Ново-Николаевское четырехклассное городское училище: история одной школы начала 20 в.

       Это был обычный серый день, как и все дни в середине марта. Легкий мороз и ветер напоминали об еще не ушедшей зиме в Сибирском краю. Под ботинками прохожих хрустел снег, а солнце пробивалось через густые облака.        К 8 утра к зданию на улице Кузнецкая подходили юные ученики городского начального училища. Красивое двухэтажное здание из красного кирпича не имело четкой симметрии, несмотря на прямоугольную форму. В левом крыле находились 4 классные комнаты, окна которых были красиво облицованы рустом на 1 этаже и наличниками на 2, и квартира заведующего училища в виде одноэтажной непримечательной пристройки. Над главным входом в ризалите, где находилась лестничная клетка с огромным витражным окном, который завершался маленьким овальным слуховым окошком, увенчанная куполом, внутри которого был установлен бак для воды, висела надпись «Городское начальное училище».        Всего в училище было 4 класса, состоящих из юношей 11-15 лет. После положенных по расписанию 6 уроков, мальчики отправлялись по домам. Однако на 1 марта господином инспектором Максимовым Евгением Викторовичем был назначен педагогический совет.        В назначенное время в кабинете Максимова собрались все педагоги училища: законоучитель-священник Тимофей Лагурин, Николай Васильевич Козлов, Василий Сергеевич Кривощеков, Дмитрий Александрович Титов и Александр Викторович Калинин.       Кабинет Максимова был небольшим, но очень светлым с окном выходящим восточную сторону. На дубовом столе лежала папка со свежей корреспонденцией из управления Западно-Сибирского учебного округа, окружного инспектора и полицмейстера. На краю стола лежала свежая утренняя газета «Губернские ведомости» от 24 марта 1913 г., отложенная так, как будто Максимов читал непосредственно перед самим советом. Сам Евгений Викторович восседал на новомодном австрийском стуле из магазина торгового дома «Кухтерин и сыновья», привезенном ему из соседнего губернского города Томска, в подарок.        В кабинете царила атмосфера бюрократической скуки и тяжелого ожидания. Кривощеков беззвучно стучал пальцами по столу и поглядывал на Козлова, сидевшего в закрытой позе, сложив руки на груди, и, опустивши взгляд, смотревшего перед собой. Титов о чем-то перешептывался с Калининым, поглядывая на Кривощекова.        Наконец атмосферу тишины прервал тихий, но без эмоционально металлический голос Максимова: — Господа, произошло пренеприятнейшее происшествие. 2 марта сего года я заметил во время перемены скопление учеников в 4 классе, двери в который были затворены. Подобные явления в училище прежде мною не замечались. Такое скопление учеников было и накануне 1 марта, но тогда я не обратил на это особого внимания, а просто попросил разойтись и двери в класс не затворять. 2-го же марта повторение скопления учеников и затворение двери в класс заставило меня войти в класс и попросить объяснения такого поведения. В этом время ученик Артамонинский торопливо стал прятать в книги какую-то бумагу. Я потребовал выдать ее, но Артамонинский выдать ее не желал. Тогда я потребовал вынуть из парты книги, среди которых встретил лист, на котором было написано письмо в редакцию газеты и под письмом подписи 36 учеников, исключительно 3 класса и подписи некоторых молодых людей, бывших в училище на литературно-воспитательном вечере 21 февраля. Содержание письма таково: «Милостивый государь, господин редактор! До сведения нашего дошло, что в городе циркулируют слухи: будто бы на вечере в городском четырехклассном училище 21 февраля преподаватель Николай Васильевич Козлов был в нетрезвом виде. Имея в виду, что подобные сплетни могут пагубно повлиять на педагогическую деятельность г. Н.В. Козлова, мы нижеподписавшиеся учащиеся утверждаем, что наш учитель Козлов был в совершенно нормальном виде и трезвом состоянии. Нужно полагать, что благодаря его веселому характеру и играм с малолетками дала повод злым языкам заподозрить нашего любимого и, всеми уважаемого Н.