Кратко о тату

      — Зачем, Сань Лан? — пальцы почти коснулись пленки, плотно прилегающей к тонкой шее, но замерли в воздухе в паре миллиметров от прозрачной поверхности, не решаясь двигаться дальше. Пока ещё маленькие капельки желтовато-алого содержимого слегка приподнимали невесомый материал, заставляя собираться небольшими складочками, местами стягиваясь, местами расправляясь и плотно прилегая к травмированным покровам. Но главного она скрыть не могла — ярко-алые пионы, расцветшие на бледной до прозрачности коже. Насыщенность цветов и контуров приковывала взгляд без единой возможности оторваться от непривычного зрелища. Распустившиеся по левой стороне шеи соцветия вились от изящной линии челюсти вдоль длинной очерченной мышцы и, ныряя за ворот чуть распахнутой алой ткани рубашки, стыдливо скрывались от посторонних. Се Лянь сглотнул, не в силах выдавить из себя пары слов, теряясь под весёлым блеском бездонного темного глаза, горящего удовлетворением и юношеским озорством, присущим мужчине. — Тут ещё немного, — Хуа Чэн мягко улыбнулся, правильно интерпретируя заминку, и сам потянулся к пуговицам, чтобы показать, где же под одеждой проходят границы его нового украшения. Не успев толком подумать, Се Лянь мягко перехватил его ладони, настойчивым движением опуская их вниз, не давая завершить демонстрацию. Бледные щеки слегка порозовели, когда он сам потянулся к пылающей алым рубашке, деликатно расстёгивая её и стягивая немного на бок до середины левого плеча, чтобы обнажить скрытые до этого контуры. Листья пионов и несколько игривых лепестков уютно устроились на ключице, мягко обнимая её. В выемке сверху под пленкой надулся небольшой пузырёк с мутным содержимым, и невозможно было окончательно сказать, сукровица ли это, разбавленная пигментами красного, или же просто излишки краски, собравшиеся после окончания нанесения рисунка на кожу. Часть цветов уходила на плечо, прикрытая непослушными тёмными прядями волос, выбившимися из небрежного пучка, скрученного сегодня утром впопыхах. Хуа Чэн был блистателен, ярок, красив, как никто другой, в глазах своей единственной любви, но сейчас его образ обрёл странную логичность в своей завершённости. Ему невероятно шёл красный. Будь то одежда, подобранная со вкусом, украшения для волос, бессовестно разделённые напополам с Се Лянем, так и не научившимся отказывать ему в мелких желаниях и шалостях, или же красные тонкие следы на коже, оставленные бесконтрольно скребущимися по ней ногтями и крепкими зубами, сомкнувшимися на случайном участке. Теперь этот незамысловатый список дополнила ещё и свежая татуировка, собравшая в себя почти всю алую палитру, воплощённую в прекрасные цветы. — Тебе нравится, гэгэ? — Хуа Чэн чуть склонил голову вправо, подаваясь поближе к вставшему на цыпочки мужчине. — Теперь ты сможешь любоваться цветами в любой сезон. Се Лянь был смущён до крайности. Уже несколько лет прошло с тех пор, как он оказался рядом с этим невероятным до ошеломления человеком, но каждый раз будто бы узнавал его заново. Раньше он мог горько смеяться, ходя со случайными партнёрами на фильмы про неземную и бесконечную любовь, пытающиеся убедить зрителей, что такое бывает в этом мире. И раз за разом оставался один, захлёбываясь привычным одиночеством в пустоте небольшой съёмной квартиры. Теперь же — искренне верил, что когда-то ему с больших холодных экранов говорили правду, которую просто не дано было осознать. И эта правда нагрянула, будто шторм, утянула в пучину, заставила утонуть в другом человеке, отчаянно хватаясь за возможность дышать одним воздухом из ласковых просящих поцелуев губ. Он долго вздрагивал и привыкал, что его прихоти становились реальностью по одному щелчку длинных ухоженных пальцев, так нежно держащих его за руки без единого намека на желание куда-то отпускать. Се Лянь давился скромностью в объятиях, дающих возможность спокойного сна, и бесконечно кричал на себя в душе за робость, когда его тело нежно ласкали, избегая дерзости и относясь, как к святыне. — Н-нравится, — губы пересохли, а горло, казалось, забилось всеми песками Гоби, специально засыпанными в глотку, чтобы и так тихий голос звучал ещё более хрипло и жалко. — Но зачем? — Потому что мой гэгэ любит цветы, — ответ прозвучал просто и естественно, непреложной истиной, которую обычно лепечут младенцы, а не взрослые мужчины. — Ты был так прекрасен, когда любовался на них в зимнем саду, что я даже слегка приревновал. Если бы мог, то Се Лянь залился бы краской до самых кончиков длинных волос, но его волнение можно было заметить по пошедшим пятнами скулам и розовеющим кончикам ушей, выбивающимся из причёски. Хуа Чэн залюбовался на распахнутые от удивления светлые глаза и слегка влажный контур губ. Се Лянь не замечал, что, когда его беспокойную душу тревожили сильные переживания, то он начинал неосознанно