Кот с зелёными глазами

Если говорить о схожести всех селений, достойных называться городами, то зимой можно выделить один фактор, из-за которого до наступления лютых морозов выходить из дома не захочется. Им является совершенно банальная грязь, чей состав никому не захочется анализировать, ведь её невозможно избежать — всё равно прилипнет к сапогам, налетит на брюки, загваздает полы плаща, и конечно же, не дайте боги вам поскользнуться. Даже самым отчаянным банщицам не захочется возиться с подобным клиентом. Однако, казалось бы, в ноябре ситуация точно не должна быть лучше, даже наоборот, её усугубить должны холодные дожди, размывающие наезженные дороги, создавая тем самым весьма неприглядное зрелище, от которого захочешь сбежать в лес, где всё это хотя бы покрыто слоем всё ещё изумрудной, но уже жухнущей травы да мхами, впитывающими в себя благодатную влагу. В Нароке всё оказывается слегка иначе. Чтобы это заметить не нужно было даже сходить с корабля, без проблем преодолевающего спокойные воды залива Праксены, спустя несколько дней причалившего в весьма скромной гавани, находящейся в укрытии горных хребтов. Сперва Антон даже не понял, почему на третий день пути за бортом, помимо обычного и привычного плеска, начал раздаваться ещё один звук, похожий на шуршание песочных часов, что безустанно переворачиваются, стоит времени истечь. Но стоило заглянуть за борт, как его встретило весьма интересное зрелище, невиданное ведьмаком ни в одно странствие на корабле, будь то реки, Великое Море или берега Скеллиге. Корабль медленно полз через водную гладь, усыпанную не чем иным, как ледяными цветами. Сростки кристаллов льда росли из воды, будто бы огромные бутоны белых роз, не собирающихся ни тонуть, ни сдвигаться со своих мест. Удивительное зрелище, которое редко когда можно встретить где-либо ещё, кроме как зимой у берегов Ковира. К сожалению, немалая доля его красоты заключается в мимолётности — прощаться с просторами, наполненными не огромными плавучими льдинами, а крохотными, размером с кулак, кристаллами, что никак не заберёшь с собой, не сможешь огранить, заковать в золото или серебро, пришлось слишком скоро. Стоило кораблю вновь попасть в течение и устремиться к нужным берегам. К далёким берегам, миновав устье реки Тоины, по которой можно было бы сплавиться в Аэдд Гинваэль или Рикверелин — самые крупные и известные города Нарока, о которых обычно и вспоминают, стоит упомянуть об этом княжестве. Его же одноимённая столица оказывается куда меньше, чем известные провинции. С борта уже были видны аккуратные каменные домики высотой двух-трёх этажей, разместившиеся в долине, лишь самым своим краем выходящей к крошечному заливу, окружённому скалами, в котором при всём желании от штормов не укроется более трёх торговых кораблей. Но что сразу бросается в глаза, так это высокие, поросшие у своих оснований сосновыми лесами горы, чьи скалистые вершины усыпаны снегами, как и всё вокруг, стоит сойти с палубы на каменный пирс, когда-то выдолбленный из местных пород. От всей окружающей архитектуры создаётся впечатление, будто бы Антон попал не иначе как в Махакам, где краснолюды обустраивают горы и орудуют киркой с такой ловкостью, что их селения уходят глубоко под землю. Только Нарок словно бы из-под неё достали и усыпали толстым слоем рыхлого снега, украшающего крыши весьма аккуратных портовых домов и стоптали его в камень и лёд под ногами, что местами, особенно по подворотням и, наоборот, на самых крупных улицах, смешался с нечистотами, но в целом выглядит весьма приятно. Лучше, чем тот же Новиград или Вызима зимой и тем более в ноябре. — Так, они говорили, что в Нароке всего одна таверна, в которой можно остановиться, — вспоминает ведьмак слова моряков, подогревая слегка игни изнутри свой плащ, надетый поверх куртки. Всё же на улице сильно за ноль градусов, а прихваченная с собой одежда годится разве что для поздней осени центрального Континента. Стоило бы озаботиться какой шубой, даже пусть из собственными руками добытой волчьей шкуры, но даже на портного денег нет, всё же за поездку на корабле были отданы почти все имевшиеся в кошеле, переведённые из крон в марки монеты. Так что остаётся лишь надеяться, что оставшегося хватит хотя бы на комнатку, иначе даже при успешной отправке письма ко двору обратное получить едва ли получится. Утоптанный снег чуть скрипит под тяжёлыми копытами Графа, когда Антон направляется, как ему кажется, к одной из центральных улиц городка, беспощадно ведущих в гору, заставляя дивиться умению местных не скользить сделав и одного шага по подобной улице. Их, кстати, весьма немного. Все укутаны в тёплые одежды, у женщин на головах пуховые платки, не скрывающие румяных щёк и малиновых губ, у мужчин то шапки, то просто копна волос, потому что ни на что не заработал. Вообще достаток каждого заметен сразу: у кого-то заячий тулуп, у другого бобровая шуба, у третьей рысья накидка или лисье болеро. Разные прохожие ныряют в проходы самых разных лавок, расположенных на первых этажах домов главной улицы, сверкающих своими полированными вывесками, на выпуклых буквах которых разместились крошечные снежные сугробики, не мешающие читать названий. Однако не вывески привлекают внимание, а нечто куда более интересное и необычное: широкие прозрачные витрины, сделанные не иначе, как из стекла. Честно сказать, похоже на чудо. Потому что каждое подобное должно стоить само по себе целое состояние. В Редании, Темерии, Каэдвене и других королевствах такое могут позволить себе разве что только короли да самые знатные и богатые рода, и то в парадных залах в качестве украшений. Здесь же даже не они являются главными, а то, что внутри этих небольших лавок, существование которых возможно разве что в Ковире и Повиссе — стране торговцев и стеклодувов. Антон несколько раз невольно останавливается, увлечённо взирая на блестящие кубки, будто бы созданные из огромных кусков бриллиантов, изумрудов и рубинов, на вазы, в чьих формах угадываются очертания цветов, а цвета не едины, переходят от одного к другому, создавая удивительные завитые рисунки, меж ними гордо стоят целые блюда и наборы посуды белого цвета с золотистыми рисунками и крошечными гербовыми пометками, обозначающими мастеров и государство. И, конечно же, там же находятся и вовсе бесполезные безделушки — крошечные фигурки животных, среди которых и коты, и лошади, и весьма странные существа, созданные, вероятно, на основе рассказов об обитающих далеко-далеко на юге. Чего только нет в лавках стекольщиков, за чьими витринами разместились цветочные поля, зверинцы и придворные пиры до подачи блюд, сверкающие в свете свечей, стоящих в витиеватых канделябрах, иногда похожих на обычные классические, а иногда больше напоминающих раскидистые кроны деревьев, у которых вместо плодов — огоньки. Антон ощущает себя маленьким мальчиком, вышедшим поглазеть на нечто недосягаемое. И даже притом, что лавки эти открыты для посетителей, он, кажется, ни в одну из них в жизни бы не вошёл, боясь не то разгромить, даже просто замерев и не двигаясь, не то потому что стражники, которых на улицах немало, точно стали бы докапываться, считая, что иностранец-оборванец точно что-то спёр. Такого счастья ему не надо, а вот тёплая комната или же просто камин в общем зале — очень даже. На улице глубокие сумерки, значащие весьма мало, потому что ещё вчера, сидя на палубе в окружении медленно падающих снежинок, ярко сияющих на чёрной големской шкуре, удалось убедиться, что световой день весьма мал — не дольше пяти часов. Уже в три всё выглядит так, будто бы миру достались лишь какие-то огрызки света, пока солнце находится где-нибудь далеко, освещает собой просторы Нильфгаарда, Зеррикании и Офира, позабыв о столь далёком и позабытом всеми богинями плодородия месте, что, кажется, со склонов вот-вот мамонты спустятся. Хотя они, в общем-то, обитают лишь за Драконьими горами, откуда не возвращаются глупые, но смелые и отчаянные путешественники. Бродить по незнакомым городам в потёмках весьма сложно, особенно, когда ты выглядишь совсем как не местный и спросить дорогу не у кого. Южане про северян всегда говорят, что те нелюдимые, а в Нароке всё с этим особенно плохо. Закрытый город, в котором иностранцев видят разве что в порту, когда привозят новый груз, или же в редкие случаи празднеств. «Правда, Лазарь рассказывал, что ему комнату прямо во дворце выделили, так что города он почти и не увидел», — размышляет ведьмак, проходя мимо одного из непримечательных поворотов в какой-то двор, из которого показывается парочка мужчин с алыми лицами, от которых за версту несёт самогоном, только на удивление ни один из них не стремится привалиться к стенке и выблевать содержимое своего желудка. Похоже, мороз их весьма недурно отрезвил. — Видимо, нам куда-то туда? — спрашивает Антон не то у себя, не то у Графа, направляя носки своих сапог в сторону плохо протоптанных сугробов, лежащих в узком проходе меж двумя домами, по периметрам крыш которых вьются узоры, напоминающие страшные лица горгулий. Нет, не тех, против которых ведьмаки терпеть не могут сражаться, не имея при себе дюжины «картечи», ибо после подобного клинки идут в утиль без надежды на исправление и ремонт, а те, что обычно бездвижно и безжизненно сидят на крышах соборов святого Лебеды, один из которых, судя по торчащему вдалеке шпилю, присутствует и в Нароке. По преданию они отпугивают злых духов, но легенды, как Шастуну известно, имеют в себе мало веса, если их правдивость не записана в проверенных ведьмачьих бестиариях. А в них чёрными чернилами по почти сгнившей жёлтой бумаге написано, что это бред. Бреда в мире вообще много. К нему можно приписать и расположение оказавшейся перед ним таверны. Хотя, судя по весьма внушительному фасаду, это скорее постоялый двор, в котором цены должны пробивать собою если не потолок, то и так неважно чувствующее себя самолюбие Антона, у которого снег попал в сапоги и теперь неприятно морозит лодыжки и пятки. Судя по открывшемуся виду, все нормальные путники обходили с другой стороны, где к окружённому со всех сторон зданию с парочкой пристроек, большим прилегающим двором, расчищенным от снега, проложена мощёная дорога, по которой явно порой проезжают кареты и дилижансы. — Может, моряки имели какую другую таверну? Каков шанс, что нас вообще туда впустят? — перебравшись через один из искусственно созданных сугробов, спрашивает Антон, стряхивая с плаща налипшие снежинки и слушая в ответ фырканье Графа, явно не считающего это проблемой. — Ну конечно, ты-то у нас вон какой, — улыбается ведьмак, не забывая и конскую гриву избавить от снега, что, не переставая, редкими хлопьями падает с серого неба. — Ну ладно, прорвёмся. Теперь копыта уже не заставляют скрипеть утрамбованный снег, а стучат по уложенной брусчатке, когда двое направляются к постоялому двору, больше собой напоминающему какой-нибудь особняк знатной семьи. В такие моменты начинаешь задаваться вопросом, для чего подобные заведения вообще существуют в далёких городах, куда заглядывать обычно должны разве что редкие моряки да изменщики всех родов и мастей, которым неудобно встречаться дома друг у друга. «Хотя, если так подумать, ни один из матросов сюда не решился пойти выпивать, в итоге оставшись на судне. Эх, и доски объявлений не видать, — обращает внимание Шастун на полное отсутствие чего-либо, где любой желающий мог бы прилепить заказ, за который можно было бы взяться. Зато у входа высажены небольшие ёлочки, которые не то что мечом, руками можно было бы переломать. Там же рядом оказывается парень видом младше Антона лет на пять, одетый по-простому, но весьма прилично, отчего высокомерный взгляд кажется лишним. — А конюх привык к гостям поважнее, да?» — усмехается он про себя, подходя ближе. Однако, на удивление, парень, который наверняка занимается не только местной конюшней, в которой с огромной вероятностью никого нет, отводит Графа в пристройку без пререканий и даже закатывания глаз, когда получает распоряжение не закрывать того в стойле, не кормить и не поить, что тот явно воспринял как желание хозяина сэкономить на своём жеребце. Но не объяснять же всем направо и налево, что ему это не нужно, да и вообще… экономия средств это хорошо. Тем более когда их, считай, нет, а имеющиеся с собой весьма посредственные рунные камни наверняка здесь за валюту не сочтут. Хотя бы потому, что стоит зайти вовнутрь, как в глаза бросается убранство не хуже чем в «Едином Роке», а сколько Арсений тогда отдавал за каждый день пребывания там, вспоминать не хочется. Всё вокруг светлое, но не холодное. Дерево, из которого созданы столы и скамьи, напоминает берёзу или ясень, за ними сидит не так много людей, хотя помещение весьма большое, в такое могли бы жители двух деревень набиться и им бы ещё осталось чем дышать, правда окна закрыты не обычными резными ставнями, те как раз таки открыты нараспашку, являя за собой стекло. Неясно даже, что является из этого украшением, потому что выглядят весьма необычно, как и большой камин, длиной минимум три широких шага, чья топка огорожена витиеватой кованой решёткой, напоминающей побеги плюща, погружённые в смолу. Как раз благодаря нему в помещении тепло, почти жарко, от чего хочется не то приоткрыть окно, не то сбросить хотя бы плащ, скрывающий под собой не так много: всего-то кинжал и арбалет. Ведь ведьмачьи мечи сверкают своими эфесами из-за спины, привлекая к себе внимание немногих собравшихся, в число которых входит, конечно же, и хозяин постоялого двора, выглядывающий своими рыжими усами из-за стойки, за которой расположились пузатые винные бочонки, на которых можно разглядеть марки Туссента и Цидариса, вяленые свиные ноги, от которых исходит тонкий заманчивый аромат, а также кое-какие фрукты: поздние яблоки и груши лежат в сетках почти как украшения, но что куда интереснее, так это разместившиеся неподалёку гроздья винограда, которые умудрились привезти в целости и сохранности, и теперь он должен стоить баснословных денег, будучи редкостью в столь холодном крае, в котором уже вовсю идут снега, что не растают вплоть до Беллетэйна. — А это что ещё за хренотень-то такая, все эльфы должны по резервациям сидеть, — доносится ничуть не приглушённый голос из зала, где сидят джентльмены не больно почтенного вида, потягивающие что-то, скорее всего вино или мёд, из больших стеклянных стаканов. — Ты, это, приглядись, уши круглые, да и харю ты его видел? Там эльфского ничего нет, но вот нахрена этому дрыщу два меча. С одним-то вообще управиться может? — слышится усмешка, на которую Антон старается не обращать внимания, целенаправленно идя к трактирщику. Драку в помещении затевать не хотелось бы — дорого обойдётся. — Кстати об остроухих, от них уже сколько времени ни слуху, ни духу? — Хер знает, но чем дольше, тем лучше… Сухонький рыжий мужчина с усами и стрижкой «под горшок», облокотившийся на столешницу, кажется весьма приунывшим от наличия в его заведении подобной компании, но, в отличие от тех, смотрит на присевшего на высокий табурет Антона с большим интересом и явной толикой страха, заставляющей замереть в одном положении. Осматривает того с ног до головы, будто какую-то диковинку, с которой пока не ясно, как иметь дело и не то чтобы хочется. Сразу видно, что ведьмаки в такую даль редко забираются. Похоже, о мутантах с кошачьими глазами и двумя мечами за спиной здесь даже слухов не больно много ходит. — Вы случайно… не за долгами пришли? — спрашивает тот, нервно дёргая кадыком, торчащим из-за воротника зелёного шенса. — Это потому-то в таком заведении, — показательно обводит зал взглядом Шастун, на этот раз ещё замечая «притаившееся» в дальнем углу чучело медведя, — подобные гости? Но можешь выдохнуть спокойно, я просто хочу снять комнату. Антон прямо видит, как тот почти сдувается, чуть не падая от облегчения целиком на стойку, но тут же подбирается, готовый встречать, судя по всему, одного из своих немногих гостей. — А кем тогда будете? Наёмником? — довольно частое предположение от тех, кто понятия не имеет, откуда у человека кошачьи глаза в придачу к полному арсеналу оружия, к тому же, в Ковире и Повиссе они встречаются нередко. Всё от того, что регулярной армии у государств практически нет, зато хватает средств в случае опасности заплатить профессионалам, чтобы те сражались на их стороне. Как известно, обученный боец стоит двух десятков кметов, в глаза меч видавших от силы пару раз. В большой битве те быстро погибнут от рук умелой пехоты или конницы, не имея надежды на спасение. — Почти, — усмехается слегка, чувствуя, что вечер и ночь могут пройти не так плохо, как могли бы, будь хозяин в чуть менее бедствующем положении, — охотник на чудовищ. Можешь звать Антоном, — стягивает он всё же с себя плащ, обнаруживая штопанную будто бы сотни раз куртку и ещё парочку орудий убийства, к которым корчмарь в итоге относится весьма спокойно, будто бы наконец складывая два и два в уме. — А-а-а, так вы ведьмак! Не знаю даже, когда к нам последний раз такие, как ты, заглядывали. Мне о вашей братии ещё отец рассказывал. Прямо даже не знаю, что сказать, помимо того, что рад знакомству, я, кстати, Генрих, — присаживается тот на табурет со своей стороны, готовый уже, кажется, к интересному разговору с почти детским предвкушением и наивностью. Как такой может держать весьма серьёзное заведение, уже не кажется вопросом после услышанной фразы о долгах. — Ну, хотя бы сколько выйдет комната на ночь, — устало спрашивает ведьмак, косясь на парочку весьма аппетитных свиных ног позади, зная, что те не иначе как дорогая закуска к вину для богачей, которую едят вместе с сыром, внутри которого разрастаются прослойки благородной голубой плесени. Правда грех жаловаться, ибо сам за милую душу уплетал в поместье прошедшей зимой. — И простой лошади без овса и сена! — тут же спохватывается он, отвлекаясь от размышлений об ужине. Антон не знает, кому возносить молитвы, когда удаётся сговориться на приемлемой цене, благодаря которой он обретает крышу над головой как минимум на следующие три дня, хотя смотреть на явно несчастного трактирщика оказывается весьма неприятно. Потому, попросив всё же принести ему имеющееся на данный момент на кухне почти пересоленное рагу, в котором оказывается слишком много шкварчинок и жёсткого мяса, будто бы там не курица, всё же задает вопрос, закидывая в себя съедобное месиво, которое сложно назвать вкусным. — У тебя вроде бы едва ли не особняк, отделка, хорошие вина, если судить по бочкам, так неужели с посетителями всё совсем плохо? Вроде как в округе нет кабаков и таверн, или я ошибаюсь? — Ох, не ошибаетесь, — слышится вздох человека, явно готового целыми днями болтать о своём несчастье. — Ещё в начале осени это было прекрасное заведение. Моя семья заведовала им целых три поколения! Лучшее в округе! «А оно и неудивительно, если других нет». — У нас любили останавливаться даже княжеские гости, дворяне со всей страны. И вот таких вот, — кивает тот в сторону громко гогочущей троицы изрядно подвыпивших мужчин, — даже во двор не пускали, не то что на порог. — И что случилось? — спрашивает Антон, чувствуя, что было бы неплохо запить всё же пересоленное рагу, но прерывать корчмаря не хочется. — Понятия не имею! — ударяет тот кулаком о край стола, но уже через мгновение потирает его, явно перестаравшись в силу своего телосложения. — Будто какое проклятие, честное слово. Вещи постоянно теряются, фрукты, — кивает тот в сторону аккуратных корзинок, — либо исчезают, либо портятся всего за ночь. Я эти утром положил, и, помяни моё слово, завтра половины не