       — Я тогда тоже не буду, — пригрозил Юра.       Отабек задержал на нём взгляд, затем сложил руки на полочке перед окошком выцветшего сельского ларька. На ровно смуглой шее — цепочка, выскользнула из ворота тёмно-серой футболки. Просто цепочка, не жигольская и без погремушек.       — Фруктовый лёд, пожалуйста, — Отабек скосил глаза на пялящегося Юру. — И чупа-чупс.       «Какой?» квакнуло окошко.       — Какой? — повторил Юре Отабек.       — Бля… — прошипел Юра. — А какие есть? — Вклинился, потеснив локтем локоть Отабека.       Больших со жвачкой не оказалось, пришлось взять мелкий с яблоком. Отабек заплатил прежде, чем Юра успел сунуться, но Юра запомнил эти двадцать пять рублей. Конский ценник, совсем уже охренели.       — Можно вопрос? — спросил Юра, расправляясь с обёрткой чупа-чупса.       — М?       — Вы подо что зарядку делаете?       Отабек зашуршал упаковкой фруктового льда, открыл с хлопком, задумался.       — Под разное…       — Тоже под кринжатину всякую? — не утерпел Юра. — Макарена, Ручки…       Про «Хомячков» говорить не стал.       — Когда был помладше, — бывало ответил Отабек, перехватив мороженое за палочку, и, наклонившись, степенно снял губами натаявший у основания сироп.       Юра подрыгал коленкой.       — Попса какая-нибудь?       — «Экспонат», — пробубнил Отабек, прикрывая рот.       Юра перестал тормошить обёртку.       — Пиздишь? Крамола же… Матюки, ебля.       Отабек покачал головой: нет. Покатал мороженое во рту, чтобы быстрее согрелось, проглотил, сказал:       — Версия без мата.       — А-а-а, значит, в восхитительных штанах!       Посмеялись. Юра представил Криса, опять подавился смешком. Надо будет как-нибудь напроситься — «Хомячки» заколебали.       — А чё у вас на будильнике? — Юра раздёргал наконец обёртку зубами, сплюнул прилипший к языку кусочек полиэтилена.       — Чичерина.       — Серьёзно? Везёт, блин, у нас Егор Кринж. Еще раз услышу про бигуди и на работу к девяти, и меня блеванёт. Убью того, кто это придумал. Найду и задушу ночью подушкой. Я подумал бы на вашего Витеньку, то есть на Виктор Сергеича… бля, на Виктора, но он у вас там обитает, а к нам только феньки плести и попиздеть во время тихого часа приходит.       Отабек остановился, спросил вдумчиво:       — А вы спите?       — На тихом часе? Сдурел? Ну то есть покемарить-то можно, но прям дрыхнуть все два часа…       — Ночью потом не уснёшь, — подсказал Отабек.       Юра посмотрел на него сбоку. Ну да. Сузил глаза.       — А вы дрыхнете что ль?       — Нет.       — А чё так?       — К вечерней программе готовимся.       — Так вот в чём секрет успешного успеха «Олимпик-сити»!       — А вы импровизируете?       — Бывает. Якудза от Витеньки… Виктора не отлипает, а Анька… Энн, — опять поправился Юра, ущипнул себя за кончик носа. — Варёная какая-то. Чё только Гошка… бля, а можно я без этих дебильных кличек?..       Отабек рассеянно кивнул, как будто Юра у него про плоскую землю и масонский заговор спросил.       — …чё только Гошка в ней нашёл. Слушай, всё спросить хотел, а чё у всех лорд и леди, а у вас Крис и Витенька? По-гейропейски, конечно… Прогрессивно. Они чё, типа…       Отабек скосил глаза, вежливо подождал деталей.       — Ну бля… Типа вместе?       — Нет, — тут же сказал Отабек и расплылся в улыбке, а сам чуть порозовел в бронзовых скулах — чуднó.       «Пиздишь».       — Честно, нет.       — Откуда инфа? — хмыкнул Юра.       Запрыгнул на бордюр, забалансировал руками, приноровился, заебок.       Отабек помолчал, глядя в сторону, на пустой ядовито-зелёный теннисный корт за сеткой. Смял в кулаке разлохмаченную палочку от мороженого.       «Значит, с Якудзой», решил Юра. Железобетонно. Но расспрашивать не стал.       — У «Суслик-сити» две леди, — неторопливо вступил Отабек. — Но они ведь самые маленькие…       — Ага, а две девчули на пятак постарше нас с тобой им заместо вкалывающих в офисе мамок, — пробурчал Юра, глядя под ноги. — А по существу?       Отабек пожал плечами.       — Леди Кристи не ладит с Виктором, они как-то отработали сессию вместе… Не притёрлись. Леди Кристи всегда с маленькими.       — А Крис чё к «сусликам» не пошёл?       — Ну, он много за что отвечает, времени мало. С самыми маленькими, сам знаешь, упахаешься… Плюс с английским у них не очень, а Крис здесь не для того, чтобы по-русски с ними говорить.       Ну да, родаками не за это уплачено. Юра вспомнил душевные гранёные стаканы в столовке. Инглиш, плиз. Оступился, замахал руками. Заглотнул не в то горло приторную химозную карамель.       Тихонько, едва касаясь Юриного локтя, Отабек свёл его с бордюра на лужайку, подождал, пока Юра прокашляется, дёрнул из кармана руку, утопил обратно. А Юра закашлялся так, что в селезёнку отдало и в носу загорчило.       — Слушай, кхе-кхе, — сказал свекольно-багровый Юра, отфыркиваясь и держась за бок. — Кхе-кхе… Да блять! Кхе… А Крис… бхе… у вас инглиш ведёт?       — Французский.       — Рил? — смахнув волосы со лба, Юра снова сунул в рот поубывший чупа-чупс. — Ну это уже жир. У нас вот леди Корали, детский сад.       — В каком плане?       Они снова двинулись вдоль бордюра, Отабек ближе. Две длинные тени на горячем асфальте.       — Да во всех… Мультики смотрим. Песенки поём. Сюсюканья много, а понятно целое нихуя. А с Крисом чё делаете?       Отабек поднял подбородок, поглядел на белеющие в ласковом реющем воздухе корпуса.       — Болтаем в основном.       — Ха! Ясно, чё он с Витенькой сошёлся. Пиздабол пиздабола видит издалека.       Не понравилось, что пропала рифма. Помолчали. Юра пнул со своего пути сосновую шишку, попробовал разгрызть чупа-чупс — рано. Жалко со жвачкой не было. Жвачка, конечно, тошнотная, как будто резину жуёшь, можно тренировать челюсти, чтобы потом камазы зубами тягать, но всё равно лучше с ней — во рту потом не так вязко и приторно.       — Что на вечер готовите? — вдруг спросил Отабек.       Юра прищурился искоса, стукнул чупа-чупсом о зубы, всхлипнул, собрав сладкие слюни.       — Штирлиц ещё никогда не был так близок к провалу. Расколоть меня думаешь, диверсант хитрожопый? Тебя Витенька подослал?       Отабек быстро глянул на него — испуганно, понял Юра и прыснул. Отабек растерянно улыбнулся.       — Тебе, значит, можно про нас расспрашивать, а я сразу диверсант?       — Хитрожопый, — довольно хекнул Юра. — Да ничё фееричного не готовим. Пусть Пхичит думает, он мэр, пусть и запрягается. А у вас кто за Собянина?       Хрустнул то ли чупа-чупсом, то ли зубами.       — Я.       Юрина тень остановилась. Отабек сбавил шаг, поднял голову и наткнулся на бирюзовый взгляд. Как фруктовый лёд, как вода в бассейне. Как спрайт из холодильника.       — Охереть, — выдал Юра с набитым ртом. — Выслуживаешься?       — Нет, просто я тут всё знаю и… мне не сложно.       Юра спрыгнул с бордюра, закругляющегося перед корпусом.       — Я и забыл уже, что ты ветеран. Так чё ты не со своими? Я тебя запряг с этим магазом, а у вас там программа. Пиздуй давай, пока Витенька не отобрал у тебя звёздную роль.       Отабек раскрыл ладонь, высыпал в урну ошмётки палочки от мороженого. Юра вспомнил, качнулся, выплюнул туда же пожёванную палочку от чупа-чупса.       — Да мне не сложно, Юр, — опять улыбается.       — Сложно-несложно, пиздуй давай, — Юра положил руки Отабеку на плечи, с трудом развернул. — Я, может, хочу вечером на тебя посмотреть, а не на Витеньку.       — Приятно слышать, что я артистически небезнадёжен.       — Ах ты…       Отабек стрельнул глазами, и Юра прикусил язык. Мимо них прошаркала шлёпанцами зевающая леди Трис, задний карман оттягивала пачка «Кента».       — Издеваешься? Ты, блин, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Пиздуй давай, — тише прибавил Юра, взлетел по ступеням, махнул с крыльца, ткнул двумя пальцами себе в глаза, потом на Отабека — я слежу.       Отабек снова улыбался, что за человек.       Юра свернул направо, пролетел по тенистому кондиционированному коридору первого этажа, толкнул коленкой приоткрытую дверь блока и оказался посреди заседания городского совета.       Аня, то есть леди Энн, подняла на него заморенные глаза. Якудза крутанулся к нему с бумажками, просиял.       — Here you are, Yurio, do you fancy joining us tonight?       Да Юрий он, Юрий, заебал. Придумал ему эту дурацкую кличку, которая тип обязательная, и радуется. Пхичит, сидящий по-турецки с планшетом на коленях, помахал ему. Что это у него там? Похоже на отбивку «Давай поженимся» на стопе. Точно, когда кажется, креститься надо.       — Юрио!       Только не его кровать. Скрипнули пружины, на бортик веером легли длинные пальцы, и появилась физиономия Виктора. А ты-то тут что забыл? Жопу будут Отабек с Крисом рвать? Что там сегодня дают, Cinema Day? Ну так и пиздуй пилить пародии. Боже блять, ещё и подушку перетащил в ноги, подложил под грудь, чтобы пиздеть удобнее было. А по-человечески, головой кверху, ногами книзу, пиздеть неудобно? Ах ну да, с кого он спрашивает. Вертит пятками слоновой кости. Тапки скинул — и на том спасибо.       Виктор подтянулся, сложил руки на бортике кровати — его блядской кровати — устроил на них подбородок и сладко прищурил глаза.       — Are you going to perform tonight, Yurio?       — Ай… — мешкотно мяукнул Юра, прочистил горло, сделал страдальческое лицо. — Мэйби нот тудэй?       — As you wish, Yurio, — Кацуки опять просиял. — Would you at least help us?       Юра угукнул. Воспользовавшись тем, что все вернулись к обсуждению вечернего конкурса, запустил руку в чью-то зазывно зияющую пачку чипсов с крабом, осторожно вытащил целую чипсину, положил на язык, прижал языком к нёбу, чтобы не хрустеть. Дома чипсы были под запретом, да и сразу начались бы расспросы: «Юрочка, ты не наелся?». Юра нырнул в боковой коридор, ведущий в блоковую ванную и смежную комнату. Вздохнул при виде варварского, скотского срача у сокамерников: три сдвинутых кровати, ноут в ногах, чтобы втыкать после отбоя, расшвырянные одеяла, вонючие простыни, духота, повсюду глянцевые упаковки от чипсов и мармелада, россыпь кукурузных палочек на полу, есть и давленые, уполовиненная двухлитровая бутыль колы на липком подоконнике. Сегодня это зрелище не произвело на него особого впечатления. «Ну и прикармливайте столовских тараканов, суки», почти снисходительно подумал Юра и, завернув в ванную, встретился лицом к лицу со своим отвратительным фуфелом в зеркале над раковиной.       «Ну и еблет», ухмыльнулся Юра, шлёпнув ладонями по щекам. Сам почти не загорел, не считая облупленного носа (больше Юра бейсболку сборной на кровати не забывал) — так, чуть-чуть подрумянился, а щёки горячие как попыхивающий чайник. Бля, а если перегрев? Время и погодка самое то для теплового удара. Ну бля, и всё пропустить? Сколько там валяются с тепловым ударом? Алтын, диверсант хитрожопый, мороженое вон сожрал. А если залезть под холодный душ? А не пойти ли тебе нахуй, Плисецкий, — полотенце-то на спинке кровати сушится. Да ну в пизду, позориться ещё перед всем партсобранием.       Юра с грохотом раздвинул дверцы душевой, поставил внутрь ногу в леопардовом кеде, снял лейку, выкрутил краны, долго настраивал воду и наконец сунул голову под лейку. Запустив пальцы крабом в волосы, нащупал две дурацкие косички над ушами, сходящиеся на затылке в короткий топорщащийся хвостик, — Витенькина работа. Блять, вот чего Алтын так косился в столовке и потом ещё всю дорогу. Угрюмо вспыхнув, Юра зажал лейку коленями, сковырял резинки-невидимки, раздёргал пальцами косички, снова сунулся под душ. Потекло, разумеется, во все стороны: в уши, на грудь, за шиворот, на ноги — и Юра, отфыркиваясь, перекрыл воду, вслепую нащупав краны.       