Долгое прощание

      Время неумолимо бежало вперёд, каждая минута, каждое мгновение приближало неизбежное. Его руки тряслись, в тяжёлой голове не осталось никаких других мыслей, кроме одной: «Завтра». Он повторял про себя как заклинание, что завтра всё оборвётся, вся эта череда мрачных дней в ожидании мучительной развязки. Он закрыл руками рот, из которого рвались глухие крики. Мечась, словно зверь в тесном пространстве кельи, несчастный не мог ни о чём другом думать, только о том, что завтра по его вине оборвется жизнь той, которую он любил. Как легко оказалось избавиться от слабой пичужки, одним резким движением запустить маховик роковых событий. Он помнил, как его рука с ножом опустилась на белую шею капитана, как страшно бледно было её лицо. Ему не хотелось вновь переживать тот вечер, но перед глазами возникали возмутительные картины: разомлевшая полуобнажённая дева в объятиях пьяного капитана. Какое кощунственное глумление над красотой и юностью! Девушка готова была отдаться тому, кто не стоил даже её мизинца, тому, кто, получив желаемое, на следующее утро забыл бы её. Отдать бесценное сокровище столь жертвенно и бездумно! Священник уронил голову на руки. А это позорное судилище, когда грешники судили невинную голубку! Её прелестная ножка, безжалостно стиснутая испанским сапогом! Мужчина издал судорожный полувсхлип. Раны на его теле ещё кровоточили, особенна та в боку, он с радостью испытывал эту боль, которая отвлекала мысли от самобичевания.       Он резко встал, надел плащ и вышел вон, ему следовало попробовать последний способ спасти её, спасти себя. Как в тумане Клод Фролло дошёл до башни Турнель, велел знакомому тюремщику провести себя к ней для последней исповеди. Заросший рыжеватой щетиной надзиратель удивлённо уставился на него: не слишком ли поздно для исповеди? Но, посмотрев на суровое лицо священника, он проводил его до нужной двери, отпер её, закрепил фонарь на стене и пропустил вперёд священника. Клод с содроганием вошёл в сырое и холодное помещение. Он сразу же увидел её и чуть не закричал от ужаса, истерзанная и обессиленная, она была, словно опасное животное, посажена на цепь. Девушка подняла измученное лицо и, не узнавая пришедшего к ней, уронила голову на грудь. Что за злодей мог обречь столь прекрасное создание на смрадное узилище, на пытку и казнь? Он вздрогнул и осторожно приблизился к ней, хотя и не посмел подойти слишком близко, в камере повисло молчание. Фонарь горел, потрескивая от сырости, в его неровном свете чёрные тени казались живыми и зловещими. Девушка нарушила молчание.       — Кто вы?       — Священник.       Слово, интонация, звук голоса заставили ее вздрогнуть. Священник продолжал глухим голосом:       — Вы приготовились?       — К чему?       — К смерти.       — О! — сказала она. — Скоро ли это будет?       — Завтра.       Голова ее, которую она было радостно подняла, снова упала на грудь.       — Как долго! — проговорила она. — Отчего не сегодня?       — Вы, стало быть, очень несчастны? — спросил священник, помолчав.       — Мне очень холодно, — ответила она.              Девушка обхватила руками колени, а он отметил про себя, что похожий жест наблюдал у затворницы Роландовой башни. Монах судорожно вздохнул и невольно поёжился от пронизывающего холода, как можно было здесь находиться хотя бы час! Но несчастная цыганка провела в этих стенах так много ужасающих часов и дней! Ей нельзя было находиться здесь, она должна была позволить спасти себя. Он нервным жестом откинул с головы капюшон и Эсмеральда узнала суровое лицо того самого монаха, который убил её Феба! Вихрь воспоминаний закружил девушку, она вспомнила даже леденящий кровь поцелуй, которым одарило её на прощание это чудовище.              — А! — крикнула она, с судорожной дрожью закрывая глаза рукой. — Это тот священник!              Он мучительно соображал, что же сделать. Изначальный план признания в своих чувствах выглядел сейчас нелепым и даже жестоким. К чему ей слышать слова любви от того, кого боится и ненавидит? Девушка не согласится помочь себе, она отвергнет его предложение! И тогда, усмиряя душевную бурю, впившись ногтями в ладони, Клод Фролло разыграл роль доброго пастыря.       — Да, дочь моя, я священник, — он постарался сделать голос мягким и проникновенным. — Ты, должно быть, видела меня в зале суда, я присутствовал среди законников как медик, на случай, если пытка зайдёт слишком далеко.       Она смотрела на него распахнутыми от ужаса глазами, руки нервно обхватили колени.       — Нет! — отчаянно воскликнула девушка. — Ты тот монах, который убил моего господина, моё солнце! Моего Феба! — внезапно она, будто пружина, подскочила на ноги и устремила на него горящий взгляд. — Что нужно тебе? Желаешь довершить начатое?       — Я не понимаю, о чём ты говоришь, дитя, — продолжил он голосом, полным сострадания. — Должно быть, в заключении твои мысли смешались? Я видел тебя раньше, ты та плясунья, которая, невзирая на запреты, упрямо танцевала на Соборной площади. Признаться по чести, я гневался на тебя, но чтобы желать смерти?! Нет, это был не я!       — Ты всё врёшь! — по её щекам заструились слёзы. — Ты убийца, призрак!       Он резко снял с себя плащ и протянул ей.       — Здесь холодно, прошу, надень его и мы продолжим разговор, — Клод делал отчаянные усилия, чтобы не упасть к её ногам и не ползать перед ней на коленях, пытаясь вымолить прощение.       Девушка оторопело посмотрела на него: неужели он думает, что она примет подачку от убийцы?       — Не упрямься, дочь моя, твои нелепые подозрения осложняют мне задачу, — тут он понизил голос. — Я ведь пришёл не просто ради того, чтобы выслушать твою последнюю исповедь, но я желаю спасти тебя, дитя. И не я один! — он заметил иступлённую надежду, которой зажегся её взгляд. — Дитя, мой прихожанин, господин Феб де Шатопер… — она тихо вскрикнула. — Да, господин Феб жив и здоров, он просил меня помочь тебе.       — Феб! Феб жив! — столько радости слышалось в её голосе, что у Клода болезненно сжалось сердце.       — Он жив и он желает вас спасти, — кровь стучала в висках, чёрная ненависть и ревность отравленной смолой оседали в душе. — Его рассказ тронул меня, а зрелище твоих страданий окончательно убедило помочь тебе.       Эсмеральда вновь почувствовала боль в ноге, она вскрикнула и села на пол. Он чуть не потерял контроль над собой и едва не бросился к ней. Чуть не сжал в объятиях желанное тело и не принялся покрывать горячими поцелуями её маленькие ножки. Вместо этого священник незаметно ткнул себя в незакрывшуюся рану и пронзительная боль позволила ему отвлечься от неподобающих мыслей. Клод подошёл к девушке, повторно протягивая плащ, на этот раз она взяла его и, укутавшись, слабо поблагодарила.       — Как мой Феб? — спросила она с надеждой.       — Ему значительно лучше, — он понятия не имел, жив ли капитан, от таких ран мало кто может оправиться, но сейчас важно было развить успех. — Он хотел бы, чтобы я помог тебе, дитя, спас от неминуемой смерти.       — Но как? — девушка подняла на него свои огромные глаза.       Странным образом Эсмеральда поняла, что ошиблась, и правда — этот священник даже не похож на того, кто чуть не убил милого Феба. У того было зеленоватое суровое лицо, а этот ей сейчас показался почти ангелом во плоти. Да, она помнила, как он ругал её танцы и гнал с площади, но даже он не смог противостоять Фебу. Её солнце в очередной раз спасает её! Девушка невольно улыбнулась и священник отвернулся от неё, чтобы не показать, как исказилось его лицо.       — Завтра, когда тебя привезут для покаяния к собору Нотр-Дам, ты должна позволить мне увести тебя, — глухо ответил священник. — Я введу тебя в собор и ты станешь недоступна для королевского правосудия, воспользуешься правом убежища. А когда придёт время, я помогу тебе воссоединиться с капитаном и покинуть обитель.       — О! — она плотнее запахнулась в плащ. — Как же вы добры сударь!       — Бедное моё дитя, — его голос мягко плыл в стылом воздухе. — Доверься мне.       — Да, отец мой, — внезапно её глаза удивлённо распахнулись, она уставилась на его руку. — Взгляните, отец мой, у вас кровь под ногтями!       Священник посмотрел на свою руку и увидел, что она права — под бледными ногтями выступила чёрная в свете фонаря кровь.       — Это неважно, — он говорил достаточно спокойно, чтобы успокоить её. — Сейчас постарайся поспать.       