останется. — Так, может быть, не надо их как украшения использовать? Постояльцы могут подворовывать, — пытается аргументировать логически Антон, потому что люди иногда склонны видеть мистику там, где ведьмакам на самом деле заняться нечем. — Если бы, — отмахивается Генрих, пододвигая фрукты к ведьмаку, будто бы решая, что лучше интересный гость их съест, чем к утру от них останутся разве что липкие потемневшие отбросы, — в кладовых так вообще кошмары происходят даже днём. И на кухню зайти никто не может, но и там всё из рук вон. Пересоленное и жёсткое, да? — обращает он внимание на то, как Шастун активно всё пережёвывает, иногда пытаясь ногтем незаметно вытащить застрявшие меж зубов волокна. — Не то чтобы… — Клянусь, в сравнении с тем, что я раньше готовил, это несъедобно, но последнее время только так и выходит. От того все клиенты и разбежались. Как говорят, было «Крыло Грифона», а стало какое-то гузно. «Если он не врёт, то вполне возможно, что что-то неладное на самом деле происходит», — сказанное заставляет глубоко задуматься с краем ложки во рту, кажущимся куда более мягким, чем попавшийся на зубы хрящ. — Жрецов пробовал вызывать? — спрашивает Антон, зная, что служители храмов пророка Лебеды вполне способны изгонять мелкие проклятия и не только, правда только в случаях, когда те обладают магическими способностями, наличие которых обуславливают «даром божьим», хотя в сути своей это всё одно, только форма использования иная. — Конечно, первым делом, как понял, что что-то нечисто, — произносит тот уже тише, будто бы тем нескольким посетителям вообще есть дело до чего-то другого, кроме покера на костях, который те успешно разложили на столе. — Последние мои сбережения и все в никуда. Он какой-то обряд провёл, травками комнаты пообкуривал и всё. А мне потом ночью такие кошмары снились… вовек не забуду. «Интересно». — Эй… — силится вспомнить ведьмак имя, — Генрих, помнишь, как я сказал, что охочусь на монстров? — аккуратно старается подойти он к теме, надеясь, что если дело выгорит, то можно будет если не деньги, то ещё какие блага цивилизации получить с чутка наивного хозяина постоялого двора. — Да как тут забудешь, когда, ну… вот это вот всё, — обводит он ведьмака взглядом от головы до пояса. — Я могу постараться решить твою проблему. Не бесплатно, конечно, к примеру, за дальнейшее проживание. Как тебе идея? — Всего-то?! Я был бы крайне благодарен вам, сударь ведьмак! — сияет тот от одного лишь ничем не подкреплённого предложения, но улыбка сменяется искренним удивлением, когда Антон достаёт со дна сумки пару чутка помятых писем, сургуч на каждом из которых скреплён весьма интересными печатями. — Помимо того, мне нужно отправить эти письма к княжескому двору, с этим проблем не будет? — показывает он конверты, не выпуская из рук. Всё же слишком большая ценность, которую было бы куда удобнее передать самому, но то слишком проблемно. — Можно завтра отправить посыльного за пару марок, но я не уверен, что их примут во двор Господина… — Не сомневайся. Как минимум одно из них с руками оторвут, — корчмарь верно думает, что гость шутит, но это чистая правда. Печать разведки проигнорировать невозможно. Договорившись, что плату за всё ему вернут в случае избавления постоялого двора от «проклятья», Антон забирает выданный ему ключ и поднимается на третий этаж, попадая не иначе как в фойе, со стоящими по углам столиками с зажжёнными канделябрами и букетиками на удивление хорошо сохранившихся растений, взявшихся неизвестно откуда. На стенах расположились картины с пейзажами не только заснеженных гор и ледяного моря, но и буйных лесов, зарисовки животных и птиц. Понять, рисовал ли это всё мастер или лишь чей-то ученик, для несведущего в искусстве ведьмака невозможно, но понятно одно — выглядят они красиво. Разбавляют светлые тона отделки и даже унылые виды из окна наподобие их альтернативы, заглядывающей туда, где всё ещё лето, или просто в места, нетронутые рукой человека. Наверное, если Шастун задержится в Ковире дольше, чем до начала весны, то они ему понадобятся, чтобы скрасить меланхолию по землям центрального Севера, с которыми не привык прощаться надолго. Нужная комната находится весьма быстро, стоит по сторонам оглядеться и заметить цифры «302» по левую руку от лестницы. Судя по яркому естественному рисунку дерева, дверь всё же выполнена из ясеня, а не какой-нибудь сосны, что ещё раз подтверждает немалую стоимость всего, что находится в здании. Ожидаемо и замок должен быть отменный, но только Антон пытается всунуть ключ в скважину, как тот застревает даже раньше, чем на половине пути. — Что за…? — тут же сверяется он с цифрами и тем, что мастерски выгравировано на предмете, понимая, что всё именно так, как должно быть. «Нет, ну комната моя, так что…» Вместо того, чтобы вновь спуститься на первый этаж и пожаловаться корчмарю, ведьмак роется в карманах, доставая из потайного старый-добрый набор отмычек и присаживается на корточки, всматриваясь в отверстие, в котором, как ни странно, нет просвета, характерного даже в случае наступления непроглядной ночи, всё же кошачий взор помогает, только лишь тьма, в которой решено попытаться поковыряться самой тонкой прямой палочкой. Антон достаточно опытный взломщик, чтобы понять, что именно не так, когда та, как и ключ, проходит лишь наполовину. Один уже вставлен с другой стороны. Это подтверждается звоном металла о паркет, когда удаётся надавить чуть посильнее и вверх. Тут-то и становится смертельно интересно, что происходит за несколькими дюймами дерева. Потому что Шастун может поклясться, что слышал не только стук и звон. Там было кое-что ещё: тихий торопливый топот, едва уловимый ведьмачьим слухом. «И медальон молчит». Там точно кто-то есть, сомнений нет, только вот в чём загвоздка — что бы там ни находилось, оно не человек. Люди, даже если некоторые из них дышат бесшумно, не могут скрыть сердцебиения. Особенно в подобной ситуации, когда их одолевает страх быть обнаруженным или предвкушение в ожидании чего-то интересного. У него самого совсем чутка мышца ускоряет свой бег, стоит заглянув в скважину. Теперь видно не так много: бок кровати, прикрытый, судя по всему, неряшливо сбитым одеялом, да краешек зеркала, расположенного у противоположной двери. Ничего необычного, но уже через мгновение… То, что можно было бы посчитать частью какой-то тумбы, стоящей рядом с входной дверью и отражающейся в зеркале, почти бесшумно срывается с места в сторону, исчезая за пределы видимости, оставляя за собой разве тихий топот и едва-едва уловимый детский смех. — Твою ж, — подскакивает с места Антон, стараясь как можно быстрее открыть дверь, но сперва ключ соскальзывает и проворачивается неправильно, а когда удаётся его вернуть на место и наконец раскрыть дверь, ударяя её бронзовой ручкой о стену, как перед ведьмаком предстаёт пустая комната. Ничего живого. Но его следы повсюду: разобранная кровать, подушки на полу, как часть покрывала, на котором лежит яблочный огрызок. Никаких глобальных разрушений. На мебели нет царапин, перья не вылетели из перин, на каминных полках канделябры, и те никуда не скинуты, и свечи на местах. Создаётся такое ощущение, будто бы нашалил ребёнок, которому хочется доставить проблем взрослым, но не так, чтобы потом ему вечно припоминали за испорченные вещи. Эти же мысли продолжают преследовать ведьмака, когда тот подходит ближе к зеркалу. Тоже целое, без царапин или трещин, да только если приглядеться, то можно заметить на нём грязные разводы, ради которых тот вновь опускается на корточки, рассматривая те уже подсвечивая себе игни. «А тебя, похоже, не учили, что нельзя лапать отражающие поверхности, — замечает он вполне чёткий след, напоминающий собой человеческую ладонь, только совсем небольшую, раза в три меньше собственной. Детскую, но не младенческую. — И как только умудрился здесь оказаться?» — задаётся вопросом ведьмак, когда пазл в голове начинает складываться, и ситуация была бы весьма понятной, окажись Шастун не в Нароке — почти на краю света, а в Редании или даже на Скеллиге. Полученных улик достаточно, чтобы предположить, кто виновник бед Генриха, хотя, как так получилось, остаётся загадкой, которую ещё предстоит разгадать. Для того не нужны будут ни мечи, ни бомбы, ни эликсиры, только ловушка без силков и капканов. — Ты ведь поиграть хочешь, верно? — произносит он довольно громко вслух, чтобы было слышно не только во всей просторной комнате, но и в соседних. — Как насчёт пряток? Ты ведь знаешь этот дом лучше всех, наверняка выиграешь, если будешь водить, — оглядывается Антон по сторонам, пытаясь понять, где бы его весьма немалая тушка могла бы уместиться наименее компактно не теряя скрытности. «Шкаф, кровать, драпированные шторы. Чувствую себя любовником-неудачником», — вздыхает парень, даже не оставляя вещей ни в сундуке, ни на кровати, ни где-либо ещё, потому что местное «проклятье» до них в любом случае доберётся, если захочет, а потерять что-либо было бы крайне проблемно. К счастью, письма для таких не несут ничего интересного, им бы только жить в своё удовольствие, не обременяя себя навыками чтения и отдавая должное тем, кто хорошо к ним относится. Корчмарю, к сожалению, о том неоткуда знать. В итоге тяжких дум Антон, кряхтя, лезет под кровать, потому что в шкафу заболело бы колено, ибо тот ниже ведьмака. Здесь тоже, конечно, не пик блаженства, но по крайней мере потом ходить сразу нормально сможет. Только выбраться сперва нужно будет попытаться. Расстояние до пола невелико. Вокруг черно, темно и неуютно, не хватает только пыли, настырно лезущей в нос. Сумка неприятно давит своими застёжками, а куртка, кажется, умудрилась где-то вновь разойтись, потому что Шастун чувствует лишний лоскуток, щекочущий шею. Через сорок минут это сильно надоедает, становится понятно, что «проклятью» такие игры совсем не нравятся. Никакой интриги и эмоций, а значит — никакого зрелища, которое тому было бы приятно лицезреть. Потому приходится выбираться обратно на «белый свет», где не горит ни одна свеча. Канделябры Антон продолжает игнорировать, когда собирает с пола разбросанное постельное бельё и скидывает то на кровать, отправляя огрызок лежать на краю туалетного столика. Может быть, то слегка запачкалось, но и ведьмак сейчас не образец чистоплотности после нескольких дней на корабле. Так что, скинув сумку, оружие и куртку на прикроватную тумбу как можно более компактно, он не чувствует ни грамма сожаления, опрокидывая своё бренное тело на мягкие перины, сравни которым не видал со дня ночёвки в домике Арсения. «Осталось ведь совсем немного», — выдыхает тот, давя в себе желание покоситься в сторону, где в потайном кармане лежат переложенные туда письма и непосредственно сам виновник бессонных и беспокойных ночей, во время которых то и дело, что остаётся думать, почти мечтать о настоящем воссоединении. За всю долгую поездку от юга Редании до одного из самых северных городов Континента удалось смириться с ответственностью, возлёгшей невероятным грузом на плечи, точно весь мир решил на них взгромоздиться. Хотя это лишь небольшая нефритовая статуэтка, весом не больше крупного яблока. Кроме того, Антон не может не подивиться, со скольким числом всевозможных бумажек он умудрился добраться в Нарок: письмо с печатью Арса, его неточная копия, но уже с печатью Масленникова, ещё одно никем незаверенное, просто на всякий случай, и в конце концов — рекомендательная Грамота от Серёжи, также имеющая достаточный вес, чтобы считаться приличным человеком. Будто бы у него сейчас бой, в котором вместо арбалетных болтов используются всевозможные контакты, которые удалось наскрести по пути. И если не сработает один, то на подхвате есть ещё. Впервые ведьмак чувствует странную и неописуемую связь с бюрократичным аппаратом, перемалывающим в своём чреве даже самых стойких. Мысли помогают не уснуть, потому всё происходящее напоминает охоту на лихо, только с большим отличием — не нужно никем притворяться, обливаясь паршивыми духами и скрывая лицо плащом, просто лежишь себе на спине расслабленно, будучи внутри натянутым не слабее струны лиры на колках, и ждёшь, вслушиваясь всеми органами чувств, чтобы ничего не пропустить. Кажется, даже волосы на теле, точно кошачьи вибриссы, стараются уловить любую перемену в пространстве, которая не может этой ночью не произойти. Это происходит в районе полуночи. Может, пятнадцатью минутами раньше или позже. В комнате всё так же темно, для того не нужно даже глаз открывать, чтобы понять. Тепло, но перекинутое через торс одеяло всё равно не хочется стягивать. Тихо. Будто бы в комнате только ведьмак. Да только чутьё с лёгкостью даёт понять, что нет. Где-то там, неподалёку, в упор смотрит пара глаз, будто бы проверяет: притворяется или нет? Похоже, что Антон мастер, потому что уже через несколько секунд раздаются едва слышимые шаги, тихие, точно звериные, а между тем торопливые, короткие, осторожные. Едва распознаваемые даже ведьмачьим слухом, но стоит тем замереть рядом с кроватью, как уже через секунду слышно тихое шуршание и знакомый стук металлических застёжек и бляшек. — А ну лапки свои загребущие убрал, — раздаётся в темноте строгий голос, и всё остальное мигом стихает. — Не честно, ведьмак! Ты же сам предложил играть в прятки, а теперь мухлюешь! У тебя ведь там сокровище. Да, чую сокровище! Я бы его спрятал, и мы поиграли! — раздаётся обиженный детский голос, чей владелец при разговоре явно зажёвывает нижнюю губу. Иногда с ними так бывает. Владелец руки с грубой серовато-фиолетовой кожей не пытается вырваться. Только смотрит своими огромными жёлтыми глазами из-под неухоженной шевелюры, из которой на манер не то короны, не то венка торчат небольшие лысые палочки, похожие на виноградную лозу, засунутые туда явно специально. Из одежды на нём разве что одна замызганная старая тряпка, обёрнутая вокруг пояса, да обрывки, висящие с плеч, будто в полотне однажды проделали две дырки, не задумываясь о том, что одежда чуть более сложна в своём создании. — Я уже начинал играть, а ты меня не искал, — продолжает Шастун удерживать создание, выглядящее и думающее точно десятилетний ребёнок, которому на деле более тысячи лет. — Так я же видел, как ты прятался, так неинтересно. А вот возьми я то, что у тебя в куртке лежит, то ты бы весь дом перевернул! — указывает он на свалку вещей, от которой хочется того одёрнуть, но любой ведьмак знает, что нужно быть осторожным. — И вот, я тебя поймал, а значит выиграл, — улыбается он, надеясь, что настрой покажется достаточно дружелюбным. — Но мы играли в прятки! — А куда ты теперь денешься, если я тебя держу? — задаёт резонный вопрос Антон, на что существо вновь обиженно отводит взгляд огромных круглых глаз, в которых видна сразу вся радужка и больше чем на половину заполняющий её зрачок, явно расстроено, что проиграло в игре, потому не удивительно, что в итоге напоследок показывает язык, скорчив рожу, весьма неприятную, следует заметить. — Скажешь, как тебя зовут? Меня — Антон, — в итоге отпускает он бледную руку, похожую на нечто мёртвое, хотя и без язв, но всё ещё тёплое. — Бурашек, — бурчит тот, присаживаясь рядом на кровать и начиная размахивать ногами. — И как прибожка занесло на постоялый двор? Да и вообще так далеко на север? Вы же здесь не водитесь. — А много ль знают ведьмаки, чтобы так утверждать?! — пытается тот сперва обидеться, но видит, что его внимательно слушают, с интересом и добротой, на которую подобные ему не могут не ответить. — Но ты прав. Я здесь случайно оказался. Думал: «Ну, ничего страшного, если одолжу у них винограда, сам ведь помогал выращивать», — гордо выпячивает тот грудь вперёд. — Ну и вот, залез в ящик, а там его так много! Не заметил, как сверху крышка появилась, а потом: «Бум! Бум! Бум!», — заколотили! И не выбраться. Но я вот снова думал и придумал, что будет хорошо на новое место перебраться. В деревне уж слишком людно стало, а мне такое не нравится. Лучше когда кмет один с семьёй, а у него виноградники вот такущие, — разводит тот руками в стороны, случайно ударяя своими вовсе не костистыми руками ведьмака в грудь, совершенно этого не замечая, — и нет никого. И тишина. И только чтобы дети у него были, чтобы играть с кем было. Вот так хорошо. Вот так я хотел снова. А вместо этого, того, — расстроенно сникает прибожек, опуская ладони на кровать, — вот это. Холодно. Людно. Фу. Да и ещё хозяин плохой! Из рассказа Антон понимает, что, похоже, недальновидного сельского божка сюда привезли случайно. Вероятно, из Цидариса в сезон сбора винограда, как раз в конце лета, после чего в начале осени попал в «Крыло Грифона» вместе с грузом фруктов, откуда даже не знал, куда бежать. Вокруг город, а за городом совсем не бесконечные виноградники и приятный, тёплый, морской бриз, а холод и слякоть. Незнакомый край, к которому тот не успел привыкнуть, и решил, что лучше остаться в большом и просторном постоялом дворе, где хотя бы есть место, где развернуться со своими играми. Да только в скором времени, не заметив к себе никакого внимания, игры переросли в проказы от обид на «плохого хозяина». — Но он же даже не знает, что ты здесь есть, — ясно, что подобная отговорка Бурашека не переубедит, но с чего-то следует всё же начинать. — А кто, по его мнению, в камин поленья всю ночь подбрасывал, чтобы тот не потухал? А кто следил за тем, чтобы фрукты не сгнивали, а мясо не портилось? Кто лошадям гривы расчёсывал? Не тот ведь идиот конюх, верно? — кажется, тот до глубины души уверен, что его помощь не могли не заметить и потому специально не уважили. — Обратно хочу, там люди правильные были. Прибожек выглядит расстроенным, от озорства остались разве что крупицы, просачивающиеся в голос. Его даже жалко, ведь до конца понять всё он не сможет в виду веков, проведённых практически в одном и том же состоянии, в похожих безлюдных местах на природе, где жизнь тому казалась простой, потому что симбиоз с редкими местными получался сам по себе. — Знаешь, если так сильно хочешь, то могу помочь пробраться на корабль, — решает предложить один из выходов Антон, смотря сверху вниз на приунывшее существо с копной каштановых волос, лезущих во все стороны, точно у какого-то пугала. Хотя вредителей с полей он тоже мог гнать, но только иначе. — Правда? Правда-правда ведьмак может отправить меня обратно?! — вскакивает тот на кровать, начиная на ней прыгать, оставляя на ней следы сажи — похоже, что прятался он всё это время в каминной шахте. — Не туда же, — поправляет его Антон, не собираясь обманывать, — в лучшем случае просто южнее. Корабль может пришвартоваться в любом городе, большом или маленьком, там, где будет холодно, как здесь сейчас, или же наоборот, где лето круглый год и так жарко, что почти ничего не растёт. Как повезёт. От этих слов Бурашек перестаёт радостно прыгать по кровати, явно задумавшись над предложением. — Значит, я могу остаться без винограда? Нет, так не пойдёт, — качает тот головой. — Есть ещё вариант, — подмечает ведьмак, разворачиваясь, чтобы было лучше видно незваного гостя, который тут же поднимает на него яркие горящие глаза. — Я могу поговорить с хозяином, и он будет делать тебе подношения. Тогда ты перестанешь шкодить? — на самом деле это лучший вариант развития событий, потому что корабль, как помнит Антон, весьма ненадёжен. Особенно в зимние шторма. — А ты уверен, что он будет это делать? — закусывает тот ноготь на большом пальце, звуча крайне неуверенно. — Уверен, — припоминает Шастун весьма мягкий нрав корчмаря. — Но только уже с завтрашнего дня. А ты сегодня можешь не помогать, но и не порти.