Пока он шарился по всей ванной в поисках казённого полотенца для рук, с волос по спине и плечам текли прохладные струйки, заползли даже за пояс узких джинсов. Юру накатами потряхивало изнутри. Футболка была хоть выжимай. Юра так и сделал над раковиной — скрутил на животе в жгут и отжал. Кеды тоже промокли, а перед душевой кабиной стояло невозмутимое озеро. Юра растеребил волосы полотенцем, затем сел на корточки и старательно вытер лужу тем же полотенцем. Отжал, затолкал на сушилку и велел себе не забывать, где побывало это полотенце. Рыскнул глазами по полке над раковиной — и, разумеется, ни одной расчёски. Вообще-то Юра брезговал, но сейчас это не помогало. Прочесал волосы пальцами. Блять, и, конечно, ни одной нормальной резинки. Юра снял с запястья розово-голубую фенечку, которую сплёл от скуки на второй день, завязал кое-как хвост, пригладил «петухи». Открыл кран с холодной водой, наклонился над раковиной и попил из ладони — к кулеру переться аж на второй этаж, а за своей придётся лезть под кровать и под Витеньку. Покусал губу, глядя на себя в зеркало, поскрёб комариные укусы на левой руке — она всегда лежала ночью на подушке как вампирский десерт. Чё, интересно, готовит «Олимпик»? Каждый раз, когда Юра притягивал в орбиту эту мысль, сердце отчего-то приятно заводилось, свербело. А эти чё там засели, родили уже что-нибудь? Юра телек не смотрел почти — так, одним глазком, пока ковыряет утром омлет или ждёт, когда закипит чайник, — поэтому в пародиях он пас, ничем помочь не может. Надо не забыть позвонить перед отбоем деде, сказать, чтоб не мотался в такую даль и ничего не привозил — у Юры всё на мази, вон магаз даже есть и общество какое-никакое.       — Юра-Юр, — окликнула его Аня, когда он вывалился из ванной и прошлёпал в мокрых кедах к шкафу.       Юра обернулся с претензией, сердце ёкнуло. Чё пялимся? Я не миллион баксов…       — Будешь Василисой Володиной? Пожалуйста, один разок, и больше мы тебя не тронем. Ты нас спасёшь.              Пока Милка красила приговорённого Юру (сама она вызвалась на роль свахи Сябитовой), на коленях провибрировал телефон. Юра рефлекторно мотнул головой. Милка цокнула, набрала ещё теней.       — Юрк, не вертись, а? Ща вместо смоки панда будет.       — Нахрена смоки? — ошалел Юра, нашаривая телефон. — Я думал, астрологичка эта вся натуральная.       Милка умудрённо фыркнула.       — Все вы мужики одинаковые. Ещё скажи, что у неё скулы свои. А смоки, потому что ты бледная поганка, из зала лица твоего не видно будет.       Сообщение было от Отабека, Юра перешёл в чат.       — Юр, есть что-нибудь леопардовое? Очень надо.       Юра хмыкнул, быстро набрал:       — ты в мой фан-клуб или в метросексуалы к витеньке с крисом решил податься?       — Юрк, ну голову-то подними, надо закончить, — встряла Милка.       Юра послушно шлёпнул телефон рядом на покрывало, подставил лицо.       — Кто написывает? — помолчав, спросила Милка, нависнув над ним и дыша ему на щёку.       — Алтын, — промямлил Юра; Милка вцепилась ему в подбородок как в мольберт.       — Не моргай. И чё ему от тебя надо?       — Так ты пусти меня для начала.       — Пя-ять се-ек, — протянула Милка, подтирая ватной палочкой в уголке глаза.       Отабеку нужен был реквизит. Юра был заинтригован.       — рубашка есть леопардовая, — натыкал он в чат.       — Не влезу, Юр.       Даже не мерил, а сразу «не влезу». Чёй-то не влезешь, Шварценеггер.       — она оверсайз, халк       — Растяну значит. Мб шарф?       — шарфа нема, плед есть       — Леопардовый?       — серо-буро-малиновый       берешь?       — Беру. Спасибо, Юр, выручаешь.       Отабек заходить не стал, и Юра передал ему плед в окно, стоя коленями на подоконнике, пока Анька не видит. А перед этим Отабек протянул ему завёрнутую в салфетки слойку с малиной, и Юра потянулся, осторожно взял у него из рук.       — За реквизит, — улыбнулся Отабек. — Царский последний — в столовке остались только с абрикосом.       Юра не нашёл, что сказать, кроме беспомощно-благодарного:       — Ладно тебе, рыцарь малиновых слоек…       — Выглядишь потрясно, — ещё улыбнулся Отабек, скручивая развернувшийся в полёте плед.       — Иди ты, метросексуал в леопардах, — отшутился Юра и уселся на подоконник, подперев спиной раму; вытянул босые ноги, разворачивая укутанную слойку. — Не буду спрашивать, зачем он тебе понадобился.       — И правильно, сам вечером увидишь этот пиз…       Отабек осёкся, а Юра подавился от смеха.       — Ой ла-а-адно тебе, Лев Толстой!..       И всё-то именно то, что нужно, всё пригнано друг к другу как кусочки пазла.              Актовый зал оказался древнее обувных коробок, в которых они жили, — солидное, хотя и захиревшее кирпичное здание с выложенным на торце лозунгом из советского прошлого, похожее на сельский дом культуры. Юра подозревал в нём старый кинозал с выкорчеванными креслами, которые теперь подменяли выстроившиеся вдоль стен металлические стулья с дырочками в сиденье — посидишь на таких в шортах, и будешь похож на пупырчатый пакет.       Как водится у подростков, вечер пародий вышел скорее погранично-кринжовый, чем по-доброму смешной — Анька все ногти сгрызла, как бы чего не вышло, но их «Давай поженимся» всё равно превратилось в винегрет намёков ниже пояса и виртуозное попурри на нервах администрации. Пхичит-Гузеева расстарался так, что зал лежал, Милка с Юркой не отставали, потому что по понятиям трэш-мероприятий кто не участвует в трэше, тот не причастен трэшовому братству.       Но в лидеры предсказуемо выбился всеми обожаемый «Олимпик-сити» с ещё более рискованной пародией. Заиграла узнаваемая отбивка, на сцену вышел размалёванный, хрустящий от лака для волос Гошка в лиловом пиджаке с пайетками.       Милка закряхтела от смеха.       — Добрый вечер, добрый вечер, это шоу «Битва экстрасексов» и её бессменный ведущий Гошан Маратов.       «Лучшие экстрасексы страны» боролись за «нефритовую руку», которая со сжатыми в кулак пальцами походила на что угодно, только не на руку. В специальном шестьдесят девятом сезоне «Битвы экстрасексов» принимали участие: чародейка Меригольд Кейра — знойная близняшка Криспино в рыжем парике, шаман Александр Швепс с бубном, в расстёгнутой чёрной рубашке и Юрином леопардовом пледе на плечах (Милка рядом взвизгнула, Юра окунулся лицом в ладони), чокнутый гик Эмиль с подсказками от порно-Сири, цыганка Джей-Джея и рептилоид с Нибиру Жулия Wank — Виктор на шпильках урвал отдельные слёзные овации, а «нефритовую руку» спёр бессменный ведущий Гошан Маратов.       Затем старшие были приглашены на заявленную дискотеку, а Юра… а Юра с оскорблённым видом двинул к себе в корпус, балансируя на бордюре и уныло провожая глазами Пхичита, гнавшего впереди на роликах в сдвинутой набекрень бейсболке, и догонявшего его на скейте Сынгыля. Этим всё нипочём. Он обернулся на Аньку — та плелась в кругу воркующих о своём девчонок, и Милки среди них не было. Посмотрел в сторону дэ-ка: из дверей валило шумливое, взбудораженное племя грызунов, возле крыльца Крис с разгоревшимися щеками разговаривал по телефону и украдкой курил.       