Кто меня запрограммировал?

      — Ну, Антон Андреевич, рассказывайте… — нарушил тишину мягкий голос врача. Этот голос словно перенёс Антона на годы назад, когда он точно так же сидел на больничной кушетке и смотрел словно сквозь свои пальцы. Тогда ему было тринадцать, и жизнь круто изменилась в одночасье. А сколько лет прошло? Десять? Пятнадцать? Быть может, двадцать? Мужчина не мог бы сейчас точно ответить, если бы доктор задал такой вопрос. Палату, как и тогда, заливало холодное мартовское солнце, уже готовившееся к закату.       Точно, как и в тот день. День, когда он стал не таким.       В мире, где все так или иначе изначально чётко распределены по парам, быть не таким тяжело. Да, порой люди сами переворачивают свою жизнь с ног на голову, что выделяет их среди других. Но не все выделяются по своей воле, а становятся жертвой чужого выбора. Пешкой в чужой игре. Но даже им даётся шанс на спокойную счастливую жизнь.       Только вот что делать, если не знаешь, стал ты не таким из-за выбора своей родственной души или по какой-то другой причине? Даже не видел родственную душу эту никогда, а уже знаешь, что долгие годы будешь ловить косые взгляды в свой адрес. Что делать, и к кому обращаться, если даже не можешь предположить, нужна ли помощь твоему соулмейту? А если нужна тебе, а ты не подозреваешь? А что, если не знает никто?       Ребёнок может прийти в этот мир с цветными ногтями, если его родственная душа уже опередила его. Если же нет — ногти остаются прозрачными до момента появления родственной души. Если предстоит соединить свою судьбу с девушкой, ногтевые пластины обретают розовый цвет, а голубой — если суженым окажется парень. При встрече тела будто бы прошибает током, а при касании — даже случайном — ногти обоих меняют цвет на фиолетовый. И только когда родственные души наконец-то готовы идти бок о бок до конца очередной своей жизни, их ногти обретают красный цвет, символизирующий их любовь. Конечно, мир базируется не только на этих постулатах, делая себя дико неудобным и жутко ограниченным, но это главное.       Это основа основ. Основа мироздания.       Антон родился в самой обычной, на первый взгляд, семье. Цвет его ногтей на момент рождения не проявился, они стали розовыми лишь где-то через полгода. Счастливый отец даже помчался в тот день по роддомам, чтобы выяснить, кто может оказаться соулмейтом его наследника. Только вот девочек, родившихся именно в нужное время, во всём городе не оказалось. Или же ему просто не сказали правду, дабы уберечь семью «счастливой невесты» от столь настырного будущего родственника. Мать Антона в родственность душ не верила от слова совсем и над мужем посмеивалась, говоря, что наверняка их сын вырастет, уедет в крупный город и встретит ту самую именно там. Но даже она не могла предположить, что однажды случится с её сыном.       Всё произошло тринадцать лет спустя, когда Антон мирно залипал в окно на последнем уроке. Учительница литературы, она же классная руководительница, монотонно вещала о высоком, а мальчик считал минуты до звонка. Дико хотелось есть, а потом прямо-таки мечталось погонять мяч в зале, ведь погода для беготни на улице не располагала. И всё это хотелось сделать, конечно же, забив на домашнее задание. Суббота же. Кто вообще делает домашку после уроков в субботу? Уж точно не самый что ни на есть стандартный тринадцатилетний мальчишка с розовыми ногтями, коих в Воронеже было полно.       Время как назло тянулось медленно. По ощущениям урок должен был вот-вот закончиться, но спасительный звонок предательски не звенел. Шастун еле слышно вздохнул, подпирая щёку. Голова уже просто падала под тяжестью знаний, а, может, и от нудности рассказа, о котором шла речь.       «Интересно, сколько ещё это терпеть?» — промелькнула мысль в голове мальчика.       «Поверь, недолго осталось», — заговорил в голове совсем другой голос, который заставил Антона встрепенуться и помотать головой. Эта литература была слишком утомительна, ещё и не такие глюки в голове можно было поймать. Шаст несколько раз подряд быстро моргнул и продолжил разглядывать пейзаж за окном.       «Сколько же сейчас времени…» — проныл внутренний голос.       «Пятьдесят ше… пятьдесят семь», — снова ответил чужак в голове. Стало тревожно, но совсем чуть-чуть, так что Шастун быстро отогнал эти странные дурные мысли, переключившись на предстоящий футбольный матч.       