***

Просыпаться утром в одежде не больно приятно, но вчера не было никакого желания после разговора с прибожком ещё чем-либо заниматься. Зато его ждёт сюрприз, стоит принять частично вертикальное положение: зеркало блестит и сверкает чистотой, а рядом со своими нетронутыми вещами лежит второй ключ от комнаты, которым тот вчера и заперся изнутри. Похоже, что ведьмаку в вопросе он и впрямь доверяет. Осталось его только правильно преподнести корчмарю, чтобы он не запаниковал, решив, что жить с какой-то неведомой заморской сущностью в одном доме небезопасно. Даже с учётом того, что прибожек, по сути своей, существо невинное, хотя кошмары насылать может весьма неприятные. Нет, не как лихо, в которых правит глубинный ужас, а по-своему. К примеру, если боишься ездить верхом, то он посадит тебя на лошадь, и ты будешь кататься вечно, пока не проснёшься, или же тебя будет преследовать стая гусей, каждый из которых норовит ущипнуть за зад, и так далее. В ранний час на первом этаже в холле и трапезной никого не оказывается, как ни странно, даже самого Генриха, отчего, подойдя к стойке, Антон позволяет себе перекинуться через неё, чтобы получше рассмотреть злосчастные корзинки с фруктами, про которые хозяин заведения клялся, что на утро от них едва ли что съедобное останется. Но не сегодня, потому что яблок и груш ровно столько же, сколько было вчера, и они в прекрасном состоянии, блестят, точно воском начищенные. Разве что винограда, вероятно, стало меньше, но и его ягоды выглядят, точно только что срезанные с лозы. — Ох, сударь ведьмак, вы уже проснулись! А я как раз только передал письма ваши посыльному, — из открывшейся в холле входной двери показывается раскрасневшийся мужчина в пушистой шапке и тулупе, обивающий свои сапоги о порог заведения. — А я думал, пошлёшь конюха, — возвращается в нормальное положение Антон, наблюдая за тем, как Генрих стаскивает с себя уличную одежду, чтобы примостить её на один из литых крючков, напоминающих по форме коготь, приколоченных к стене. — Ванока? Ох, нет, у вас же там что-то важное. Таким лучше самому заняться. Тем более вы даже не можете представить моё удивление, когда, проснувшись сегодня, обнаружил, что все ключи, которые я так долго силился найти, вновь на своих местах! Да к тому же никакие продукты не сгнили, — избавившись от верхней одежды, подходит тот ближе, занимая положенное ему место за стойкой, а после склоняясь почти заговорщицки. — Так неужели вы этой ночью какого демона изгнали или даже монстра, терроризировавшего постоялый двор, убили? Антон чуть морщится, надеясь, что сказанное не дошло до Бурашека, хотя тот с большой вероятностью наблюдает за ними из-за какого-то угла, развлекая себя, ведь шкодить по уговору сегодня нельзя. Да и не будет, если всё пройдёт так, как надо. — Нет, я никого не изгонял и не убивал, — видя удивлённый взгляд мужчины, приходится тут же себя поправить, чтобы тот не подумал, что ведьмак решил как-то обвести его вокруг пальца. — У тебя здесь был такой хороший постоялый двор, что однажды, так сказать, завёлся… — идея говорить про прибожка всё ещё так себе, потому за ночь было решено чутка поступиться принципом не распространять по миру мифы и предрассудки, ибо это во благо, — … домовой. Любой ведьмак прекрасно знает, что как бы люди ни хотели верить в домовых, банщиков и иных духов «домашнего очага» тех в помине не существует. Потому что никакие чудовища, настоящие, имеющие тело и сознание, не рождаются из человеческих эмоций и так называемой «ауры». Они вполне самостоятельные существа, даже если по сути те, кто питается чувствами, забираются в головы и заставляют страдать — паразиты. Многие думают, что прибожки, ярошки и иные сельские и лесные божки, идущие на косвенный контакт, привязаны к людям, когда на самом деле, стоит деревне стать слишком шумной, как те сбегают в глушь. — То есть как домовой? А он разве тогда не должен помогать по хозяйству? Так ведь говорят, — произносит одно из глупых поверий хозяин постоялого двора, в котором ведьмак не собирается его разубеждать. — Он помогал, — кивает Антон, дотянувшись до корзины и взяв одну из груш в руки, — но ничего не получал за помощь, потому стал шкодить и вредить. Божкам хочется, чтобы их уважали. «С магией поработал», — чувствуется от фрукта тоненький её шлейф. — Это даже как-то неожиданно, — чешет затылок мужчина, наблюдая за тем, как ведьмак возвращает всё на место. — И что теперь? — Этой ночью я с ним поговорил. Сошлись на том, что он не будет мешать и даже поможет, если ему будут делать подношения, — видно, как от этих слов мужчина тут же заинтересованно подбирается, готовый слушать дальше, чтобы потом воплотить в жизнь. — Ну и я от себя бы добавил, что если где-то будет закрыта дверь или в подвале будто бы станут бегать огромные крысы, которые ничего не грызут, а только шумят, то лучше не пытаться ничего сделать. Он не очень любит шум и большие компании, а здесь целый постоялый двор. — А что насчёт подношений, что ему нравится? — тут же спрашивает мужчина так, что сомнений не остаётся — лучшего места для обитания Бурашеку в округе точно будет не найти, как у Генриха, которому нравятся байки о ведьмаках, а теперь у него есть собственный «домовой». — Молоко, мёд, выпечка, фрукты, — бросает ведьмак взгляд в сторону, — особенно виноград. То, как мужчина справится с подношением, можно будет проверить лишь завтра, потому всё, что остаётся сегодня, так это ждать. И даже не того, как перевоспитается божок, а ответа на отправленные письма, из-за чего пока Антон уплетает очень даже вкусную овсянку на молоке, да ещё с ложкой мёда и орехами, всё же трактирщик не солгал, что умеет готовить, его чуть потрясывает от нетерпения, которое невозможно унять. Теплота помещения, что могла бы разморить, не помогает, да и нахлынувшая в заведение к обеду группа незнакомцев, выглядящих, правда, лучше вчерашних, похоже, что это местные ремесленники, может быть даже стекольщики, не даёт расслабиться. Потому не остаётся ничего иного, кроме как накинуть поверх куртки плащ и выйти на промёрзлую улицу, где Ванок неустанно расчищает лопатой подъезд, на котором наверняка уже с месяц как не наблюдалось карет. Шастун, правда, надеется, что бедствующее положение Генриха исправится, по крайней мере, Бурашек не будет мешать и поможет в мелочах, если они наладят отношения. Пока же, скрипя остатками лежащего на брусчатке снега, ноги несут его в сторону красивой пристройки, едва ли уступающей своим видом снаружи основному зданию. Большие деревянные ворота, укреплённые стальной решёткой, больше кажущейся элементом декора, создающего узор из ромбиков с закруглёнными и расходящимися в стороны краями, только лишь прикрыты, позволяя зайти без помощи конюха или же набора отмычек. Внутри довольно холодно, не так, как на улице, но всё же ночевать бы не хотелось. И то даже не промах хозяина заведения или его работника, дело в том, что зачастую конюшни греются телами и дыханием стоящих там лошадей, под копытами у которых солома, зачастую вперемешку с навозом. Сейчас же, когда в «Крыле Грифона» из постояльцев лишь ведьмак, а в целой конюшне занято только одно стойло из десятка, да ещё и жеребцом из стали и магической плоти, ждать тепла не приходится. — Ну как, Граф? Вроде бы даже неплохо, а? — подходит к нужному стойлу Антон, снизу закрывающегося плотной деревянной калиткой, а сверху прикрытого стальными прутьями. В ответ раздаётся радостное фырканье коня, понимающего, что не только ему достались более чем приемлемые условия для обитания, что крайне важно, в конце концов, из них двоих в тёплой постели и хорошей еде нуждается только один. Даже если этот самый «один» всегда уверяет, что при желании может неделями голодать, а спать в груде листьев, да ещё и под дождём, если придётся. Как Шастун и просил — Графа не заперли, потому калитка открывается без проблем, ведьмак уже оказывается у рассёдланного жеребца. Похоже, что как бы Ванок ни относился к гостю, работу тот выполняет прилежно. Вон, все вещи сложены аккуратно, седло накинуто на кронштейн, чтобы не портилось, а рядом висят сумки и оголовье. Почему-то Антон может даже поспорить, что если в них и рылись, то ничего не украли. Граф — хороший собеседник. Пока Антон расчёсывает тому хвост и гриву, чистит шерсть щётками, рассматривая почти заросшие места, куда попали беличьи стрелы, и рассказывает всё произошедшее сегодня ночью, тот периодически одобрительно фыркает, качает головой и даже излишне сильно дёргает хвостом, тем самым случайно ударяя ведьмака кончиками волос по лицу, когда слышит, что сегодня утром письма были переданы посыльному и что, возможно, уже через несколько дней можно будет встретиться с Арсом, к которому конь тоже сильно привязался. Казалось бы — при первой встрече никак не отреагировал, а теперь любит, когда чародей уделяет ему внимание. Хотя чему удивляться, Арсений есть Арсений, он не может не притягивать к себе всё, что как-то связано с Шастуном, и особенно его самого. Конь на ощупь холодный, почти ледяной, как конюшня, но не это останавливает от того, чтобы затянуть подпругу и пуститься по лесам осматривать незнакомые окрестности. Просто в глубине души чутка боязно, что так можно будет пропустить ответ, а что хуже — Антон может ввязаться в битву с каким-нибудь местным монстром, а, как известно, в тех местах, где правят вьюги и метели, слабые не выживают. Наверняка шанс встретить вокруг Нарока гнездо накеров куда меньше, чем наткнуться на лешего или ещё чего пострашнее. Прибожек, вероятно, был самым милым из имеющихся в округе существ, остальных иначе как монстрами не назовёшь. Потому, когда вся история рассказана, обмусолена со всех сторон и даже надежды и предположения оказались вложены в уши внимательно слушающему голему, а сам тот вычищен до блеска, так, что в шкуре ни пылинки не осталось, Шастун решает отправиться гулять на своих двоих. Потому что главная улица со всеми её стекольными лавками пробуждает в нём весьма приятное чувство, с помощью которого можно вновь отвлечься от внутреннего мандража, пробивающего до кончиков пальцев. Хотя, может быть, так действует вечерний холод, от которого можно спрятаться разве что в помещении или же подогревая куртку игни изнутри, надеясь случайно себя не поджечь. К счастью, натуральная кожа так просто огню не поддаётся. Вечером снег успевает успокоиться, и только лишь примятые людские следы на земле напоминают, что всё может возобновиться, и сугробы на обочинах станут больше, пока не поглотят собой первые этажи домиков, среди которых не только лавки, но и мастерские ювелиров, которых тоже немало, будто бы они дополняют стеклодувов, работая над некоторыми проектами с ними сообща. Только Антона больше бы интересовали продавцы чутка иного толка. К примеру, те, у кого вместо жемчуга, стекла и рубинов можно было бы купить рунных камней. Все собственные кольца всё ещё прекрасно работают и не требуют замены, но повыискивать что-нибудь новенькое, необычное было бы интересно. Вместо этого остаётся идти дальше, к одному из примечательных зданий, видневшихся даже из двора таверны. У того шпиль врезается далеко в небо, а стоит обойти парочку улочек и оказаться ближе, то можно увидеть все четыре. Каждый смотрит в хмурое небо с башенок, расположенных по углам собора пророка Лебеды, из чьего арочного прохода, переходящего далее в ступени, выходит, перекатываясь с ноги на ногу, старуха, бросающая на зеленоглазого незнакомца весьма подозрительный взгляд, а после и вовсе спешащая удалиться, ограждая себя защитным знаком пальцами, который на деле ни от одного монстра не спасёт, если тот, конечно, этими сардельками не наестся. Заходить в собор как-то нет желания, потому Антон разве что гуляет меж несколькими пустующими клумбами и могилками каких-то ещё святых и, не задерживаясь, идёт дальше, про себя вспоминая историю, смех над которой в этом городе наверняка мог бы привести к забрасыванию его камнями, которые найти, между прочим, весьма сложно под слоем снега. Просто дело в том, что иногда создаётся впечатление, что люди доводят всё до абсурда, решая, кому они будут молиться, желая лучшей жизни. И если с богинями плодородия всё ясно, кметы живут за счёт земледелия, Вечного Огня боятся и потому хотят к нему примкнуть, то в сознании ведьмака пророк Лебеда был просто весьма самоуверенным мужиком, раз решил лишь с силой своего верования в то, что нужно быть добрее друг к другу, пойти на дракона. Ожидаемо, он его съел и даже не поперхнулся. «Ну, по крайней мере, они создают лечебницы, уже неплохо». Как оказывается, в Нароке встречаются и очень даже подозрительные подворотни, в которых обнаруживаются исподлобья смотрящие группы парней, тут же смолкающие, стоит рядом пройти незнакомцу в плаще, у которого за спиной пара мечей. С таким лучше не связываться. Однако ещё через полчаса Антон уже укладывает на землю стонущего от боли в животе рискового воришку, решившего, что попытаться украсть у прохожего кошелек, что по идее должен был висеть на поясе, как у всех нормальных людей, а у этого его и вовсе не оказалось — хорошая идея. Всё же, каким бы ни был Нарок на первый взгляд, есть в нём многое и от более южных городов Континента. Без преступности, конечно, никуда, если сворачиваешь с главной улицы ближе к ночи в поисках чего-нибудь интересного. К примеру — крупного особняка, стоящего у подножья гор на самой окраине, сливающегося своим светлым камнем с вездесущим снегом, от которого убежать можно разве что сидя в доме у очага. К нему близко не подберёшься, зато можно было бы продолжить путь по ведущей наверх весьма крутой дороге, на которой колею практически полностью замело. Сложно представить, как кареты пробираются по ней во время метелей и вьюг. Просто на лошади здесь проехать гораздо легче. Это подтверждается ведущими на гору следами. Что же там такого интересного, в высоких горах, нависающих над Нароком? У Антона есть ответ, так как стоит вглядеться хорошенько, напрячь зрение до невозможности, становится ясно: глубоко в камнях и скалах торчат вовсе не утёсы, а башни замка, в парочке из которых даже горит свет, неразличимый на таком расстоянии простым людям. Именно там и находится резиденция местного князя, именуемого местными «господином», и туда сегодня утром были отправлены письма. Теперь остаётся разве что надеяться, что посыльный по пути не навернулся и не сломал шею, потому что сделать это можно с лёгкостью. Возвращается на постоялый двор Шастун уже далеко затемно, когда редко в каких домах горит свет, и все окна закрыты поверх стекла деревянными створками, сохраняющими те от негодников, что могли бы решить побаловаться, закидывая их снежками. На небе не горит звёзд и не падает снега. Только скрип подошв сапог, напоминающий, что если и отправляться на охоту, то следует быть крайне осторожным, как и всегда зимой. Изо рта пробивается бледный пар, напоминающий, что было бы неплохо покурить трубку, а вновь остывшая куртка и плащ заставляют задуматься о смене верхней одежды. Так много забот, требующих финансов, что теперь уже, считай, бесплатное пребывание в таверне начинаешь ценить ещё больше. Дверь первого этажа не заперта, хотя внутри пусто, только лишь камин горит ярко, чутка потрескивая закинутыми в него дровами, создавая тем самым не только тепло, но и уют. Наверное, хозяин оставил её открытой специально для единственного постояльца, которого нигде не было, потому Антон запирает за собой засов и скидывает плащ, чувствуя, как приятный жар обдаёт озябшее тело. Тот собирается уже отправиться вверх по лестнице, как слышит, что, помимо собственных шагов и треска очага, от того раздаётся ещё громкое, отчётливое чавканье. «Так вот он где», — понимает ведьмак, решая обогнуть ряды столов и скамей, подойдя к огню, рядом с которым стоит пара кресел, небольшой столик, на котором одиноко лежат ложка с вилкой, а на полу раскинулась медвежья шкура, на которой обнаруживается полупустая кружка молока, груша, надгрызенное яблоко, веточки от винограда и, конечно же, прибожек, активно уплетающий какую-то беловато-жёлтую мягкую массу прямо руками, похоже, что то была запеканка, да с таким удовольствием, будто бы вот-вот собственные пальцы съест ненароком. — Нравится? — чуть с усмешкой спрашивает Антон, опираясь на спинку кресла. — О-очень, — тянет тот, облизываясь, — хозяин здешний вообще вкусно готовит, но когда это специально для тебя, то ни с чем не сравнится, — хватается тот теперь за кружку. — Готов за такое вести себя, как порядочный прибожек? — А я всегда порядочный! — оборачивается тот на Шастуна, и в его огромных чёрных зрачках, окруженных жёлтой радужкой, можно увидеть отражение всполохов огня. — Только теперь всё правильно будет. — Ну и хорошо, — вдыхает Антон, собираясь уже отходить спать, оставив Бурашека разбираться со своим ужином, а после и посудой оного, только вот стоит сделать пару шагов в сторону лестницы, как он останавливается. Потому что божок наверняка не обидится, если задать ему вопрос, не имеющий к тому отношения. — Скажи, ты, случаем, не можешь знать, что случилось с моими глазами? — неуверенно спрашивает парень, разве что слыша копошения у камина, но не видя их источника. — Откуда бы? Я ж тебя только вчера первый раз увидел, — отвечает тот, не двигаясь с места и не пытаясь даже посмотреть на собеседника. «И на что я надеялся?» — вздыхает Шастун, чуть сникнув. — Просто раньше они были жёлтыми и вот недавно стали такими. Не могло же случиться без причины. Теперь копошения становятся громче, и через пару секунд растрёпанная голова появляется над спинкой кресла, за которую держатся серо-фиолетовые бледные ручонки. Жуткое должно быть зрелище, если не знать, что худший вред, что может принести это существо, — впустить в дом крыс и заставить молоко скиснуть. — Причины, пф! Ты лучше скажи, оно тебе мешает? Болит, кошмары снятся или ещё чего? — Нет, но… — пытается возразить Антон. Ведь то, что сейчас ничего не происходит, вовсе не значит, что не аукнется в будущем. — Ну вот! Значит это не напоминание о долге, демоны о нём неустанно напоминают, так что можешь не беспокоиться. Это всё из-за твоей собственной души, слышал же, наверное, что глаза — её зеркала, — ещё немного медлит прибожек, сводя взгляд к левой части груди, там, где у людей сердце. — У тебя её будто бы меньше должного. Будто бы часть — в твоём сокровище. Пока Бурашек остаётся доедать свой пир, Антон погружается глубоко в свои мысли, подброшенные существом, не знающим, как точно устроен человеческий мир, но понимающем премудрости смежного, в котором живёт он и все остальные пришельцы из других реальностей. Потому раздевается и скидывает свою одежду, совершенно не обращая внимания даже на то, что огонь в его камине горит, а постель застелена так аккуратно, как он сам бы не смог. Только зеркала, одно в полный рост, а другое у туалетного столика, заставляют опомниться и подойти к одному из них ближе, вглядываясь в два зелёных фонарика с чёрными чёрточками посередине. Если быть честным, они Антону даже нравятся, несмотря на своё пугающе неожиданное появление вместо жгучего янтаря прошлых. Потому что эти мягче, не такие резкие, не похожи на змеиные, а в темноте сверкают скорее хитро, чем угрожающе. А ещё, глядя на такого себя, чувствуется лёгкая меланхолия по детству и юношеству, по временам до испытания снами. Да, его человеческие глаза были более простыми, больше уходили в карий, в них не было «изюминки», но люди от тех не шугались, даже видя пару мечей за спиной у парня, нет, считай, даже мальчишки. Этих вот бояться всё равно будут, но почему-то самому больше не хочется после слов Бурашека. Потому что, кажется, он начинает догадываться, почему так случилось. «Значит, души меньше должного, — косится он в сторону куртки, решая достать оттуда свёрток, развернув который, показывается нефритовая фигурка, время которой скоро уйдёт, чтобы вернуть его человеку. — Случается ли так, если спасаешь того, кто должен был умереть?» Антон помнит — Песочник говорил, что теперь судьба Арсения зависит от него самого. Но до этого самого момента не думал, что это всё совсем не фигурально.

