Как бы сильно некоторые люди ни любили работать, засиживаясь до утра, выглядя при том не то страдальцем, не то одержимыми безумцами, в которых если не вселился призрак, то как минимум собственная упёртость захватила разум, не желая отпускать, пока тело не настигнет полное изнеможение, всегда нужно уметь вовремя остановиться. Хотя бы для того, чтобы не просыпаться опухшим, с больной головой, в которой теперь сидит смутная поволока, от которой даже избавляться не хочется. Только зарыться поглубже в одеяло и подушки, стараясь игнорировать всё остальное.
— С последних «ещё пять минут» прошло уже полтора часа, — слышится в который раз за день голос со стороны дверей, после чего через несколько секунд раздаётся шорох раздвигаемых штор, и некогда густая тьма под закрытыми веками озаряется бурлящими красно-оранжевыми пятнами, от которых остаётся разве что пытаться прятаться под подушкой. — Ты сам просил разбудить в три.
— И сколько сейчас? — даже это произносить лень, но заспанный мозг всё равно силится понять всю критичность ситуации, и можно ли сторговать ещё несколько минут бездумного покоя в постели.
— Пять. Так что никакого завтрака в постель, — матрас рядом проминается, одеяло в наглую начинают стаскивать, а тот момент, когда сие бесчинство можно было предотвратить, безвозвратно упущен. Остаётся только откатиться в сторону, на самый край, с которого бежать всё равно некуда.
— Врёшь, — шутливо фыркает в подушку, чувствуя, как сон отступает, и продолжить его можно будет разве что следующей ночью, которую, если так подумать, долго ждать не придётся. Может быть, в конце весны солнце заходит за горизонт весьма поздно, но сейчас уже далеко не рассвет и даже не полдень.
— Если я скажу «около пяти», то придраться уже не получится. Да и в такое время может быть разве что ужин, а ты сам знаешь, что он запланирован, — матрас прогибается уже совсем рядом, так, что едва уловимую прохладу чужого тела можно на себе прочувствовать вместе с опаляющим дыханием, кажущимся таковым из-за крохотных мурашек, появляющихся за ухом и бегущих дальше по загривку и спине, предупреждающих, что сейчас будет. —
Вставай, Арсений.
Чародей может поклясться, что это какие-то ведьмачьи фокусы, не иначе. Потому что каждый раз стоит тому взяться всерьёз за побудку Попова, сказать на ухо тихо всего два слова, которые, казалось бы, легко проигнорировать, но этот голос… Мягкий, но вместе с тем низкий, будоражащий, что всё тело пробирает, а глаза сами тут же распахиваются, мигом щурясь от светящего где-то с другой стороны поместья солнца, кажущегося сейчас куда менее ярким, чем довольно улыбающийся Шастун, прекрасно знавший, что будет так и никак иначе.
— Лучше бы лёг вечером и уже утром всё доделал, — пристраивается рядом Антон, видя, как нехотя потягивается Арсений, выглядящий сейчас совсем неидеально — растрёпанные волосы, мешки под глазами, делающие их больше похожими на пару вареников, отпечаток подушки на щеке, мятая рубашка, в которой он ещё ночью сидел в мастерской до последнего. Ведьмаку пришлось гнать его спать уже самому с кровати встав и обнаружив, что тот не прекращал работать всю ночь. И ладно бы в любой другой день, когда из дел разве что перекусить, переодеться, искупаться и вновь увлечённо корпеть над проектами, но сегодня и завтра от них разительно отличаются.
— Хотел точно со всем закончить, пока никто не приехал, — зевает тот, принимая вертикальное положение, а уже спустя секунду вдруг чуть ли не подпрыгивает на месте и оборачивается на Антона, глядя во все глаза. — Ещё ведь не приехали?!
Только сейчас чародей понимает, что не одет, не причёсан и выглядит так, как ни перед кем не осмелился бы, кроме Шастуна, а тот отчего-то сидит, всё ещё не переставая довольно улыбаться, так, будто бы более милого зрелища придумать сложно. Арсу такой расклад вещей уже давно привычен, хотя в начале и был непонятен, почему Антон так любит рассматривать и вглядываться в несовершенства, говорит, какие родинки красивые, что отёкшее лицо на самом деле сонное, и оттого его хочется просто заобнимать и в постель уложить, из рук не выпуская. Так же про морщинки, которые иногда приходится магией разглаживать, но перед тем ведьмак всегда скажет, что они не делают его старым, а придают интереса и глубины. Алеющие щёки обворожительны, а сухие и искусанные губы нужно немедля поцеловать. Попову долгое время казалось, что это просто утешения ради его самолюбия, бережно охраняемого ведьмаком, но однажды всё стало ясно, стоило спросить Антона, почему он ему нравится в любом состоянии, внутреннем и внешнем, даже усталым и раздражённым. «Ну это же ты, Арс», — и тогда оставалось разве что удивлённо ртом воздух хватать. Ведь спроси кто у него самого, почему чародей носом не ведёт, когда ведьмак появляется на пороге с ног до головы во внутренностях шелки, крови накеров или гарпий, он бы то же самое ответил.
Это же стало причиной, почему Арсений согласился на, казалось бы, слишком шумную и неуместную для него самого авантюру, из-за которой он теперь должен срочно вставать и приводить себя в порядок. Потому что отказывать предложению Антона, идеей которого тот горел, сил не было.
— Нет, но не все забивают на пунктуальность, как Выграновский, так что советую поторопиться. Потому что, если первой здесь окажется Катя, я не уверен, что смогу сдержать её натиск, — усмехается ведьмак, вставая с кровати. — Как соберёшься, приходи на кухню, у нас там самый разгар приготовлений, — произносит тот, оставляя Арсения наедине со своими делами, напоследок всё же не удержавшись и поцеловав чародея в макушку, которую уже ничего не сможет сделать ещё более взлохмаченной.
Тому остаётся разве что как можно быстрее в спешке сменить одежду, надев на себя не излюбленные халат с широкими штанами, а рубашку с брюками, почти как у Антона, только не отказывая себе в кружевах на воротнике и рукавах, которые, вероятно, придётся в скором времени закатать, потому что работа в мастерской ему достаточно привычна в сравнении со всем тем, что предстоит ещё сегодня сделать. Если от него самого, конечно, вообще будет прок, ведь, кажется, Шастун, всё утро проведший, точно солнечный зайчик, скачущий из угла в угол, пока он сам спал, должен был уже закончить с большей частью приготовлений, благо помощников у него достаточно. Об одного из них Арсений как раз чуть не спотыкается, выходя из комнаты.
Чародей смотрит на один из «Люков», натиравших полы до блеска, пока его от этого важного дела не отвлёк создатель. У того нет глаз, носа, ушей и вообще головы, но Арс уверен, что существо, двигающееся на подложке из воды, которой булькает и шуршит в процессе собирания пыли и грязи из всех возможных щелей, точно смотрит на него снизу вверх, ожидая дальнейших действий, о которых остаётся разве что догадываться, ибо вся ответственность за управление крошками-големами как-то незаметно за прошедшие годы перешла из одних рук в другие и теперь они, как ни странно, куда более организованы, нежели когда-либо раньше.
— Проходи? — предлагает Попов, придерживая за собой дверь, и голем тут же прошмыгивает в комнату, судя по всему, туда он изначально и направлялся, собираясь пробраться через небольшую щель.
Пару лет назад такой был всего один на всё поместье, теперь же их почти с десяток, всё потому, что Арсений как-то однажды увлёкся, предпочтя разок тяжкой основной работе на день возню с панцирями и наложением цепочек рун под ними. Антон же отчего-то был в восторге, увидев кучу бурлящих и бубнящих големов-уборщиков, потому ни один из той партии не был разобран или продан. Все остались здесь и продолжают намывать полы и стены, которые с виду не изменились за эти годы, и Арсу приятно представлять, что так и есть, минуя по лестнице второй и первый этаж, ступая босиком по тёплым полам, оставив трость в спальне — дома она ему зачастую абсолютно не нужна, в отличие от долгих путешествий, без которых жить всё же оказалось невозможно.