С этими словами Клод благословил её и направился к выходу.       — Постойте! — воскликнула Эсмеральда. — Я увижу завтра моего Феба?       Лёгкая судорога прошла по лицу священника, он стоял, опустив лысую голову.       — Возможно, — ответил Клод Фролло.       — Благодарю вас! — с жаром отозвалась девушка.       Священник вышел из камеры, унося с собой фонарь, но ей это было не важно. Главное, что Феб жив, что он спасёт её! Как же она была глупа, когда сомневалась, стоит ли отдаться ему! Он ведь самый настоящий герой, такой храбрый и красивый, они будут счастливы вместе, вся жизнь их будет наполнена любовью и светом. В темноте раздался её счастливый смех. Остаток ночи она провела в сладких грёзах и когда с утра за ней пришли, то никакого волнения девушка не выказывала. Ей, правда, было неловко из-за того, что ворот её тюремного одеяния оказался разорван слишком игривыми руками тюремщика. И из-за связанных рук она ничего не могла поделать с тем, что её грудь будет видна окружающим. Пытаясь хотя бы немного спасти положение, она исхитрилась зубами ухватиться за ворот рубища. Её бросили связанную на телегу, рядом посадили Джали, стреноженную и обездвиженную. Козочка жалобно блеяла, девушке хотелось утешить подругу тем, что скоро их спасут, а потом прекрасный Феб придёт вызволить их из собора. И на душе у Эсмеральды было светло, как в ясный майский день.       Процессия, сопровождающая ведьму, двинулась в путь. Повозку окружили всадники в лиловых мундирах с белыми крестами, сержанты бросали полные сожаления взгляды на приговорённую к смерти красавицу. Но этот лакомый кусочек достанется воронам и червям. Приставы разгоняли булавами толпу, которая по мере продвижения процессии становилась гуще. Эсмеральде показалось, что она видела парочку цыган из родного табора, но может быть, это только мираж. В ушах стоял гул от множества голосов, таких враждебных, насмешливых, глумливых. Толпа жаждала жертвоприношения, и пусть сегодня в силки правосудия угодила юная красавица, значения это не имело и не возбуждало сострадания. Все жаждали зрелища её агонии, ноздри трепетали, предчувствуя славную забаву. Эсмеральда закрыла глаза, чтобы не видеть море лиц: молодых и старых, отмеченных одинаковой печатью жадного возбуждения. Лошадь нормандской породы покорно тянула повозку всё дальше, священник, который сидел рядом с возницей, унылым голосом тянул что-то на латыни. Возле повозки с грацией жирных чёрных гусей ехали члены суда, а во главе них прокурор Жак Шармолю. Мэтр Шармолю был чрезвычайно доволен, казнь этой ведьмы позволяла поразить две цели: добавить в свой послужной список ещё одно благое деяние и потрафить дражайшему мэтру Фролло. Архидьякон давно точил зуб на эту стрекозу, которая своими бесовскими плясками и неугомонным тамбурином отвлекала этого учёного мужа.       Процессия въехала на площадь перед собором, остановившись у центрального портала. Сопровождающие выстроились в два ряда возле повозки. Вскоре распахнулись тяжёлые двери и послышалось торжественное пение. Эсмеральду страшила чёрная внутренность собора, она была как разверстая пасть, желающая поглотить невинную душу. Разве может Бог обитать в столь мрачном месте? Девушку развязали и козочку тоже, их заставили пройти по холодным камням мостовой до ступеней у подножия собора. Эсмеральда шла с единственной мыслью о прекрасном капитане, который скоро освободит её! Как знать, быть может, он тоже в толпе, она невольно огляделась, но ей не удалось рассмотреть в море одинаковых лиц своё ненаглядное солнце. Между тем смолкло пение и показалась длинная вереница священников и дьяконов, которые, распевая псалмы, двинулись навстречу цыганке. Подобная торжественность напугала её, но тут она выхватила взглядом человека, который шёл впереди. Это был вчерашний священник, её сердце радостно забилось — освобождение так близко! Архидьякон шёл, облачённый в серебряную ризу с чёрным крестом, он пел звучным голосом и Эсмеральда с надеждой внимала ему.       