Чёрные ремни и дымка

Жан открывает дверцу такси и выходит наружу. Уже апрель, но в таком прикиде всё равно холодно. Таксист на него смотрел с подозрением всю дорогу, но что уж поделаешь — переодеваться на месте не хочется, лучше уж сразу так. Перед выходом он долго приводил себя в порядок — мылся, брился, укладывал волосы, даже сделал массаж лица, посидел с патчами и подкрасил глаза. За маской этого, конечно, не видно, но подводка ему всегда придаёт уверенности. Одежду он выбирал почти месяц, таская с собой бедного Томаса, который страдальчески осматривал магазины и раз за разом отвергал его варианты. Это слишком закрыто, это слишком открыто, это слишком просто, это слишком… — так комментировал парень его показ мод. Пока они наконец не пришли к компромиссу: чёрные брюки, чёрный пиджак на голое тело и замысловатая конструкция из цепей а-ля рубашка. — Откуда она у тебя вообще? — поинтересовался Томас, недоуменно рассматривая цепочки. Жан пожал плечами и не стал говорить, что давно заказал её и искал повод надеть. И вот теперь он стоит во всём этом, пытается закрепить маску на затылке с помощью лент и ждёт этого самого Томаса, с которого всё и началось. — Я вам отвечаю, там такие тёлки бывают, сдохнуть можно! — эмоционально рассказывал он на ланче Жану и ещё паре коллег. — И такой адреналин, просто вау! — И что, ты прям к любой клинья можешь подбить? — Да! Если она согласится, то идёшь куда-нибудь, ну и… — он сделал характерный жест, ударяя ладонью по кулаку. — Это чистый кайф, парни! Кирштейн слушал щенячьи восторги вполуха, не особо придавая значения. Секс-вечеринки — странная тема, зачем они нужны, если можно подцепить кого-нибудь в баре? Но Томас уже полгода слагал баллады о том, какие это крутые тусовки и какие там нереальные богини красоты. «Они же в масках, чувак», — мысленно усмехнулся Жан. — Эй, Кирштейн, а ты чего притих? — толкнул локтём коллега. — А мне надо прям тут умереть от восторга? — Да ладно тебе, классно же! Если бы не был женат, сходил бы тоже, — мечтательно улыбнулся Франц. — О, Жан, а погнали со мной? В следующем месяце будет вечеринка, посмотришь, может, мнение изменишь, — Томас начал рыться в телефоне и показал Жану письмо с приглашением. — Нет уж, спасибо, — поморщился тот. — Ты что, трусишь? — хихикнул молчавший до этого Нак. — Скорее брезгую. — Воу-воу! Там всё строго: сдаёшь анализы, проверяешься, да и секс там только в презервативах, — Томас с умным видом поднял указательный палец вверх. Отказаться так и не получилось. Не то чтобы сильно хотелось — тогда он бы нашёл тысячу отговорок и причин, — просто странно это всё. Особняк, к которому его привезло такси, поражает своим видом: огромный, украшенный лепниной и скульптурами, похожий на летний дворец какого-нибудь правителя. Правда, это не так далеко от истины — когда-то это была резиденция одной из богатых дворянских семей. Ко входу постепенно стекаются люди, и Жан, пользуясь моментом, наблюдает за ними. На всех лицах маски (фишка этих вечеринок), кто-то уже одет явно для веселья, кто-то сейчас пойдёт переодеваться. Женщины, мужчины, пары, компании… Парень чувствует себя неуютно. — О, ты уже здесь! — хлопает его по плечу Томас, выскочивший из машины и подлетевший к нему. — Пойдём, сейчас начнётся. Внутри оказывается уютнее и современнее — светлые стены, стробоскопы, диджейский пульт и море странных украшений, которые есть во многих гей-клубах. Перья, гирлянды, хрустальные люстры, зеркала и, конечно, дым. Громкая музыка бьёт по ушам, на танцполе уже начинают энергично двигаться самые активные, а у бара собирается довольно приличная толпа. — Там можно заказать