Он невольно проводит рукой по гладкому камню стены, за которой скрывается всё та же самая старая лаборатория, находящаяся на месте силы, вспоминая, в каком виде их приветствовало поместье, когда они вернулись в него спустя долгие семь лет проживания в Повиссе. Весьма неплохих, нужно отметить, всё же ему выделили средства на постройку собственной мастерской в лесах меж Понт Ванисом и Лан Эксетером, а большая часть заказов, к нему поступавших, как и предполагала Катя, не были ультимативными. Несколько охранных големов из стали и двимерита точно в итоге стали не чем иным, как стражами сокровищниц, дворцов и замков, а многие остальные оказались прихотями знати, желавшей приобрести красивые кукольные домики, по которым сами по себе бегали крохотные куколки, занимавшиеся своими делами, то просто разные диковинки, которыми можно было развлечь гостей на балах и пирах. Подобное не вызывало отторжения и позволяло уйти с головой в собственную работу, пока Антон, заслышав о монстрах где-либо в целой стране, выбирался на охоту. Нечасто, но она, кажется, была ему нужна, чтобы не терять самого себя. Иногда тот возвращался с жуткими шрамами, которые сам на себе штопал, иногда его усталого Граф тащил так, что у Арса сердце скрипело и разрывалось от увиденной картины, но тот оказывался цел и будто бы даже невредим. Такое до сих пор бывает, если они расстаются на несколько месяцев. Шастун от него потом целую неделю почти не отлипает и будто бы даже не из прихоти, а потому что иначе отдохнуть не способен, даже имея возможность беззаботно валяться в кровати, есть, пить, курить и заниматься чем только душе угодно.
Единожды тот в таком состоянии упомянул, что всё из-за глаз, которые годами заставляют Арсения беспокоиться, но ведьмак продолжает уверять, что всё нормально. Даже Дима с Пашей однажды по его просьбе исследования провели и выяснили, что в них нет ни магического следа, ни физических нарушений, мол, всё нормально. Однако и впрямь только после их появления Шастун стал по-странному выматываться после долгих разлук, которых после возвращения в поместье почти три года назад стало значительно меньше.
После начала какого-никакого, но мира, по которому соскучился Континент, решение попытаться вернуться было непростым. В Повиссе всё было достаточно обжито, успело даже стать привычным. Только вот Арсений не изменял своей нелюбви к долгой зиме, вечным снежным бурям, что затихали разве что в январе, а после возвращались с удвоенной силой, занося дороги и буквально всю мастерскую с конюшней так, что приходилось зачаровывать пространство в округе, из-за чего сразу у порога его встречали раздражающие грязь и слякоть. А кроме того… у чародея в голове успела засесть мысль, что тот самый «дом» должен быть не здесь. Может быть, Антону было без разницы, а ему самому хотелось вдруг вернуться в то место, где они за целую зимовку узнали друг друга, место, которое спустя долгое время удалось посчитать домом.
То, сколь важным было это решение, не помешало вернуться в далёкие леса близь Ард Каррайга и видеть… ожидаемое, но душераздирающее зрелище. Здесь без сомнения кто-то был, возможно, даже что-то сведающий в магии, потому что, вместо иллюзии каменного здания без окон, с высокой покатой крышей, выглядящего нарочно так, чтобы к нему не захотели приближаться случайные путники, их встретил настоящий облик поместья: открытые террасы, на которые можно выходить из гостевых комнат и спальни на третьем этаже; неприкрытые ничем старые конюшни, в которых был кошмарный беспорядок: сломанные инструменты, обломки, возможно, что-то даже стащено, Арсению было не до того, чтобы вспоминать и проверять, потому что тогда его куда больше беспокоили выбитые и искорёженные двери, ведущие в холл.
Тогда, завидев происходящее в нём, он был в бешенстве, и, вероятно, только потому Антон сохранял спокойствие — чтобы постараться его успокоить, хотя в ведьмаке наверняка тоже пылал гнев, едва подавляемый кольцами. Великолепная библиотека, в которой было множество редких томов, единичные дневники и записи учёных, всё же пострадала в ходе явно нешуточной битвы Правого и Левого, защищавших Поместье от вторженцев до последнего. Первый двимеритовый голем оказался лежащим и полуразваленным в горе обожжённых книг, которых не смогло защитить зачарование, рядом с несколькими истлевшими трупами, по одежде которых можно было понять лишь одно — не военные, а, видимо, обычные разбойники, решившие ограбить пустующее поместье, о котором, видимо, от кого-то прознали или же набрели случайно.
Похожая ситуация была на заднем дворе у конюшен с Левым. Тоже парочка трупов, только трупов, как и разрушения, оказалось даже больше. Видимо, тому помещению суждено постоянно подрываться. Только в этот раз даже неясно, было ли от того больше вреда или пользы. Да, инструменты были повреждены, тот, кто успел прихватить что-то ценное до прибытия стража, успел сбежать, но остальные в ходе драки умерли от стальной змеевидной пасти, огня и осколков, разносимых взрывом. На второй и третий этажи никто не успел пробраться так же, как и в подвал. Утешения чародею было немного, но зрелище того, как Антон встречал всевозможную утварь на ножках и искренне радовался тому, что они не пострадали, грело сердце.
Сейчас, подходя к кухне, открывающееся зрелище чуть напоминает то из прошлого. Шастун в окружении пары десятков плошек-поварёшек режет и стругает что-то на доске, параллельно раздавая всем остальным задания так, будто бы он генерал крохотной армии, готовящейся к скорому предстоящему бою. Ножи точат сами себя, пока по другой стороне стола, направляясь к крошечному подъёмнику, чуть ковыляя, бредёт таз с замешанным тестом, которому требуется до утра простоять в теплом месте. На огне что-то варится, разнося насыщенный грибной запах, явно свидетельствуя о наличии внутри котла ещё не готовой махакамской заливайки, внутри которой, держась руками за края, пляшет большая деревянная ложка, следящая за тем, чтобы ничего не подгорало и не выкипало.
Вместе с тем, мимо самого Арсения проходит деловитого вида Поварёшкин, несущий в своих крохотных ручках листок с кривыми записями, по которым можно понять, что тот только что был в винном погребе, проверял запасы, где среди благородных напитков, судя по всему, затесалось и пиво с сидром, которые должны были приехать только сегодня утром.
— Ты принял товары у торговца? — ничуть не отвлекает своим вопросом чародей ведьмака, явно трудящегося над подготовкой как к сегодняшнему ужину, так и к завтрашнему, обещающему быть столь большим, что придётся выносить столы прямо на поляну у дома, иначе даже в холле будет неудобно.
— Да, всё по спискам, можешь не беспокоиться, — произносит тот беззаботно, откладывая в сторону нож и ища взглядом бадейку с водой, в которой можно было бы помыть руки, в то время как Арс понимает, что пока он спал, Антон в одиночку разнёс продукты на кухню, бочки в погреба, металлы в кузню, а реагенты в лабораторию, по которой больше не боится ходить, как раньше. Привык наблюдать за работой чародея, уложив голову на край верстака, и своими изумрудными глазами смотреть за аккуратными движениями Попова, когда тот приступает к мелкой, филигранной работе, надев на нос очки, которые сам сделал. Всё потому что старые казались ему слишком грубыми и нелепыми, а раз появился зритель, то пришлось выдумывать как бы заменить пенсне на что-то более элегантное. Так что для рассмотрения магических контуров у него теперь стёкла вставлены в едва заметную чёрную оправу, с которой даже на людях показаться не стыдно.
— Сказал бы тогда, я бы помог, — чувствует он небольшой укол совести, всё так же стоя у прохода, понимая, что сейчас ему на самом деле заняться здесь нечем. На кухне Антон и големы всегда работают такой слаженной командой, что можно разве что любоваться со стороны, не пытаясь вмешиваться, потому что вреда принесёт всё равно больше, чем пользы.
— Ты тогда спал всего третий час. Лучше было пожалеть тебя и всех остальных заодно, — произносит Антон, и стоит тому оказаться рядом, как кажется, что ему и впрямь сегодняшние дела только в радость. Его будто бы даже потрясывает от нетерпения. Всё же, похоже, что как бы тот сам ни любил уединение в лесной чаще, общение со старыми друзьями приносит ему немалую долю удовольствия, а чем тех больше — тем лучше.