В. Козлова в ненормальном состоянии, в каком виде никто из нас, учащихся, его никогда не видел и нигде не встречал. Ученики Н.Николаевского 4х классного училища /Подписи/» Отобрав эту бумагу, я просил в будущем без разрешения начальника заведения не делать подобных выступлений. Кроме того, в это же время т.е. 1 и 2 марта замечено упорное нежелание со стороны старших классов отвечать по общей утренней молитве на обычное утреннее приветствие священника Лагурина, чего прежде не было также замечено.       Лицо Козлова заметно побледнело, а в руках появился еле заметный тремор. Кривощеков, поставив локти на стол, внимательно слушал Максимова, поглядывая периодически на Козлова. — Возмутительно, как они могли писать такое без дозволения господина инспектора! — выкрикнул Дмитрий Александрович Титов. — Откуда они вообще могли узнать, что кто-нибудь обвиняет господина Козлова в том, что он вообще бывал в училище в нетрезвом виде и, в частности, на юбилейном вечере! — О каких слухах о его нетрезвом виде идет речь? — Господин Козлов, я прошу Вас дать объяснение данной ситуации — прервал череду возмущений Максимов. — Господин директор народного училища, бывший на юбилейном вечере 21 февраля, вызвал меня к себе и пригрозил увольнением. На другой день в четвертом классе, когда я вошел в класс для занятий, ученики спросили меня, правда ли меня хотят уволить. Я подтвердил это. Так они и узнали о данной ситуации. — Артамонинский Алексей всегда ведет себя весьма свободно и даже, я бы сказал, развязно. Его отношение к учителям дерзко, о чем учителя заявляли сами, и за что Артамонинскому было сбавлено поведение до 4 баллов. Он часто пропускает учебные дни. Для своих товарищей по классу служит авторитетом и прививает им нежелательное поведение. В данном случае, агитирование, подписи под документом, в котором содержатся заведомо ложные сообщения, которые не может подтвердить и сам Козлов. Таким образом, насилование совести учеников есть насильный проступок, за который и должен Артамонинский Алексей быть исключен из числа учеников, а из числа подписавшихся под письмом в редакцию исключить всех, кто имеет оценку за поведение 4 и даже 5 — голос Александра Викторовича Калинина был резким и немного нервным. Казалось, он еле сдерживал свое непринятие Алексея и всей ситуации. — Но в письме ничего ложного нет. Я был нормален на вечере, а не пьян. Это подтверждают как сами ученики, так могут подтвердить остальные преподаватели. Потому считаю, что Артамонинского исключать нет оснований — неуверенно и довольно тихо ответил Козлов. — Коллективная корреспонденция учеников без разрешения начальства заведения в учебных заведениях недопустима. Артамонинского, как организатора коллективного выступления, следует исключить из училища. Козлов на вечере 21 февраля был выпившим, в возбужденном состоянии. Быть может это и ошибочно, но таково мое убеждение — чеканя каждое слово, произнес священник, еле скрывая отвращение к Козлову. — Позвольте, Ваше Преподобие, на вечере Николай Васильевич не произвел впечатление, что он был в нетрезвом виде. А так как сам Николай Васильевич утверждает, что он был трезв, то я доверяю Козлову. Хоть я и на вечере был недолго и за Козловым вообще не наблюдал. А Артамонинского в виду его активного воздействия на учеников следует исключить — высказался Титов. — Да, подтверждаю слова Вашего Преподобия. Господин Козлов на вечере был в возбужденном состоянии. А Артамонинский же Алексей за последнее время исправился, а потому исключать его не следует. — Кто за то, чтобы исключить Артамонинского Алексея? — руки подняли Калинин, Лагурин и Максимов. — Кто против отчисления Артамонинского? — руки подняли Титов и Козлов. — Господин Кривощеков, Вы выступаете за исключение Артамонинского или хотите его оставить? — уточнил инспектор