что-нибудь и взять презики, смазку, ну и прочее, — орёт ему на ухо Томас, чтобы перекричать музыку. Жан кивает и следует за ним к толпе. Друг впихивает ему в руки десяток блестящих квадратиков разных цветов, среди которых он замечает клубничные, банановые, светящиеся, с усиками… И ещё сверху — столько же пробников смазок в небольших упаковках («Как для соусов», — хмыкает мысленно Кирштейн), тоже самых разнообразных. Настолько, что Жан начинает сомневаться ещё больше, насколько правильным было решение приходить сюда. На стене за баром висит огромный постер с местными заповедями: «1. Спрашивай согласие 2. Уважай выбор и решение других 3. Предохраняйся». Чуть ниже и не так броско написано следующее: «В случае конфликтов и опасных ситуаций обращайтесь к охране и смотрителям». А в самом низу — «Покинуть мероприятие можно минимум через час после начала». Последнее правило не удивляет Жана, потому что Томас ему говорил об этом, но всё равно раздражает. Хотя обоснование у такой политики есть: многие пугаются и хотят сразу же уйти, а так им приходится оставаться, присматриваться, вот и втягиваются. А, ещё ранние уходы с вечеринки, по словам того же Томаса, вредят репутации организаторов. В любом случае, такое ограничение напрягает. Особенно теперь, когда Жан чувствует на себе множество заинтересованных взглядов со всех сторон. Несмотря на то, что он здесь один из самых одетых (большинство не заморачивалось, выбирая наряд — нижнее бельё и аксессуары), ему кажется, что он абсолютно голый. Он не ханжа и не сноб, часто бывает в клубах и барах и не менее часто уезжает оттуда не один. Но вся эта обстановка, когда ты знаешь, зачем вы все сюда пришли, заставляет поёжиться. Томас объяснял, что вовсе не обязательно спать с кем-то, кто-то ходит на такие вечера просто ради веселья и общения, однако пока складывается иное впечатление. Сам Томас довольно быстро вливается в атмосферу и теряется среди танцующих, оставляя Жана одного. В этот момент он понимает, какая тут система: есть охотники и есть жертвы. Судя по всему, все новенькие — растерянные и напуганные — автоматически относятся к жертвам, к ним сразу же подлетают стайки девиц с хищными улыбками или мужчины с голодными глазами, поблёскивающими сквозь прорези масок. Выглядит жутко. Особенно — в мелькающих цветных огоньках стробоскопов, которые придают всем присутствующим какой-то зловещий вид. На Кирштейна тоже повесили ярлык жертвы, поэтому приходится раз в несколько минут мягко и вежливо отказывать какой-нибудь дамочке. К счастью, парни к нему не лезут. Не потому, что Жан не любит мужчин, а потому, что он не любит таких мужчин. Лиц не видно, но видно тела. И Кирштейна не привлекает никто настолько, чтобы хотя бы начать флиртовать. К тому же, мимику и манеры всё равно не скроешь полностью — и почти все, с кем он сталкивается, его напрягают. Была лишь одна парочка, к которым он проникся симпатией — невысокий подтянутый брюнет и статный блондин с приятной улыбкой, но они уже мило болтали с эмоционально жестикулирующей шатенкой и явно собирались куда-то отойти, когда Жан их заметил. Так что он сидит у барной стойки один и стойко отбивается от окружающего его безумия. Он знал, что будет странно, знал, что может быть неуютно и некомфортно, но ему мерзко. От всего, что происходит вокруг, от рук, которые трогают его, от голосов, которые зовут. От самого себя тоже — из-за того, что согласился пойти, сдал все анализы, выбирал прикид и строил какие-то призрачные планы. Вырвавшись из центральной залы, Жан направляется как можно дальше от неё. Он прислушивается, пытаясь понять, есть ли кто-то в комнатах, мимо которых