***

Антон рассчитывал, что грядущим утром вернёт потраченные на проживание в «Крыле Грифона» марки, на вечер наконец закажет горячую бадью, перекусит яичницей с беконом и пойдёт коротать время, надеясь обнаружить злосчастную ратушу, у которой могла бы стоять доска с объявлениями, на которые хотелось бы взглянуть хотя бы ради интереса. Чего он не ожидал, так это внезапного стука в дверь на восходе солнца, из-за которого приходится весьма спешно одеваться. Спасибо, что сей навык был приобретён за долгие годы, наполненные самыми неожиданными ситуациями. — Да, сейчас! — слышится вновь стук, когда на плечи набрасывается кожаная куртка, которую он так на воротнике и не подшил. За дверью оказывается, ожидаемо, хозяин постоялого двора, переминающийся с ноги на ногу в крайней нерешительности. — Ох, утра вам, сударь ведьмак. — Что-то случилось? — проводит тот по лицу рукой, ощущая тонкий слой пота на нём. Было бы неплохо умыться, да только в комнате не было ни кувшина, ни бадейки. — Да, там… вас требуют, — взволнованно произносит тот, не зная куда себя деть. Антон же понимает, что, судя по всему, письма его проверили ожидаемо быстро, кроме того, они вызвали не настолько много вопросов, чтобы, к примеру, схватить ведьмака, пока он спит, и затащить в подвал замка для допросов. Такое тоже вполне могло случиться, потому тот факт, что именно корчмаря послали предупредить о том, что Шастуна ожидают, весьма обнадёживает. Значит у него есть время собраться. — Передай, что буду через пять минут. Стоит Генриху кивнуть, как уже через мгновение у его носа захлопывается дверь, и Антон нервно собирает все свои немногие пожитки, увешивая ими себя по привычке, не задумываясь даже о том, что, вполне возможно, никто не стал бы приглашать его для переговоров с парой мечей, арбалетом и кинжалом заодно. У дворян в памяти всё ещё свежи воспоминания о недавних убийствах монархов. Внизу он оказывается уже минуты через три, чуть ли не несколько ступеней за раз перелетая, и ни разу не удивляется тому, что в холле стоит пара вооружённых солдат, отличных по своему виду от стражей на улице. Те разве что лёгкими доспехами выделяются да мечами, а у этих часть амуниции выкрашена в белый и синий цвета, и только шлемы не скрывают холёных лиц, вероятно принадлежащих к низшей, но всё же аристократии. — Ведьмак Антон Шастун? — спрашивает один из них, даже бровью не поведя, при виде явившегося парня, больше похожего на оборванца, нежели на достойного встретиться с придворной чародейкой. — Никто иной, — усмехается он, подходя ближе, гремя мечами, сумками и всевозможными ремнями будто бы назло. Почему-то их хочется дразнить так же, как рыцарей под командованием Билана, но столь в наглую делать этого не стоит. Всё же сперва следует сделать дело, а потом уже решать, нужно ли портить его результаты взбалмошными идеями. — Пройдёмте с нами, — открывает тот дверь, выходя на улицу, пока второй ждёт, чтобы они пошли конвоем, будто бы Антон преступник из какой-то больно знатной семьи, к которому лучше физических сил не применять. «Ну что поделать», — вздыхает тот, оглядываясь по сторонам и замечая взволнованного Генриха, стоящего в стороне и чуть ногти от нервов не грызущего. — Эй, — машет тому весело рукой, привлекая внимание, — Граф пока у тебя в конюшнях постоит, хорошо? — Да, без проблем, сударь ведьмак, — пищит в ответ мужчина, на чём решено наконец выйти на морозную улицу, чей воздух незамедлительно освежает, заставляя скинуть с себя последние остатки ночного беспокойного сна, наполненного слишком большим количеством дум. Вышедший первым рыцарь или гвардеец, Антон не уверен, какое тот имеет звание, но явно несолдатское, уверенной походкой направляется к небольшому конному экипажу без излишеств, запряжённому одной серой лошадкой, сливающейся с окружающим её пейзажем. В своей жизни, пользуясь по большей части либо двумя ногами, либо Графом, либо, на крайний случай, кметской повозкой, к подобным изыскам он не привык, хотя и понятно, что на самом деле для знати сия карета больше выглядит как коробка на колёсиках, в которой точно не поедешь на бал, а то засмеют. Только оказавшись внутри, появляется ощущение, что поехать верхом было бы куда приятнее. Потому что сиденья узкие, твёрдые, потолок низкий и едва ли голову не задевает, окошки крохотные, мир вокруг почти не видно. Полумрак, переходящий в темноту, не мешает, но вот компания одного из молчаливых джентльменов, чей доспех сам по себе на ухабах гремит похлеще того, как Антон делал специально, весьма неприятна. Даже на вопрос: «А куда именно мы едем?» — ответа не последовало, что заставляет чуть беспокоиться и пялиться в небольшое мутное стекло, за которым проносятся знакомые улицы, идущие на подъём в сторону горы. «В замок?» — размышляет тот, когда они оказываются уже на самой окраине Нарока, обходимой прошедшей ночью, но вместо того, чтобы продолжать путь по весьма опасной горной дороге, тот сворачивает в сторону подножья, там, где вчера был подмечен внушительный особняк, построенный из какого-то светлого камня, сливающего его вместе с остальным заснеженным пейзажем, на котором виднеются лишь редкие серые и зелёные обрывки скал и леса, его окружающих. Весьма неожиданно, но не обнадеживающе. Если что, камеры пыток и иные увеселительные вещи могут находиться не только в темницах замка, но и чьей-то резиденции, к примеру. «Что-то меня куда-то не туда заносит», — пытается приободриться Антон, когда карета наконец останавливается у арочного входа с весьма немалыми дверьми, через которые с легкостью пройдёт тролль. А это, между прочим, по их мнению, одна из самых больших проблем, мешающих попасть в людскую таверну и упиться самогоном в хлам. Но стоит дверям распахнуться, как вид становится чуть менее чарующим. Потому что в холле, можно сказать, всё весьма привычно для какого-нибудь реданского знатного рода или темерских зажиточных купцов. Отделка стен тёмным лакированным деревом, ковры на полу, небольшой холл внизу и широкая лестница, ведущая наверх. Единственное, за что глаз цепляется, так это яркие бордовые ткани пышной женской юбки, перемешивающиеся вместе с чёрными вставками так, чтобы уже на плечах и у кромки декольте они выглядели, словно пылающие угли. Обычные женщины такой одежды не носят. Потому что хотя ткани и много, прорезь в ней не скрывает одну из ног практически до середины бедра, что даже сопровождающего Антона мужчину заставляет взгляд чуть в сторону отвести. — Сударыня Екатерина, по вашему приказу мы доставили ведьмака Антона Шастуна, — ухо цепляется за «доставили», точно он вещь какая, однако во все глаза смотрит на спускающуюся к ним женщину. Не только платье, но и её саму нельзя назвать иначе, как красивой. Потому что фигура идеальна, пышные распущенные волосы цвета спелой пшеницы блестят даже в весьма неярком освещении, пробивающемся сквозь витражи бледного солнца, и глаза яркие-яркие, голубые, даже слишком. Взгляд от неё оторвать сложно, но вместе с тем в груди пусто. Теперь Антон не понимает, как мог даже допустить при первой встрече мысль, что Арсений создал свою внешность сам. Оказывается, это видно невооружённым ведьмачьим взглядом, который, конечно, может восхититься умением этой женщины лепить себя самой, но только и всего. Арсений совсем другой. У того его голубые глаза выглядят настоящими и вовсе не кукольными. — Думала, ведьмаки должны быть чуть более косматыми, — первое, что произносит та, наконец оказавшись в паре шагах, из-за чего чувствуется запах каких-то цитрусовых духов, которыми та пользуется. — Уж какой есть, — пожимает он плечами, — надеюсь, я оказался здесь из-за писем, а не по каким-нибудь иным отягощающим причинам? — решает удостовериться Шастун на всякий случай. Потому что если спасаться бегством, то лучше имея за спиной выход. Прочитать настроение женщины весьма сложно, лицо у неё сейчас скорее задумчиво-изучающее, точно кошка, на территории которой появился неизвестный доселе объект, от которого можно ждать чего угодно. Весьма необычно удостаиваться подобного от персон, обладающих силой, как магической, так и политической. Потому что таких, как Антон, зачастую игнорируют, считая слишком незначительными. А тут княжеская советница разве что в голову не лезет. — Скажем так. Я была весьма удивлена письму, помеченному подписью «А.П.», закреплённому магией, а после получить ещё одно, призывающее объясниться перед начальником разведки, к которому попала его частичная копия. Арсений обычно использует печать крестом, так что сперва это всё казалось шуткой. Но второе весьма интригует. — Пришлось выкручиваться, чтобы точно до… вас? Достучаться, — будто бы пытаясь распробовать произнесённое, Шастун понимает, что ему всё же претит обращаться подобным образом пускай и высокопоставленной, но всё же подруге Арсения. — Давай всё же на «ты», а то как-то напряжённо всё время «выкать». Тем более ты и так знаешь, почему я приехал, всё было написано внутри чёрным по белому. Вариант с печатью разведки, конечно, мой, но в другом точно почерк Арса. — Даже это можно подделать, — фыркает та, принимая фамильярность в свою сторону.— Но у тебя ведь в таком случае должны быть с собой очень весомые доказательства. Иначе зачем бы тебе приезжать в такую даль, не имея артефакта на руках? — выжидающе смотрит Варнава в его сторону, и почему-то кажется, что в ней есть та же черта, что и в Попове — недоверие и готовность чуть что впиться в незнакомца ядовитыми клыками. — Почти на пороге дома, никакого гостеприимства, — вздыхает Антон, откидывая назад плащ, чтобы расстегнуть куртку и дотянуться до нужного кармана. Возни крайне много, потому что даже сбросить сумку некуда, а неудобства заставляют невольно растягивать время. Только спустя несколько секунд становится ясно, что женщина смотрит на него так внимательно не потому, что он выглядит смешно в подобной ситуации, её взгляд привлёк один определённый предмет, виднеющийся из-за откинутого плаща. — Твой кинжал, — прерывает она ведьмака, когда тот уже дотянулся до заветного свёртка. — Покажи мне его. И ножны тоже, — добавляет та, видя, как Шастун обнажает сверкающее лезвие, а стоящий рядом сопровождающий вмиг напрягается. Не совсем понятно, почему женщина вдруг заинтересовалась вполне посредственным клинком, вся ценность которого заключается разве что в числе жертв, но Антон с громким щелчком отстёгивает его и передаёт в чужие аккуратные, тонкие руки, держащие его уверенно, но вместе с тем аккуратно. Екатерина не обращает внимания на материал самого ронделя, её интересует лишь гарда и кожаные чёрные ножны, слишком дорогие для ношения ведьмаком. В итоге женщина в последний раз осматривает небольшое стальное навершие, явно делая для себя определённые выводы, заставляющие облегчённо выдохнуть и протянуть клинок обратно его владельцу, чувствующему — атмосфера стала куда легче. — Можете быть свободны, — твёрдо произносит та сопровождающему, отвечающему кивком перед тем, как в молчании покинуть ведьмака и чародейку, оставив тех, по ощущениям, единственными людьми в особняке. — И всего-то? А я думал будет допрос с пристрастием, — вскидывает брови Антон, взирая на женщину, всё ещё выглядящую гордой ланью, но теперь уже позволяющей подступиться к себе чуть ближе. — Ты хотел показать результат артефактной компрессии. Только вот визуально отличить настоящего Арса от кого-нибудь, в него замаскированного, не получилось бы. А вот твой кинжал — другое дело, — выдыхает та, разворачиваясь на месте обратно в сторону лестницы. — По поводу гостеприимства ты верно сказал — негоже у входа стоять, тем более ты, похоже, и впрямь тот, за кого себя выдаёшь. — Ведьмак Антон Шастун? — спрашивает тот, снимая с себя плащ, следуя за чародейкой вверх по широкой лестнице. — И это тоже, — прерывается та на свои размышления, пока они идут по пышущим теплом коридорам, что разливается по ним, вероятно, даже не благодаря очагам каминов, а магии, потому что оно совсем неназойливое, мягкое и приятное. — Мне уже доводилось видеть твой кинжал. Знала, что Арс не станет носить с собой такую простую вещицу, да ещё и на бал, просто так. «А ведь он говорил, что он был с ним и в Нароке», — припоминает ведьмак один из их разговоров, бросая взгляд на чёрные кожаные ножны, к которым тот наверняка больше не захочет прикасаться. В итоге они приходят в гостиную с небольшим камином, в котором будто бы лишь для красоты пляшут языки пламени, несколькими картинами, одна из которых точно изображает не что иное, как набережную Цидариса, по которой Антону не раз доводилось прогуливаться ради удовольствия, а также во время охоты на утопцев и нерадивых, в край обнаглевших водяных. Помимо того, здесь стоит парочка широких, обитых болотно-зелёным и кроваво-красным бархатом кушеток, рядом с которыми стоят столики, всем своим видом предлагающие попробовать стоящие на них горячие напитки, по запаху которых тут же определяется глёг. — Не знаю, как получилось, я почти никогда не бываю в особняке, так что слуг не держу, — произносит та, беззаботно полуложась на одно из мест, прихватывая с собой дымящийся стакан, из которого тут же отпивает алеющий напиток, — м-да, и глювайн у меня выходит так себе, — смотрит та на плавающую на поверхности звёздочку бадьяна. Когда же Антон тоже решается приложиться к напитку, то понимает, что чародейка имела в виду: та будто бы готовила эликсир или зелье, пытаясь выжать из тех максимум свойств, из-за чего теперь ощущаются весьма жгучими вне зависимости от температуры жидкости, которая, как оказывается, и впрямь не совсем тот глёг, который пили они с Арсом. В том травы были более приземлёнными, теми, что точно не стоят так же заоблачно, как корица, которая в помине тогда не ощущалась, бадьян, что точно заменялся анисом, а также гвоздика и душистый перец, придающие совсем отличные от мяты и эстрагона ароматы. — Значит Арс решил пойти на столь решительные меры из-за охоты на ведьм? — решает спросить та, глядя на всё ещё в нерешительности стоящего Антона, разрывающегося между вариантом «сесть и поговорить» и «гнать быстрее расколдовывать Попова». — Да не волнуйся ты так, всё нужное для ритуала доставят к вечеру, а пока расслабься. Ты, как по мне, вообще должен быть загнанным, как ломовая лошадь, после подобного. Вот потому я и предпочитаю спокойную придворную жизнь в достатке тому, что со своей вытворял Арс, — вздыхает та, вновь отпивая сладкую алкогольную жидкость, явно креплёную поверх винной основы ромом. В итоге Шастун сдаётся, присаживаясь на край кушетки так, будто бы готов бежать в любую секунду, но спустя полчаса первый выпитый бокал глювайна помогает чуть расслабиться в присутствии Катерины и даже посреди разговора про творящееся ныне на Континенте спросить, а не родственница ли она святого Варнавы, принадлежавшего когда-то к церкви Лебеды, на что получает вполне ожидаемый ответ. Мол, когда-то она выросла в приюте его имени, оттуда и пошла столь нужная всем чародеям фамилия, без которой никто всерьёз не воспринимает. — А ты серьёзно Шастун? Звучит, что ли, как-то слишком просто, — заявляет она уже на второй кружке, налитой из зачарованного графина, сохраняющего тепло. — Вот некоторые ведьмаки вполне успешно пользуются топонимами по названиям мест, где особенно отличились. Вот ты чем можешь похвастаться? — Да ничем особенным. Я, знаешь, обычный ведьмак, — к этому моменту становится понятно, что каким бы неуютным человеком женщина ни показалась в начале, сейчас с ней общаться более чем приятно, Антон даже удивлён, что так быстро нашёл общий язык с первого взгляда чопорной чародейкой с дальнего Севера, которая на самом деле когда-то была, как и многие, обычной темерской сиротой. — И даже если бы помнил название собственной родной деревни, ничего звучного не вышло бы. Там что-то с воронами связано было. — Эх, недооцениваешь ты себя, Антошка, Арс бы на самом деле «простого» себе бы не выбрал. Он вообще лёгких путей не выбирает, — вздыхает та, призадумавшись о своём, что чутка выбивает из темы разговора, серьёзной и весьма неприятной, в беззаботную и весёлую, и вот как будто вернулись обратно в начало. — Я вообще думала, что за год он сделает, что собирался. А теперь вон, ждём, когда можно будет его снова полноразмерным сделать. За последний год произошло много событий, как в жизни ведьмака, так чародея, только вот не нужно быть гением, закончившим Бан Ард или Оксенфурт, чтобы понять, о чём говорит Варнава, и какие трудности должны были быть преодолены. Хочется даже чутка приободрить её, сказав, что прошлое в итоге осталось в прошлом, хотя для Попова то оказалось весьма болезненным. Однако Антон держит язык за зубами. История Арсения принадлежит лишь ему. Даже Лазареву достались лишь крошечные её осколки, которыми проникнуться по-настоящему довольно сложно. Потому что во фразе «мы во всём наконец разобрались» нет тех же чувств и эмоций, от которых хочется собственную плоть изнутри рвать. Неизвестно даже, достигнет ли она когда-либо целиком ещё чьих-то ушей. Разговоры длятся до вечера, когда на смену глювайну приходят закуски, потому что чародейке нужно оставаться в трезвом рассудке, подразумевающем под собой умение мыслить без поволоки, чему наверняка способствует и какое-то выпитое ею зелье из крошечной бутылочки, рассчитанной явно только на неё. Интересно даже спросить у той его рецепт, но стоит об этом подумать, как Варнава чуть вздрагивает от чего-то только ей ведомого. — А вот и посыльный, — встаёт та с кушетки, поправляя ткани платья, которые даже острому глазу непонятно где могли примяться или сесть не так. Спускаясь вниз по лестнице и обнаруживая, как хозяйка особняка сама открывает дверь какому-то кутанному в сто одёжек мальчонке, становится ясно, что, вероятно, чародейские жилища похожи не только зачарованием на тепло, но и тревогой, раздаваемой в голове, стоит кому-то постучаться в дверь. Как раз такую и удалось испытать на себе в тот раз, когда Арсений оставил его в особняке одного, рассчитывая, что скоро вернётся, но всё пошло как всегда. — … спасибо, Сударыня, — слышится по ту сторону порога, когда посыльный принимает монетку и тут же прячет ту в карман, больше похожий на одну из дырок в его накинутых друг на друга тряпках, после чего открытая до того створка двери закрывается сама по себе, а перед ведьмаком предстаёт Катерина, в чьих руках весьма крупный ящик на фоне изящного платья выглядит весьма неорганично. — Помочь? — спрашивает он, не будучи уверенным, что той это нужно. — Естественно, — но всё же поклажа переходит в мужские руки и от того становится понятно, что та явно весьма легка, а большую часть веса занимает только дерево каркаса. — Ну что, напугаем Арсения подземельем или не будем щадить мой паркет и займёмся делом в гостиной? — ехидно спрашивает та, потирая освободившиеся ладони. — Давай лучше в гостиной. Не люблю холодные, тёмные и мокрые помещения, гремящие цепями, — аккуратно отшучивается Шастун, которому совершенно не хочется устраивать из столь ожидаемого им самим события какой-то цирк. Всё, чего можно желать, так это быстрее начать и быстрее закончить. Чтобы наконец заключить Попова в объятия и не отпускать ещё как можно дольше. На «вечность» рассчитывать не приходится. Арс не может слишком долго без приключений сидеть на месте, да и он сам в этом грешен. А там всякое бывает. Разлучаться время от времени кажется неизбежным после стольких расставаний, но они всегда оканчиваются встречей. Вот прям как сейчас. Сердце бьётся резко, точно хочет рёбра выбить, когда Антон видит, как женщина рисует на полу, следуя пометкам в письме, колдовской круг-пентаграмму, весьма крупный, так, что в получившийся внутри звезды пятиугольник с лёгкостью встанет человек. Затем наступает черёд вязи на старшей речи, рисуемой на канте. Он лично каждое слово проверяет и сверяет, боясь, что где-то может пропустить чёрточку, без которой всё рухнет. Попов, может быть, и заверял, что декомпрессия даже легче, чем проведение ритуала уменьшения и изменения, но по чародейке так и не скажешь. Та, стирая и перерисовывая солярные знаки, выглядит жутко взволнованной, а кроме того всё время ругается себе под нос неразборчивыми фразами, проблема которых даже не в громкости, а в недовольном бурчании, съедающем звуки. — Что-то не так? — всё же решает спросить Антон, когда та в пятый раз стирает символ Йоуле и вновь его перерисовывает, отчего хочется забрать мел из её рук и заняться «художеством» самому, просто чтобы её душевное состояние не усугубляло собственное. — Арсений слишком на меня положился в этот раз. Знает же, что это всё не моё, — вздыхает та, оглядываясь по сторонам, понимая, что и половины работы не выполнено, а всякого рода магические артефакты всё ещё ждут своей очереди, заполняя собой короб. — Лучше бы отправил тебя к своему наставнику. У того точно не было бы с этим проблем. Честно сказать, ведьмак разделяет её опасения, но причину, почему его послали в далёкий Нарок к специалистке по изменениям внешности, понимает. — Тот был в Лукоморье, а с охотой на колдуний и вовсе непонятно, где его искать, так что ты — его последняя надежда, иначе придётся Арсению остаться нефритовой фигуркой навсегда и долго-долго смотреть на тебя с укоризной, как он умеет, — достаёт тот из свёртка виновника происходящего и впервые показывая его чародейке, которая тут же отвлекается от своего занятия и аккуратно подходит ближе, не задевая края магического круга. — Так вот ты как выглядишь в компактном формате, Арсений. Знаешь, несмотря на свой грозный взгляд, ты даже милый, но это не отменяет того, что ты выбрал совсем не ту чародейку для исполнения своего плана, — смолкает женщина, продолжая рассматривать. — Трость? — Да, после встречи с охотниками на колдуний, — отвечает Антон, продолжая удерживать миниатюрного Попова в руках крайне бережно, боясь, как бы в самый неожиданный момент самому не споткнуться и того не уронить. — Вот как, — смурнеет Катерина, делая шаг назад обратно к своей работе, которая пугает своей ответственностью, прямо как в начале Антоново задание довести его почти до края света. Продолжают они уже молча, под пристальным взглядом фигурки, которую пока всё же приходится отставить к ящику, чтобы и руки Шастуна освободить, вполне способные заняться расстановкой высоких, тяжёлых треножников, принесённых всё же из винного погреба. На них устанавливаются кристаллы, похожие на те, что чародеи используют в своих мегаскопах: такие же чистые, точно вода из горного ключа. Уже их положение Варнава сверяет с точностью до градуса и нужного расстояния до пола и до центра круга, куда в итоге они ставят фигурку, выглядящую во всей этой конструкции ещё меньше, чем просто в руках. Будто бы не та причина появления в комнате остальных предметов, а тоже лишь часть конструкции, будто бы созданной для гоэтии. — Никогда не думала, что придётся подобным заниматься, — произносит чародейка, вновь и вновь пробегаясь по тексту заклинания. Оригинальному, тому, что писал Арс, а не Антоновой копии, просто потому что вязь старшей речи и так в его почерке воспринимать сложно, а если ещё и пропускать её через фильтр Антонового понимания, шансы на катастрофу сильно поднимаются. — Понимаю, но знаешь, — встаёт ведьмак рядом, чувствуя, как в горле ком формируется, будто эмоции пытаются из тела выползти, но кольца на руках преграждают им путь, умудряясь трахею перемкнуть, — я уже перестаю всему подобному удивляться. — Ваши беспокойные жизни явно не каждому подойдут, — вздыхает та в последний раз, собираясь с мыслями. «Не каждый такую вынесет», — добавляет про себя Антон, в то время как каждый нерв, пронизывающий тело, натягивается тетивой беличьего лука, стоит женщине произнести первое слово, похожее на удар топора у головы приговорённого к казни. Несмотря ни на что, та читает уверенно, чётко, может быть даже слишком резко, будто бы это не классическая Hen Llinge, а нильфгаардский диалект, только вот это не мешает тягучей магии стягиваться в комнате, заполнять её, подобно сосновой смоле в начале лета. Медальон на груди дребезжит, раскаляется почти до боли, но опасности в округе нет. Всего лишь реагирует на взятый под контроль хаос, чьи потоки сливаются в центре круга, в раскрытой пентаграмме, посередине которой пока всё ещё стоит нефрит, морской губкой впитывающий в себя энергию. Кажется, от происходящего у Антона вот-вот ноги подогнутся, потому что все те секунды, меж которыми стоят бесконечные мгновения, он ждёт со страхом и предвкушением того, что может случиться дальше. И вот, в комнате, наполненной словами старшей речи, магией и дребезжанием ведьмачьего амулета, появляется ещё одно — нефрит стучит по доскам, готовый вот-вот перевернуться на бок, из-за чего даже чутка «сходит» со своего места, но до нарисованной границы ещё далеко, это точно, потому что Шастун во все глаза смотрит, и будь у него третий, как у какого-нибудь беса или лиха, и им бы непрестанно наблюдал за зрелищем, что могло бы показаться шуткой фокусника, дёргающего за ниточки, если бы не давящий поток энергии и последнее произнесённое слово заклинания, будто бы крадущее все звуки из этого мира и парочки соседних заодно. Антон думал, что глаз за всё время не отведёт, но внезапный магический всплеск заставляет инстинктивно зажмуриться. Комнату не пронзает яркая вспышка, на самом деле даже несколько чёрных восковых свечей потухает, просто по чутью будто бы удар приходится, после которого ещё несколько мгновений уходит на осознание происходящего. — Ох, чёрт, — подобную фразу мог бы произнести и он сам после произошедшего, да только она доносится со стороны, знакомым голосом, по которому Шастун так соскучился, что намеренно вспоминал их разговоры. Стоит открыть глаза, как погружённый в ночной сумрак мир, освещаемый разве что несколькими свечами по углам гостиной, приобретает ярчайшие краски, текущие прямо в душу, точно палитру. Так всегда происходит, стоит увидеть Арса в первый раз за долгую разлуку. Как и ожидалось, Попов всё в том же плаще, накинутом на голову, с абсолютно не пострадавшей причёской, будто бы не прошло нескольких недель, и трость тоже держит