Максимов. — Я не имею четкой позиции по данному вопросу, потому воздержусь от ответа. — Итак, господин секретарь зафиксируйте в протоколе следующее: «Принимая поведение ученика 4 класса Артамонинского Алексея во внимание за все предшествующее время и его организацию коллективного, неразрешенного выступления в посторонней деятельности и поведение по отношению к учителям, и за возбуждение учащихся к жестам, Совет постановил: Артамонинского Алексея исключить из училища». — Господа, что будем делать с учениками, подписавшимися под письмом в редакцию? Предлагаю исключить тех учеников, кто имеет оценку по поведению 4, а остальным убавить поведение — Максимов осмотрел реакцию педагогов, после произнесенной им реплики. — Ваше благородие, позвольте высказаться. Подписавшиеся ученики ни в чем не виноваты. Предлагаю никого не увольнять, а сделать выговор, и поведение ученикам не сбавлять — Козлов всеми силами пытался призвать к разумности педагогов. — Ваше благородие, я полностью согласен с Вами, и считаю необходимым увольнение подписавшихся, которые имеют 4 за поведение. Но прошу Вас уволить также и тех учеников, кто имеют за поведение 5, но в течение своего пребывания в училище были замечены преподавателями в предосудительном поведении, а остальным ученикам убавить балл за поведение — кричал Калинин, возмущенно махая руками. — Ваше благородие, необходимо исключить из училища тех учеников, которые имеют поведение 4, а всем остальным убавить поведение до 4 и 3 — священник Тимофей Лагурин попытался успокоить своей репликой Калинина, который пребывал в слишком нервном состоянии. — Ваше преподобие, я полностью согласен с Вами. Необходимо отчислить тех, кто имеет поведение 4 и снизить поведение до 4 и 3 остальных — коротко и лаконично заявил Василий Сергеевич Кривощеков. — Господин секретарь, кто из числа участников коллективного выступления имеет поведение 4? — Трое-с человек, Ваше благородие. Ильин, Чибриков и Смольников — зачитал по списку секретарь. — Кто за отчисление данных учеников из числа учеников училища? — подняли руки Калинин, Лагурин и Кривощеков. — Вы лишаете их будущего, Ваше благородие. Они не смогут ни поступить в гимназию, ни поступить в университет. Это жестко и бесчеловечно — Козлов резко повысил тон голоса, пребывая в искреннем возмущении от происходящих в кабинете инспектора событий. — Господин Козлов, извольте сдерживать свои эмоции и сохранять нормальное состояние — инспектор посмотрел на Козлова исподлобья, сдерживая гневные позывы. — Господин секретарь, зафиксируйте в протоколе необходимость снижения поведения до 3 баллов Плешакову, Павликову и Кравкову, а также убавить поведение до 4 Земскому, Богровскому, Сулачеву, Колодко, Овчуркову, Могалову, Палочкову, Солоданкину, Алееву, Милинину, Онорину, Бедрину, Жилодерову, Бреникину, Бляшкину, Самойлову, Мацуеву, Иванову, Чернышеву, Жиркову, Богомолову, Серякову, Соломину, Рыжкову, Кожевникову, Олежкину, Колянину, Шибинову, Вахмяшину, Мироносицкому. — На сегодня прошу закончить наш совет. Продолжим завтра в то же время. Козлов резко встал и поспешил удалиться из кабинета, спеша покинуть здание училища и удалиться от настойчивых взглядов коллег. — Господин Кривощеков, будьте любезны остаться в кабинете. Вы просили составить Вам характеристику Вашей служебной деятельности — Кривощеков уже выходил из кабинета, когда услышал эту фразу. Василий Сергеевич развернулся и вернулся на занятое им минутой ранее кресло. — Надеюсь, тебя уволят как можно быстрее — шепнул ему на ухо Калинин по выходу из кабинета Максимова, вложив в короткую фразу максимальное презрение. — Я ничего не сделал, а ты оклеветал меня на совете и выставил пьяницей — Козлов резко опустил плечи вниз, выставил правую ногу вперед, как бы принимаю атакующую позу. — Представляешь, что случиться, если об этом узнают в управлении учебного округа и что после этого будет? Ты понимаешь, что наше училище обвинят