проходит, но, кажется, это крыло не пользуется популярностью. А значит, можно переждать многострадальный час где-то в тишине. У него даже нет телефона — тут это просто запрещено, так что придётся сидеть и смиренно ждать, когда время смилостивится. Парень доходит до самой дальней комнаты и толкает дверь, заходит в тёмную и прохладную спальню («Интересно, здесь есть не спальни?» — думает он) и замирает на пороге. На широкой кровати кто-то лежит. Когда глаза немного привыкают к сумраку, Жан понимает: это парень. И он бы подумал, что тот кого-то ждёт, но не похоже на то. Незнакомец приподнимается на локтях, осматривает его — хотя глаза скрыты маской, блуждающий взгляд Кирштейн всё равно чувствует. И смотрит в ответ. Он высокий, возможно, как сам Жан или выше. Стройный, подтянутый, кажется астеником — вытянутым и даже изящным. Нереальным, что ли, особенно после всех тех ярких и искусственных людей. В отличие от него самого, Незнакомец почти голый (как и большинство здесь) — на нём лишь чёрные боксеры и… пеньюар? Не то чтобы Жан в этом разбирается, но полупрозрачный халат хочется назвать именно так. А ещё ремни. Много ремней. «Портупея», — проносится у него в голове. Молчание тянется слишком долго, поэтому он делает пару шагов вперёд и только собирается сказать хоть что-то, как видит: парень на кровати медленно подносит руку к лицу и прикладывает указательный палец к губам. Затем — делает движение, будто закрывает свой рот на замок, и слегка улыбается. «Правила игры приняты», — мысленно усмехается Жан и подходит ещё ближе. Незнакомец следит за тем, как он, подобно охотнику, подбирается к нему, и откидывает голову назад, обнажая красивую шею. Посчитав это если не приглашением, то хотя бы вызовом, Кирштейн коленом опускается на кровать и нависает над парнем. Мягко склоняется, скользит над шеей, не касаясь, а лишь щекоча дыханием. Незнакомец вздрагивает и тихо выдыхает, не шевелясь. Жан осторожно и почти невесомо целует кадык, чувствуя губами, как тот двигается, когда парень сглатывает. Медленно, непринуждённо и даже лениво начинает покрывать поцелуями кожу, вдыхая запах мяты и чего-то очень сладкого. В голове мелькает идея остановиться и уйти, но он почему-то отмахивается от неё, когда под пиджак проскальзывает прохладная ладонь. Тонкие пальцы осторожно проходятся по торсу от тазобедренных косточек до ключиц, а затем поднимаются ещё выше и слегка надавливают на затылок, побуждая перейти к более решительным действиям. «Теперь моя очередь устанавливать правила», — решает Жан и продолжает с упоением целовать мягкую кожу, пока всё те же пальцы не зарываются в его волосы и не тянут легонько за них. На этот раз он не сопротивляется, послушно движется наверх, оставляя чуть влажные следы, и наконец касается чужих губ. Они у Незнакомца мягкие и тёплые, и целуется он отлично — чувственно, нежно и дразняще — так, как нравится Кирштейну. Всё кажется слишком идеальным, чтобы быть правдой, и Жан напрягается: в чём подвох? Он пытается вспомнить, что пил здесь и есть ли вероятность, что ему что-то туда подмешали, но кроме простой воды ничего вроде не было. Руки Незнакомца смыкаются на его шее, притягивают всё ближе, а язык легко скользит по нижней губе, призывая открыть рот. Поцелуй затягивается и углубляется, и Кирштейну кажется, будто он увяз в каком-то болоте и с каждым новым шагом у него всё меньше шансов выбраться оттуда. Впрочем, они ведь оба здесь для этого, не так ли? Жан аккуратно прикусывает губу Незнакомца (мысленно он называет его просто «Он», и это придаёт всему происходящему какое-то сакральное значение), одной рукой продолжает опираться на кровать, балансируя