крепко, опираясь на неё, чтобы не упасть, правда, она едва ли помогает, потому что тот шипит от боли, заваливаясь на здоровую ногу. У Антона в голове щёлкает, и он, не задумываясь, можно или нет входить в круг, в три быстрых шага подлетает ближе и ловит непонимающего ничего чародея в объятия. Крепкие, чтобы не упал, и нежные, потому что иначе с чародеем не может. От таких даже трость падает из рук, звонко ударяясь деревом навершия о паркет. — Арс, ты как? — спрашивает ведьмак, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть в самые красивые и любимые в мире голубые глаза, зрачок в которых всё никак не поймёт, заполнять ль ему практически всю радужку или же стать лишь крошечной точкой, обнажающей вокруг себя леденелые озёра. — Антон, — произносит чародей так, будто бы одно лишь это имя и его владелец могут показать, где реальность, в которой наступает новый день, а где вечный сон, находясь в котором можешь разве что вылавливать краткие предложения, фразы, что тут же растворяются в небытие. — Нормально, можешь меня отпустить, — произносит тот, делая глубокий вдох, пытаясь зацепиться за знакомые запахи, и, несмотря на свои же слова, руками за спину цепляется и не отпускает. — Пока не хочу. «Никогда и ни за что не хочу тебя отпускать», — мелькают в голове слова, которые ведьмак часто себе повторял. Всё потому что само существование Арса делает живым, но когда тот рядом, так, как сейчас, в объятиях, и сам отступать не собирается, наполняет любовью и нежностью, столь невероятными, что он, кажется, вот-вот поплавится, точно снег под тёплыми мартовскими лучами. Арсений больше не кусок молчаливого холодного камня, его дыхание щекочет шею, сердце бьётся быстро, гулко, сильно, правильно, красиво, лучше любой существующей в мире мелодии, потому что эта никогда не надоест, чёрные волосы на макушке щекочут щёку, и Антон не упускает возможности, точно кот, поластиться, ощущая на себе будто бы жидкий шёлк, пахнущий лесом, запахом, что хочется на себя перенять. Но что самое важное — Арсений тёплый. Этого так сильно не хватало. Настоящего и живого. — Я так соскучился, — шепчет Шастун, ещё разок сжимая покрепче, но аккуратно, у него, может быть, хватка не медвежья, но сделать больно всё же может. После стольких недель самого аккуратного обращения из возможных, отвыкать, наверное, долго придётся, хотя не то чтобы сам ведьмак видел в том большую нужду. Просто чародей не любит, когда его считают стеклянным, до сих пор вот убеждает, что и сам нормально стоять может, несмотря на явно болящую голень, которой даже не дали шанса восстановиться, будучи закованной магией. — Ты справился, Антон, — вместо «я тоже» произносит чародей, глядя наконец пришедшими в порядок глазами, в которых на несколько мгновений мелькает удивление, но то уходит на второй план, стоит появиться тому теплу, что исходит не просто от тела, а излучается душой, специально для того, кто всё ещё крепко подхватывает под руки, будучи опорой, не только сейчас, но и всегда. — Спасибо. Только теперь накатывает приятное осознание. И впрямь всё. Смог. Преодолел более тысячи миль в кратчайшие сроки, о которых кому расскажи — не поверят. Всё ради Арса. Сражения с монстрами и людьми, договоры со всеми, кто мог бы оказать помощь, игнорирование собственного изнеможения, осторожность и риски. Всё пройдено ради того, чтобы вновь встретиться по-настоящему. И он сделает подобное ещё бесчисленное количество раз, если потребуется, потому что, как сказал прибожек, Арсений — его сокровище. Бесценное, потому что не продаётся ни за какое золото или алмазы, силу или власть. Такому душу отдают, чтобы не разлучаться. — И ты тоже, Кать, — обращается тот, глядя Шастуну за спину, где в стороне тихо стоит женщина, не наблюдающая с молчаливой довольной усмешкой за другом, о котором и подумать не могла, что он сможет вжиматься в чьи-то объятия без хитрого плана или злого умысла, искренне, любя. — Волновалась, что не сможешь, а вот я здесь, вроде бы даже невредим. Хотя, может быть, кожа суховата, конечно, — потирает Арс свою щёку одной ладонью, вероятно по-настоящему беспокоясь, как бы сложная процедура декомпрессии не навредила как-нибудь внешнему виду. Он не любит врать Антону, но тогда всё же пришлось. Потому что скажи, что снятие этого заклинания в разы сложнее наложения, ведьмак мог бы и не согласиться везти его к чародейке, которая всю жизнь занимается только лишь изменением живых тканей на телах людей и даже не умеет открывать порталов. По крайней мере без долгой и тщательной подготовки и только на кратчайшие расстояния, которые того не стоят. Так что беспокоиться всё ещё есть о чём, хотя через все ноющие и зудящие органы понять пока что сложно, что именно могло пройти не так. Арс уже может сказать спасибо, что больше всего до сих пор проблем приносит голень, заставляющая ногу подгибать и упираться на ведьмака, пока трость лежит на полу. — Так вот в чём был твой хитрый план, Попов, решил сразу после декомпрессии тут же восстановиться за счёт моих уходовых зелий, да? — хмыкает Катя, подходя ближе, чтобы таки поднять упавший предмет и всучить его в руку чародея, которому наконец приходится до конца разорвать объятия. — Я тебя, конечно, рада видеть, но невредимым не назовёшь. Ложись давай, посмотрю, что у тебя с ногой, а то к полуночи приедет экипаж, не хочу заставлять себя долго ждать, в отличие от некоторых, — подходит та к одной из отодвинутых к окну, чтобы расчистить площадь для круга, кушеток, ожидая, когда туда, прихрамывая, доберётся и Арс, находящийся под чутким взором ведьмака, готового его поймать в любую секунду. — Ты не останешься в своём же доме? — удивляется Антон, всё же придерживая чародея за локоть, чтобы тот не навернулся, вместо своего элегантного приземления с откидыванием плаща в сторону. — Катя предпочитает дворцовые удобства, — фыркает тот, стягивая с себя один имеющийся на ноге сапог, чтобы полноценно улечься на кушетку. Ему это нужно, потому что по мышцам всё ещё чувствуется онемение, не распространяющееся на рёбра — болят, словно из лёгких прорастают тоненькие иголочки. Это обогащённая кислородом кровь радуется свободе и стремится донести остальным органам благую весть о возвращении в строй. — А ты будто бы сам в лесу живёшь, — произносит та перед тем, как растереть руки и положить на ткани своего платья перебинтованную ногу, с которой повязку не снимает. Та будто бы только что наложена, а чародейка всё равно собирается смотреть внутрь вовсе не глазами. — Чисто теоретически можно и так сказать, — язвит Попов, из-за чего рядом слышится тихое фырканье Антона, а глаза же чародейки устремляются к потолку. Катя, может быть, и не сильна в некоторых, даже многих аспектах, не училась в магической академии, но даже так она не зря находится при дворе нарокского князя. Всё из-за того, как она может манипулировать живыми материями — умение, которым чародеи и чародейки меняют свою внешность физически, а не одной лишь ширмой иллюзии. Однако подобное можно применять не только для красоты или сведения шрамов, но и лечения. Не болезней, но травм. Потому Арс правда хотел попасть именно к ней сразу по нескольким причинам. Так что сейчас он почти расслабляется, оставляя чародейку в прямом смысле колдовать над его ногой, а сам откидывается на спинку, поглядывая в сторону Антона, которого, даже со стороны видно, потрясывает от радости. Почти светится и явно сдерживает себя, чтобы прямо сейчас не заобжимать и, может быть, даже зацеловать чародея до смерти, потому что скучал. Это видно в его глазах. Ярких, блестящих в полумраке парочкой гранёных изумрудов. «Это ещё что такое», — хмурится чародей, наконец понимая, что именно в образе Антона ему показалось странным, стоило очнуться. Вместо парочки солнц, совершенно привычных, на него взирают кроны раскидистых деревьев, приносящие прохладу летним знойным днём. Такие же красивые и добрые, восхитительные, но слишком внезапные, чтобы не побеспокоиться. Хочется уже задать вопрос вслух, но внимание отвлекает крайне недоброе «хм» со стороны Варнавы. — Что-то не так? — первым обеспокоенно спрашивает ведьмак, сжимая спинку кушетки недалеко от головы Арсения, тот даже думает, не взять ли покрытую кольцами руку в собственную, чтобы себя самому почувствовать лучше, будто бы касания Антона — обезболивающее, которым можно заставить все надоедливые органы и мышцы замолкнуть, а ногу прекратить жечь, но вместо этого лишь поднимает глаза на чародейку, невольно смотря чуть более требовательно, чем хотелось бы. — Наверное, ты всё же выбрал не того человека для декомпрессии, — хмурится та, всё же решая на удивление Попову снять бандаж, под которым всё выглядит как всегда: опухоль и покраснение с почти зажившим порезом, в котором давно нет дренажа. — Кать, не начинай, — произнесено скорее для того, чтобы самому не волноваться. — Я не «начинаю», а говорю серьёзно. Чувствуешь? — внезапно давит та на ногу ближе к ступне, отчего чародей тут же шипит и на месте подскакивает, и в этот раз всё же хватается за покрытую кольцами руку, веющую столь приятной успокаивающей прохладой. — Ты что творишь! — Показываю, в чём дело. А вот здесь вот совсем иначе да? — сдвигает она ладонь чуть выше, и Арс понимает, что болит там только кожа, но не кость. — Это нехорошо? — спрашивает тот, пока не до конца понимая, какие именно претензии к тому, что боль различна. — Вот это да, — тыкает вновь Катя по больному, заставляя вздрогнуть и сжать руку Антона покрепче. — А с этим я без понятия, что делать. Потому что ты теперь у нас ещё более драгоценный, чем обычно. «Так вот оно что». — Неполная декомпрессия из-за травмированных тканей, — теперь понимает он, отчего ногу, стоило оказаться вновь человеком, жгло с такой силой. Кость трётся о камень, заставляя ту испытывать давление, а заодно и истирая надежды на восстановление — это всё же не магические ткани, а нефрит. К кости он при всём желании не прирастёт. — И насколько всё плохо? — тут же спрашивает Антон, таким беспокойным голосом, что у Арсения не остаётся даже шанса обидеться на то, что с ним носятся так, будто бы он до сих пор в случае падения на пол разобьётся в дребезги. — Могу успокоить разве только тем, что это осколок малоберцовой. Кости голени и суставы я сращу, а получится ли вытащить его, подумаю, — встаёт та, аккуратно перекладывая ногу обратно на кушетку, чтобы на этот раз не сделать больнее. — Но уже завтра. Я и так сегодня вымоталась, — подходит она к окну, из которого можно увидеть разве что несколько огоньков стоящих поодаль остальных домов. — Прости, что так получилось, — в тоне слышны раскаивающиеся нотки, и по отражению в стекле ясно — та расстроена тем, что всё не прошло идеально и что не факт, что свою оплошность сможет исправить. Однако у Арса в груди на этот раз колет иначе — не спазмы в ребрах, а фантом, что мимо сердца мчится, холодя. Потому что у слова «прости» есть вес. И не Кате каяться, за то, что Попов на неё его возложил, хотя в сравнении со стоящим рядом и держащим за руку ведьмаком — лишь малую часть. — Не извиняйся, — старается приподняться Арс, чтобы разговор с ним не выглядел, как с человеком при смерти, которым, несмотря на все боли в теле, он себя всё же не ощущает. — Лучше возвращайся в замок и хорошенько отдохни, — улыбается тот подбадривающе, — не забывай, что завтра я тебя ещё потерроризирую. — А для этого нужно будет подготовиться, а то вдруг ещё начнёшь ныть, опять говоря, как в Нароке скучно, — за окном мелькают тени, остановившиеся у подъезда к особняку, настала полночь, и экипаж прибыл. — На правду не обижаются, — фыркает Попов, провожая ту взглядом, не собираясь подниматься, кажется, как минимум ещё несколько часов. Женщина в ответ только вздыхает, осматривая разложившегося на кушетке чародея, который как бы ни бодрился, всё равно выглядит уставшим после пребывания куском нефрита, и ведьмака, что с самой их встречи казался заряженным, точно рунный камень высшего качества, а теперь сверкает алмазом, не отлипая от Арса. Ей остаётся лишь дивиться, как так получилось, что человек, который казался таким безразличным к остальным, помешанный разве что на идее вернуть утраченного голема, впустил в свою жизнь как будто бы совсем неподходящего. Другого. Слишком открытого, тёплого, бескорыстного. Она не понимает, почему те сплелись пальцами и друг друга не отпускают, пока Арсений ведёт с ней беседу, а Антон завороженно на него взирает, взгляда не отводя. Выглядит таким наивным и влюблённым. Прямо как многие другие, пытавшиеся приблизиться к Попову лестью и подарками, будучи при титулах и званиях. Так почему всё же ведьмак? Может быть, милый и добрый, но всё же охотник на монстров, живущий совсем в ином мире, в котором труд происходит не в лабораториях и не при дворе, а среди лесов и болот, где приходится пачкать свои мечи кровью. Почему в коротких взглядах голубых глаз в необычные зелёные читаются такие глубокие чувства? И почему за горящей наивностью и простодушием скрываются точно такие же? Катя не знает, хотя очень хочет понять. Потому что она за него рада. — Может быть, вас подвезти? — предлагает та на выходе из комнаты, оглядывая гостей, один из которых уже явно собирается согласиться на предложение, но другой, отвернувшись, того не замечает. — Нет, Кать, думаю, сегодня останемся у тебя, — выдаёт Арсений, который иных вариантов и не предполагал. — Как знаешь, — кидает та напоследок, исчезая за широкими дверьми, оставляя за собой разве что шлейф духов и приглушённый стук каблуков по коврам и паркету. И вот они одни, наедине друг с другом, без чужих взглядов, что как будто бы сковывают, не дают развернуться в своих действиях, в которых со стороны не должно быть ничего необычного, не будь они оба мужчинами. Потому что лёгкие касания, переполненные нежностью, не могут принадлежать двум друзьям. Но даже пускай Катерина их бы не осудила, Антон всё равно не стал бы при ней садиться рядом с Поповым на кушетку, чтобы вновь обнять и как будто бы случайно пройтись губами по щеке, чтобы почувствовать на себе Арса как можно ближе, а после отстраниться, всё также хватаясь за руку, в каждом пальце которой чувствуется пульс, кровь и плоть. — А я думал, мы с тобой останемся в таверне, — произносит он, вглядываясь в чародея так, словно наглядеться не может, от такого даже у Попова на щеках проступает едва заметный румянец, по которому хочется рукой провести или лучше поцеловать. — В Нароке появилось что-то ещё, помимо «Крыла Грифона»? — чуть погодя, спрашивает тот без большого интереса, потому что мысли у него далеко не о постоялом дворе. — Да нет, я решил проблему владельца, так что теперь за ним должок. — Тогда, может быть, завтра, сегодня никуда уже не хочется, — со стороны всё же видно, что Попов устал. Может быть и выглядит он идеально, без мешков и тёмных кругов под глазами, в идеальном костюме, будто бы лёг так, чтобы с него картину писали, но по взгляду всё таких же прекрасных глаз понять это можно. Озорных огоньков, что заставляют того денно и нощно работать над своими творениями или же бежать по миру, сломя голову, их почти нет. Тлеют в глубине, будто бы уже спят, готовясь к чему-то новому, чем бы оно ни было. — Да и не могу отделаться от мысли, что месяц носил одно и то же, — осматривает себя он так, будто бы не провёл статуэткой всё это время. — Собираешься позаимствовать у Катерины платье? — усмехается парень, но в ответ получает хитрющий лисий взгляд, от которого обычно ничего хорошего не жди, не будь Антон Антоном. — А ты, значит, хочешь увидеть меня в платье? Извини, но у нас с Катей немного разный размер груди, мне её фасоны не пойдут, — вздыхает тот наигранно, будто бы это огромная утрата, и только благодаря этой несерьёзности Шастуну удаётся избежать ступора и попыток представить, а как бы подобное и впрямь смотрелось на мужчине. «Хотя это же Арсений. Это он красит одежду, а не она его, так что…» — нет, всё же до конца он об этом забыть не сможет. По крайней мере о каком-нибудь глубоком облегающем декольте. — А я, похоже, тебе на всю ночь интригу создал, — подмечает тот начавший будто бы уже примеряться к текущему костюму взгляд Антона. — Но, вообще-то, у неё здесь где-то должен быть целый склад моих вещей, так что и тебе чего-нибудь подберём, — тому явно хочется избавиться от рваной ведьмачьей куртки хотя бы в городе. — Откуда? — вскидывает брови Шастун, чем вызывает у чародея улыбку. Как всегда, на этом не по годам молодом лице столько эмоций, что в голову никогда не придёт и мысли о правдивости баек о холодных во всём охотниках на монстров. — Не тащить же мне потом через весь Континент сундуки с одной лишь одеждой, верно? Да и в таком случае места в поместье бы уже не осталось, — добавляет тот уже тише, отчего кажется, что сказанное вовсе не преувеличение. Потому что гардеробная и так была забита под завязку камзолами, рубашками, дублетами, плащами, мантиями и, конечно же, халатами всех возможных расцветок, к каждому из которых идут свои широкие брюки, некоторые из которых заходят в этом так далеко, что начинают походить на длинные узкие юбки в пол, если не присматриваться. Антону кажется, что у него за всю жизнь не наберётся и одной сотой предметов гардероба, в сравнении с творящимся в соседней от спальни комнате. — Антон, скажи, — поднимает тот руку, чтобы провести по щетинистой щеке ведьмака, который тут же котом ластится, трётся скулами и макушкой, чуть веки прикрывая от удовольствия, — что у тебя с глазами? Животрепещущий вопрос заставляет прекратить прижиматься к чародейской ладони как можно ближе и замереть. Потому что Антон не знает, сказать то же, что и прибожек, или притвориться, будто бы и сам без понятия, чтобы Арс не волновался. Дела с демонами того доконали, не хотелось бы, чтобы при каждом взгляде на ведьмака тот вспоминал неприятное, даже болезненное прошлое. — А я надеялся, что это всё началось ещё тогда, ну, после вот этого вот, — кивает ведьмак в сторону разбинтованной ноги. — Мне тут один божок сказал, что так бывает, если спасёшь обречённого, — чутка переиначивает, чтобы не заставлять Арса волноваться ещё сильнее, ибо его сходящиеся на переносице брови, кажется, вот-вот приведут их к долгому и дотошному разбирательству, на которое сил нет, хочется просто довериться словам Бурашка и жить дальше, что бы ни значило «меньше души, чем должно» и ещё части в «сокровище». Пусть так, главное, что заверили, что в этом нет ничего страшного, и не нужно давать Арсению повод раздувать из мухи мамонта. — С чем ты опять связался, что встретил какого-то божка? — строгости в голосе явно меньше, чем тот хотел в него вложить, видимо, виновата усталость, от которой так просто без сна не отделаешься. — Прибожек. Сам знаешь, они отвечают добром на добро, так что он бы не стал врать, — успокаивающе гладит Антон выпирающую косточку на кисти чародея. И, кажется, вкупе со словами это работает, по крайней мере, морщинки на лбу разглаживаются, а из лёгких устало вылетает воздух. — Я… в последние дни мне иногда казалось, что твои глаза стали чуть другими, не такими яркими, как сейчас, правда, но не думал, что во всём виновато не освещение, а даже не знаю что, — проводит тот ладонью по лицу в явном недоумении. Потому что в известных ему чародейских трактатах о подобном ничего не сказано. — Главное, что всё нормально. — Ты слишком легко к этому относишься, — осуждает Попов, вглядываясь тому в радужку с большим интересом, будто бы если взять лупу или какие реагенты и провести опыты, то можно будет понять, в чём дело на самом деле. Потому что магия — тоже своего рода наука, по крайней мере, для чародеев. Антон же верит в то, что в ней есть и другое. То, что используют ведьмы, опираясь в своих деяниях то на грязь, то на чистоту мира, не вдаваясь в подробности из чего он состоит и как в той или иной ситуации должен вести себя хаос. Просто так получается, потому что должно. Говоря терминами магии из учебников, той, что изучается в Аретузе и Бан Арде — аксиома. В доказательствах не нуждается. — Просто давай решать проблемы по мере их поступления, не пытаясь самим найти новые. Вот завтра Катерина разберётся с твоей ногой и, если настаиваешь, тогда будем разбираться с моими глазами, которые мне, между прочим, видеть тебя всё так же не мешают, — смотря на такого Шастуна, чьи тёплые зелёные глаза правда ни капли не беспокоятся о себе самом даже не из-за безрассудства, а потому что правда верят, что ничего страшного в произошедшем нет, Арсений тоже решает себя чутка отпустить, хотя бы на время. Утро вечера не мудренее, но слишком сильно хочется просто пойти и отоспаться нормальным сном. — Ладно, — вздыхает тот, хватаясь за стоящую рядом с кушеткой трость, чтобы встать. — Пошли искать спальню, которую она сделала кладовой. Про кладовую оказалось верно подмечено, потому что стоило им, блуждая по коридорам, наконец найти комнату, о которой смутно помнил чародей, как перед ними предстало зрелище, не идущее в сравнение даже со спальней Арсения в день его исчезновения в портале с Пашей. Практически всё пространство оказывается забитым ящиками, свёртками и лежащими на них отдельными предметами гардероба, названий которых нет в словаре ведьмака. Разве что может сказать: нечто похожее одновременно и на чёрную куртку, и на мантию, только без застёжек, да ещё и из удивительно мягкой кожи, только вот как бы в это чудо ни вглядывался Антон, от предложения забрать в своё пользование отказывается — без карманов в повседневной жизни не может. Да и куда такое надевать вообще? Зато Попов не церемонится, вскрывая магией ящики один за другим, рассматривая их содержимое так, будто бы не носил от силы пару раз, да и то на бал. В этом, между прочим, и заключается немаленькая проблема оказавшегося здесь гардероба — большая часть вещей точно была рассчитана не на прогулки по тёмным переулкам или даже сидение дома, не говоря о возможной работе. К счастью, тот всё же обнаруживает парочку рубашек с тончайшими кружевами на воротнике и манжетами, среди которых белая заставит позавидовать даже нетронутый снег в густой лесной чаще, а красная алеет точно пущенная свежая венозная кровь, не успевшая запечься. Ни под какими уговорами ведьмак не берёт вторую, как бы чародей ни предлагал и ни заверял, что та больше, потому сядет лучше, чем белая. И не то чтобы ему было дело до того, в чём ходить. Просто Антон понимает, что никогда не видел Арсения в благородном багровом цвете. Стоит тому надеть её на свою бледную кожу, не застегнув парочку верхних пуговиц из чёрного оникса, как Антон вновь им любуется, случайно поддаваясь романтике баек о вампирах. Сейчас есть в нём что-то, отдающее магией брукс, а может быть и высших вампиров, этого уже сказать точно не может, потому что не доводилось встречать. Такой красивый и изящный, мужественный и статный, хитрый, но не идущий против. Честно сказать, дух захватывает даже от того, как тот рассматривает себя в зеркале, раздумывая над тем, не надеть ли поверх жилет. — Арс, почему у тебя в поместье нет твоих картин? — вдруг решает спросить ведьмак, обращая на себя внимание. — Потому что из меня не лучший художник? — отвечает тот, упираясь на один из сундуков так вальяжно, что и не подумаешь, что ему приходится тратить кучу сил и ловко пользоваться помощью трости, чтобы не упасть. — Ты понял о чём я. Просто кажется, это было бы в твоём характере, — подходит Антон ближе, вставая прямо перед чародеем, заграждая тому вид в зеркале. Теперь полюбоваться нарядом и им самим настала его очередь. Так, что можно разглядеть каждую родинку на аристократичных ключицах, разлетающихся в стороны, оставляя меж собой притягательную ложбинку. — Может быть, я и был бы не против, всё же здесь точно есть, что показать, — упирается тот взглядом глаз, похожих на покрытые каплями росы лепестки аконита по утру, ни один ковирский мастер не смог бы повторить даже десятую часть их красоты, сколько бы сил и времени на это ни потратил, потому что эти радужки совсем не рукотворны, — но найти хорошего художника не так просто, да и тратить часы на позирование, чтобы тот потом ещё дорисовывал без модели, не хочется. — Слишком долго? — предполагает Антон, ставя руки по бокам от Арсения, чувствуя на них тепло деревянного сундука, а на себе отголоски чуть прерывистого дыхания. — И это тоже, но не сказать, чтобы время было большой проблемой. Просто сколько бы раз ни пробовал, каждый раз с холста глядел совсем не я, — слова слетают уже у самых ведьмачьих губ, за мгновение до того, как они наконец целуют друг друга, чувствуя жажду, которую можно утолить только так: близостью, которой всегда после разлук не хватает Антону, для которого она очередное выражение любви, которую хочется показывать всем своим существом, отдавать Арсению который ею наслаждается. Принимает жадно, в ответ на собственную обкусанную губу притягивает ведьмака ближе за шею, чувствуя, что без этого вот-вот перевалится через этот чёртов сундук, оказавшийся не самым удобным местом из возможных, но прекращать сейчас он точно не собирается, особенно когда чуть шершавый Антонов язык проникает в его рот, действуя почему-то не властно и небрежно, а так медленно и аккуратно, что от соприкосновений его с нёбом и собственным тело приятными разрядами пронзает, от которых стонать хочется, и лезущие под рубашку пересчитывать рёбра ладони Шастуна сдерживаться не помогают. Холод металла и чуть более тёплые широкие ладони ползут вверх, но до груди благоразумно не доходят, останавливаясь на пятом ряду, скользя по нему большими пальцами, пока остальные укладываются ниже, цепляясь крепко, даже чутка болезненно из-за нынешнего состояния после декомпрессии. Но Арс не против, разве что убирает одну из рук с шеи Шастуна и чуть сдвигает его ладонь под удивившийся на мгновение взгляд зелёных глаз, тут же понимающих немую просьбу быть полегче. «Зелёные. Так необычно, — приподнимая свои длинные ресницы, подсматривает Арсений так же, как это делает с ним Антон. — Но правильно». Потому что это его зеленоглазый кот, что отдал своё сердце. И всё наконец получилось. Попов таки нашёл своё счастье там, где не искал.