— Может быть, мне тогда стоило и дальше в кровати проваляться? — предлагает Арсений не вполне серьёзно, скорее просто вспоминая тягучую сонную негу, которой так хотелось поддаться, а теперь он стоит в дверном проходе, даже не зная, чем себя занять, потому что ведьмаки, как оказалось, слишком хорошо организованы в домашних вопросах.
— И бегал бы с голой жопой, поминая всех и вся, проснувшись из-за стука в дверь. И не говори, что было бы как-то иначе, — чуть посмеивается Антон, отчего того хочется ущипнуть, желательно за бок, чтобы неповадно было шутить над невыспавшимся чародеем, и стоит только попытаться дотянуться до уже убегающего вглубь коридора ведьмака, как оба вмиг останавливаются, корчась от неприятного шума в голове, который в теории должен был быть не иначе как пением птиц прямиком из королевских южных садов, а в итоге больше напоминает ор недобитых гарпий, под который точно никто не хотел бы просыпаться. В этом Шастун всё-таки прав.
— Арс, я тебя умоляю, верни как было раньше, иначе мы эту пару дней не переживём, — жалуется ведьмак, не будучи уверенным, что хуже — звучи это, как сейчас, только в голове или же по всему поместью. Он даже чутка скучает по тому времени, когда предупреждение о прибытии гостей его никак не касалось, но с тех пор, как чародей сделал вторым хозяином перед своим отъездом ещё с десяток лет назад, ничего не изменилось. Кроме разве что предупреждения, с которым Попов продолжает экспериментировать, веря, что однажды он найдёт тот звук, под который, случайно проснувшись, он не будет ненавидеть мир весь оставшийся день. К счастью, Левого и Правого, успешно починенных, можно хотя бы настроить на запуск торговца вовнутрь, пока обо всём остальном потом позаботится Шастун, но сегодня подобный вариант невозможен. Всё же не каждого из тех, кто должен будет ударить молотом по входной двери, големы видели хоть раз и сумеют различить.
Так что приходится подниматься из подвала в холл, вновь забитый книгами: новыми фолиантами, часть из которых привезена из Ковира и Повисса, старыми, не пострадавшими в битве с грабителями, и теми, что удалось отреставрировать путём долгого подбора вырванных страниц, восстановления по памяти обожжённых мест, искромсанных и затоптанных. Вероятно, только о бесследно пропавшей доске для покера он ни капли не жалеет.
— Надо было сразу во что-то приличное одеться, — рассматривает чародей рукава рубашки, уже заранее раздумывая, насколько критичен его внешний вид относительно первых явившихся гостей, стоящих за тяжёлой дубовой дверью, не пропускающей через себя ни звука.
В чём он уверен, так это в том, что самым первым точно не мог явиться ни Эд, который может опоздать специально, ни Паша, который точно не стал бы являться заранее, будучи уверенным в своих силах настроить портал на точное время и место. Если Катя — ничего. Ей доводилось видеть чародея и не в таком виде, но если…
— Не грузись, Арс. Тебя далеко не одежда красит, — улыбается ведьмак, на секунду останавливаясь перед входом, чтобы взглянуть на Попова так, что все сомнения развеиваются. — Тем более — все свои.
С этим утверждением он мог бы поспорить, но времени нет, так как нетерпеливый Шастун уже толкает створку, поддающуюся с лёгкостью лишь благодаря наложенному на поместье зачарованию.
Шанс того, что за дверью окажется всего один человек, был крайне мал. Потому явление сразу троих не удивительно, а зная характер Димы — тем более нет ничего странного в явлении заранее. Можно сказать, именно из-за них Антон провёл в два раза больше времени на кухне, чем того требовалось для завтрашнего большого ужина, всё потому, что был уверен в пунктуальности Позовых.
Если Шастун зачастую не против сменить куртку на мантию, снять мечи, оставшись только при кинжале, и при обычных выходах в город или просто на людях временно позабыть о бытие ведьмаком, то Дима не изменяет потрёпанному тёмно-синему доспеху, клинкам и сумке, набитой эликсирами, бомбами, а вместе с ними и записными книжками, без которых он не он. Арс это понял достаточно давно, когда для разнообразия решил выбраться вместе с теми на охоту, тем более повод был веским — старые катакомбы, в которых когда-то обитал некий маг-отшельник, от которого по истечении сотен лет остались только кости, трухлявые записи, в которых не оказалось ничего стоящего, и огненный элементаль, с которым было достаточно возни. В тот раз Попову отчаянно хотелось что-нибудь кинуть в Позова, ибо тот по губам не мог прочитать, что от него требовалось совершить обманный манёвр ради отвлечения внимания, после чего чародей мог бы помочь, не лазя на рожон. Всё закончилось хорошо только благодаря Шастуну, случайно сделавшему именно то, что нужно было.
Однако, несмотря на тот инцидент, Арс не может не признать исключительности его познаний в алхимии и тем более анатомии и этологии разнообразных чудовищ и монстров. Да и в общем за годы к нему удалось по-своему прикипеть, чего нельзя сказать о стоящей рядом Кате, не Варнаве, конечно. Глядя на неё сейчас, и впрямь хочется пойти и надеть чего-нибудь пороскошнее, ведь та явилась, как и положено всем чародейкам — при полном параде. Бело-бордовый корсет, воздушная юбка, так и твердящая о том, что хозяйка точно не шла весь этот путь пешком по лесам, а создала портал на самой окраине искажающего барьера, и, конечно же, подвеска-гребешок, закованная в серебро — символ Цидариса. Она уже долгие годы занимает там пост придворной чародейки и явно не собирается отдавать этого места никому, решительно вытесняя всех возможных конкурентов, а кроме того не прекращает посольских миссий по всему Нильфгаарду, его вассалам и союзникам. Вероятно, именно это и служит тем барьером, который преодолеть слишком сложно. Потому что, как бы лицемерно это ни звучало, Варнава в Нароке — совсем другое дело. Хотя, может быть, и к этой Кате он сможет однажды привыкнуть и в неформальной обстановке перестанет разговаривать заготовленными и выверенными фразами, точно на каком-нибудь светском балу, на котором Попов хотя фигура и заметная, громкая и вновь всем известная, но вместе с тем загадочная и отстранённая, предпочитающая всюду с собой водить окутанного тайной ведьмака с необычной расцветкой глаз.
По крайней мере, всё так выглядит со стороны.
— Дядя Антон! — слышится детский голос, исходящий от белокурой девочки, ради которой Шастун присаживается на корточки, потому что иначе кажется, будто бы он её со своей высоты так просто даже не услышит, хотя дело, естественно, не в этом.
— Ну ты как, рыбка? — щёлкает Савину легонько по носу, зная, что та в итоге, как всегда, лишь тихонько рассмеётся.
— Хорошо! Но мама сказала, что обращаться в купальнях нельзя будет, — слышит мимоходом Арсений, пока сам здоровается с чародейкой и ведьмаком, проходящими вовнутрь.
— Ну, думаю, не стоит, — кидает на него вверх взгляд Шастун, зная, что рыбный аромат таки останется в ваннах, если в них побывает сирена не с ногами, а с хвостом. — Но зато завтра я прокачу тебя на Графе, идёт?
— Да, — несколько раз радостно кивает головой девочка, вероятно вспоминая прошлые разы, когда удавалось покататься на коне, как «взрослой», потому что все знают — тот сам проконтролирует, чтобы ничего не случилось. — И ещё… — запускает та руки в карманы платья, начиная в тех рыться, так, что в них чуть звенит всякая мелочь от монеток до любимых камушков, обтёсанных морем, и в итоге вытаскивает небольшой сложенный в несколько раз листочек.
Чародей сперва не обращает внимания на то, как Савина сперва шепчет что-то на ухо Шастуну, после чего тот лишь уверенно кивает ей в ответ и, всё так же сидя, кладёт той руки на плечи, чуть подталкивая к Арсению, которому Дима намекает взгляд опустить вниз и обнаружить там застенчивую девочку, которая стесняется на него глаза поднять и в итоге только бумажку протягивает неуверенно.
— А это вам, — отдаёт та свой скромный подарок и делает пару шагов назад, явно чувствуя себя рядом с «дядей Антоном», с которым с первых слов на «ты», куда более уверенно.