в революционной деятельности — Калинин перешел на агрессивный шепот, наступая на Козлова. — Я ни в чем не виноват. Я не был пьян и не знал, о готовящемся письме — спокойно произнес Николай Васильевич и удалился. На следующий день к положенным 8:15 утра все ученики находились в своих классных комнатах и готовились к началу учебной деятельности. Николай Васильевич неторопливо зашел в классную комнату, держа в руках бумажный журнал. — Здравствуйте, дорогие дети — тихо произнес учитель. — Здравствуйте, Николай Васильевич — хором произнесли дети. — Алексей, будь любезен задержаться после уроков — на лице Николая Васильевича была смесь злости от вчерашнего совета и грусти от близкой потери рабочего места. — Хорошо, Николай Васильевич — Алексей понимал, о чем пойдет речь, и потому был не рад предстоящему разговору. Оставшаяся часть учебного дня, прошла без происшествий. Уроки проходили тихо, без каких-либо эксцессов. — Николай Васильевич, о чем Вы хотели со мною поговорить? — догадываясь, о чем пойдет речь спросил Алексей. — Алексей, скажи мне, пожалуйста, зачем ты написал это письмо и собирал подписи под ним? — голос Козлова был холодным и отражал еле скрываемую злость. — Я думал, что это поможет Вам и Вас не уволят после вечера — опустив глаза, произнес Артамонинский. — Алексей, на прошлой неделе ты дерзко себя вел с господином Александром Викторовичем, сорвал урок арифметики, выбегал на улицу во время перемены без верхней одежды. Ты понимаешь, что за твое письмо и поведение вчера на совете тебя исключили? — голос Козлова постепенно повышался. — Николай Васильевич — попытался перебить его Артамонинский. — И я ничем не смог тебе помочь. Я предупреждал тебя, чтобы ты был осторожнее и думал, прежде чем делать. А ты снова поддался эмоциям. Ты понимаешь, что теперь ты не сможешь ни поступить в гимназию, ни в университет? — Козлова окончательно захлестнули эмоции. — Николай Васильевич, я пытался Вас защитить от увольнения. Они же оговорили Вас специально. — Зачем ты полез в это? Кто тебя просил? Значит так, завтра ведешь себя так, как следует ученику училища. Преподавателям не перечишь, на уроках делаешь все, что скажет учитель. Твой отец завтра придет на прием к инспектору, и мы вместе будем просить обжаловать это решение. Ты меня понял? — Понял. — А сейчас иди домой. И если мне завтра Александр Викторович или Его Преподобие доложат, что ты не молился вместе со всеми или опять будешь лениться на уроке рисования, я лично буду просить Его благородие господина инспектора Максимова исключить тебя. Утро в Ново-Николаевском городском училище начинается с молитвы. Каждый ученик по очереди читал строчки из молитвы под руководством Его Преподобия законоучителя-священника Тимофея Лагурина. Когда очередь дошла до Алексея, он замер, не желая произносить текст, противоречащий его нутру. — Алексей, почему не продолжаешь? — Его Преподобие посмотрел на юношу исподлобья, ожидая очередной выходки от неугомонного мальчишки. — Простите, Ваше Преподобие, я заслушался голосом Николая. Он так великолепно читает молитву, сразу видно, что его учили Вы — с легкой издевкой, в голосе ответил Артамонинский. — Читай — голос священника был громким и низким, от чего по залу раздалось эхо. После утренней молитвы начинались уроки. Господин инспектор Максимов решил посетить уроки четвертого выпускного класса, и оценить качество учебного процесса. Первый урок рисования проводил Калинин Александр Викторович. Урок проходил весьма спокойно, ученики учились рисовать натюрморты. Однако, тихое, мирное спокойствие прервал звонкий голос Алексея. — Александр Викторович, скажите, пожалуйста, почему Вы настаивали на моем отчислении и наказании моих товарищей? — Алексей не мог смириться с несправедливым отношением к его попытке защитить любимого учителя, потому вскочил со своего места и задал вопрос, пытаясь вывести из себя Калинина. — Алексей, я попрощу соблюдать нормы приличия