***

В комнате горят разве что свечи, без пламени и треска камина, что мог бы придать не тепла, того и так достаточно в заговорённом особняке, да ещё и под тёплым пуховым одеялом, но атмосферы, по которой Арс понял, что скучает. По собственному поместью, которое неизвестно, когда увидит и увидит ли вообще. Пока что остаётся довольствоваться тем, что есть, хотя совсем скоро придётся думать, как быть дальше на новом месте, в котором только временно бывал ради встреч с подругой и парочки мелких заказов. Нужен собственный дом, мастерская, кузня, множество материалов и инструментов. Слишком много всего, даже с учётом имеющихся в заначке средств, которые можно снять со счёта в банке, если наведаться в Лан Эксетер. Там хватит в лучшем случае на аренду и руду. «Хотя можно требовать с клиентов предоплату, как раньше, и на неё закупать материалы», — задумывается над будущим обустройством чародей, внимательно наблюдая за тем, как Антон всё же возится с тем, чтобы заштопать свою держащуюся только на заплатках куртку, от которой хочется избавиться поскорее, но пока альтернатив нет. Разве что пойти к местной швее и портному и отдать это разваливающееся нечто в качестве образца. Да только, признаться честно, денег пока что на это нет. Потому отчасти и предпочёл остаться у Кати дома, не предполагая, что Шастун каким-то образом умудрился устроиться на весьма дорогом постоялом дворе. — О чём задумался? — проминает бирюзовое покрывало своим телом ведьмак, оказываясь сидящим рядом, когда вообще-то хочется, чтобы тот тоже залез под него, потому что так удобнее. — Да так, — отмахивается чародей, рассматривая небольшой льняной мешочек, который тот почему-то решил вынуть из сумки. — Я думал, мы собираемся лечь спать, а не разыгрывать партию в гвинт. — Да, так и есть, но… разговор о картинах мне кое о чём напомнил, — вытаскивает тот колоду, но вместо того, чтобы раздавать, раскладывает целую огромную стопку карт веером, явно силясь найти определённую, что весьма удивляет. Всё же Арс в них не больно заинтересован, и Антон это знает, так что причина должна быть весьма значимой. — И что же там такое может быть? — ухмыляется он, потому что Арс благодаря тому вспомнил разве только то, что целоваться весьма приятно, особенно, когда это происходит наедине, когда никого и в помине нет в целом особняке и его округе, потому можно не сдерживаться на рваное дыхание и редкие, но искромётные стоны удовольствия. — Ну, скажем так, в качестве напоминания о тебе у меня с собой была не только статуэтка, — вытаскивает тот наконец нужную карту, протягивая ту в сторону Арса. И если сперва тот не понимает в чём суть картинки, на которой множество веселящихся молодых парней, явно сидящих в таверне и наблюдающих за каким-то представлением, то стоит на глаза попасться надписи… — Боишься — не делай, делаешь — не бойся. … написанной хорошо читаемыми буквами внизу, как тут же всё становится понятно и ясно, как ничто иное. Потому что Попов припоминает, как по молодости любил показать себя не только в учёбе, но и в трактирных пьяных выступлениях, в которых он не скупился на спецэффекты, будь то иллюзии или же вот такие манипуляции с водой и огнём, выглядевшие весьма эффектно, в особенности из-за того, что больше никто не мог двигаться среди таких, случайно не оставив на себе с десяток ожогов. «Кто бы мог подумать, что этот момент станет картой», — поднимает он взгляд на Антона всё ещё смотрящего выжидающе, будто бы там есть что-то ещё, на что нужно обратить внимание. И оно в итоге находится, потому что два ярких зелёных огонька, смотрящих хотя и с задних рядов, но с превеликим обожанием, сложно не заметить. Они точно ярче должного, потому что человеческие, такие, какими он мог увидеть разве что в воспоминаниях о детстве. Но зато теперь понятно, почему изменившаяся радужка кажется такой правильной, идущей Антону даже больше солнечного янтаря. Более спокойная и живая. Как весенняя пора, в которую они впервые встретились. Они оба здесь молодые, повидавшие не так много за свои годы, оставившие на телах и душах шрамы. Может быть, тогда им было рано влюбляться: были совсем другими людьми. Да и встретиться они не могли. Всё случилось только благодаря несчастному желанию вернуться в прошлое, без которого Арсений не обнаружил бы Господина Зеркало и не погряз бы в круговороте счастья и страданий, который наконец закончился. — Получается, я всё же видел тебя раньше нашей встречи, — пододвигается ближе Антон, тоже рассматривая картинку. — А я до нашего знакомства успел попробовать твою стряпню, — отмечает чародей, поворачиваясь так, что чуть своим носом с крошечной впадинкой не сталкивается с прямым и острым, с точечкой родинки на конце. — Что?! Когда это? — раскрывает тот глаза так, что всю радужку разом удаётся увидеть, такие круглые-круглые, что тут же коты вспоминаются. Те почти таким же взглядом за пустотой наблюдают, когда в ней беснуются безобидные призраки. — Двенадцать лет назад. Оксана пирог грибной приносила, — вспоминать те времена трудно, но вместе с тем есть в них и осколки радости, которыми можно и нужно дорожить. — Я этого уже и не помню, — признаётся честно Антон, кося взгляд, силясь понять, в которое прибытие к подруге это могло быть, но в итоге понимает — тогда, когда рассказывала о живущих неподалёку чародее и его ученице. — Ну и варенья я, кстати, тоже делал, так что, Арсений, похоже, что путь к твоему сердцу всё же лежит через желудок, и я его завоевал даже до встречи, как думаешь? — откладывает тот карту обратно к остальной колоде и наконец устраивается под одеялом, так, как нравится чародею — рядом, приобнимая того за талию и позволяя в шею зарыться лицом, ощущая приятную прохладу, контрастирующую с теплотой одеяла и комнаты в целом. Засыпать так всегда приятнее. Как с перевёрнутой на другую сторону подушкой. Только огромной, живой и самое главное — любящей. — Думаю, что ты понабрался от меня самоуверенности, — произносит он, слыша, как ведьмак щелчком гасит свечи, — но не скажу, что это плохо. Засыпать вместе с Антоном под одним одеялом приятно. Мышцы всё ещё ломит, как и некоторые внутренние органы — до сих пор не привыкли к вновь нормальному состоянию, от того голова продолжает кружиться, но даже таким состоянием можно довольствоваться просто потому, что рядом человек, которого любишь и знаешь — он никогда не предаст. Слишком многое было сделано, слишком многое пройдено вместе, раздельно и просто-напросто ради самого чародея. А ещё больше было ведьмаком стерплено. Арс не знает, смог ли так же. Но, наверное, да. Потому что ради Кьяры уже страдал долгие десятилетия. Ради Антона тоже разрывался бы на куски, творил бы вещи, за которые его могли бы возненавидеть даже близкие. Ведь сейчас, прижимаясь к ведьмаку тёмной ночью, приоткрывая напоследок глаза и видя его спокойное лицо с чуть приоткрытыми губами, русыми кудрями и чуть отросшей щетиной, Арс счастлив, но, что самое главное, он хочет, чтобы Антон чувствовал себя так же. Он ценит всё сделанное для него, и готов делать не меньше, но не в ответ, а потому что хочет. Сон наваливается постепенно. Приятный и дурманящий. Совсем не тот, что довелось испытывать в артефактной компрессии. Тот казался вечным, но беспокойным, таким, после которого вновь нужен отдых. Всё потому, что, может быть, течение времени и не ощущалось в полной мере, но в сознание порой просачивались голоса. То, как к нему обращались будто бы за советом, то, как жаловались на погоду, строили теории и догадки насчёт монстра. Ведали о том, как скучают и как на самом деле любят. О том, что о встрече ни разу не жалели. Арсений засыпает, чувствуя, как с груди спадает часть тяжёлого груза, что не растворяется в ночи и не исчезает бесследно, но о ней можно будет позаботиться позже, рассмотреть со всех сторон и, возможно, даже оставить позади, не прихватив с собой таскать по жизни. Как сказал Антон — лучше решать проблемы по мере их поступления. Сейчас же он не чувствует на себе ни единой из них. Только спокойное, размеренное сердцебиение, уводящее с собой через порог сна в следующий день.

***

Просыпаться после восхода солнца в постели, да ещё и с кем-то, чтобы этим «кем-то» оказался Арсений для Антона, достаточно веский повод, чтобы поваляться под тёплым одеялом с десяток минут, просто наслаждаясь моментом, подобных которому, он надеется, станет гораздо больше. Не только потому, что после подобного ощущает себя впервые за месяц отдохнувшим и бодрым, готовым в любой момент пружиной вскочить с кровати навстречу новому дню. Просто так правильно, и менять ничего не хочется. Разве только утихомирить гудящий китом желудок, требующий наконец возместить отсутствие нормального обеда, ужина и, в конце концов, завтрака, для которого самое время, но, к сожалению, не место. Поместье пустует, и всё, что получится найти, так это вина на любой вкус, томящиеся в погребе вдали от солнечного света. Ничего не остаётся, кроме как осторожно выползти из-под одеяла, стараясь не тревожить Арсения, и, прихватив звякнувшую пряжкой сумку, выскользнуть из комнаты в коридор на поиски того самого склада вещей, в котором вчера удалось заприметить не только интересную, но бесполезную куртку, которую Антон всё не решается надеть, но и чуть более простую мантию, подбитую мехом лисы изнутри. Ощущается всё равно слишком дорого для простого ведьмака, у которого в кошеле всего несколько марок болтается, но всё же та опускается на плечи, не отягощённые парой двуручников. Смысла сейчас брать их с собой нет никакого. Пугать торговцев в его планы не входит. А вот заглянуть в какую-нибудь булочную — очень даже. Стоит приоткрыть дверь на выход, как сразу хочется голову убрать под капюшон. Холодно, морозно, но вместе с тем весьма красиво. То, что летом должно быть газонами для увеселения гостей и цветочными клумбами, сейчас покрыто ровным слоем чистейшего, белейшего, нетронутого снега, высящегося по двум сторонам от убранной не то магией, не то силами каких-то неведомых работников брусчатой дороге, по которой вчера проезжал экипаж. Возможно, у ведьмака слишком хорошее настроение, из-за которого столь непримечательный для каждого нарокского горожанина и кмета пейзаж заставляет чуть ли не бежать вперёд вприпрыжку, слушая, как утоптанный снег хрустит и скрипит под ногами так, что хочется слушать непрекращающееся «хрум-хрум-хрум» и дальше, а желательно, чтобы его стало в два раза больше. Потому что одной пары ног решительно не хватает, и в голове рождается желание позвать Графа. На нём бы точно можно было бы быстрее добраться до ближайшей пекарни, да и показать тому целого и здорового более или менее Арсения, по которому голем тоже скучает, но спустя несколько минут раздумий идея кажется не такой привлекательной. Где у Кати конюшни — непонятно, оставлять того на стылой улице жалко, тем более — если морозы вдруг станут сильнее, то даже магической плоти они могут нанести ущерб. «В любом случае сегодня переберёмся на постоялый двор, там и свидитесь», — решает ведьмак, упорно шагая по окраинам города вглубь, ориентируясь даже не по памяти, а по запаху. Всё же свежий хлеб всегда пахнет особенно, даже если в том нет ни капли мёда. Купив каких-то соленых кренделей и пряников, по форме отдалённо напоминающих зайцев, у которых вместо глаз — изюм, Антон в очередной раз убеждается, что на дальнем севере всё дорого. По крайней мере, дороже, чем в остальных странах в невоенное время, когда широкие пшеничные и ржаные поля способны прокормить и кметов, и городских, и жадные животы, и кошели феодалов и чиновников, за их счёт живущих. Так бывает, когда в целой стране снимают только один урожай в год, да ещё и на малых восточных равнинных территориях, в то время, как большая часть страны состоит из гор, нависающих над головами жителей Ковира и Повисса, скрывающих за собой небо, солнце, звёзды и луну, позволяя ими любоваться лишь краткие часы в случае большого везения. Потому что самыми частыми компаньонами острых снежных вершин становятся тяжёлые, густые облака, укутывающие мир своей порой молочной, а временами свинцовой пеленой. Сегодня, однако, день совсем не такой. Над головой практически безоблачное синее небо, на котором через пару часов должно будет появиться из-за горного хребта солнце, рассвет которого можно было увидеть разве что с моря. Весьма неожиданно, но не столь сильно, как стоящий рядом с особняком экипаж, на козлах которого, потирая замёрзшие руки, сидит в ожидании кучер, а не один из мужчин, что привезли вчера ведьмака. Видимо, то было и впрямь особое распоряжение местного Господина, решившего обезопасить обожаемую его женой чародейку, отчасти занимающуюся воспитанием его ребёнка. Несчастному кучеру даже хочется предложить подождать в холле, да только тот прячет взгляд, явно не желая нажить проблем от разговоров со здешними обитателями, о которых точно не может не ходить слухов. Чародейка, чародей и ведьмак — мутант, о которых практически ничего и не слышно с падения Каэр Серена более столетия назад. Вот так оно и бывает — тебя боятся, потому что наслышаны всевозможными слухами, или же страшатся, не имея понятия, что же ты в сути своей за существо. Не эльф, не человек, а нечто, от кого не знают, чего ждать, ведь всем кажется, что охотникам на монстров не место аккурат рядом с ними, и не иначе. Норковая шуба оказывается перекинутой прямо через перила балюстрады, идущие стройными, изящными рядами лакированного тёмного дерева наверх. Похоже, что хозяйка особняка не церемонилась в этот раз с тем, чтобы всё выглядело чинно. Хотя, похоже, та воспользовалась заклинанием, чтобы счистить с обуви грязь, потому что всё, что за ней осталось, так это шлейф духов с ароматом цитрусов, кажущихся слишком яркими для вездесущего холода и белизны. Антон же ещё несколько минут мучается, пытаясь что-то сделать со своими сапогами, чтобы самому не стать причиной грязных капель и отпечатков на паркете и коврах. Сдаётся он уже в тот момент, когда из подошвы не удаётся снегом вычистить всю грязь под удивлённым взором извозчика, для которого это всё наверняка кажется удивительным зрелищем, достойным сплетен и слухов за кружечкой домашнего эля в кругу друзей. Мол, не такие эти все колдуны всесильные, раз босиком на улицу выходят ботинки чистить. В итоге, чувствуя ступнями ног разливающееся от пола тепло, он поднимается наверх, уже ожидая увидеть чародейку и бурчащего Арсения, которого разбудили точно раньше полудня, а с учётом того, как легли они в районе часа, а может быть и позже, Антон готов к тому, что на него тоже упадёт парочка недобрых взглядов, которые могут быть даже усугублены, если тому предложат солёный крендель. Любитель каламбуров в этот раз может и не оценить. Проходя ближе к комнате и впрямь становится понятно, что у Арса настроение так себе, ведь уже в коридоре слышна речь чародея, в которой можно узнать гортанный рык дикой собаки, пока не нападающей, но готовой вцепиться чужаку в горло в любой момент с поправкой на то, что ярость в нём сбивает изрядная сухость, которой вчера и в помине не было. — Ты и сама прекрасно знаешь, что я не собираюсь послушно сидеть на цепи, выполняя приказы, — полукричит-полушипит тот где-то за стеной, заставляя приподнятое настроение Шастуна вмиг улетучиться, точно разлитый чистый спирт, который уже в бутылку не соберёшь. Хочется третьим лишним ворваться и спросить, что успело произойти за этот в лучшем случае час, но ноги ведьмака предпочитают проявить осторожность и, позабыв о тактичности, полную незаметность, столь учтиво предоставленную оголёнными ступнями. — Арс, подумай, тебе же лучше согласиться. Даже заказчиков не придётся самому выискивать, а сам продолжишь заниматься любимым делом, параллельно клепая кукол для всяких богатеев, которые как раз услышат о тебе на балу. И не нужно думать над тем, как бы и где устроиться, — кажется, Катя старается того вразумить, если судить по её пока что спокойному тону, который, однако, может в любую секунду тоже сорваться. — «Любимое дело» не подразумевает работы на армию, — огрызается Арсений после слов, что потихоньку складываются в более или менее понятную картину, из-за которой ведьмак решается наконец перестать красться. — Да у них денег не хватит на «армию», в лучшем случае штук десять за год, — произносит Катерина перед тем, как обернуться на вдруг распахивающуюся дверь спальни, за которой оказывается ведьмак, выглядящий в лисьей мантии куда более презентабельно, нежели во вчерашней драной куртке. На такого и она сама могла бы позариться, не будь он занят одним упёртым бараном, не любящим нарушать свои жизненные принципы. Первое же, на что обращает внимание Шастун, забывая об отголосках перебранки, так это стоящий в позе Арсений, в свою очередь, похоже, совсем не ожидал встретиться с ним так рано, не завершив разговор с Варнавой. Но, что самое главное, стоит он на своих двоих, не опираясь о трость, которую так сразу и не заметить, ведь только лисья голова выглядывает из-за кровати. — А я погляжу, он у тебя заботливый, — подмечает женщина исходящий от Антона запах свежей выпечки, ещё не успевшей до конца остыть на морозе, — так что и ты о своём ведьмаке позаботься. Принять королевское предложение будет наиболее разумно, — решает она не задерживаться, понимая — либо это его в итоге проймёт, либо ничего. — Пряники, да? — останавливается она рядом, принюхиваясь. — Хороший выбор, — бросает та напоследок, выходя из комнаты и уезжая из собственного дома, подаренного княжеской четой, под бок которой Катерина и собирается вернуться. Потому что, в отличие от Арса, ей бытие при власть имущих всегда давало куда больше благ, а вместе с тем и свобод, нежели жизнь странствующей чародейки. — Я так понимаю, разговор не задался? — ставит ведьмак свою поклажу на туалетный столик и подходит ближе к Попову, всё ещё смотрящему в сторону двери. — Не то слово, — подтверждает он, но стоит тому обратить внимание на надетую на ведьмака мантию, как возникшая на лице венка перестаёт с силой пульсировать, разгоняя по жилам беснующуюся кровь. — Мог бы и разбудить утром, вместе бы сходили, — косит он взгляд на появившийся в комнате завтрак, к которому, однако, прикасаться пока всё ещё не хочется. — И попасть под горячую руку, прямо как она? — достаёт ведьмак из свёртка крендель и зайца, предлагая на выбор одного из них чародею. — Арс, мы это уже проходили, — намекает Шастун, пихая выпечку ещё ближе, и в итоге довольно улыбается, когда Попов всё же принимает посыпанную крупной солью завитушку, которую не спешит начать грызть, а лишь неохотно рассматривает. — Тут дело в другом, так что ты бы не попал, — вздыхает он, всё же откусывая кусок булки. — Как знаешь, — пожимает Антон плечами, не имея желания пытаться как-либо переубеждать или склонять чародея к тому или иному поставленному выбору. Всё потому что помнит о его ненависти к работе не на себя, а на кого-то, когда не имеешь возможности отказаться и когда даже не замечаешь, как попал под неволю. Много лет назад он уже отмучился со службой Радовиту и теперь не хочет попадать к Танкреду, начиная всё с самого начала. — Как нога? — переводит он тему, сам оставляя пряничного зайца без одной конечности. — Более или менее, — косится вниз Арсений, явно не зная теперь, злиться