Что внутри — угадывается сразу, стоит заметить просвечивающие через бумагу краски. Рисунок оказывается по-детски смазанным, кривым, кажется, она никогда не училась специально рисовать, видимо, по наставлению матери большую часть времени отдавая непосредственно магическим наукам, но вместе с тем в нём есть и своё очарование. Для того, чтобы понять, что на нём происходит, требуется время и нахождение в трёх явно человеческих фигурах отличительных черт.
Лысый и самый низкий человечек, стоящий на берегу моря с длинной палкой-удочкой, опознаётся легко, так же, как и самый высокий рядом, у которого на голове вроде нарисованы волнистые волосы-кудряшки светло-коричневой акварелью, под которыми расположились ярко-зелёные точки с кривыми чёрными чёрточками внутри. И тоже с удочкой, чья леска-верёвка уходит за пределы листа. Чуть поодаль же от берега стоит третья фигура, вроде как заглядывающая в ведро с уловом, в которой Арсений признаёт себя по чёрным волосам и воспоминаниям об осени. Тогда шли промозглые дожди, навевавшие одну лишь тоску, ибо все леса в округе превратились в одну огромную грязевую лужу, по которой даже торговец не мог проехать на своей повозке. Да и в Ард Каррайге всё казалось не более жизнерадостным. Потому в один из тех дней, когда Арс лениво валялся в кровати, что-то дёрнуло Шастуна заявить, что им пора в Цидарис. В итоге Попов оказался даже не против нагрянуть в солнечный край, овеваемый морскими бризами, до которого зиме и даже осени было очень далеко.
Тогда, стоило Диме узнать, что те в городе, как уже на следующий день чародей и ведьмак оказались в гостях особняка на берегу моря. В таких условиях Антон не мог разок не сходить с другом на самую обычную рыбалку, во время которой им не мешали ни утопцы, ни водяные, ни топляки. Только недовольный бубнёж Арсения раздавался со стороны, когда тот ходил смотреть, скольких ещё морских гадов тем удалось наловить за последний час, в тайне всё же болея за своего ведьмака, когда с Катей они от скуки затеяли спор. Правда всё сломалось в тот момент, когда стало понятно — ведро было одно на двоих и никто улова не считал. Запомнилось разве только то, что Савина достала со дна несчастного осьминога, а Шастун случайно или же с её подачи вытянул на берег весьма увесистого краба, которого потом не постеснялись зажарить на костре.
— Спасибо, — благодарственно улыбается тот в ответ девочке, — очень красиво.
Та явно довольная собой отбегает к родителям, а сам же Арсений, держа в одной руке рисунок, другой чувствует, как Антон ладонь сжимает, предлагая тоже отойти с прохода, а вместе с тем поддерживая весь остаток вечера, который шумная компания проводит в холле, когда туда ведьмаки выносят из закромов широкий стол, а все остальные накрывают блюда, даже он сам, стараясь в этой компании не чувствовать себя лишним. Потому что сколько бы лет, совместных гулянок и простых встреч ни прошло, сколько бы раз они все друг друга ни видели, ни обсуждали прошлое, настоящее и будущее, свыкнуться с Катей сложно, а что по поводу Савины…
Уже ночью, вновь лежа в кровати с Шастуном после, казалось бы, душевных посиделок, его, как всегда, одолевают мысли. Они всегда практически одни и те же, стоит встретиться со счастливой семьёй Позовых, у которых во всех смыслах чудесная дочка, при взгляде на которую в голове всплывает старый, но всё такой же чёткий образ глаз из голубой шпинели, чёрных локонов и бледной магической кожи. Честно сказать, в такие моменты он скучает так, что остаётся только в Антоновы теплые, понимающие объятия сильнее зарываться и глаза жмурить, чтобы от тоски не выть.
Притом ныне он видит разительные отличия Кьяры от «настоящих» детей. Они с Савиной совсем разные. Не только внешне, но и внутренне. Та растёт и развивается, учится новому от родителей, от гувернанток, познаёт что-то из мира, читает детские книги, сказки, песни. Не умеет рисовать, понятия не имеет, как чертить сложные магические схемы. Всё потому, что она может быть и сирена по рождению, но по сути тот же ребёнок, как и тысячи других, как и он сам когда-то. Вероятно, потому её понять до конца он не может. Не может вести с ней себя так же смело, как Антон, даже поддерживать разговор кажется невозможным. Все остальные дети этого мира другие. Они не Кьяра, но, несмотря ни на какие оговорки про големов и «ненастоящую», только она навсегда останется в этой роли в его сердце, на котором уже успели зарубцеваться шрамы, до сих пор колющие и стонущие, стоит их потревожить.
Однако, смотря на то, как Шастун хорошо общается с чужим ребёнком, иногда в голове проскальзывает мысль, но не о том, что стоило бы взять кого-то себе на воспитание, совсем наоборот. Стыдно осознавать, но случись такое, он бы точно не смог бы подобное принять. Просто не в силах. Но сейчас на душе чуть легче. Всё благодаря разговору, в котором он таки излил свои переживания Антону с парочкой просочившихся слезинок, тут же заботливо стёртыми с лица мозолистыми пальцами.
«Арс, поверь, мне в голову в жизни никогда не приходила мысль, что мог бы быть кому-то родителем. Честно сказать, стоило появиться возможности стать чьим-то опекуном, я от неё сбегал так далеко, что не вспоминал о ней десяток лет. Я не Дима, мне хорошо с тобой, и больше никто не нужен. Ну разве что Граф и дюжина-другая големов-помощников, но ты ведь понимаешь, о чём я, верно?»
И вроде бы Попов понимает, но смириться не может в первую очередь с собственными мыслями и чувствами.
Следующее же утро встречает обязанностями, даже не говоря об Антоне, который теперь вместе с другим ведьмаком оккупировал кухню так, что туда, кажется, заходить опасно, потому приходится заняться расстановкой столов уже на поляне рядом с домом. К счастью, магия помогает не тащить на себе самом огромные резные махины, одна ножка с изображёнными на ней львами и розами может случайно кого-нибудь убить или же раздробить ступню при неудачном приземлении. Но между делом, он всё же заглядывает в мастерскую, забирая оттуда работу, которую доделывал той ночью, когда следовало бы лечь раньше, чем с рассветом, однако помешала привычка делать всё не просто до конца, а идеально, без единого возможного недочёта, а после идёт на конюшню.
После всех страданий этого помещения, в котором многие годы из-за разрушенной стены находилась только часть лаборатории для работы с особо ядовитыми компонентами, теперь оно, правда, вновь похоже на то, для чего существовало изначально, и даже выход на улицу отремонтирован и имеет вид широких ворот с большим и удобным засовом. Специально сделали такой, чтобы Графу проще было самому его открывать и запирать. Только вот дверь, ведущая туда из мастерской, никуда не исчезла, а сейчас даже чуть приоткрыта, и, стоит войти внутрь, как ожидаемо внутри обнаруживается девочка, заплетающая косички в гриве лежащего на полу жеребца.
— Ой, доброе утро, — тут же поднимается та, начиная отряхивать платье от возможной грязи, нанесённой сюда с улицы конскими копытами. — Дядя Антон сказал, что можно, поэтому я тут…
— Ничего, я не ругать тебя пришёл, — улыбается он, присаживаясь рядом, опираясь о бок Графа, уже заметившего, что он прячет у себя за спиной, и пытающегося вытянуть голову так, чтобы получше рассмотреть, однако ждать долго не приходится, ведь чародей сам решает не медлить долго. — Вчера ты мне сделала прекрасный подарок, так что теперь моя очередь преподнести свой маленькой леди.