и с трудом сдерживаясь, чтобы не упасть на парня. А второй поглаживает и изучает тело под собой. Он очень хорошо сложён, и Жан чувствует, как тяжелеет внизу живота. Этот парень словно выплыл из его фантазий — бархатистая кожа, плавные движения и отличная фигура: Кирштейн успел облапать пресс и грудь, пересчитать рёбра, обвести пальцами пупок и соски. Всё, как он любит, — ни лишних мышц, ни лишнего жира. «Откуда ты тут вообще взялся», — думает Жан, осторожно подхватывая край невесомого пеньюара. Он собирается отвести его в сторону и вообще снять, но запястье перехватывают. Разорвав поцелуй, Незнакомец с лёгкой улыбкой качает головой, и Жан сдаётся. Эти странные правила начинают ему нравиться. Поэтому он оставляет в покое халатик и просто скользит ладонями по обнажённому торсу. Ремни ему совершенно не мешают и уж тем более не смущают, правда, иногда цепи на нём самом цепляются за них. Ему становится жарко, так что Кирштейн приподнимается, оставаясь стоять на колене, снимает пиджак и отбрасывает куда-то в сторону — кажется, на кресло. Незнакомец тем временем бесстыдно рассматривает его — Жан ощущает кожей пристальный взгляд и искренне надеется, что партнёру так же нравится то, что он видит, как и ему. Ответом на эти мысли становятся пальцы, щекотно пробегающие по кубикам пресса и перебирающие многочисленные металлические звенья. Они подбираются к кожаному ошейнику, к которому крепятся все цепи, проскальзывают под него, хватают и мягко, но властно тянут к себе. Кирштейн покорно опускается, снова накрывая губы Незнакомца своими. Тишина уже не кажется ему чем-то странным — хотя он не слышит почти ничего, кроме тихого перезвона цепей, дыхания и далёких отголосков музыки, всё его тело становится куда чувствительнее. Это ощущение усиливает и полумрак. Всё, что ему остаётся, — прикосновения и запахи. Мята и что-то сладкое. Оторвавшись от губ, Жан вновь спускается к шее, проводит носом, втягивает запах, осторожно прикусывает кожу, заставляя Его вздохнуть. Языком обводит мочку уха, слегка посасывает её, мысленно замечая прокол без серёжки. «Какой осторожный», — думает Кирштейн. Нежелание говорить, пеньюар, снятые украшения… Всё это свидетельствует о том, что парень боится раскрытия своей личности, в отличие от Жана, который бы и маску давно стащил, но с уважением отнёсся к выбору партнёра. Уважение — вообще главный принцип на таких мероприятиях. В идеале. Незнакомец шумно выдыхает, и низ живота скручивает в узел. Во всей этой обстановке есть что-то очень интимное и личное, от чего просто сносит крышу. Жан проводит рукой вниз, лениво лаская соски и затыкая рот парню, готовому застонать, доходит до резинки трусов, легонько оттягивает её и отпускает, с ухмылкой слушая приглушённый шлепок. Движется дальше, гладит сквозь натянувшуюся ткань возбуждённый член, накрывает его ладонью и чувствует, как дёргаются бёдра Незнакомца, подаваясь навстречу. Он продолжает ненавязчиво ласкать парня, наслаждаясь тем, как тот ёрзает и шумно вздыхает. Жан, не убирая руки, переключается сначала на ключицы, а затем и на грудь, он языком очерчивает ареолы и небольшой клинообразный шрам, осторожно обхватывает губами небольшие горошины сосков, прикусывает, немного оттягивает. Незнакомец почти стонет и прикусывает собственные пальцы, чтобы не сорваться. Его тело такое податливое и мягкое, что член Кирштейна, постепенно твердеющий, начинает неприятно тереться о ткань брюк. Словно заметив это, Он вдруг хватает Жана за запястья, останавливая движения, и поднимается, ловко толкает парня в сторону. Тот падает спиной на подушки и со смесью удивления и восхищения смотрит на него. Этот