Юра независимо хмыкнул и отвернулся. А лёжа потом в кровати пластом и слушая отдалённые канонады битов, решил, что эта история про него.              Отабека он увидел почти сразу и обомлел от такой удачи — фортит тебе безбожно, Плисецкий. Тот стоит себе один в предбаннике, отбивая ногой такт, а сам настукивает и читает что-то в телефоне. Юра отметил плотные кожаные перчатки без пальцев, мотоциклетные что ли. Кожанка другая — пиздатая, с кучей карманов и фурнитуры, но без блядства, потёртая и с виду тяжеленная. На секунду Юра задохся от того, что Отабек оказался реально крут, крут без наёба и дешёвых понтов.       Юра заозирался, в сотый раз пожалел, что не прихватил толстовку с капюшоном, и, не углядев знакомых, проскользнул к Отабеку в предбанник, стараясь не обтираться ни с кем плечами. Отабек поднял голову, поглядел на него как будто так и надо, как будто у него не отбой был полчаса назад, а он тут намарафеченный как старшеклассница-мать на мутноватых плёночных фотках, снятых по чужим квартирам.       Сердце у Юры бухало где-то в глотке прямо в такт битам.       — Проведи меня, — жарко выпалил он в ухо наклонившемуся Отабеку, пытаясь переорать колонки, но его голос всё равно перешибало захватывавшим их полем шизоидного электропопа.       Отабек распрямился, моргнул на Юру из-под сдвинутых от усилия бровей. Брови резкие, брови-лезвия — такими бровями можно кого-нибудь вскрыть. Юра почувствовал, как в нём проклёвывается невнятная, необъяснимая обида и засасывает изнутри. Резко выдохнув сквозь зубы, Юра уже набрал в грудь воздуха, чтобы повторить выстраданную просьбу, как Отабек крутанул его за плечо к выходу и двинулся за спиной следом. «Пизда», зло усмехнулся Юра. «Якудзе не сдаст, но в корпус отбуксирует». В зале взорвалась попсовая отбивка чего-то до боли знакомого, заверещали девчонки.       На улице Юра дёрнул плечом, с вызовом полоснул по Отабеку глазами, чтобы не вздумал затянуть лекцию про детское время.       — Ты чего, Юр? — спросил Отабек, посторонившись в пустом дверном проёме, приложил ладонь к уху — не расслышал.       Юра задохнулся. Дубль два, мать его?       — Проведи меня в зал, а?       Отабек улыбнулся глазами и чуть-чуть уголками рта.       — Как ты себе это представляешь? Там ваш Якудза, Энн и ещё полвожацкой.       — Там же темно как в жопе. Он прям-прям в зале или на входе?       Отабек повёл глазами назад, словно сканировал сквозь стены.       — Когда я выходил, у сцены зависал вроде. На входе Мари.       Ну ясен хуй, где Витенька, там и…       — А ты чё выходил? — Юра быстро чиркнул глазами по высокой смуглой скуле, вздернутому уголку спокойного, мудрого, какого-то звериного глаза. — Ушатало?       — Джей-Джей метнулся за бух… пивом, а я на стрёме. Ему ведь уже есть восемнадцать.       Зато честно — это Юра ценил. А ты, значит, осенний сорт.       — Хе-хе, вмазываемся? — закряхтел Юра. — Честность фраера сгубила. Или как там…       Отабек распахнул свои красивые звериные глаза, посмотрел на него как-то пришибленно.       — Юр…       — Да не ссы, я ж не трепло какое-нибудь. Услуга за услугу… — Юра сделал сладкие глаза, как Витенька, сейчас морда треснет.       Отабек снова нахмурился, покрутил кулаками в карманах к, покатал челюстью, приткнул глаза на пятачке между мысками берцев.       — Юр, не могу, честно.       ЮрЮрЮр. Во заладил.       — Да ну чё те, сложно что ли? — взорвался Юра и тут же защёлкнул пасть: шаг вправо, шаг влево — расстрел. Вернее, койка-место между окном и пожарной дверью.       Юра втянул носом щекотный холодный воздух, такой густой, хоть пей. Машинально прочесал пальцами волосы сзади до пучка на затылке, заметил, что Отабек смотрит.       — Да я всего на полчасика. Я тихонько в уголке. Высовываться не буду, — затянул Юра, начёсывая себя по затылку, прихватывая на пальцы волосы. — Всё равно сна ни в одном глазу…       — Да я знаю… — отозвался Отабек, отвёл глаза, поглядел куда-то поверх кудрявых верхушек сосен, где тоненько голубела полоска заката. Юра поглядел туда же. Не на метле же Джей-Джей умотал за бухлом. В стороне от засаженной фонарями аллеи было темно — как в жопе — но лес всё равно чернел на фоне роскошного августовского неба, высоченного, как купол гигантской обсерватории. Прямо у них над головами полз, мерцая, спутник.       — …Но там же все: Корвин, Виктор, Крис, Якудза, Мари, куча народу из других корпусов. Не знаешь, на кого наткнёшься. Кто-нибудь заметит, узнает, поднимется кипиш и полетят головы.       — Я осторожно, — потихоньку наседал на него Юра. — Я только гляну, какие все убогие, когда колбасятся, и всё.       Отабек покосился с сомнением, мазнул взглядом по Юриным «конверсам», узким чёрным джинсам, атласному неоново-розовому бомберу и творческому хаосу на голове (Юра пригладил ладонью «петухи»), с усмешкой задержался на кончике вздёрнутого носа, рассекающего сноп света от фонаря.       — Юр.       — Ну?       — Я ж не ханжа, провёл бы, но ты слишком… выделяешься.       Юра обхватил себя за локти, подошёл почти вплотную. Глаза встретились, схлестнулись.       — Ну так придумай что-нибудь, — очень внятно сказал Юра.       А сам подумал: давно его не посылали.       — Beks!       Они оба вздрогнули, обернулись как по команде. Джей-Джей срезал к ним трусцой по лужайке, придерживая на плече упитанный рюкзак. Юра глазам не поверил. То есть он, конечно, не думал, что это всё пиздёж и провокация, но чтоб прям натурально пиво… Юра вспомнил смутные, пространные очертания продавщицы в ларьке. Хера бутлегерша, а на Юру смотрела, как будто он сиги трескучим голоском попросил.       Уже перейдя на шаг, Джей-Джей пялился на Юру так, как будто дыру в нём прожечь собирался. Юра глаз не отвёл — заебало, у него тоже в глазах встроенный паяльник.       — What the fuck? — Срывающийся после бега шёпот. — He’s underage, no?       Отабек бросил скользящий взгляд на Юру, натянутого как тетива, враждебного.       — Yeah. It’s okay, I promised him.       — Ya? — Джей-Джей перевёл взгляд на Юру, сканируя. — Mouth shut, kid.       — You kid, — тихо огрызнулся Юра, но в животе потеплело от облегчения, что не пришлось уламывать ещё и Джей-Джея.       — Ш-ш, — Отабек поднял руку, но не успел донести до губ.       В следующую секунду Юру как по команде задвинули спинами, и Юра прямо хрящиком носа ткнулся в Отабекову лопатку. «Как мешок с картохой», подумал Юра, зажал нос и рот ладонью, зарылся лбом в уголок между стеной и Отабеком. Блядство какое, надо было толстовку с капюшоном надевать.       Оказалось, какие-то девчонки из старшего корпуса. Посыпались дежурные фразы.       — Вы всё? На боковую? — спросил Отабек как ни в чём не бывало.       — Бе-екс, Джей-Джей, хей-хеюшки!.. Да Настьке какой-то слонопотам ногу отдавил.       Мать, ты что ли? Юру проняло до печёнок. Он поймал себя на том, что влип лбом в Отабекову спину между лопаток, в мягкую и гладкую кожу куртки, нагретую телом. Прикусил кулак — так и распирает всего весёлая шизоидная жуть.       — Серьёзно? — непритворно расстроился Отабек. — Пойдёте в медпункт? Проводить вас? Виктор в курсе?       «Сдвинешься с места, и в медпункт отправишься ты», Юра приставил кулак к его спине.       — Да нахуй надо, Бек, — браво фыркнула вторая девчонка. — Я метнусь охладиться, и нормуль. Только бы ноготь был цел.       — А чё жмётесь? — снова раздался Милкин голос.       Юра прикусил кожу на костяшках, не успел ни о чём подумать. Отабек в замешательстве переступил.       — Юрк, ты что ли? А-а-а… — протянула Милка знающим тоном и обошла бравую Юрину гвардию; на лицо наплыло слезоточивое облако духов и репеллента. — Ныкаешься? Ха, а как же «убогий междусобойчик»?       Юра был готов её придушить.       — Да на вас, старпёров, хотелось посмотреть, — хмыкнул он весь малиновый.       — Ну не кусайся, не кусайся, — Милка подняла глаза на безмолвствующих андеркатов: пристыженного Отабека и Джей-Джея, который ни фига не понял. — Что, идём на Камчатку? Kamchatka?       У них ещё и планы междусобойные. Здорово, просто ахуенно.       — Настьк? — Милка обернулась к раненой подруге.       — Да пофиг, пошли, — отмахнулась Настька и сразу перестала хромать.       — Идёшь, Юр? — тихо спросил Отабек, когда Милка с Настькой и Джей-Джеем завернули на народную тропу, нырявшую в пролесок за зданием дэ-ка.       Юра нахохлился, сунул руки в карманы бомбера и ступил на тропу — пошёл по кривой дорожке — выдерживая дистанцию между собой и шедшими впереди, чтобы не думали, что он напросился с ними. Юра ни с кем, Юра кот, который гуляет сам по себе.       Сразу за плешивым пролеском начинался почти отвесный склон глубокого оврага. Странное место для плохой тусовки — в случае вожацкой облавы и ретироваться толком некуда, но, видно, часть местного фольклора. Интересно, сколько отчаянных тусовщиков покоится на дне оврага? Из плюсов только дискотека под открытым небом — дэ-ка резонировал как одна большая колонка, на кэ-пэ-пэ небось слышно.       За кустами на самом краю оврага блестела как лысина утоптанная прогалина со вкопанной деревянной скамейкой посередине.       — Эт чё?       — Это, Юрка, траходром, — веско сказала Милка, обернувшись через плечо и сделав большие совиные глаза. — Как космодром, только траходром.       И захихикала. Отабек кашлянул.       — Это по-народному. А нормально — Камчатка.       Юра фыркнул. А чё не Курилы? Под стать местному промыслу, и Якудза вон под боком.       Юра быстро заскучал. Если это и есть взрослая, совершеннолетняя жизнь, то лучше сразу с разбега в овраг, пока ещё прёт. Джей-Джей что-то показывал Гошке в телефоне, а Гошка усиленно размалывал челюстями ком жвачки и весь дрыгался в ритме кальянного рэпа. Вот кто ушёл в отрыв напоследок перед новым сезоном, Юра даже позавидовал. Ему тоже хотелось, чтобы его вот так пидорасило — что под Бритни, что под кальянный рэп.       Юра прищурился, углядел у Гошки в кулаке золотистую пачку «Собрания». Подумал: «Понторез» — и на всякий случай отодвинулся. Предательский горький душок Анька учует за километр, и тогда хана оздоровлению и уже дома недели враждебного молчания деда. И ремень как в седьмом классе. Юра ощетинился — волоски на шее встали дыбом. Тогда Юра попробовал после школы за трансформаторной будкой — потому что хотел сам составить мнение и потому что не «ссыкло». Больше из-за «ссыкла» распсиховался — курят только деды, быдло и депрессивные анорексички. Как и ожидалось, Юре не зашло. Потом он всё сделал по науке — фруктовая жвачка, как советовали в интернете, руки с мылом под холодной водой, антисептические влажные салфетки, но Николай Степанович сразу понял… и снял с турника ремень. Потом, ретроспективно, Юра понял, что, наверное, вонял на всю прихожую как стоматологический кабинет.       Милка пыталась в английский с Лео и близняшкой — выпившая, рассеянная, как встрёпанная птица, и какая-то трогательная. Отабек негромко переговаривался с Изабе и девчонкой по имени Диана — грива до поясницы, длинное пыльно-розовое платье в рубчик, чёрная косуха, белые кроссы.       Может, он чего-то не догоняет?       Юра пролавировал к скамейке, сгрёб бутылку, откинул голову и причастился из горла. Рот и гортань обожгло, в глазах померкло.       — Юр, Юр, хорош, — обернувшийся Отабек крепко держался за бутылку с другой стороны.       У него вырвалось довольно громко, на них заозирались. Джей-Джей присвистнул.       — Юрик, бля! — Гошка согнулся пополам, захлопал себя по ляжкам. — Это ром, а не пиво! Пивчанский для детей — в банках вон.       Юра закашлялся, выпустил бутылку, которая тут же исчезла за спиной у Отабека, блеснула мутным бочком в наманикюренных пальчиках Дианы. Отабек не сводил с него глаз, как будто Юра в оборотня перекидывался. Из-за его плеча показалась встревоженная голова Милки. Сфокусировав на Юре взгляд, она вдруг всхлипнула и разулыбалась.       — Ю-юрк, ты чё?       Юра утёр горящие губы тыльной стороной ладони.       — А?       — То есть вы тут все бухаете, а я просто рядом постою?       — Эй, — раздался за Отабеком суховатый, ужимистый смешок Дианы. — Я не бухаю.       Юра видел за Отабеком, как она повела плечами, грациозно сбила за спину волосы и, присев на корточки, спрятала бутылку под скамейкой.       — Юрка-Юрка… Ты только не смешивай, — погрозила Милка.       Юра уставился на её палец. Внутри дэ-ка грохал какой-то вирусный русский трек, а казалось — у него в ушах. Кончики пальцев покалывало как в тепле с мороза, к рукам и лицу приливало.       — Юр, ты как? — нашёлся наконец Отабек. — Мила права, тебе больше не надо.       — Милка сказала не смешивать, — поправил его Юра; привалившись к белеющей в темноте берёзке, расправил плечи, с вызовом глянул на него из легкого наклона головы. — Но ваше бухло — говно редкостное.       Отабек накренил голову в другую сторону, в рассеянном свете фонаря глаза у него масляно блеснули, и Юра увидел, что он тонко улыбается.       — Чего ж набрасываешься?       Юра облизал высохшие губы. Ответ придумал почти сразу:       — Чтоб не запрягли потом растаскивать вас по койкам.       По притихшему залу за стеной прокатились первые нервные аккорды электрогитары, а по Юриной спине — мурашки. Народ что внутри, что на Камчатке ответил нестройным богатырским рёвом.       — Ю-ху! — взвыла сзади Милка, Сара подхватила.       — Успеем до припева? — быстро спросил Отабек, глядя на Юру.       «Золотой, Бек, ну золотой», успел подумать Юра, прежде чем прянуть в сторону залитой фонарём дорожки.       — Пойдём через служебный! — позвал его Отабек.       — Эй! — обиженно сгнусавила на скамейке то ли Изабе, то ли Диана.       — Yeah, baby! — рыкнул Джей-Джей, а Гошка засвистел, размахивая над головой ветровкой, но Юра уже не видел — подлетел к Отабеку в два счёта и спринтанул следом, перепрыгивая через кусты и бордюры.       — Ступеньки! — скомандовал Отабек, и Юра чуть не налетел на него. «Темно как в жопе», в очередной раз подумал он.       Перед железной дверью на задах кирпичной коробки дэ-ка Отабек стряхнул с себя куртку, сунул изнывающему сзади Юре.       — Прикройся на всякий пожарный.       — Ща.       Юра вырвал руки из бомбера, натуго завязал его на бёдрах. Распсиховался, ища рукой рукав кожанки и промахиваясь. Отабек тоже весь подрагивал как наэлектризованный, но стойко молчал.       — Погнали, — выпалил Юра и от трясучки прикусил язык.       — Дай руку, — попросил Отабек.       — Да забирай-забирай! — взвился Юра, суя ему дрожащие пальцы в горячую ладонь. — Не успеем, блин!       Вместо ответа Отабек стартанул с Юрой на буксире — на буксире, потому что Юра внезапно ухнулся в кромешную безоконную темноту, вибрирующую от приближающихся битов. Юра жадно ловил и считал строчки. Впереди справа зажёгся голубой параллелограмм света, по обшарпанному дощатому полу, который Юра наконец разглядел, шарили отсветы диско-шара. Сердце у него подпрыгнуло и забилось в горле как перед заходом на четверной.       Не сговариваясь, они поднажали, выпрыгнули сбоку от сцены и с разбегу бросились в плотный круг танцующих под обрушившийся им на головы ливнем припев.       I was made for lovin’ you, baby       You were made for lovin’ me       And I can’t get enough of you, baby       Can you get enough of me?       Мощнейшая эйфория разогнала Юру за доли секунд, захлестнула его от кончиков пальцев на ногах до корней волос, продула насквозь, опустошив и закачав чем-то своим, похожим на гелий, подхватила его, оторвала от земли и за секунду отправила в стратосферу.       Выдержав все перегрузки, Юра открыл глаза, нырнул в тёмные глаза напротив, горячо блестящие во вращающемся вокруг Млечном пути, и его окатила жаркая волна обожания, тут же катапультировавшая его на Землю, в этот подмосковный зал, в гущу молодых и свободных, лицом к лицу с самым важным. Юра снова ощутил тяжесть своего юного, гибкого, выносливого тела, и это было ещё лучше, чем чистая пронзительная эйфория.       Они с Отабеком были как две камеры в сердце этого многорукого и многоногого монстра. Пятнистые отсветы диско-шара выхватывали из бархатной, футлярной темноты зала сверкающие глаза Отабека, его высокие лоснящиеся скулы, раздувающиеся ноздри и улыбающиеся, беззвучно шевелящиеся губы. Юра мог бы орать слова во весь голос и не услышал бы сам себя. Он протянул руку, стиснул твёрдое плечо Отабека и закинул назад голову, подставляя лицо ослепительным брызгам света.       Вокруг творилось смертоубийство: возле сцены старшие девчонки облепили упругого как мячик Криса и выписывал знак бесконечности высокий хвост Виктора. По случаю знаменательного трека подтянулся народ с Камчатки. У Джей-Джея воцарилась рейв-идиллия с Изабе. Милка синхронизировалась с Дианой. Лео уже смотрел влюблённо. Близнецы впустили в свой круг Эмиля и дурашливого Гошку, и дуэт расширился до квартета (проказница мартышка, осёл, козёл и косолапый мишка…).       Отабек наклонился сбоку:       — Осторожно, — сказал Юре в ухо, завешенное короткими прядками, не влезшими в зачёс. — Мари.       Юра хихикнул от щекотки, подтянулся к нему.       — Фига мы четырёхглазый киборг.       Вместо ответа Отабек мягко подпихнул его влево к центру, а сам остался на месте. Юру амплитудно так крутануло, и он обнялся с Милкой. Та засмеялась, пятясь под повисшим на ней Юре.       Затем эсэнгэшная братия наводила на остальных весёлую жуть, самозабвенно колбасясь в центре зала под мантру «Лада Седан! Баклажан!». Юра, которого уже основательно вставило, обзавидовался, ныкаясь в своём углу в Отабековой куртке, потому что было опасно, — с танцующими отжигали Виктор и Крис, быстро приноровившийся к простенькому, но прилипчивому мотивчику.       Потом Гошка пригласил на медляк Аню, та гордо отказалась.       — Ну Аня Ренатовна, — заискивал Гошка. — Ну один разок.       — Попо-ович, ты пил что ли?       — Обижаете, Аня Ренатовна.       Юра никого не приглашал, потому что не хотелось и потому что танцпол сильно проредило. Сказал Отабеку, стоявшему с ним в укрытии у стены:       — Пригласи Милку.       Пусть она хоть раз с нормальным парнем потанцует.       Но Милку успел пригласить Лео, и она, вся кокетливая и лоснящаяся как Наташа Ростова, честно пообещала Отабеку следующий медляк. Отабек остался стоять. Вообще-то это угрожало Юриному инкогнито — комсомольца, спортсмена и просто красавца Отабека вечно дёргали с аппаратурой, особенно когда за пульт встал Джей-Джей, — но Юра не стал ничего говорить.       Близняшке поплохело, а Юра с Крисом встретились глазами, когда тот стоял в дверях гримёрки с непорожним пластиковым стаканчиком: глядя прямо на Юру нежными иллюминированными глазами, Крис поднёс порочный стакан к губам, глотнул и сказал что-то весёлое в гримёрку. Юра пересрался, но ничего не случилось. Юра решил, что Крис подшофе.       