Девочка, кажется, хочет воспротивиться слову «маленькой», но вместо этого удивлённо замирает, видя протянутую в её сторону куклу. Именно над ней последние недели работал Арсений, всё не переставая переделывать ту из раза в раз. Потому что с фарфором оказалось слишком сложно возиться и каждый раз та выходила до жути реалистичной, то недостаточно красивой, пару раз материал даже трещинами шёл, пока чародей не стал накладывать зачарование перед тем, как начать вшивать золотистые волосы и вставлять глаза, которые до сих пор кажутся даже слишком качественными для игрушки. Всё потому, что нанесённый под стеклом рисунок серой радужки и чёрного зрачка создаёт эффект, что кукла не перестаёт наблюдать за каждым на неё смотрящим. Однако именно потому лицо у неё доброе, с малиновыми губами и вздёрнутым носиком, а одета та в зелёное платье, обшитое кружевами. Но что её отличает от многих обычных, так это скрытые внутрь шарниры, над которыми пришлось повозиться в местах сгибов, соединив белый фарфор материалом, схожим с тем, что покрывает тело самого Графа. Только одного он не стал делать, хотя мог бы — разбери конструкцию и нигде внутри не увидишь вязи рун, что заставили бы ту ходить и выполнять приказы. Не потому что он поскупился на лишнюю работу или же не успел ту выполнить. Просто излишний реализм игрушкам не нужен.
И даже так по девочке видно — та в удивлении, очень быстро переходящем в восторг, когда Савина её рассматривает со всех сторон аккуратно, боясь случайно уронить, испачкать и разбить. Но Арс не беспокоится по этому поводу — зачарование должно будет продержаться не один год, а до тех пор с ней ничего не случится.
— А можно я покажу её родителям? — в итоге спрашивает та, видимо, сгорая от нетерпения, хотя всё ещё не уверена до конца, что может принять подарок. Не удивительно, всё же Арс в первый раз решился подарить что-то сам, а не как оно бывает обычно, что, собираясь в гости, на себя он старается не брать подобных обязанностей.
— Конечно, она же ведь теперь твоя.
— Спасибо! — произносит та и тут же убегает в дверной проём, не задумываясь, что выкрикиваемое ею где-то в коридоре «Мама!» разнесётся на весь особняк, интригуя занятых на кухне ведьмаков.
На душе вроде бы тепло и приятно, потому что в детском восторге и улыбках есть своя магия, ничего не имеющая общего с хаосом, научными трактатами и формулами. Чувствуешь себя не чародеем, а самым настоящим волшебником из сказок, или же феей крёстной, исполняющей потаённые желания. Только вот вместе с тем… колется. Будто тоненькую булавку меж рёбер засунули, её не вытащить, но и до сердца всё никак не дойдёт.
— И почему даже спустя столько лет болеть не перестаёт? — обращается к Графу, кладущему тому свою тяжёлую, но вместе с тем ласковую голову на колени.
Косички на нём смотрятся забавно, но и расплетаются сами по себе — слишком гладкий волос, по которому проводить рукой приятно, будто бы все заботы постепенно растворяются, хотя в том нет никакой магии, кроме поддерживающей в нём жизнь. Такую, которую он больше ничему в этом мире давать не хочет.
Идиллию прерывают раздающиеся в голове птичьи вопли, от которых он дёргается, даже Графа чуть пугая, потому идея сменить их на нечто более приятное перерастает в уверенность, что он этим займётся уже завтра вечером. Главное, чтобы время нашлось.
— Я уже и забыла, как отвратительно добираться до тебя без портала, — входит с широкой ноги в поместье Варнава, стоит только открыть перед ней дверь.
— И ни «здравствуй» тебе, ни «доброго дня», а казалось бы — не первый год придворная чародейка, — театрально вздыхает Арс, будучи на самом деле довольным тем, что сейчас перед ним оказалась именно Катя в непривычном для себя костюме — обтягивающих замшевых лосинах, облипаемых походными сапогами по колено, корсете, белой рубашке под ним и с собранными в пучок волосами. Всё в её внешности так и твердит — «я пробыла в дороге месяц без остановок, и я откушу голову любому, кто припомнит неумение открывать порталы».
— В лучшем случае могу обещать «добрый вечер», но только если до того момента меня никто не побеспокоит, — тащит та через холл огромную сумку, в которой, Попов уверен, лежит запас косметики и не один комплект сменных вещей на любой вкус и настроение, ибо у него самого в наличии нет ни единого платья, в отличие от её особняка в Нароке, где ничего не меняется с годами. Тишина да благодать на его вкус столь сильные, что даже в лесной глуши у него за месяц происходит больше событий, чем там за год. — Комната всё та же? — спрашивает Варнава уже на лестнице, слыша тихий шум, доносящийся из одной спальни, где, по-видимому, ребёнок не прекращает восторженно показывать матери новую игрушку, подобную которой можно найти разве что у маленьких принцесс и княгиней. — У вас нынче шумно.
— А ведь гостей собралось меньше половины, — подмечает тот, провожая женщину до самой двери. — И да, комната та же, что и всегда.
***
— Арсе-ений, за что ты так со мной жесток, что поставил вокруг своего ненаглядного поместья барьер радиусом не меньше версты? У тебя здесь не проходной двор, чтобы добираться нормально пешком, а раньше было так удобно открывать портал прямо тебе в холл.
— Именно потому что это не «проходной двор», я его и поставил. И вообще, Паш, вот Ляйсан подтвердит мои слова о том, что ходить хотя бы изредка полезно, — обращается тот к эльфке, которую не видел весьма долго, в отличие от наставника.
Пара заявляется уже чуть за полдень, тогда, когда Арсений уже было собирался навести марафет, постепенно и очень сильно заранее готовясь к вечеру, ведь свою нехитрую работу в приготовлениях он выполнил и всё, что остаётся, так это встречать гостей, а это делать желательно в приличном виде. Однако у Добровольского, похоже, привычка появляться чуть раньше нужного момента.
— Ну, думаю, тебе и правда не помешали бы хотя бы прогулки, — осматривается та по сторонам, обращая куда больше внимания не на Попова, а на собранные в библиотеке книги, явно собираясь в ближайшее время просмотреть, а желательно полноценно прочитать несколько интересующих редких изданий.
— Эх, вот же предательница, — заключает тот, совершенно по-свойски проходя дальше в дом, явно собираясь наведаться на кухню, куда его ведёт не чародей, а весьма заманчивый запах. Только вот даже Арсений не решается прерывать там сейчас происходящее, ибо Дима, оказывается, относится к готовке с той же серьёзностью, что и к изучению монстров. Потому не стесняется гнать оттуда Пашу, не дав тому утащить ни кусочка, предназначенного на вечер, в то время как Антон лишь наблюдает за происходящим, не скрывая веселья, когда Позов кидает в незванного на кухню гостя мокрую тряпку, ибо Добровольский решил воспользоваться подлыми методами и увести яблочный пирог со стола магией, на что к тому же все ложки-поварёшки недовольно зашумели, начав отбивать грозный ритм по столам и полам, для Шастуна кажущимся со стороны весьма милым зрелищем, в котором нет ни капли жути, даже когда к бунту присоединился один из големов-ножей.
***
— Вечер в хату! — тут же раздаётся громкое приветствие, после которого, будь на месте Попова Антон, точно бы последовали медвежьи объятия, но пока что Шастун отправлен менять одежду после всего того, что творилось пару часов назад на кухне, ибо с пятнами от ягод и жира, которыми нынче покрыта бывшая до появления Воли чистая рубашка, на скорый ужин являться даже он сам не хотел бы.
— Да чтобы я ещё раз решил отправиться в путь с краснолюдом!
— Ну знаете ль, ваше герцогское высочество, это вам не в замке сидеть, это настоящее путешествие!
— И похоже, что в следующий раз будет легче куда-то добраться одному, чем в твоём сопровождении. И… извини, Арсений, за это представление, — обращается Лазарев, переставая спорить с Макаром, когда чародей красноречиво отходит от проёма, предлагая явившимся путникам зайти внутрь.
На самом деле, даже не удивительно, что те решили добраться вместе. Всё же спустя годы и несмотря на горы обязанностей, Серёжа всё также любит иногда покидать Ямурлак «инкогнито», правда теперь в приключения не ввязываясь. Антон последние годы бережёт нервы Арсения, а вместе с тем и всех дворян герцогства, не поддаваясь на провокации и не пускаясь с ним в путь, как в старые-добрые. Тем более сам Лазарев не может больше позволить подобных деяний. Не только из-за обязанностей лорда, но и потому что теперь он несёт ответственность не только за себя, а ещё за две жизни, пока не повидавшие практически ничего за свои недолгие годы.