Тут же под ногтями вдруг появилось лёгкое покалывание, но Антон не обратил на него внимания. Это точно не из-за того, что родственная душа где-то рядом, иначе бы прошибало совсем не так. А Шаст, в отличие от мамы, в соулмейтов верил, прямо как его отец. Ну, может, не настолько сильно и фанатично, но на встречу когда-нибудь потом надеялся. Покалывание тем временем усиливалось, но мальчик продолжал смотреть в окно — уж больно радовал вид на футбольное поле, которое они вчера с друзьями чистили несколько часов так точно. Хотя зачем чистили, если играть не собирались… А чтобы старшие ребята из сборной школы заметили.       — Шастун! — вдруг шепнул ему на ухо одноклассник. Типичный одноклассник-заучка, который не только сам ловил каждое слово учителя, но и следил за тем, чтобы вокруг все делали если не так же, то хотя бы делали вид. Антону было плевать, и слушать всякий литературный бред он не собирался.       — Шастун, смотри! — эта фраза соседа по парте показалась мальчику странной, ведь обычно тот требовал слушать, а не смотреть. Но Антон проигнорировал и этот выпад в свой адрес. Повезло ж сидеть на литературе именно с ним!       — Шастун, — на этот раз одноклассник заговорил громче и сильно пихнул его в локоть. Такое терпеть уже было просто невозможно.       — Бля, да что тебе надо?! — возмутился Шаст в полный голос, не забыв пихнуть соседа локтём в ответ. В классе повисла звенящая тишина. Учительница нахмурилась и подошла к парте Антона.       — Так, третья парта, что вы на этот раз не поделили? — строго спросила она, протягивая руку за дневниками. Жест, проверенный временем, о котором весь класс уже прекрасно знал третий год. С классной руководительницей было лучше не шутить, иначе любой промах мог бы стать трагической историей с припоминанием всех огрехов, которую бы услышали сначала родители, а потом бы и сам провинившийся, но уже от своих предков. Женщина убеждать умела даже самых стойких и заступающихся за своих отпрысков, так что никого в своей правоте уже убеждать бы смысла не было.       — Мария Николаевна, — жалобным голоском запел сосед Антона, испуганно вытаращив глаза, — у Шастуна… ногти… посмотрите сами, я не виноват!       Учительница удивлённо выгнула бровь и перевела взгляд на руки Шаста. Да и сам он поспешил сделать то же самое. Зелёные. Ещё с утра бывшие нежно-розовыми ногти стали изумрудно-зелёными.       — Бляяяя… — практически в унисон протянули Антон и Мария Николаевна, заставив весь седьмой класс замереть и даже задержать дыхание. Учительница первая вернула себе самообладание и, подхватив Шастуна под локоть, подняла на ноги. И если бы не серьёзность всей ситуации, смотрелось бы это безумно комично, ведь Антон в свои почти четырнадцать перерос маленькую и хрупкую учительницу уже на целую голову.       — Мы в медкабинет, а вы — чтоб ни звука! — скомандовала женщина и потащила в мгновение забывшего, как ходить, мальчика за собой. Класс действительно проводил их гробовым молчанием. То ли из-за ситуации, то ли нарываться потом на гнев всевидящей и очень хорошо запоминающей всё, что ей не нравится, Марии Николаевны не хотели.       Дорога до медкабинета не была длинной, но для Шаста время как будто замедлилось. Классная руководительница что-то постоянно говорила, но мальчик не слушал. На секунду стало холодно, а в ушах просвистел ветер, доносивший чей-то крик. Но всё это закончилось так же быстро, как и началось, поэтому Шастун даже не обратил внимания.       Школьная медсестра при виде Антона с позеленевшими ногтями церемониться не стала, а сразу вызвала скорую. Шаст недоумевал. Зачем было беспокоить врачей, если он чувствовал себя совершенно нормально? Голосов в голове лишних не было. Даже покалывание под ногтями прошло. Ведь поездка в больницу означала для него сейчас только одно — о футболе после уроков можно было забыть. От одной только мысли об этом хотелось выть. Столько вчерашних стараний, и всё впустую. А ведь он хотел пробоваться в сборную школы, и как раз сегодня был шанс закинуть туда удочки. Но, видимо, не судьба.       Скорая приехала на удивление быстро. Мальчик искренне надеялся, что они вообще из-за такой мелочи не поедут или, может, скажут, что все машины заняты, но «не повезло». Добрых десять минут врачи смотрели на ногти Антона и переругивались, швыряясь друг в друга непонятными терминами. В итоге решили везти в больницу, хотя Шастун пытался их заверить, что с ним всё в порядке. Но глядя на напряжённые лица медработников, мальчик уже и сам верил в это всё меньше.       Что же могло с ним произойти? Да ещё и так, что он даже не заметил. Антон размышлял об этом всю дорогу до больницы, то и дело разглядывая позеленевшие ногти. Мальчик был настолько увлечён своими мыслями, что пропустил все испуганные и удивлённые взгляды, что преследовали его по пути до какой-то довольно нетипичной для обычной детской больницы палаты. Словно она была… изолированной от всего остального здания. Шастун не разбирался. В голове почему-то снова прозвучало загадочное: «Пятьдесят ше… пятьдесят семь». Зачем оно снова вернулось и что значило… Антон не мог понять, да и не хотел. Он бы вообще предпочёл этот голос не вспоминать.       — Ну, Антон Андреевич, рассказывайте… — в палате внезапно появился доктор — усатый дядечка лет шестидесяти, чем-то походивший на моржа. Он внимательно осмотрел всё ещё зелёные ногти Антона и принялся делать какие-то пометки в медкарте. Шаста удивило такое обращение к нему — привык, что все считают за неразумного ребёнка, и он уже готовился протестовать, но… не пришлось. Да и сам мужчина почему-то располагал к беседе.       — Да чего рассказывать-то… — вздохнул Антон, глядя куда-то мимо своих рук. — Сидел на литературе, смотрел в окно. Сосед вдруг заметил, что ногти позеленели.       — Хорошо, — кивнул врач, записывая слова мальчика. — Скажите, Антон Андреевич, вы с какими ногтями родились?       — Бесцветными, — послушно ответил Шаст. — Родители рассказывали, что где-то через полгода они стали розовыми. Точную дату не помню. Спросите у отца, он точно помнит. Наверное, даже до минуты.       — Да, ваших родителей я дополнительно оповестил, они уже едут. Скоро проведу беседу и с ними. Вас ничего больше не беспокоит? Ничего несвойственного вам в своём поведении или состоянии в последние дни не замечали?       — Да нет, всё было, как и всегда… Да и сегодня было нормально почти, — слова врача заставили Антона задуматься. Сначала он хотел рассказать про странный голос, но почувствовал, что нельзя. Вдруг его сочтут ненормальным, и из детской больницы он поедет уже в психушку. — Скажите, это же с моим соулмейтом что-то случилось?       — Не хочу вас раньше времени обнадёживать или расстраивать, Антон Андреевич, — мужчина закончил делать записи и, закрыв медкарту, поднялся на ноги. — После беседы с вашими родителями, надеюсь, узнаем точную дату рождения, тогда будем смотреть по базе. Прошу прощения, надо ответить, — он достал из кармана больничного халата массивный мобильный телефон с антенной и принял вызов: — Да? В Омске в 16:57? То есть около двух у нас? Хм, а пол, возраст? Нет, точно не то. Здесь нужна девочка лет тринадцати. Родилась примерно в октябре. Я сообщу, когда узнаю больше.       Антон вздрогнул и поднял взгляд на врача, поняв, что речь идёт о нём и его соулмейте. Так и подмывало спросить, что же случилось в Омске с каким-то парнем примерно в то же время, но он сдержался — это дело явно его не касалось. Доктор был прав — проверять надо было совсем других людей.       После разговора по телефону врач задал Шасту ещё несколько вопросов, предупредил, что позже придётся сдать несколько анализов, и если они будут в порядке, то его переселят в общую палату, а пока придётся покуковать в одиночестве. Родителей к нему до получения результатов анализов тоже не пустят. Мальчик был расстроен. Не то чтобы его пугало одиночество… скорее, пугала неизвестность. Ведь если его переселят в палату с другими детьми, это будет значить, что врачи сочли его безопасным для окружающих.       Палату заливало готовящееся к закату мартовское солнце, а Антон с тоской глядел в окно в ожидании какой-либо информации или… приговора. В какой-то момент на улице появились родители, которые, найдя в одном из окон скучающего сына, стали усиленно жестикулировать и складывать из рук сердечки. Оба показались Шасту встревоженными, но мужественно держались и даже пытались улыбаться. Антон лишь уныло помахал им в ответ. На большее его не хватило.       Вечером мальчику принесли ужин. Никакой вредной еды, которой он собирался перекусить после футбольного матча. А та, что была, оказалась жутко пресной. Медсестра объяснила, что соль пока не положена, ведь завтра предстоит сдавать ещё больше всяких анализов. Это удручало. В какой-то момент Антон подумал, что просто помрёт от тоски, если будет так питаться постоянно. Очень хотелось сожрать пачку чипсов целиком и в одно лицо, да только откуда чипсам тут было взяться?       В девять вечера просто выключили свет. Шаст так рано спать не собирался, но пришлось лечь и смотреть в потолок. Он не знал, во сколько-таки провалился в сон, но очень надеялся, что утром просто проснётся в своей кровати. Что это всё был дурацкий сон, ошибка подсознания. Бывают же очень реалистичные сны, в которых человек прямо жизнь проживает. Однако, услышав утром голос медсестры и увидев вокруг себя больничные стены, мальчик понял, насколько ошибся. Этот кошмар не закончился. Этот кошмар будет с ним если не всю жизнь, то наверняка долгие годы.