Потом ещё Юра чуть не столкнулся нос к носу с обалделым Кацуки — обалделым не в его честь, просто Виктор танцевал в центре зала под «Синий иней» в венке из синих полиуретановых роз, запрокинув голову и легко перебирая ногами. Венок был как на могилку и непонятно как держался над подпрыгивающим хвостом, но Юра тоже смотрел.       Милка куда-то запропастилась, и Юра залез с ногами на холодный дырчатый стул, пересел повыше на подоконник. Глаза ломило, особенно левый, и под тяжёлой Отабековой курткой Юру накатами бросало в липкий пот. В животе и на уме было неспокойно, и Отабеку Юра по-человечески обрадовался.       — Пойдём, — быстро сказал Отабек и осторожно взял Юру под локоть.       — Чё? — Юре казалось, что отвечает и двигается он как в толще воды.       Отабек уже что-то заподозрил, встал напротив, прижал ладонь к Юриному лбу под выбившейся чёлкой (Юра замотал головой), подержал за обе руки, глядя в глаза.       Как болеющая птица с тревожным зелёным взглядом.       Отабек повторил настойчивей:       — Пойдём, Юр.       И держал его за руку, когда Юра оторвал задеревеневший зад от подоконника и спрыгнул на вытертый паркет, выложенный «ёлочкой».       — Миле плохо, — сообщил Отабек, не оборачиваясь. — Перепой.       «Ну ёбана», подумалось Юре. Почему такое — и ей? Они вдруг опять оказались в полной темноте, и Юра запаниковал, вцепился двумя руками Отабеку в руку.       — Ш-ш-ш, — сказал Отабек. — Сейчас выйдем.       Юра прикрыл бесполезные глаза, глотнул воздуха сухим, вязким ртом и закусил губу. В животе и между лёгкими было так полно, что Юра не мог продохнуть.       — Бек, — решился он позвать; вышел какой-то тихий сип. — Я сейчас блевану.       — Вижу, — отозвался Отабек, хотя что он там видел в подвальной темноте какого-то огромного подсобного помещения, костюмерной что ли. Но пошли они быстрее.       Юра плавал в удушливом чаду тошноты и стыда — блять, он же выпил всего ничего этой бормотухи, пару глотков успел сделать, прежде чем Отабек отобрал у него бутылку. Наверное решил, что Юра собирается всю её вылакать и свалиться в кому. Переходный возраст, безотцовщина, синдром дефицита внимания, вся херня… А Юра не то… Он не такой… Бля-я-я, какой же ёбаный стыд. Юра зажмурился как от боли.       — Пришли почти, Юр, — подал голос Отабек и покачал его руку в своей: не раскисай, мол.       Юру окатил ужас: вот сейчас он разрыдается. Он повозил рукой по лбу, вздыбив чёлку ребром ладони, потёр тугие глазные яблоки под веками, выдавил слёзы, и в этот момент Отабек толкнул тяжёлую железную дверь, и Юра вывалился на улицу.       Как будто в ледяную воду ухнулся. Сперва Юра никак не мог вдохнуть холодный густой воздух, а потом не мог им надышаться. Отабек не торопил, но от входа они на всякий случай отошли.       На Камчатке опять шатался народ, Милку с Сарой усадили на скамейку, и они вели несвязный, но увлечённый разговор двух счастливо спасённых, но ещё не до конца проветренных. До Юры донёсся Милкин смешок и реплика из одного-единственного слова: «Вертолётики». Ну смеётся, значит уже отпустило. Юра где-то читал, что пьяные условно делятся на энтузиастов и дэдинсайдов. У кого-то смехуёчки, вертолёты вон летают, целый парк, а кто-то чуть не расплакался из-за того, что ему руку как маленькому поболтали — не раскисай, пришли почти.       Мимо них протащился Гошка с неподвижными глазами зомбака. Остановился, широко ухмыльнулся:       — Чё, Юрк, два пальца в рот?       — Я тебе сейчас эти два пальца в жопу засуну, — просипел Юра и сглотнул позыв.       — Опять по дедушке Фрейду?       — Гошан, изыди, — миролюбиво заступил Отабек, подпиравший плечами кирпичную стену. В кулаке у него тлел тусклый огонёк сигареты. Юра удивился. Подумал потом: хотя лучше уж так, чем будет просто стоять и смотреть.       — А ты, Юр, сосредоточься, пожалуйста.       Да пожалуйста. Юра потоптался возле кустов, глотнул носом и ртом тяжёлый влажный воздух — роса ложится, красота. Самое время и место, чтобы проблеваться за всю жизнь.       А от куртки-то не воняет куревом. И от самого Отабека вроде тоже. Но чувства всё равно были непонятные. Юра вспомнил, скинул куртку на локти, вытащил непривычно лёгкие руки, протянул кожанку Отабеку.       — Заблюю.       — Ну и ничего, это же кожа, — Отабек подцепил куртку, но она так и осталась висеть на протянутой руке. — Простынешь, Юр, ты и так ледяной весь.       Юра накрыл ладонями крылья носа, замотал головой. Прислушался к плавно накатывающим позывам:       — Я ща.       — Юр, всё нормально. Не спеши.       Отабек перекинул куртку через локоть, медленно поднял руку с сигаретой, затянулся, сузив глаза на чернеющую бахрому леса.       — Ага. — Юра раскорячился, взял себя за полусогнутые колени, сосредоточил взгляд на тёмных космах травы. А черевички-то ахуенные, хорошо, что не зажмотился тогда. Развязал бомбер и тоже сунул назад Отабеку. Отабек и его повесил на руку, набросил сверху свою кожанку.       — Подержать тебе волосы?       Юра помотал головой, распихал чёлку за уши. Опять голос Отабека:       — Юр, я сейчас.       «Может отмучаюсь уже. Да давай, блять», уговаривал Юра свой упёртый организм, надавливая пальцами под грудиной. Переставил ноги, постоял, подышал ртом по-собачьи. Совать пальцы не хотелось, фу, нахуй. Язык сухой как наждак.       — Я здесь. Вот, попей.       Отабек открутил крышку, дал, придерживая, Юре початую двухлитровую бутылку воды. Юра запрокинул голову, с наслаждением присосался к рифлёному горлышку. Полилось мимо рта по подбородку и на майку, но Юра пёр как насос, пластиковая бутылка с хрустом поджала рёбра. Отабек следил глазами.       — Юр, потихоньку, не отнимает же никто. Иначе вывернет.       Юра отвалился как насосавшийся вампир, утёрся запястьем.       — Ещё будешь? — спросил Отабек.       — Не буду.       — А блевать будешь?       Юра задумался.       — Не буду.       — Точно? Ты посиди подумай.       Спрашивает ещё так — не ссыкливо, а как… в супермаркете, блин: «Юр, будешь чипсы? Точно не будешь? А чупа-чупс?»       — Да точно. Утром всё само выйдет.       