ли на переданное Катей предложение, к которому та его активно склоняет, или всё же чувствовать благодарность за то, что все суставы срощены за пару десятков минут вместо пары десятков оставшихся дней, и только лишь кости всё ещё неприятно, но терпимо ноют. — Камень всё же вытащить не удалось — вместо него пришлось бы наращивать кость заново, так что может быть потом, когда подумаем, стоит ли удалять. «Так значит всё не может быть совсем просто, да?» — Арс, ты только честно скажи, ты как? — настороженно интересуется ведьмак, будто бы боится, как бы сонный, злющий чародей не решил опять куда-нибудь сбежать всё обдумать в одиночку, после чего пришлось бы ещё год разгребать проблемы. — Нормально, — пытается отмахнуться тот, но ловит взгляд зелёных глаз, таких искренних, что самому стыдно становится за попытку закрыться и промолчать даже о мелочах, когда Антон ради него в город по утру наведывался, явно надеясь обрадовать. — Без трости долго ходить будет сложно, но в целом всё хорошо. А ещё лучше будет, если переберёмся в «Крыло Грифона». Не хочу больше сидеть в пустом особняке. Совершенно точно понятно, что на самом деле он просто не хочет пользоваться Катиным гостеприимством, когда успел уже утром с ней поругаться. Антон в этом случае не возражает — всё же пребывать в более обжитом месте куда удобнее, — потому помогает собрать те немногие вещи, которые подходят для примитивных прогулок по городу и беззаботного времяпрепровождения на постоялом дворе, хотя по итогу оказывается целым тюком на спине, не позволяя Попову забрать часть, указывая на ногу, которая, как тот сам сказал, долгих прогулок без трости не выдержит. А путь ведь достаточно длинный, хотя более чем преодолимый. Просто Нарок может быть и состоит всего из нескольких улиц в ширину, из-за чего с палубы корабля казался скорей деревушкой с отчего-то слишком красивыми домами, чьи серые крыши едва видно под слоем снега и рядами угрожающе свисающих сосулек, зато в длину он выстроился по долине до отвесных гор, потому теперь приходится проходить практически тем же маршрутом, что и сегодня утром. Всевозможные лавочки и витрины совсем не привлекают внимания Арсения, которого, похоже, так и не отпускает утренний разговор. Антон даже пытается отвлечь его, указывая на различные безделушки, сверкающие за прозрачными стёклами, но тот в них оказывается почти не заинтересован, продолжая вместо них рассматривать утоптанный в лёд снег под своими ногами, вместе с которыми ритмично прыгает трость, оставляя за собой чёткие круглые следы, по которым, при желании, можно было бы легко их выследить от самого особняка до постоялого двора, чьему светлому камню стен стоит показаться из-за угла, как Антон слышит, что у пристройки происходит небольшой переполох с ударами чего-то тяжёлого о камень и дерево, и вызванная им ругань парня, который происходящего точно не ожидал, в отличие от ведьмака. — Да куда ты, животное… — сперва слышится из-за конюшен возмущение Ванока, пытающегося утихомирить в меру возможности Графа, фырчащего и тихо, но радостно ржущего, старающегося не идти напролом, иначе возникшей на пути проблеме случайно хребет переломает. — Поэтому я и говорил не закрывать его, иначе бы двери выломал, — чуть преувеличивает Антон, крича конюху, тут же теряющему бдительность, из-за чего жеребец наконец его обходит без страха повредить хрупкое человеческое существо, рысью спеша к появившимся на дворе мужчинам. — Вот видишь, не я один ждал твоего возвращения, — обращается он к Арсению, видя, как на задумчивом лице проступает улыбка, стоит Графу оказаться достаточно ближе, чтобы, тряся идеально расчёсанной гривой, фыркая и стуча копытом, едва ли не начать гарцевать вокруг чародея. — Тише, иди сюда, — проводит тот рукой по боку, заставляя коня остановиться и боднуть Арсения под бок, намекая, чтобы ему уделили внимание и обняли, что чародей и делает одной рукой, перекидывая ту через шею, холодную, но пушистую, будто бы даже магическая шерсть по зиме решила распушиться и набиться плотнее. Проводя рукой по холке и гриве, таким мягким и чистым, что становится даже чутка жалко, ведь конь не кошка, и у камина вечером, попивая вино, с ним не посидишь, Арсений бросает взгляд в сторону счастливо глядящего на него ведьмака. С улыбкой чуть ли не до ушей и горящими глазами, явно наслаждающимся открытым ему зрелищем. «Кто бы знал тогда, что всё так обернётся, — размышляет он, гладя мягкий лошадиный нос, старающийся, чтобы ладонь как можно дольше на нём задерживалась, — всё же они связаны». Потому Граф так обожает Арсения, а ведьмак всегда рад, когда тому уделяется внимание, а вместе с тем коню перешли привычки хозяина. Всё из-за кольца, сидящего у Антона на пальце. Однако, что помогает до конца отделаться от плохого настроения, так это постоялый двор, в котором пахнет чем-то съестным, горит очаг и во всём чувствуется ностальгия. Обычно, будучи в Нароке, он останавливается именно здесь, а не у Кати. Потому что удобно и комфортно, да и людей не много бывает, хотя сейчас в особенности. Парочка торговцев у камина и молодая пара в дальнем тёмном углу даже не считаются, потому что обычно как минимум половина столиков забита всевозможными дельцами, а также зажиточными гражданами, которым нечего делать в этом весьма унылом городе, являющимся столицей княжества лишь потому, что там, на горе, живёт местный господин. — Ох, сударь Антон, как хорошо, что вы вернулись, а я уже волновался, что вас уже того… — показывается из-за стойки Генрих, явно удивлённый, но вместе с тем и обрадованный возвращению своего весьма необычного постояльца. — Бросили в темницу или пырнули ножиком и оставили помирать? Нет, я всё также жив, здоров, решил вот кое-какие дела, — поворачивается он в сторону чародея, осматривающего знакомый антураж таверны в поисках причин, почему одно из центральных мест города вдруг так опустело. — А! Сударь Арсений, как я рад вас видеть! Кажется, вы останавливались у нас с год назад, можно сказать, что зачастили, — замечает он наконец второго гостя, которого не запомнить весьма сложно, даже если тот появляется в городе довольно редко. — Да, явно чаще, чем хотелось бы, — вздыхает он тяжко, явно не будучи в настроении вести беззаботные беседы с корчмарём, что замечает Антон. — Организуй, пожалуйста, вечером бадью с горячей водой, плату за проживание забирать не буду, — всё же решает он чуть смилостивиться над Генрихом, так как уже через несколько секунд под его непонимающий взгляд и заторможенный кивок двое мужчин вместе поднимаются наверх, не прося второй комнаты. Внутри оказывается убрано, по крайней мере, кровать Антон точно не застилал, так что теперь забираться в неё было бы кощунством, всё же умывания и обтирания мокрыми полотенцами совсем не то, что делает тебя чистым и благоухающим, сколько ни старайся. Да и заняться, оказывается, есть чем: развесить Арсовы вещи в шкафу, разложить в комоде, не забывая рассказать всё произошедшее за время его формального отсутствия. О том, как обстоят дела с охотой на колдуний на Континенте, как встретил ковирского разведчика, притворявшегося одним из них, из-за чего его настигло ведьмовское проклятье лиха, о том, что герцогиня де Элдер скончалась и теперь Лазарю предстоит справляться со всем в одиночку, а ещё поведать, о том, как по пути удалось увидеть редкое явление в виде ледяных цветов на море. У Шастуна достаточно историй, чтобы увлечь ими даже после того, как все вещи разложены и они решают спуститься на ужин. То оказывается томлёное мясо зайца в сметане, которое даже всё ещё не чувствующий особого голода Арсений ест без особых пререканий. Только со стороны кажется, что больше удовольствия ему доставляет наблюдать то, как Ванок с Генрихом в четыре руки тащат бадью наверх. Среди всех посетителей, которых под вечер набилось больше, чем два дня назад, это замечает, конечно же, только ведьмак, которому нет дела до всего остального, кроме чародея, надевшего для трапезной всё же не манящую алую рубашку, а не менее простую, но не такую яркую белую, поверх которой золотится бронзой тугой жилет, подчёркивающий талию. Не узкую, подобно затянутым в корсет женщинам, но весьма заметную и от того привлекательную, ведьмак на себе подобных изгибов ни в жизнь не увидит, но о том ни капли не жалеет. Смог свыкнуться с мыслью, что он и таким Арсению нравится. Со шрамами, поджарой фигурой и руками-ветками, которыми весьма удобно крепко обнимать, а ещё рубить монстров. — На этот раз не будешь предлагать мне искупаться первым? — спрашивает чародей, видя, как ведьмак развязывает шнуровку рубашки. Бадью наполнили горячей водой, с поверхности которой плывёт млечный пар, уже к вечеру, но нужно отдать должное, места в ней вполне хватит на двоих, главное воду не разлить, с которой хозяин явно чутка перестарался, не рассчитывая на возможность нахождения в ней сразу двух мужчин. На фоне горящего вовсю камина, пускающего резвые блики и тени по комнате, оседающие на потолке, кровати, зеркалам и даже лицам, атмосфера кажется особенно уютной. Конечно, не поместье с его библиотекой, мастерской и кухней, наполненной големами на крохотных ножках, но куда лучше, чем Катин особняк, согревающий разве что тела, да и то магией. — Я бы уступил, но ведь знаю, что ты не захочешь. Хотя, может быть, если скажу, что не купался в бадье со Скеллиге, тебя это отпугнёт? — стягивает с себя рубашку, а после и цепи ведьмак, закидывая на туалетный столик, на котором стоят принесённые в ящичке масла. Одну из склянок подхватывает Арсений, открывает, принюхивается, чуть морщится и откладывает в сторону, продолжая изучать содержимое коробка. — Лучше не напоминай, — в итоге делает тот свой выбор на каком-то тёмном пузырьке, содержимое которого по каплям добавляет в воду. «Пихта», — понимает ведьмак, стоит маслу достигнуть поверхности и распластаться по ней тончайшим слоем вместе с горячими парами, распространяющимися по всему помещению очищающим ароматом, отдалённо напоминающим тот запах леса, что исходит от бледной чародейской кожи, покрытой родинками и начинающей краснеть на щеках от наполняющего комнату тепла. Всё же и остальные вещи отпадают на столик, когда Антон уже погружается в горячую воду, окутывающую собой всё тело, стоит только задержать дыхание и окунуться с головой, видя перед собой лишь черноту под закрытыми веками, слыша лёгкое гудение и отдалённые шорохи, чувствуя, как мышцы в теле благоговейно расслабляются, становясь мягкими и податливыми, точно отбитое мясо, представляя, как кудри на голове сейчас наверняка больше похожи на куст водорослей, чьё спокойствие нарушается прибоем. Однако в крошечной, в сравнении с океаном, бадье ему взяться неоткуда. Только если Арсений всё же не присоединился, решив, что не такой уж ведьмак и грязный, чтобы с ним вместе не принять ванну. А тот явно так решил, потому что длинные изящные ноги вскользь касаются его собственных, заставляя наконец вынырнуть и перевести дыхание. — Так вот как ты, значит, научился нырять? — задаётся вопросом Арсений, которому вода оказалась выше ключиц, став тем самым ужасным преступником в зелёных глазах ведьмака, который был бы не против рассмотреть их без каких-либо помех. «Да ладно, Антон, мы же просто купаемся». — На самом деле в качестве тренировок Стас надевал нам с Димой кандалы на ноги и добровольно-принудительно отправлял «плавать» в высокие бочки, так что задерживать надолго дыхание было жизненно необходимо уметь, — вспоминает детство Шастун, поражаясь, как спустя годы он говорит о тех весьма пугающих моментах жизни почти в шутку, которая Арсению, судя по его обомлевшему лицу, смешной совсем не кажется. — Но зато теперь, если ещё и «косатку» выпью, то без проблем протяну все пять. Да ладно, Арс, всё нормально, — старается он заверить чародея, которому неприятно от простого упоминания, хотя сейчас эти детские истязания приносят пользу, как, на самом деле, и многие иные, о которых, судя по всему, лучше не говорить. — Ненормально, — бурчит тот, хмуря брови, — сколько тебе тогда лет вообще было? Двенадцать? Пятнадцать? «Десять». — Так говоришь, будто бы учиться в магической академии было проще. Я бы вот точно не смог. Все эти ваши схемы и заклинания, слишком много нужно держать в голове. — Нас по крайней мере не топили, а из наказаний хуже всего были переписывание книг и уборка. Так что сравнивать даже смысла нет, — вздыхает чародей, вновь осматривая беглым взглядом множество шрамов, тёмных и светлых, похожих на противных сороконожек и просто разлитые пятна краски. Вполне возможно, что какие-то из них остались из детства, после жестоких тренировок, которыми славилась школа Кота, после которой многие молодые ведьмаки становились покалеченными если не телами, то сердцами. Антон, вполне возможно, что в какой-то степени тоже, Арсений не знает, каким бы оказался парень, вырасти его школа Грифона, которой он по своей натуре любителя использовать знаки идеально подошёл, или же Волка, породившей множество славных охотников на монстров со справедливыми сердцами. Он без понятия, но такой Шастун, его кот с зелёными глазами, его более чем устраивает. Потому что именно его удалось полюбить. — Сейчас об этом точно не нужно думать, — смотрит он из-под полуприкрытых век, откидывая голову на край бадьи, собираясь расслабиться, не думая ни о чём плохом. Всё же сейчас ведьмак более чем доволен жизнью и не собирается специально её себе усложнять. Но уже через несколько мгновений распахивает глаза, удивлённо смотря в сторону чародея, по лукавым лучикам в уголках глаз которого понятно, что просто искупаться и расслабиться в его планы не входит. Ещё более красноречиво об этом говорит его ступня, под водой скользящая по внутренней стороне бедра явно неслучайно, игриво, чуть касаясь кожи, поднимаясь всё выше и выше. — Согласен, сейчас можно подумать и о другом, — делает тот вид, будто бы ничего не происходит, хотя расходящиеся по воде круги от иногда показывающегося на поверхности колена точно становятся свидетелями, готовыми дать показание. Антон чувствует, как Арс на ощупь двигается, иногда пальцы чуть подгибая, их кончиками давя на расслабленные мышцы, что тут же натягиваются струнами, чьё дребезжание, становящееся песнью и мелодией, поднимается выше. Заставляет дыхание спереть, делая то шумным, рваным, возбуждённым. Такого поворота событий ведьмак не ожидал, но сейчас лишь может разве что в покрывающейся туманом голове, будто бы наполняемой клубками окружающего пара, понять, что будет дальше. — А я думал, мы просто искупаемся, — словами прикрывает стон ведьмак, когда Арсений таки прекращает играться с чувствительной кожей бёдер, то её чуть карябая, то поглаживая, и наконец касается стоящего члена, чуть приподнимая и прижимая его к животу, чтобы можно было легко пройтись вдоль ствола, практически не задевая головку — неудобно. — А разве мы этого не делаем? — театрально удивляется мужчина, чувствуя, как с каждой секундой Антон возбуждается всё сильнее, но уже через секунду вцепляется в борта бадьи, стараясь удержаться. — Ну а это что тогда такое? — подхватывает он чужую наглую ногу за голень, приподнимая над водой, из-за чего только растяжка чародея не заставила того уйти под неё. Тот уже было хотел возмутиться происходящему, но вместо этого происходит то, чего явно не ожидал, потому в воздухе повисает вздох. Всё потому что Антон решает продолжить, только уже по чуть другим правилам. Он не может просто принимать чужие ласки, наслаждаясь моментом. Ему нужно куда-то девать руки, ноги, губы и даже зубы, чувствовать всё ещё и ими, а глазами видеть раскрасневшегося Арсения, румянец на лице которого не скрыть смущённо прикрывающей то рукой. Тот ползёт по шее к ключицам, не останавливаясь, когда ведьмак прикусывает совсем слегка ступню сбоку, оставляя разве что бледный след от клыков, что тут же исчезает, стоит на их место прийти влажному, шершавому языку, который так хорошо видно с этого ракурса. Держа того за лодыжку одной рукой, а другой за икру, в которой мышцы перекатываются, не зная, бежать ли от этих ласк или же отдаться полностью и бесповоротно, Антон не может не любоваться Арсом, смотря тому прямо в глаза, не отрываясь. Он эти прекрасные стопы кусает, лижет и целует, заставляя порой нервно дёргаться вовсе не из-за щекотки, потому что хочет. У него любовь тактильная — больше ощущений на коже, больше прикосновений, поцелуев, укусов, засосов, лишь бы почувствовать Арсения всем телом о его, такое, которым он всегда восхищался, и стоило найти в том изъян — ведьмак его боготворил, потому что каждой морщинкой и старой щербинкой на коже, на первый взгляд кажущейся идеальной, можно любоваться. Потому что все они создают Арсения таким, какой он есть сейчас. Потрясающий и удивительный, даже то, как разряды возбуждения бегут по его телу, заставляя вздрагивать, больше походит на чудо, о котором мечтать невозможно, ведь никто, вживую его не видавший, не сможет в своей голове нарисовать эту картину, которую Антон старается запечатлеть навсегда только для себя и никого другого. — Антон, хватит, — чуть стонет тот, сам, однако, не лягаясь и не выскальзывая, только лишь пальцы сгибая, тем самым мешая каждому из них уделить внимание. — Не нравится? — опускает ведьмак ногу обратно в воду, а та, словно выпущенная на свободу рыба, мигом исчезает на другой стороне бадьи. «Слишком странно?» — волнуется о своём желании кусать и целовать Антон, думая, что, возможно, сделал что-то не то. — Нет, это было весьма… приятно, просто уже начала болеть от такого положения, — объясняется чародей, потирая ту самую голень, которая ещё вчера была опухшей, покрасневшей и со следом пореза. В этот момент Шастуну хочется лбом обо что-нибудь удариться, проклиная себя, что забыл, но удаётся только затылком о край борта, заставляя тот чуть содрогнуться. — Давай ты только не будешь убиваться по этому поводу, я ведь не стеклянный, — слышатся всплески воды, часть из которой даже попадает на пол, когда чародей приподнимается в более узком, чем хотелось бы, пространстве, оказываясь нависающим над Антоном, у которого вновь не остаётся сил, чтобы дышать, ведь вся энергия, что есть в его теле, отдаётся глазам, жадно впитывающим открывшийся вид на покрытые россыпью родинок, местоположение каждой он уже почти наизусть помнит и сможет зарисовать, подобно звёздным картам, ключицы, грудь с темнеющими ореолами возбуждённых сосков и мышцы рук, держащихся за борта, чтобы не упасть прямо на ведьмака, хотя тот и был бы не против. Поцелуй напоминает тот, вчерашний, но так отдалённо, что уже через несколько секунд и не вспомнишь, окунаясь в теплоту и мягкость, казалось бы, тонких губ, льнущих с желанием и страстью к пухлым ведьмачьим, иногда сменяющихся зубами, прикусывающими и оттягивающими на себя чужую плоть, то языком, лижущим по появившимся после декомпрессии тончайшим трещинкам, проходясь по ним вместо целебного снадобья, лежащего на дне сумки и ждущего удачного момента для применения, используй его чуть раньше, и от него не осталось бы и следа. Растворилось меж губ и языков, чувствующих жар при соприкосновениях. Тот проходит по шеям, вертится в груди ураганом, в природе выкорчёвывающем деревья и разрушающем на своем пути всё рукотворное. В том же котле любви, в