и правила училища. Из-за твоей дерзости пострадали твои же товарищи, а кто-то был даже отчислен — Калинин с трудом сдерживал гнев перед инспектором. — Алексей, немедленно сядь на место. Как смеешь ты дерзить своему учителю? Из-за твоего отвратительного поступка были отчислены твои товарищи по классу, а остальные были убавлены в поведении — инспектор Максимов прервал попытку Артамонинского ответить учителю. — Расскажите нам, в чем мы виноваты и за что получили наказание? За что меня, Ильина, Чибрикова и Смольникова отчислили? Почему мы не можем защитить любимого учителя? — кричал Артамонинский. Остальные ученики боялись к нему присоединиться из-за уже полученного наказания и риска быть исключенными. — Почему вы все молчите? Вы же подписались под письмом? Как Вы дальше будете смотреть в глаза Николаю Васильевичу? — За мной, юноша. Вы слишком многое себе позволили. Собирай вещи и на выход — Максимов схватил за руку Алексея и вывел из класса. — Что ты себе позволяешь? Твой отец жалобно просил не исключать тебя из училища, потому что ты готовишься к поступлению в гимназию, а затем в университет. А ты дерзишь учителям, Его Преподобию, мне — тихо, но строгим нравоучающим тоном произнес Максимов. — Никаких аппеляций по твоему исключению я не принимаю. С завтрашнего дня ты больше не являешься учеником училища. Можешь быть свободен. В 14:30 в кабинете Евгения Викторовича в прежнем составе продолжился педагогический совет. Начался он с выступления самого Максимова. — Сегодня после окончания уроков в моем кабинете мне удалось выяснить, по личному сознанию Мироносицкого Николая, что письмо в редакцию составлено и написано им, а потому как агитатора и составителя коллективной корреспонденции, будоражившего спокойное течение занятий, что нетерпимо в училище, предлагаю исключить Мироносицкого Николая — мнение Максимова было жестким и непоколебимым, не приемлющим никаких возражений. — Ваше благородие, как Мироносицкий мог такое сделать? Это же один из лучших учеников училища с самыми высокими показателями. Я отказываюсь верить его признанию — Калинин не мог поверить, что один из его лучших учеников мог совершить столь серьезный проступок. — Ваше благородие, а предполагаете ли Вы, что Артамонинский мог запугать Николая и заставить в этом признаться, чтоб оправдать себя? — Василий Сергеевич пытался привести рациональные аргументы столь странного поступка его ученика. — Василий Сергеевич, не защищайте его. Вы знаете, что будет, если об этом коллективном выступлении узнает окружной инспектор или, не переведи Господь, в управлении учебного округа? Вы хоть понимаете, что после тех событий 1905–1907 гг. нас просто всех могут лишить должности — впервые спокойствие Максимова было нарушено опасностью потери чина и должности, от чего он сорвался на крик. — Прошу прощения-с, что смею Вас перебивать, Ваше благородие господин инспектор, но нам необходимо еще обсудить-с вопрос о закупке музыкальных инструментов для оркестра? — Николай Васильевич был не в силах слушать начавшиеся крики в кабинете инспектора и попытался вернуться к изначальному вопросу совета. — Господин Козлов, заявка для окружного управления для приобретения струнных инструментов составлена как Вы и просили меня при личном приеме. Деньги для этих целей выделил наш глубоко уважаемый попечитель Милостивый государь Попов — прервал вопрос Козлова Максимов — Сейчас есть вопросы большей важности. — Кто за отчисление Мироносицкого Николая? — руки подняли Максимов и Титов. — Кто выступает против отчисления? — руки подняли Калинин и Лагурин. — Господин Кривощеков, какую позицию Вы занимаете по данному вопросу? — уточнил Максимов. — Я не могу выразить четкой позиции. Николай мой лучший ученик, которого мне искренне жаль терять, но и я обеспокоен репутацией училища, потому воздержусь от принятия решения. — Итак, господин секретарь, внесите в протокол решение об отчислении Николая Мироносицкого.