Он так после Камиллы ни на ком не женился. В душе как был романтиком, так им и остался, потому без любви играть свадьбы не хотел, да и до сих пор не собирается. Только долгие годы его снедало одиночество, а вместе с ним грызли мозги всевозможные вассалы, для которых вдовец-герцог был не только прекрасным возможным женихом для дочерей, но и весьма ненадёжным владетелем своих земель в отсутствии наследников. И вот однажды, около пяти лет назад, стоило Арсу с Антоном наведаться в Ямурлак, как те узнали, ещё даже в замок не попав, что Лазарь узаконил двух своих бастардов. Тогда это навело немало шума, ведь, как водится — если прецедент повторился, то найдутся «умники», а точнее даже «умницы», которым приспичит своё нагулянное на работе в борделе дитятко пристроить на благородный двор и самой как-то туда за ним пробиться. Да только всё стихло, стоило разойтись слухам о служанке, работавшей в замке, от которой и были оба ребёнка. Подобное всё же не такая большая редкость. Чего обычно не сыщешь, так это герцога, путешествующего в одиночку с краснолюдом.
Может быть, правление Радовида V Свирепого и окончилось, но гонениям нелюдей на Континенте, вероятно, никогда не будет конца, как и не останавливалось оно веками до этого. Потому не удивительно, что, будучи в сути своей вовсе не жестоким убийцей и беспринципным разбойником, Макар всё же ушёл от белок на поиски не лучшей, но более приличной жизни. Возвращаться в Вызиму не было смысла — может быть Темерия и смогла добиться автономии, но в её столице, разграбленной и отчасти разрушенной, точно не осталось небольшого деревянного домика с прилежащей кузней. Потому всё, на что он понадеялся, так это на помощь старого друга, у которого во владениях собственное герцогство, в котором точно бы нашлось место одному кузнецу. Так что в итоге в Ямурлаке стало краснолюдским мастером больше.
***
— Как думаешь, когда они явятся?
Несмотря на уже не поздние весенние закаты, на улице смеркается, лес на окраине зелёного луга, покрытого изумрудной молодой травой, сейчас кажется уже не таким приветливым, хотя Арс знает эти места гораздо лучше своего собственного гардероба и ничего опасного в них нет, по крайней мере для собравшихся сегодня людей и нелюдей. Однако для Антона наверняка тот не кажется резко начинающейся непроглядной тёмной полосой, потому он не перестаёт оглядываться по сторонам, пока расставляет вместе с Димой блюда, посуду и канделябры по столу, на котором ведьмаки зажигают свечи, пока Макар тащит из погреба бочку, а Арс с Пашей накладывают барьер от ветра и холода. Ночи до сих пор холодные, а никто не собирается уходить спать раньше рассвета, кроме разве что Савины, бродящей вокруг поместья вместе с Графом в поисках редких весенних полевых цветов, из которых можно будет сделать венки.
— Могу поспорить, что как только сядем за стол. Специально опаздывает, чтобы заявиться и высказать своё «И как вы могли начать без нас?», — отзывается Арсений, доделывая последние штрихи и уже ощущая, как воздух вокруг становится чуть теплее, настолько, что никто не задумается о надобности верхней одежды, но вместе с тем не будет обливаться потом. Идеальная температура для того, чтобы о ней и вовсе не задумываться.
Вместо этого в голове рождается идея побаловаться с магией и, как в старые времена, вместо свеч развесить над столом магические огоньки, всё же светят они даже ярче и не грозятся кому-нибудь, особенно одевшимся в парадные наряды чародеям и чародейкам, подпалить рукава, стоит кому-нибудь из них потянуться за графином, когда очередной бокал вина опустеет, однако взгляд цепляется за небо, пока всё ещё голубое, но уже совсем неяркое, будто бы всю его чистоту залили серой краской и попробовали ту отмыть всеми возможными методами, но попытки оказались тщетны. Там, над кронами тёмного леса, мерцает крохотная, едва различимая звёздочка. Самая первая на небосводе, но совсем не последняя. Через час или около того на чёрный полог выйдут и остальные её сёстры, числа которым нет, и такое зрелище лучше не прятать за светочами. Может быть оно и не неповторимое, и наблюдать его можно каждую ночь, стоит выйти на веранду или просто выглянуть из окна, но нельзя не признать его красоту. Кроме того, Антон отчего-то очень любит звёзды.
«Так что лучше пусть останется так», — решает он, поглядывая на ведьмаков, принимающих пивной бочонок от краснолюда и решающих, куда бы его лучше поставить. Однако в один момент Шастун отвлекается, оборачиваясь на угол поместья, и уже через пару секунд за ним повторяет и Попов, слыша знакомый голос, в котором с годами наглости не убавляется.
— Ай-яй-яй, Арсений, как ты можешь так обо мне думать?
— Вообще-то, если бы тебя не заставила Оксана, ты бы так и сделал, — бьёт Эда кулаком в плечо Клава, из-за чего тот ойкает и потирает ушибленное место — явно по новой набитой татуировке попала и, скорее всего, не случайно. — Арс! Антон! — тут же забывает та об одном чародее, завидев другого, и уже собирается броситься вперёд для объятий, к которым Попов совершенно не готов, как вдруг её пылкие приветствия остужает возложенная на плечо рука полуэльфки.
— Извините за задержку, похоже, мы пришли последними? — предполагает Оксана, оглядывая остальных собравшихся, каждый из которых уже заканчивает со своим делом. Похоже, что осталось совсем немного: кому-то только лишь вскрыть бочки с пивом и сидром, кому-то последний раз пшикнуть духами на своё роскошное платье, есть те, кто явился в своей привычной одежде и никакие светские приличия их не волнуют. И, наверное, это правильно. Потому как даже Арсово сердце начинает заходиться от предвкушения при виде всех знакомых, друзей, которых зачастую в одном месте встретить нельзя. Слишком разные люди, которые не узнали бы друг о друге, не попадись на их жизненном пути чародей и ведьмак. Сейчас, оглядываясь на Антона и ловя его улыбку, не таящуюся и не скрывающуюся, чистую и яркую, он наконец понимает, почему Шастун решил собрать их всех в конце весны под одной крышей столько лет спустя.
«Спасибо», — беззвучно срывается с губ, но даже так его прекрасно понимает именно тот, кто должен, как и всегда, потому что иначе быть не может.
***
Здесь, в лесной чаще, расположившейся в непроходимых лесах меж двух крупнейших городов некогда свободного Каэдвена, пройти по дорогам которых удастся далеко не каждому, всегда тихо, ибо в округе нет деревень, хуторов и даже охотничьих домиков. Только самому удачливому путнику удастся случайно набрести на чудное поместье с мансардами, крупными застеклёнными окнами, огромными, дубовыми, резными дверьми, что никак не поддадутся больше ни одному чужаку, ибо всё здесь зачаровано. Только вот какое дело. Сегодня на лугу нет ни единого чужака или незнакомца, нет, здесь отсутствуют даже просто знакомые! Так или иначе, каждый присутствующий является хозяевам особняка другом, потому немудрено, что ночную тишину, мрак и спокойствие нарушают собой свет, музыка, смех и разговоры обо всём, что только приходит в чуть хмельные головы оказавшихся здесь людей и нелюдей.
Ни в одной таверне на Континенте не встретишь такого, чтобы герцог, сидя на столе и перебирая струны на своей лире, припоминал должок татуированному чародею, который в итоге эту самую лиру перенимает в свои руки, чтобы бард ушёл в пляс вместе с бывшей морячкой, одетой в мужскую рубаху и шоссы. В то же время бесхвостая сирена играет с огромным добрым големом, которому та на гриве косички заплетает, вставляя в них найденные цветы. И не может быть такого нигде более, чтобы, казалось бы, гордая эльфийская ведунья без капли стыда запевала вместе с краснолюдом незамысловатые песни, слова которых произнеси на знатном дворе, так не минуешь отрезанного языка. Единственное, что повторяется из раза в раз, совершенно неизменно — ведьмак, который, смеха своего не скрывая, сыпется и всё время за чародея своего хватается каждый раз, заслышав шутки брата по цеху и наставника любовника.