таинственный Незнакомец действительно высокий, и теперь, когда Кирштейн может рассмотреть его с другого ракурса, Он нравится ему ещё больше. В отблеске света из окна Жан замечает, что почти вся кожа покрыта мелкой россыпью веснушек, и от этого почему-то ёкает сердце. Полупрозрачная дымка халата, стекающая по плечам и спадающая до середины бедра, и плотная чёрная тканевая маска придают всей картине ещё больше загадочности. Сейчас уже Он нависает, вклинившись между его ног, неспешно проводит пальцами по горячему торсу, вырисовывая замысловатые узоры и заплетаясь в спутавшихся цепочках. Их металл холодит и приятно контрастирует с теплом их тел. Руки идут всё ниже и наконец касаются паха, от чего Жан просто давится воздухом. Парень просто дразнит его, невесомо гладит, легонько трётся, прикусив губу и неотрывно глядя в глаза. Через некоторое время Он всё-таки проявляет милосердие и аккуратно расстёгивает брюки, выпуская на свободу возбуждённый орган. На Его лице мелькает изумление, растерянность, а затем и довольная ухмылка, когда Он понимает, что на Кирштейне нет белья. Жан протягивает руку, нежно проводит по щеке, притягивает к себе и влажно, горячо целует, когда Незнакомец послушно наклоняется. Их пальцы сталкиваются, пока они беспорядочно трогают друг друга, нарочно избегая самых чувствительных мест, особенно требующих внимания. Это становится по-настоящему невыносимо, и Жан почти рычит от возбуждения, так что Он отрывается от его губ, оставляет смазанный поцелуй на подбородке и спускается ниже. Повторяет языком все изгибы тела, пару раз кусает низ живота, вынуждая Кирштейна тяжело дышать. Медленно, словно лениво слизывает смазку с головки члена, и Жан откидывается назад, расслабив плечи. Он ловит себя на мысли, что если тот продолжит его дразнить, долго это всё не продлится. Понимающе хмыкнув, Незнакомец проводит языком вверх от основания и круговыми движениями ласкает головку и венчик. Одной рукой поглаживает внутреннюю сторону бедра, другой — осторожно касается мошонки, шва на ней, аккуратно перекатывает яички между пальцами. «Блять», — только одно слово вертится в голове у Жана в этот момент, но и оно улетучивается, когда горячий рот обхватывает его член, обильно смазывая слюной. Парень берёт неглубоко, параллельно играет с уздечкой и помогает рукой, водя ей по влажному стволу. Кирштейн с трудом удерживается от того, чтобы не начать двигать бёдрами, задавая свой ритм. Вместо этого он запускает пальцы в тёмные волосы Незнакомца, мягко перебирает пряди, иногда слегка оттягивая их или, наоборот, надавливая на макушку. Тяжело или скорее непривычно молчать, но Жан с каким-то особым трепетом отнёсся к этому странному правилу. Прикрыв глаза, он отгоняет все мысли, сосредоточившись на потрясающих ощущениях внизу. Когда зрение окончательно отключается, восприятие обостряется в разы и он понимает, что уже грани. Всё это слишком — тёмная комната, незнакомый парень в портупее, тишина… Незнакомец проходится языком по всей длине, снова уделяет внимание головке, и Кирштейн шумно выдыхает, цепляясь за подушку. Усмехнувшись, Он снова вбирает член в рот, втягивая щёки, и, сомкнув пальцы в кольцо, надрачивает у основания, второй рукой придерживая бёдра Жана, чтобы тот ненароком не сделал слишком резкое движение. Эта рука, не сильно, но ощутимо давящая на него, возбуждает ещё больше, и из груди вырывается едва слышный стон. Ещё пара мгновений — и на него накатывает оргазм, и он кончает, чувствуя, как горячая сперма изливается в рот Незнакомца. Он открывает глаза и заворожённо смотрит, как тот сглатывает и облизывает губы с лёгкой улыбкой. Парень встаёт с