прикусывать уголок нижней губы и после торопливо его зализывать. Не понимал, как очаровательно выглядит поглощённый созерцанием или привстающий на самые кончики пальцев ног от любопытства и желания оказаться поближе к объекту своего интереса. От этой почти детской тяги к новому и неизведанному невозможно было отвести глаз, и Хуа Чэн не мог отказать своей любви в такой мелочи, как получение впечатлений. Каждый редкий свободный день он мягко увлекал его на прогулки, выставки, концерты, новые фильмы и интересные места, возможные для посещения. Бархатные ночи, когда падающие звезды укрывали глубокое до невозможности небо; прекрасные оранжереи, зимой услаждающие чувства великолепием растений; тёмные концертные залы и тесные сидения маленьких ламповых кинотеатров — всё ради одного только живого блеска счастливых глаз, обращённых на него. — Это же больно… — тихо-тихо, глядя сквозь укоризненно опущенные ресницы. Се Лянь прекрасно знал, как чувствуется проникновение иглы — ничего приятного и доставляющего удовольствие. А тут если не тысячи, то сотни уколов, несущих частички краски сквозь слои, пронизанные тончайшими нитями нервов. Он сложил в голове время, когда утром его торопливо, но аккуратно завернули в тёплое одеяло, чтобы не терять крохи человеческого тепла, за которое мужчина так искренне цеплялся во сне, и цифрами, сейчас мигнувшими на электронном циферблате. Двенадцать часов. Почти половина суток боли и неприятных ощущений, чтобы на теле появились такие реалистичные и прекрасные цветы, похожие на полюбившиеся ему во время прогулки. — Нисколько. Гэгэ, не волнуйся. Через пару дней заживёт, — беззаботность Хуа Чэна в вопросах собственного комфорта иногда приводила Се Ляня в ужас, который тут же угасал под звуки приятного бархатистого смеха. — Поможешь с обработкой? — Если объяснишь как, — стык плёнки и кожи был настолько плотный, что подцепить подушечкой наложенный на рисунок материал было довольно непросто. — Разве это нужно снимать? — Можно и без неё, — Хуа Чэн прекрасно помнил нравоучения мастера о том, что дней пять желательно лучше не трогать заживляющий материал, но мелочное желание получать заботу и лечение от своего партнёра было намного тяжелее на весах благоразумия, чем забота о собственном здоровье. — Твой приятель даже всучил мне памятку. — Так ты был у Му Цина? Се Лянь был в достаточной степени удивлён. Для него не было секретом, какое хобби его друга переросло для него в любимую и единственно возможную профессию, но вот спокойное взаимодействие Му Цина и Хуа Чэна в течении длительного отрезка времени обращалось удивительнейшим фактом. Почти таким же, как восход солнца на западе в середине недели. Видимо, ради общей цели можно временно убрать в дальний ящик стола все разногласия и получить такой прекрасный и завораживающий результат. — И мы даже вели себя прилично, — пока сыпались бесконечные вопросы, мужчина незаметно расстегнул оставшиеся пуговицы и окончательно стянул рубашку, оставаясь обнаженным по пояс. — Он не пытался вскрыть мне артерию, а я — отвечать на его сарказм. — Тогда я даже не знаю, что было мучительнее, — лёгкая улыбка преобразила лицо, на котором лежала вуаль беспокойства и ошарашенности. — Присядь, пожалуйста. Хуа Чен послушно выполнил просьбу, небрежно откидывая пакет с уходовыми средствами, чуть ли не насильно впихнутый ему Му Цином. В отличии от своего друга, мастер ни секунды не сомневался, что высокомерный ублюдок Хуа Чэн проигнорирует все его замечания и обязательно не выдержит положенный для поверхностного заживления срок. Оставалось только смириться и попытаться хоть как-то поспособствовать целостности работы. Му Цин уже пару лет занимался тату и успел снискать славу неплохого мастера — дотошного и крайне трепетно, с львиной долей перфекционизма относящегося к своей работе. Поэтому всегда следил, чтобы созданное им оставалось на высоком уровне, даже несмотря на безалаберность некоторых клиентов. Се Лянь, склоняясь, аккуратно собрал непослушные пряди, убирая их под тугую чеёрную резинку, на честном слове пытающуюся удержать растрёпанную копну, прежде чем в первый раз тронуть рисунок через невесомую преграду. Кожа под подушечками пальцев была непривычно теплой и плотной. Легкий подкожный отёк в ответ на травматизацию ощущался так, будто цветы ещё не стали частью Хуа Чэна, а только были приложены сверху и расправлены на плоскости крайне ровно, что не придраться. — Так будет удобнее, — требовательные ладони легли на поясницу, подтягивая к себе увлечённого исследованием парня. Чтобы не потерять равновесие и ненароком не причинить лишней боли своим неловким падением, Се Лянь не стал сопротивляться и без лишних возражений присел на колени Хуа Чэна, лицом к нему. — И как это снять? — если что-то подобное было на его теле, то лишних вопросов у Се Ляня обычно не возникало: присохшие бинты безжалостно снимались, пластыри, несколько раз переклеенные ради экономии, незаметно отваливались сами, когда же он пару месяцев пропрыгал со сломанной ногой, то потом гипс сдирал самостоятельно, не имея средств повторно обратиться в клинику. По его мнению, что-то там и так срослось, а легкая хромота при ходьбе была не слишком заметна, пока мужчина не переходил на бег. Нерешительность и трепетность Се Ляня в некоторых вопросах приводила Хуа Чэна в легкое недоумение, но совершенно не раздражала. — Можно так, — он небрежно провёл рукой по татуировке, ногтями цепляясь за неплотно прилегающие участки пленки, разрывая её. Успевшая собраться под ней сукровица с частицами пигмента, уже больше ничем не ограниченные, тут же устремились вниз, прочерчивая на торсе неяркие влажные дорожки. Контакт травмированных покровов с воздухом принёс легкий дискомфорт, тут же усилившийся из-за интенсивного движения. Лёгкая саднящая боль была незначительной платой за зачарованный взгляд, так что Хуа Чэн не изменился в лице, сохраняя улыбку. — Сань Лан! — гневный вскрик не произвёл совершенно никакого эффекта на бесстыже улыбающегося парня. Се Лянь растерянно и обеспокоенно завозился, пытаясь сообразить чем можно вытереть подтёки и хоть как-то поправить ситуацию. Не найдя ничего лучше, он, рассерженно вздыхая, слегка задрал нижний край домашней светлой футболки и торопливо стёр следы варварского отношения Хуа Чэна к себе с бледной кожи. — Разве можно так, Сань Лан? — хотелось дать затрещину, но в этой воспитательной мере Се Лянь разочаровался ещё когда в его жизни пытался активно участвовать капризный двоюродный брат. Да и бить Сань Лана он бы не стал никогда, как бы привычно ни чесалась ладонь. — Зато смотри как легко теперь отходит, — подцепив двумя пальцами прозрачный краешек, Хуа Чен спокойно потянул в сторону плёнку, охотно открывающую большие участки свежего тату, без неё начинающего играть еще более яркими красками. — Гэгэ слишком беспокоится по пустякам. Не переставая тихонько ворчать, Се Лянь не стал дальше развивать полемику и в пакете рядом нашарил всё необходимое для обработки. Большинство средств было на английском, которым мужчина владел с грехом пополам, но инструкция по уходу, заботливо положенная Му Цином специально для друга, была вполне понятна. Красным маркером с большим количеством восклицательных знаков на ней были оставлены комментарии мастера, акцентирующего внимание на самых важных, по его мнению, пунктах. Споро избавившись от покрытия татуировки, Се Лянь выполнил всё в строгом соответствии с написанным, не обращая внимание на ладони, словно бы невзначай забравшиеся под небрежно одернутую вниз испачканную футболку. Хуа Чэн чуть ли не мурчал под аккуратными прикосновениями, чувствуя контраст боли, распространяющейся от ран, и удовольствия от прохлады плотных подушечек, без остановки скользящих, распределяя крем. Пока Се Лянь был сосредоточен на лечении, он не отказал себе в удовольствии мягко простучать кончиками пальцев вдоль спины, пробегая по слегка обтянутым нежной кожей позвонкам, как по клавишам рояля. — Сань Лан, не отвлекай, пожалуйста, — деликатная просьба далась с некоторым трудом. Хуа Чэн прекрасно знал, что Се Лянь отличался просто невероятной выдержкой, когда был сосредоточен на чём-то, но ещё лучше ему было известно, как эту выдержку обратить вспять, сорвать маску невозмутимого спокойствия и благожелательности, чтобы увидеть под ней настоящее, живое и завораживающее смущение. Прохладные губы коснулись белой в полумраке щеки, лишь недавно покрытой лепестками румянца, не спеша и не настаивая на чём-то большем. Один, второй, третий — поцелуи расцветали и множились, но оставались на той грани целомудрия, где их можно было охарактеризовать как что-то среднее между благодарностью за заботу и просьбой о большем. Се Лянь старался не думать ни о чём, но каждый раз произнесённая в голове строчка привычной мантры звучала всё более и более фальшиво и прерывисто. Он был прежде крайне неизбалован тактильно и из-за этого, даже спустя пару лет, проведённых вместе, мужчина чутко реагировал на каждое прикосновение Хуа Чэна, выходящее за рамки обыденных. Взятая в свою ладонь рука умиротворяла. Ощущение пальцев на теле забирало воздух из легких, вынуждая углублять срывающееся дыхание. А когда чужие губы срывались ниже… о таком он старался вообще не думать, иначе бы сошел с ума окончательно и бесповоротно. — Нет, — перепачканные в креме ладони уперлись в грудь Хуа Чэна, слегка отталкивая. — Пока у Сань Лана не заживёт шея, то нельзя никаких лишних физических нагрузок. — Хорошо, хорошо, — даже не думая опускать нежно оглаживающие спину руки, с самым честным выражением лица пообещал Хуа Чэн, чуть плотнее прижимаясь и вовлекая свою любовь в долгий поцелуй. И Се Лянь совершенно не поверил ему. Не зря.