В такие моменты Арс и сам на грани того, чтобы вместе с Антоном не свалиться в одну хихикающую кучу, которую уже никто не соберёт. И не из-за алкоголя, которого в крови всего пара капель растекается, кожу чуть румяня, а потому что хочется не то вместе с Клавой и Серёжей в пляс пуститься, прихватив с собой Шастуна, не то разложиться и распластаться на столе, слушая чужие истории, которых столь много за последний десяток лет скопилось, что и не хватило бы и десяти таких ночей. И если у Паши в жизни из нового только то, как ему предлагают присоединиться к восстановлению Бан Арда после гонения чародеев, то у Эда целые годы путешествий, во время которых тот раз в несколько месяцев находил мегаскоп, чтобы поведать о важных и совсем нет событиях с ним произошедших.
В первый раз увидеть при связи не только чародея, но и Клаву вместе с ним было весьма необычно, но вместе с тем от Выграновского можно ждать чего угодно, в том числе и того, что тот, познакомившись с корабельным лекарем, сдружится с ней настолько, что те вместе покинут Скеллиге ради эфемерной мечты найти того самого сына ярла, о котором долго думал маг. Тогда они вдвоем весь Север обыскали, кругами обошли, не раз и не два наведываясь к Арсу с Антоном в Повиссе, а кроме того, случилось им дойти и до того самого домика в нескольких десятках миль от Третогора, рядом с которым разрослась целая поляна никогда не увядающих незабудок. Там и познакомились две девушки, сведущие в целительстве и травах. И, может быть, Эд так и не нашёл своего белокурого «принца», но обрёл весьма интересную компанию, с которой собирается двинуться далеко на юг. И даже не из-за уходящих туда следов некого барда с сильным скеллигским акцентом, а потому что время сидеть на месте прошло, а начавшаяся для него и его спутницы эпоха приключений ещё не кончилась. Мир огромен, а Континент — не изведан. Сперва Офир, потом Зеррикания, а что там дальше — даже нильфгаардские картографы не имеют ни единого понятия.
Есть в вечере единственная странность, когда дело движется к двум часам и Катя с Савиной скрылись в доме, двое ведьмаков кидают озадаченные взгляды в сторону леса, и Арсений наверняка бы их пропустил за разговором с Варнавой, если бы не сказанное на ухо Антоном «Я сейчас вернусь». Не весёлое, не беззаботное и совсем не пьяное. Так и хочется спросить: «Что случилось?» — и пойти за ним, но стоит самому вглядеться в чащу, туда, куда идёт Шастун, как это желание резко пропадает, как и добрая часть весёлого настроя, зависающая над обрывом, падать с которого решительно нельзя. Потому что ревность Попова беспочвенна, и он сам прекрасно это осознаёт. Только, как всегда, от себя сбежать невозможно, остаётся только покрепче губы сомкнуть, чтобы не сболтнуть лишнего. Всё же Антон десяток лет на него восхищённо смотрит, как ни на кого иного в этом мире, только его любит и доверяет всецело, так что он ревности не заслуживает, особенно притом, что возвращается быстро, не задерживаясь, и улыбается аккуратно, извиняюще, будто бы прощупывая, всё ли нормально.
— Что-то случилось? — делает вид Арсений, будто бы не знает, кто именно прятался за стволом дерева, стараясь быть заметной лишь для одной пары глаз, которых нужно было выцепить из чёртовой дюжины остальных.
— Вечером расскажу, — отзывается ведьмак, присаживаясь рядом и уже протягивая к себе полупустую кружку лагера.
Хочется съязвить и сказать, что вечер уже давно наступил и даже успел перерасти в глубокую ночь, когда зачастую кметы уже видят седьмой сон, но от своего же колкого языка Арса спасает только Лазарев, чуть хмельной, но крайне уверенно хлопающий ладонями и призывающий окружающих к тишине, будто бы собирается сказать пылкий тост наподобие тех, что каждые полчаса изрекает Макар, на чьём месте наверняка уже куча отпечатков тяжёлых краснолюдских ботинок, которых тот не снимает, забираясь на скамью, чтобы хотя бы половина присутствующих обратила на него внимание.
— Знаете, были времена, когда Антон мне постоянно предъявлял о том, что я никогда не пишу о нём песен. А оно и ясно — я всё же не любитель описывать кровь, кишки и отрубленные головы. Но вот однажды на последней неделе мая мне довелось узнать, что ты у нас влюбился! — поднимает тот в сторону Шастуна и Попова бокал белого вина, большая часть весёлых пузырьков в котором уже давно витает в воздухе, покинув золотистую жидкость. — И я уверен, что каждый здесь присутствующий не раз слушал его хвалебные оды, верно? — вокруг слышен тихий смех, и сам Попов от того не может удержаться, потому что это абсолютная правда, и только Антон взгляд отводит так, будто бы ничего не знает и всё, что остаётся Арсению, так это тому в шею самодовольно фыркнуть, потому как он и так знает, но сейчас это как крем лечебный на ожог или теплое одеяло прохладной ночью. До одури приятно. — Стоило мне их услышать, как я сам не смог устоять перед теми чувствами, начав писать песни и стихи одна за другой. Как по мне, одни из моих самых лучших. Их прекрасно принимали на всех балах и пирах, на которые мне доводилось прихватить с собой инструмент, — устраивается тот поудобнее, упирая лиру в бедро. — Но совсем недавно, буквально по пути сюда из Ямурлака, я понял, что ни в одной из них не звучит ваших имён и, наверное, созданием её мне следовало заняться даже раньше, — проводит тот рукой по струнам в первый раз, явно готовясь вновь начать играть, но кое-что куда более медленное, лиричное, такое, подо что танцевать вряд ли получится, всё потому что главное не музыка, а слова, которым та будет аккомпанировать.
— Он последний месяц то и делал, что бубнил и тренькал, — жалуется Макар, на что получает сразу от всех присутствующих девушек резкое «Ш-ш-ш!», заставляющее сконфуженно умолкнуть.
Переливы лиры начинаются мелодично, практически убаюкивающее, так, что Арсений в какой-то неожиданный момент обнаруживает себя в объятиях Антона, похоже, даже более трезвого, чем он сам, ибо взгляд зелёных глаз не плывёт, а лишь рассматривает всех окружающих, большая часть куда больше похожа на чародея: чуть хмельные, внимательно слушают вступление, терпеливо ожидая, что будет сказано.
И вот, протяжные переливы лиры сперва затихают, а после возвращаются совсем иными: более резкими, напоминающими собой песни про рыцарей и просто героев, рассказываемые обычно в тавернах на праздниках, когда барду все свистят, поторапливая, и кидают в берет или футляр мелкие монеты, звенящие, бьющиеся друг о друга так, будто к струнам присоединился бубен. Весело, уютно, но стоит прозвучать голосу, становится ясно — это размеренная песня, нет, баллада, которую не расскажешь на большую публику. Не примут, не поймут те, кто всех тех событий не застал, не прошёл часть пути с теми, о ком в ней идёт речь.
Жил-был Антон
Из деревни Ворон,
Смелый ведьмак
Врагам внушал страх.
Друзьям — помогал,
Злодеев — сражал.
И был он в улыбках своих весьма мил,
Да только проблема — никто не любил.
И однажды весной
Лесною тропой
Смелый ведьмак
Нагрянул в кабак,
Чтобы денёк отдохнуть
И отправиться в путь.
Да только кто знал бы тогда,
Что его настигнет судьба.
В мантии синей,
Холодный, как иней,
Сидел он тоскливый,
Чародей молчаливый.
И был он Антон,
Ведьмак из Ворон,
Красой чародея напрочь сражён,
Стоило тому убрать капюшон.
Случайно встречались,
На недели прощались,
Чародей открывался,
Ведьмак в душу влюблялся,
А тот всегда убегал.
Антон неизменно прощал
Того, кто сердце сталью пронзал,
Но в итоге всё осознал.
У каждой сказки есть свой пролог,
История отважная и эпилог.
Да только жизни на них не кончаются,
Новые страницы пишутся, главы — начинаются.
Те же герои переступают порог:
Кукольный Гений
Имени Арсений
И его Антон,
Ведьмак из Ворон.