кровати, разминая плечи и шею, берёт с тумбочки бутылку с водой и делает несколько больших глотков. Отворачивается к окну, позволяя Жану перевести дыхание и полюбоваться его спиной и задницей. Скользя взглядом от загривка к щиколоткам, он вздыхает и понимает, что тоже хочет пить. Ноги немного дрожат, но он вполне удачно поднимается на них и тихо подходит к Незнакомцу, осторожно обнимая его сзади, будто боясь спугнуть. Кирштейн не ошибся — Он действительно высокий, примерно одного роста с ним. «Удобно», — мысленно ухмыляется он и оставляет невесомый поцелуй за ухом, поправляет поднявшуюся завязку маски. Парень протягивает ему бутылку, и Жан разом допивает воду. «Мы ведь ещё не закончили», — думает он и позволяет рукам подлезть под халат. Всё Его тело напряжено, а на боксерах — влажное пятно от смазки. Незнакомец вздрагивает, когда пальцы Жана оказываются сперва под резинкой, а затем и под тканью белья. Они размазывают предэякулят и принимаются мягко, нежно гладить член, от чего Он выгибается и откидывает голову назад, на плечо Кирштейна. Затем слегка толкает бедром в сторону кровати, и Жан послушно убирает руки, пятится назад и тянет за собой. Садится, обвивает рукой стройные бёдра, вынуждая Незнакомца приземлиться к нему на колени. Он поворачивается лицом, устраивается поудобнее, расслабленно улыбается, потираясь пахом о снова твердеющий член Жана. Они тяжело дышат друг другу в губы, соприкасаются носами, и Кирштейну кажется, будто между ними всё искрит. А ещё — словно они не два случайно встретившихся парня на секс-вечеринке, а пара, которая просто решила разнообразить свою жизнь с помощью всего этого маскарада. Руки Незнакомца обнимают его за шею, Он нервно сжимает челюсти от возбуждения, а затем встаёт, давая Жану стянуть с него трусы. У Него красивый член — у Жана на этом особый пунктик — и россыпь мелких веснушек на бёдрах, которые сливаются в полумраке в пятна неправильной формы. Жан не удерживается и наклоняется, целуя выпирающую тазобедренную косточку, от чего Незнакомец громко вздыхает, почти стонет. Однако, когда хочет пройтись языком по стволу, его останавливают, потянув за волосы. Подняв глаза, он видит лишь улыбку и покачивание головы. Понимающе кивает и вытаскивает из кармана брюк презервативы и смазку, уповая на то, что попадётся что-то максимально консервативное, — сейчас ему не хочется экспериментов. К счастью, презерватив оказывается просто ультратонким, а смазка — универсальной. Жан переводит дыхание, не в силах отвести взгляд от подрагивающего и сочащегося члена, на ощупь разрывает пакетик со смазкой и выдавливает её на пальцы. Холодная субстанция немного приводит в чувство, и он осторожно скользит по промежности к анусу, поглаживая нежную кожу и дразня. Незнакомец вздрагивает и прогибается в пояснице, опираясь на его плечи и разводя ноги ещё шире, пока указательный, а затем и средний пальцы проникают внутрь. Парень оказывается отлично растянут, и Кирштейн старается не думать о том, как он готовился к этой вечеринке, чтобы не слететь с катушек окончательно. Даже третий палец входит без особых проблем, и Жан скорее ради приличия продолжает растягивать, второй рукой придерживая Его. Наконец, тот сам касается его запястья, всем своим видом показывая, что готов (впрочем, по вздохам и испарине это было и так понятно). Он аккуратно берёт один из глянцевых квадратиков, зубами отрывает край и ловким движением раскатывает презерватив по члену Жана, заставляя его прикусить губу. Делает глубокий вдох и медленно опускается вниз, пока тот добавляет смазку и приставляет головку к подготовленному анусу. Она легко проходит внутрь, и на