Юра отдышался, поднял голову и напоролся на взгляд Отабека. Тот смотрел как-то неподвижно и немного исподлобья; сто раз уже небось пожалел, что не прогнал взашей обратно в койку. Лицо вытянулось и застыло, рот апостольский — хоть сейчас на икону, взгляд…       — Ну и чё ты на меня смотришь как Мармеладов на Сонечку?       — Ты точно в порядке, Юр?       — Бля, иди Милке помоги, раз такой разлюбезный.       Юра плечами ощущал тяжесть этого взгляда. Отабек покачал головой.       — Не надо было предлагать тебе…       — Ты и не предлагал, — поддел Юра. — И вообще, кто-то со стволом надо мной стоял? Ну и всё. Сам хуйню сделал, сам и разгребу.       Отабек сморгнул, опустив густые чёрные ресницы, переступил ногами. А спросил почти резко:       — Юра, точно…       — Бля-я-я, как же вы заебали! Какая же ты, блять, заноза в… — Юра с шумом раздул ноздри, зажмурился и со всхлипом чихнул в руку.       Да ёёёёёб. Юра свирепо втянул носом сопли, размазал то, что уже повисло, расчесал по предплечью.       Отабек вытащил из-под куртки свёрнутый бомбер, закинул себе на плечо, развернул для Юры куртку.       — Пойдём покажу, где умыться.       — Не. Надо. Блять. — раздельно сказал Юра, силясь вдохнуть с забитым носом.       — Ладно.       Он услышал, как Отабек развернулся всем телом, вдевая руки в рукава куртки. Тут же вскинулся, забежал вперёд, ухватил за плечо.       — Извини, Бек… Ты тут со мной… Я еблан.       Глядя перед собой, Отабек накрыл ладонью его пальцы, лежащие на кожаном рукаве (Юра напрягся: сейчас отдерёт его от себя как клеща), осторожно, рассеянно помял. Негромко сказал в воздух:       — Ты не еблан, Юра. Пойдём поможем Миле, и я провожу вас в корпус.       На входе в корпус — родной Юрин корпус — оказался фейсконтроль. Кацуки оседлал подлокотник продавленного, протёртого дивана в холле первого этажа и залипал в телефоне, а Виктор растянулся на диване во всю длину, скрестив лодыжки у того на ближнем колене.       Виктор стукнул ногтем по тачскрину — квадратик изображения уполз в чат — и положил телефон себе на грудь экраном вниз. Обвёл сияющими как Сваровски глазами навеселившихся и приложил палец к губам.       У Кацуки тренькнуло в напузном кармане худи; он запустил внутрь руку, но телефон не достал.       — Как мышки, — пропел Виктор.       Пришла пизда откуда не ждали. Юра втянул голову в плечи и, отвернувшись, сбежал с крыльца. Оступившись на ступеньках, ободрал лодыжку над задником кеда, зашипел.       — Пойдём в обход, — сказал Юра и потащил Отабека за корпус, нашёл своё окно на первом этаже, подпрыгнул, уцепился за широкий карниз, самонадеянно подтянулся и повис.       — Подсадишь?       Отабек шагнул ближе, положил руки Юре на бёдра, подсадил, помогая плечом. Юра закинул колени на широкий карниз и подтянулся.       — Ох, Юра!..       — Чё, лягнул? Сорян.       — Нет, у тебя кровь на лодыжке.       — А чё, ты после полуночи в кровосисю превращаешься?       Отабек не повёлся.       — У тебя есть чем обработать?       — Ну-ка тихо там внизу!..       Отабек затих, и Юру впервые неприятно кольнула собственная резкость. Колкости вывинчивались из него как-то параллельно его воле. Ну почему вести себя естественно с хорошим человеком означает в его случае быть уркаганом, ботающим по фене? Осматривая поле для манёвра, Юра поинтересовался полушёпотом:       — А ты не парником часом начинал?       — Ага.       — А чего в одиночку ушёл?       Отабек внизу помолчал.       — Одиночка потому что. И ещё потому что ростом не вышел.       Юра хмыкнул. Подумаешь. Зато теперь вон девчонки кипятком ссутся.       Встал на полусогнутых ногах, держась руками за оконный проём, запустил руку в форточку, упёрся в шершавое. Ебучая сетка. «Что, зажрало вас подмосковное комарьё?» с гордостью подумал Юра и вспомнил, что сам же её на место и водрузил, когда вылезал. Юра упёрся коленкой для устойчивости, растопырил пальцы, пробуя тихонько поддеть сетку снизу.       — Что там, сетка? — шёпотом спросил Отабек.       Нет, блин, минная растяжка. Якудза оставил, чтобы неповадно было после отбоя шастать.       Паз забился грязью, и Юра наивно полагал, что снимать сетку в первый раз — самая запара, а потом будет легче. Поднимать её без ушек, предусмотренных с другой стороны, оказалось сложнее, чем он помнил. Юра велел себе не психовать и подтянул рамку вверх в тот самый момент, когда Отабек опять подал голос:       — Ну как, Юр? Может посветить?       Ага, и эти двое, натурально прикидывающиеся спящими, подорвутся и сдадут Юру Якудзе. А, точно, он же с Витенькой. Ну, значит, Аньке — из вожатых она раньше всех свалила. Юра уже видел: Анька в спальном худи, с колтуном на макушке шлёпает босиком по ковролину, подслеповато щурится. «Плисецкий, ты озверел?». А ни свет ни заря Пхичит и Сынгыль стащат его с койки, швырнут под ноги лыбящемуся во все щёки Якудзе, а тот велит им подвесить его над грядкой с заточенными стеблями бамбука. С какой стороны ни посмотри — невозмутимые улыбчивые азиаты, спящие и видящие Юрину печёнку, насаженную на бамбуковый кол за дискредитацию «города».       Ну, может быть, не все.       Рамка с москитной сеткой легла Юре в руки, боднув его уголком в лоб. Юра высвободил одну руку, показал вниз большой палец. Залез рукой в приоткрытую форточку, поднял крючок ограничителя и осторожно толкнул створку внутрь. Сердце затрепыхалось. Юра осторожно перенёс ногу на подоконник, вспомнил про Отабека, свесился, держась за раму. Ухмыльнулся. Никому ты не обещал, что проведёшь меня.       — Мерси. Ты лучший, Бека.       — Плед, — вдруг вспомнил Отабек, и лицо у него из какого-то забывчиво-мечтательного стало виноватое. — В зале остался.       Юра махнул рукой. Забей, потом занесёшь. Подумав, помахал и осторожно пролез в форточку целиком.       — Баю-бай, — напел внизу Отабек, пока Юра прилаживал назад сетку.       Юра скроил рожу, но средний палец приберёг.       — Споки.       Спрыгнул как ниндзя на жалобно пискнувшую спросонья кровать, огляделся. Пхичит спал сном буддистского праведника, отвернувшись на другой бок. Уткнувшийся в стену Сынгыль оскорблённо затащил на плечо одеяло. Эх ты, Фрося. Пожалеть тебя только, пенсионер шестнадцатилетний. Люди вон месяцев недосчитываются, в окна лазят.