Архидьякон медленно приблизился к ней. Даже в такую минуту его глаза скользнули по её обнаженному телу с выражением ревности, страсти и вожделения. Он сказал громко:       — Девушка, просила ли ты прощения у Бога за свои грехи? — затем, наклонившись, он зашептал ей на ухо. — Кричи, что просишь убежища у Богоматери! Только быстро.       В толпе думали, что священник прислушивается к последней исповеди приговорённой. Но тут случилось непредвиденное, девчонка закричала во всю силу своих лёгких.       — Я прошу убежища у Богоматери! Я прошу убежища!       Сержанты встрепенулись, чтобы схватить её, но они были остановлены властным жестом архидьякона. Священник простёр над нею руку и возвестил:       — Грешница покаялась и просит убежища! Богоматерь принимает тебя, дитя! — он кивнул регенту и своему помощнику, один помог подняться Эсмеральде, а другой взял за поводок козу.       Толпа загудела, Шармолю неуклюже спешился и почти бегом достиг архидьякона.       — Отец Фролло! Как это понимать? — пот выступил на бледном лбу.       — Вы ведь знакомы с правом убежища, увы, мы тут не властны, сын мой, — архидьякон с тревогой заметил, что у самого порога девушка замешкалась и с улыбкой смотрела куда-то поверх толпы. Он с ревностью проследил за её взглядом и увидел на балконе дома де Гонделорье того самого капитана Шатопера, от чьего имени он якобы действовал. Значит, жив!       Девушка махнула рукой и прежде, чем её увлекли внутрь собора, архидьякон разобрал, что она прошептала одними губами: «Феб!» Глухая ревность разрослась в груди Клода Фролло, он с ненавистью ещё раз посмотрел в сторону блестящего офицера, который, стоя рядом со своей наречённой, выглядел несколько обескуражено. Священник проклинал про себя это ничтожество, этого вора, который украл самое большое сокровище — её сердце. Войдя в собор, священник распорядился проводить Эсмеральду в специальную келью, девушка с благодарностью посмотрела на него, резвая козочка доверчиво скакала рядом со своей подругой. Сам архидьякон, сорвав стихарь, устремился к себе, чтобы в уединении и тишине обдумать всё произошедшее. Квазимодо, который на всякий случай приготовил верёвку и следил за происходящим сверху, ликовал. Ещё накануне он обнаружил на столе своего воспитателя открытый сборник канонического права, раскрытый на разделе о праве убежища. Горбун сообразил, как это можно было бы использовать, он жаждал спасти плясунью, но вмешательство священника его растрогало до глубины души. Ведь это значило, что вопреки горьким подозрениям его обожаемый приёмный отец оставался всё тем же добросердечным человеком, которого он знал всю жизнь. Квазимодо был счастлив от того, что девушка теперь была так близко от него, он всё сделает ради неё, он будет защищать и оберегать её. Воодушевлённый звонарь покинул свой пост, его не интересовала разочарованная толпа и обескураженные судейские чиновники.

***

             На балконе дома де Гонделорье развернулась бурная сцена, Флёр-де-Лис не могла сдержать горьких слёз.       — Я видела! Я всё видела, эта тварь назвала ваше имя и посмотрела прямо на вас! — говорила, едва сдерживаясь, красавица.       — Я тут ни при чём, — оправдывался Феб. — Я думал, что ведьму уже давно повесили! Вы ведь сами пожелали посмотреть на её покаяние.       Флёр-де-Лис прикрыла ладонью рот, не дав взять себя за руку, она решительно ушла с балкона. Капитан про себя чертыхнулся, вот же маленькая ведьма! Сначала пытается его убить и ограбить, а после компрометирует в глазах Флёр-де-Лис. С него слетело добродушное игривое настроение, пожалуй, он злился. Феб подошёл к краю балкона, опёрся руками о перила и посмотрел в закрытые двери собора Нотр-Дам. Соседство двух его любовей не могло привести ни к чему хорошему, любой его визит будет отравлен ревностью Флёр-де-Лис, девица начнёт дуться и капризничать. Меньше всего капитан был терпим к дурному женскому настроению. Разве Господь, создавая женщину, не возлагал на неё задачу в духе цветов — быть милым украшением и услаждать взгляд? Вместо этого строптивицы отрастили ядовитые шипы, которыми норовили побольнее уколоть ни в чём не повинных мужчин. Он досадливо цыкнул языком, голубые глаза обшаривали фасад собора. Цыганку надо было достать и сдать Правосудию, иначе она годами может жить под защитой святых стен, а это было бы некстати.