плече Кирштейна остаются темнеющие следы от ногтей, когда Незнакомец одним движением садится на его член. Они почти теряют равновесие, но Жан притягивает к себе обнажённое тело и целует приоткрытые похолодевшие губы. Внутри Него горячо, и молчать становится просто невыносимо. Но проигрывать и сдаваться Кирштейн просто не обучен. Он остервенело терзает Его рот, пальцами одной руки путаясь в тёмных прядях, а другой — сминая и поглаживая ягодицы. Немного приходит в себя от тихого хриплого стона, отпускает волосы и опускает ладонь ниже, начинает дрочить пульсирующий член. Им обоим вряд ли нужно много времени, потому что они предельно возбуждены и чувствительны, каждая ласка, даже самая грубая или неуверенная, отдаётся в теле разрядом электричества. Тишина разлетается на осколки от звуков вздохов, шлепков и перезвона цепочек, Жан прижимает к своей груди парня, чьего имени он не знает, а лица даже не видел, и это просто сносит ему крышу. Осознание происходящего накатывает одновременно с оргазмом, и голова стремительно пустеет, а рука рефлекторно продолжает ласкать, пока на неё не изливается горячая белёсая жидкость. Незнакомец приподнимается, дрожа всем телом, тянется к тумбочке за салфетками, протирает живот и собирается отдать пачку Кирштейну, но тот с невинной улыбкой медленно облизывает пальцы, глядя в упор. Судя по тому, как Он замирает, зрелище Ему нравится, и Жан довольно хмыкает. Какое-то время они лежат рядом. Молча. Жан перебирает в голове разные варианты, как можно познакомиться с этим парнем, потому что то, что между ними только что было, кажется ему, пожалуй, если не лучшим сексом в жизни, то хотя бы одним из. На всё той же тумбочке он замечает какую-то вычурную ручку и листочки для заметок (ему даже страшно подумать, для чего они предполагались здесь), садится и быстро пишет: «Если захочешь повторить, звони: ХХХХХХХХХХХ Жан». Он приводит себя в порядок, застёгивает брюки — ему ещё предстоит поломать голову над тем, как отстирать пятна смазки, — и надевает помятый пиджак. Записку кладёт на подушку рядом с Незнакомцем, который не шевелится и даже не открывает глаза, и ещё раз окидывает взглядом комнату, стремясь запечатлеть эту картину, чтобы не упустить ни одну деталь. И уходит. Парень продирается через кучу народа и чувствует в воздухе запах секса, смешанный с алкоголем и сигаретным дымом, от этого сочетания подташнивает. Если верить часам, прошло уже достаточно времени, чтобы покинуть это безумие. Томаса он выискивать точно не собирается — по приезде домой просто напишет, что с ним всё в порядке и он… Отлично провёл время. Как и с кем — коллеге знать не нужно. Жан забирает свои вещи из камеры хранения, вызывает такси и выходит из огромного особняка, стараясь не обращать внимания на людей, беззастенчиво с ним флиртующих и уговаривающих остаться подольше. «Домой, душ, бокал вина и подумать», — твёрдо решает Кирштейн. Уже в машине, безразлично глядя на мелькающие огни ночного города, он вдруг понимает, что мог бы просто поговорить с Незнакомцем. Спросить имя, представиться, обменяться номерами… Уж что-что, а быть настойчивым и получать то, что он хочет, Жан умеет. В итоге же оставил записку, которую можно не заметить или проигнорировать. Но, возможно, дело в том, что он привык уважать принципы, правила и загоны других. Это обязательное условие, если ты хочешь, чтобы человек уважал твои в ответ. А загонов у Жана Кирштейна море. И теперь появился ещё один. Ему очень нужно найти Незнакомца. Жизненно необходимо. И дело вовсе не в сексе (хотя и в нём тоже), просто Жан внезапно чувствует, что это именно тот, кто ему нужен. Кем бы Он ни был.