Все слова тянулись, пропевались, и музыка им внимала и никак иначе, когда речь шла о Шастуне, то ритмы больше напоминали резкие взмахи меча, цоканье копыт по мощёной дороге, меж которыми прорывалось молчанье лесной чащи, предлагающей не то отдохнуть, не то отправиться в путь. Но стоило начаться куплету про чародея, как Арсений тут же заметил, что Лазарев до сих пор, даже спустя столько лет, не может забыть их поначалу натянутые отношения. Весёлые высокие ноты, бежавшие рысцой, сменились более низкими, музыкальными и плавными, а вместе с тем — «холодными, как иней», да только задели совсем не они.
Никто никогда не рассказывал Серёже о том самом клинке, пронзившем ведьмачье сердце. Потому ясно, что это лишь метафора, не более, но от такого взгляд тут же поднимается на Антона, чьё живое гулкое сердце враз начинает биться сильнее. Едва заметно, но чародей прекрасно знаком с тем, каково оно в сонном умиротворении, радости, возбуждении и даже боли. Сейчас будто бы всё сразу, да только низкий голос, стоит струнам наконец замереть, на ухо спрашивает: «Мне понравилось, а тебе?»
У Арса нет ответа, только лишь кивок, от которого он только сильнее зарывается в уютные объятия, из которых удобно наблюдать за реакциями остальных.
— Лазарь, да какой ещё Антон из Ворон? Ну ты только на них посмотри, они ж Шастуны! Всё по миру шастают и никак не успокоятся! — заявляет Клава, вставая из-за стола и указывая на мужчин, будто бы иначе быть и не может, и в это же время Оксана аккуратно отодвигает от неё пивной стакан и винный бокал, явно считая, что с неё хватит.
Арсению остаётся только смеяться и вспоминать то, как ему впервые довелось побывать в замке Элдер, на кладбище которого Антон его познакомил с призраком усопшей герцогини, от которой чародей совершенно не ожидал вдруг услышать благословений для них обоих. И стоило Камилле произнести те слова, как фантом ушел дальше за завесу, из которой её можно было бы достать лишь обрядом. Да только Антон выглядел счастливым, стоя у обрыва и глядя оттуда на памятник у могилки. Не то из-за герцогини, ушедшей наконец на покой, не то по причине всех тех добрых слов, не дающих прав венчаться, но приносящих в сердце приятную лёгкость, благодаря которой о церковных законах забываешь напрочь, ибо они и так оба с легкостью их всегда переступали.
— Наверное, ты права!
Арсений Шастун звучит даже приятно, в отличие от многих остальных возможных прозвищ. Ведь всё дело в том, как ты относишься к имени или же его владельцу. В этом случае чародей без сомнений его любит.
***
— Фух, я вымотался, — падает на кровать Антон, занавесив все шторы как можно плотнее, чтобы ни единый лучик скорого рассвета не проник внутрь.
Сегодня никто из них не собирается просыпаться раньше начала сумерек и плевать, что от того будет болеть голова, спина и вообще не захочется вставать, что бы ни произошло. Всё, что было сегодняшней ночью, по праву можно назвать праздником, во время которого мозг с радостью отключился, передавая управление телом целиком и полностью сердцу. Оно, как ни странно, Арсения всегда меньше подводило.
— Сними хотя бы рубашку, — поглядывает на него одним глазом уже почти спящий Арсений, чьи оголённые телеса прикрывает разве что халат. Идти в купальни ни у кого не осталось ни сил, ни желания. Всё же шум, радость и веселье высасывают из Арсения соки настолько же, сколько ему нравится происходящее. Антон же в этот момент наоборот выглядит как человек, который, кажется, ещё час будет ворочаться по матрасу, одеялам и подушкам в попытках утихомириться и наконец уснуть.
Так и получается. К тому моменту, как меж шторами и полом видна тончайшая светлая линия, Антон не спит, и не помогает даже то, когда Арсений, точно осьминог, оплетает его руками и ногами в объятиях, ища в нём приятную прохладу. Однако похоже, что причиной его бессонницы является не только переизбыток чувств от единовременной встречи со всеми их друзьями впервые с момента знакомства с каждым.
— Арс, — шепчет ведьмак, не желая беспокоить чародея, а вместе с тем более не имея сил молчать.
— М-м-м? — раздаётся сонный отклик человека, у которого в голове жуткий туман, тянущий во тьму, в которой не мешало бы отдохнуть.
— Сегодня здесь была Ира.
В голове тут же рассеивается любая нега, а на её место приходит воспоминание об увиденной меж деревьев соломенной копне волос, из-за чего глаза тут же распахиваются, взирая на Антона, невольно коля и травя свинцом. Арсений по-другому не может, хотя и хотел бы спокойно относиться к тому суккубу, которую никогда в жизни в глаза целиком не видел, не говорил с ней и не общался. Сам не хочет думать о том, с кем спал раньше Шастун, да и тот не горит желанием знакомить, хотя Попов знает из его же уст — им доводилось видеться в Повиссе, и даже не раз. Только ревность обжигала нутро, прямо как сейчас, хотя в тайне те встречи ведьмаком не держались, ибо в них не было ничего особенного, это точно, Арсений видит и чувствует, да только в натуре у него заложено собственничество, с которым бороться приходится постоянно, чем более за него стыдно. В конце концов Шастун знает, что когда-то между ним и Эдом было нечто похожее в далёкие-далёкие времена, которые отрицать всё-таки нельзя. Простое удовлетворение плотских желаний. А сейчас они все прекрасно общаются, не видя в том проблемы.
Всё как всегда — Арсений сам себе их создаёт в голове, к счастью, последние годы удаётся сдерживать себя от воплощения их в жизнь.
— Чего хотела? — не отодвигается он в сторону, но смотрит так пристально, что видно — даже Антону от такого взгляда некомфортно и хочется решить все вопросы как можно скорее.
— Они с Дариной собираются вернуться в Новиград. Хочет, чтобы я переписал документы. Вот думаю, когда можно будет отправиться. У тебя ведь в ближайшее время много заказов.
Антон знает про ревность, про то, что у Арсения настроение враз портится при упоминании Иры, потому всё, что ему остаётся, так это надеяться, что он сможет поступить правильно по всем фронтам. Это тяжело, особенно относительно Попова, но задача облегчается одним фактором — чародей и сам знает, что у него характер не сахар.
— Предложи Эду подкинуть туда и обратно. Не думаю, что они будут против твоей компании. Правда, могу поспорить, если уйдёшь сейчас, то вернёшься не раньше Мидаете, это в лучшем случае, — вздыхает тот, стараясь отпустить навалившиеся чувства, вжимаясь Антону в грудь и чувствуя исходящий от того привычный запах орехов и хлеба, который не может приглушить ничто другое.
— Да ладно, я не собираюсь задерживаться.
Шастун целует его в макушку, и так чуть взъерошенную, пропахшую лесом, хвоей и листьями, под которой мысли всё ещё продолжают виться с безумной скоростью, но чародей каждую старается остановить, поймать и, точно какого светлячка, в банку посадить и на полку поставить, чтобы не мешались. Только так и можно заставлять себя перестать волноваться, отдаваясь полностью приятным прохладным объятиям, остужающим разгорячённый разум.
Арсений понимает, что стоит ведьмаку уйти, и всё будет как всегда: внезапные новые дела, разлука не на пару дней, а на месяц, у самого вдруг возникнут проблемы, решить которые удастся только поместье покинув, да только это их жизнь, в которой они переплетены не просто ногами и руками, на которых Антон дома теперь только одно кольцо носит, лёжа в постели и постепенно проваливаясь в долгожданный сон, но и жизнями, и что-то подсказывает Арсению — душами. Что бы ни произошло, они всегда возвращаются домой, в поместье, где перед входом стоят Левый и Правый, в холле — их любимые книги, на кухне трудятся крошки-големы, в конюшнях ждёт нового приключения Граф, в гостевых спальнях могут разместиться все их друзья до единого, а в их собственной, уютной и родной, над камином висит полотно с пятнадцатью золотыми подсолнухами. Те больше никогда ему не приснятся, не потревожат сна и яви, только лишь будут напоминать о прошлом, в котором больше никогда не проснётся, без которого не было бы счастливого настоящего и будущего, за которым из своей крохотной голубой вазочки, пристально наблюдает никогда не увядающая незабудка.
Арсений знает — сколько бы раз им ни пришлось на время расстаться, они с Антоном всегда найдут друг друга, где бы то ни было.
Ибо даже смерть не разлучит их.