который по каплям добавляют страсть, на дне закипает кровь, спускаясь ниже. У Антона руки тянутся прижаться к влажному шелковистому затылку, в который пальцы следует запускать осторожно, мягко, так, чтобы кольцами за волосы не зацепиться. Причинять даже случайную боль Арсу хуже, чем самому валяться отравленным ядом эндриаги или даже мантихоры. Недопустимо. Но доставлять ему удовольствие, так, чтобы слышать рваные вздохи, будто бы случайно сбежавшие из груди, переливающиеся томными стонами — вот без чего он не может. Потому вторая рука тянется к изнывающему под водной гладью члену, головкой упирающемуся ему в живот, и проводит сперва у менее чувствительного основания к крайней плоти, боясь, как бы без смазки не было неприятно. Да только чародей мычит ему в губы и толкается в ладонь, требуя ещё, понимая — Антону нужен лишь намёк, чтобы продолжить. — Говорю же, не стеклянный. Из-за воды головка кажется не скользкой, а чуть более бархатистой, нежной, потому когда большой палец скользит по ней вместе с тем проходясь и по уретре, чародей вздрагивает, отвлекаясь от поцелуя и начиная крепче держаться за борт позади Шастуна, с чьего лица тот одной рукой откидывает влажную прядь назад, давая себе возможность, точно какой инкуб, впитывать вместо жизненной энергии его любовь и восхищение, от которых ведёт голову наравне с ласками. У Антона руки мозолистые от меча, сухие из-за холода, не очень ловкие из-за рядов надетых колец, но нежность с невольной грубостью заставляют того постанывать от удовольствия, толкаясь не в такт, разливая вокруг воду, шумящую всплесками, попадающую на лицо и лижущую прохладную спину горячими брызгами. — Конечно не стеклянный, ты дороже всего стекла и нефрита мира, Арс, — перекладывая одну руку с шеи на поясницу, а другой продолжая дрочить, Антон изгибается так, чтобы дотянуться своим длинным языком до набухшего соска, который сперва лижет, чувствуя, как по уже не нависающему, а почти сидящему на нём телу прокатываются стаи мурашек, тут же сменяющиеся лёгкой дрожью, стоит совсем немного прикусить, чувствуя сжимаемую зубами нежную плоть. Арсений же в загривок впивается из последних сил, по плечам губами ведёт, целует, стараясь засосы оставить хотя бы на ближайшие несколько часов, пока никому не нужно никуда спешить, выходить из комнаты, из личного пространства друг друга. Хотя последнего никто не хочет никогда покидать. Не потому что происходящее до безумия приятно одним лишь телам, жаждущим утолить свои желания, но и душам, которые, как Арсу кажется, может быть и не связаны, но по отдельности страдают. Чувствуя приближающийся оргазм, хочется зажмуриться, отдаться ощущениям внутри похожим на сжатый воздух, что вот-вот найдёт путь на свободу. Но вместо этого он смотрит в глаза с почти круглыми зрачками, огибаемыми лентой зелёной радужки. В них видны травинки, ведущие к центру, в них отражается сам Арсений, стонущий, изгибающийся, подрагивающий, жаждущий и желанный. Сам себя не узнающий с растрёпанными влажными волосами и алеющими щеками. Но что более важно, он помнит, как в прошлый раз впервые увидел взгляд, в котором в большей степени сверкало не солнце, а лесные просторы. Дрожь и ток наконец проходят по телу, заставляя руки подогнуться, из-за чего тот стонет уже прямо у Антонова уха, не сдерживаясь, отдаваясь наступившему наслаждению полностью, каждым участком тела, от горящих пяток и кончиков пальцев, упирающихся о дно, до расплывающегося внизу живота узла, боков, сжимаемых Антоновыми ладонями, и сердца, бьющегося часто-часто, отдающегося пульсом во всех конечностях, даже в обкусанных губах, по которым тот вновь проводит языком. Сперма проплывает рядом белёсыми паутинками, которые Антон небольшой волной отталкивает подальше, насколько это возможно в бадье. Пока никому не хочется вставать, даже ему самому, продолжающему гладить мужчину по чёрным волосам и спине, чувствуя его практически всем телом, кожа к коже, дыхание к дыханию, разве что сердцебиения не в такт. Но это мелочи, по сравнению со всем остальным. — Всё пошло не по плану, — признаётся чародей, чуть отодвигаясь и тем самым задевая чужой стояк, из-за чего Шастун на мгновение в лице меняется, но после возвращается к довольной кошачьей морде, по которой может сложиться впечатление, что это ему сейчас отдрочили, а не оставили разве что багровые следы засосов на плечах и шее. — А ты хотел заставить меня кончить с помощью ног? — приподнимает бровь ведьмак, не будучи уверенным, что даже при всей ловкости Арсения такое в итоге случилось бы. Да, приятно, но совсем не то, особенно для Антона, которому обязательно нужно куда-то деть руки, а точнее ощущать ими близость партнёра. — Ключевое, как ты сказал, — «заставить кончить». Ты ведь постоянно это делаешь, — вздыхает чародей, начиная медленно выползать из бадьи, зная, куда сейчас наверняка смотрит Шастун, раз уж его бёдра нынче не скрываются за тканью и кожей брюк. — Делаю что? — спрашивает тот, пропуская в голосе разочарование, когда полотенце всё же оказывается повязанным и держащимся будто бы только на выпирающих подвздошных косточках. — Даже не предполагаешь, что я тоже хочу доставить тебе удовольствие, — подхватывает тот одно из полотенец и кладёт то Антону на голову, намекая выходить, на что тот лишь смотрит удивлённо, но тоже встаёт, чуть не падая на покрытом огромными лужами полу, и стряхивает с себя скользящие капли. — Мне и так более чем приятно, — заверяет ведьмак, потому что это полная правда, к которой, всё же, Арсений умудряется придраться. — Боги, Антон, просто сядь на кровать и дай мне уже тебе отсосать. Почему это нужно говорить прямо, — закрывает тот на мгновение глаза рукой от смеси возмущения и стеснения, льющегося не от того, что тот собирался сделать весь вечер, а от того, что пришлось сказать без увиливаний, потому что иначе, кажется, в итоге они бы пришли к тому, что ведьмак вновь распустил бы руки и не только сам, заставив чародея кончить второй раз, что само по себе весьма заманчивая перспектива, только идёт вразрез с изначальными планами. — Да не нужно себя заставлять, — такого предложения он точно не ожидал и теперь смотрит круглыми глазами так, будто бы спящего кота игрой на трубе разбудили и тот теперь не знает, куда деваться. — Ты не хочешь? Или тебе мерзко? Или что, Антон? — слышны лёгкая обида или недопонимание происходящего в голосе чародея, кажется, начинающего воспринимать всё на свой счёт, из-за чего вновь хочется побиться головой об уже далёкий бортик бадьи. — Нет! Чёрт, Арс, конечно, я хочу, просто… Я даже не позволял себе такого представлять, потому что, ну, ты ведь обычно довольно брезгливый, так что… — Иногда твои мыслительные процессы меня поражают. Ты серьёзно думал, что мне будет противно брать член в рот добровольно, желая сделать тебе приятно? — с одной стороны, Попов ценит подобную заботу об его эго, а с другой — еле сдерживает желание сказать, что вообще-то за свои годы он, может быть, мастером минета и не стал, но прецеденты имеются и как-то «не так» он себя потом не чувствовал. — Прости? — мнётся ведьмак, стоя у бадьи под острым взглядом голубых глаз, сверкающих в полумраке недовольством. — Не извиняйся, когда даже сам не понимаешь за что. Просто иди сюда, если всё ещё хочешь, — вздыхает чародей перед тем, как за руку притянуть Антона к кровати. Тот садится на край, широко расставляя ноги и нервно сглатывает, завороженно глядя на то, как между ними устраивается Попов, на чьих бёдрах развязывается полотенце, едва те прикрывая. И тот сперва разве что одной рукой держится за колено со шрамом, а другой проводит по заново набирающему после разговора возбуждение члену, то глядя своими сверкающими глазами на него, то на приоткрывшего рот от происходящего ведьмака, которому и во сне подобное не приснилось бы. У него руки мягкие, красивые, изящные, музыкальные, совсем не женские, что доставляет ещё больше эстетического удовольствия. Потому что это Арсений и никто другой. Он проводит по внушительному стволу рукой, а второй решает попробовать поласкать яйца, чувствуя, как те перекатываются, не будучи готовыми к скорой разрядке. Антон же руки в одеяло упирает, не зная, куда те деть, и стараясь наслаждаться и зрелищем, и пока ленивой дрочкой в полной мере, ловя взгляды, немо спрашивающие: «тебе нравится?». И Шастун бы ответил тысячу раз «да», если бы через мгновение головка бы не вошла в мягкий и тёплый рот, позаботившийся о том, чтобы прикрыть зубы губами, в котором вертлявый язык на пробу проходится под уздечкой, пока обе руки стараются помогать у основания и дальше, явно требуя смазки, но кажется, будто бы будь у Арса вместо мягкой, ухоженной кожи наждачка, он бы о том позабыл, неспособный отвести взгляда от того, какой чародей сейчас другой. Тот старается явно изо всех сил, но глубже не берёт, боясь закашляться. Вместо этого то берёт за щёку, давая вовсю ощутить проступающую мягкость, в которую хочется толкнуться, то щёки в себя втягивает, прямо в глаза глядя, отчего из груди вырывается хрип, что должен был быть не иначе как стоном «Арс», украденным возникшей в голове поволокой. Быть таким просто невозможно: манящим и дурманящим, заставляющим в груди сердцу бесноваться, мешая лёгким выполнять свою службу, но у того прекрасно получается справляться с этой задачей, даже когда выпускает головку изо рта, давая челюсти отдохнуть, и проходится языком по всей длине, стараясь распределить слюну, перемешанную со смазкой, а после делает то же самое губами, издавая липкие звуки, въедающиеся в голову, проходящие по цепочкам нервов и в итоге заставляющие член предвкушающе дёрнуться, когда Арс целует головку и языком лижет от уздечки до уретры, вверчиваясь в неё языком, отчего из груди наконец вырывается полноценный стон, заставляющий Попова, отстраняясь, улыбнуться, не замечая, как от его губ идёт тоненькая ниточка, от которой голову ведёт. — Антон, положи руку мне на голову, — просит тот, замечая, как Шастун сжимает одеяло, будто бы если отпустит, то упадёт. И уж лучше ему тогда держаться за Арса, коли кануть в бездну, то вместе. Кажется, они уже на её грани, потому что чародей берёт в рот, но теперь уже стараясь сделать больше, пробуя пустить в горло, мыча и пуская вибрации, от которых всего пробирает. Он всегда хочет быть лучшим, и даже в минете не собирается уступать место никому, с кем мог раньше спать ведьмак, который сейчас едва дышит через рот, то и дело срываясь на стоны и хрипы, которым даёт волю так же, как и пальцам, зарывающимся в чёрную шевелюру, влажную после бадьи, без шансов высохнуть от испарины. Вот так всё ощущается ещё лучше, когда можно пройтись пальцем за ухом и откинуть чёлку с лица Попова, смотрящего глазами-звёздами из полумрака комнаты, работающего ртом и руками, старающегося ускорить темп и оттого порой перекрывающего самому себе воздух, но не сдающегося в своих попытках взять не целиком, но хотя бы больше, чем наполовину. И тогда Антон всё же не выдерживает чутка давя на макушку, осторожно, на пробу, на что раздаётся одобрительное мычание, а ресницы трепещут крыльями бабочек на прикрытых веках. «Такой красивый», — мечется на задворках сознания ещё с тысячью иных мыслей, подобным снежинкам в метель. Арсений, у которого слюна тонкой струйкой по подбородку течёт, издаёт гортанные звуки, когда носом жадно не вдыхает воздух в перерывах между тем, как головка упирается ему в горло. По нему видно — не у одного Антона сознание плывёт, а кожа горит. В глазах появляется самая настоящая пелена из нежелающей покидать их влаги, кислород в лёгких замер, лишь изредка разбавляясь новой порцией, позволяющей не потерять сознание, что было бы весьма неприятно. Потому что Арс требователен к себе даже так и резкими движениями головы, ласками языком по проезжающему во рту стволу и чуть дёргающейся головке, стонами и руками, одна из которых чувствует, как у ведьмака яйца поджимаются, старается сделать задуманное, идя как можно дальше до самого конца. — Арс, я уже скоро… — стонами разносятся гласные, а ладонь напоследок сжимает чёрные волосы, перед тем как с сожалением отпустить, давая чародею свободу действий. Но тот не отстраняется, разве только без помощи больше не может заглотить, потому втягивает щёки, из-за чего скулы кажутся такими острыми, что о них можно порезаться, и сосёт головку с жадностью, с которой совсем недавно целовался. Антон почти шипит от удовольствия, хватаясь рукой за его плечо, чувствуя, как по телу начинает бежать предоргазменный ток, чьё присутствие в каждой мышце хочется растянуть подольше, но вместе с тем собрать воедино, чтобы взорваться от перенапряжения. Это и происходит, стоит Арсению стрельнуть глазами, отпустив головку изо рта и положив ту к губам, продолжая надрачивать руками, хлюпающими от пузырящихся слюней и сочащейся смазки, блестящих в бликах пламени камина. Дошедший до пика жар наконец разливается, и ведьмак кончает, попадая тому на малиновые губы, мокрый подбородок и часто вздымающуюся грудь, орошая те белыми каплями, сливающимися с кожей. — Арс, почему ты такой… — продолжает тот держаться за плечо чародея, одной рукой разминающего онемевшую челюсть и стирающего со рта неприятную горечь, из-за которой не решился картинно глотать сперму. — Какой? — улыбается тот, абсолютно довольный собой, смотря снизу вверх, упираясь рукой об Антоново колено. — Такой, что я и слова не могу вымолвить, — тянется ведьмак за скромным разнеженным поцелуем, в котором разве что губы целомудренно соприкасаются и разок чувствуется тёплое рваное дыхание, точь-в-точь как своё собственное. Антона опьяняет не власть над чужим телом, а то, как он доставляет ему удовольствие, но и обратная ситуация оказывается не менее приятной.

***

В итоге приходится заново купаться, отмываясь от спермы и испарины, заодно не забыв вымыть голову, из-за чего волосы на голове Арсения теперь выглядят идеальными, будто он потратил на их укладку пару десятков минут, а то и больше, Антон не уверен, он вообще ничем, кроме одного с Графом на двоих гребня и ножниц цирюльника, не пользуется, но у самого по мере высыхания образуется гнездо с лезущими во все стороны русыми завитками. На ночь, однако, он о них старается не беспокоиться, тем более когда уже лежит в чистой и свежей постели, ожидая, когда Попов намажется всеми своими кремами и зельями, от которых комната наполняется травяными и медовыми ароматами, которым остаётся разве что завидовать. Ибо в ведьмачьих эликсирах в лучшем случае спирт перебивает неповторимые ароматы желудка утопца и печени гнильца. — Не спишь? — наконец оставляет он свои растирания, накидывая на плечи шёлковый халат цвета розового золота, будто бы поглотивший в себя всё тепло, исходящее от наполненного новой порцией брёвен камина, в то время как чёрная обстрочка выглядит рамками, его удерживающими. — Тебя жду, — двигается ведьмак чуть в сторону, пуская Арсения под покрывало, на мягкий матрас, который тут же проминается под весом чародея, собирающегося уже самому обнять Антона и уснуть в обнимку, надеясь, что новый день по уже сложившейся традиции не заставит ему в голову прийти никаким безумным идеям, из-за которых они вновь расстанутся на месяцы. Однако стоит потушить свечи и всё же улечься, как и планировал, прижавшись большой ложкой и перекинув через того руку, которую Антон сам в своей ладони зажимает, как в неплохо очищенную оргазмом голову начинают возвращаться воспоминания о прошедшем дне, который в сути своей был крайне хорош: зажившая нога, вкусный ужин, горячая ванна, прекрасный секс, но был в нём и один огрех, личинкой смуты въедающийся в сердце и дёргающий за ниточки гордыни, которыми насквозь пронизан Попов вместе с нервами. — Ты же слышал утренний разговор с Катей, да? — задаёт тот вопрос, заставляя не успевшего уснуть ведьмака перевернуться на другой бок, уставив на него серьёзный взгляд из-под вьющихся волос, похожих на одуванчик, который слегка помяли перед тем, как подуть, загадав желание. — Только самый конец, но суть я уловил, — признаётся Антон, внимательно наблюдая за тем, как в темноте Арсений глубже прячется в одеяло, оставляя на поверхности только нос да пару глаз, до которых не может дотянуться играющий в очаге жидкий свет. — И что думаешь? — Меня это не беспокоит, разве только то, что ты не можешь успокоиться даже сейчас, — вздыхает Антон, взбираясь с подушкой чуть выше, чтобы опереться головой о спинку, понимая, что просто взять и лечь спать не получится. — Я знаю, что тебе претит работать на королей и в принципе кого-либо в качестве подчинённого, так что не хочешь — не заставляй себя, — пожимает тот плечами. — Но у тебя же должно быть какое-то мнение на этот счёт, — явно недоволен ответом чародей, подползающий ближе, отпустив злосчастное одеяло, которым хотелось укрыться от всего того, что происходит в голове. — Есть, просто… У нас с тобой немного разные запросы на жизнь, Арс, ты ведь это и сам понимаешь, — говорить это вслух неприятно, но приходится, потому что ведьмак в намёках не силён, как это уже стало понятно. — Я ведь бродяга, которому, если повезёт, перепадёт работёнка, за которую заплатят мелочью и пошлют на все четыре стороны искать дальше по лесам и болотам неприятности. Вся моя жизнь зависит от парочки мечей за спиной, а всё остальное уже роскошь, без которой могу и обойтись. А, ну ещё медальон, — вспоминает тот о лежащей на туалетном столике рядом со склянками цепочке. — Ты же… — Неженка? — уточняет без обид чародей, переминая в руках одеяло. — Конечно нет, ты точно не кисейная барышня, Арс, — усмехается Шастун, вспоминая всё, через что прошёл чародей, — просто ты живёшь совсем не тем. Ты любишь своё занятие, у тебя глаза светятся, когда ты днями и ночами сидишь над чертежами, порой даже за столом засыпая, потому что упорно не хочешь переставать работать. То, каким ты создал Графа, — тому доказательство. Но для всего этого тебе нужен простор, мастерская, кузня и так далее, ты не можешь обойтись минимумом. Да и в остальном… кто не любит жить на широкую ногу, да? Но для тебя это важно. Красивые одежды, дорогие постоялые дворы и так далее. Сейчас явно не лучшее положение дел, и ты по факту начинаешь жить с ноля на новом месте, потому я понимаю, почему Катерина старалась тебя уговорить. «Потому что только так и получится быстро вернуть всё утерянное», — добавляет про себя Антон, для которого прибытие в Нарок мало меняет жизнь бродяги, живущего одной лишь охотой на монстров. — Значит, ты не будешь предлагать мне принять королевское предложение? — голос тихий, задумчивый, да и весь Арсений сейчас похож на замёрзшего галчонка, которого хочется подобрать и унести в тепло, только вот они и так в гнезде, правда не своём, ведь то находится во многих сотнях миль от Нарока и неизвестно, что с ним происходит и смогут ли они туда вообще вернуться. — Нет, не буду, — в итоге решает обнять его Антон, скрывая обоих под одеялом до самых подбородков, сам зарываясь в мягкую копну успевших до конца высохнуть волос. — Но как бы ты ни поступил, я тебя поддержу. Арс и сам всё ещё не знает, как было бы правильно, но теперь даже королевская служба не заставляет сердце пылать глубокой ненавистью, отрицающей любое возможное давление со стороны. Арсений гордый, но ради Антона он мог бы и поступиться, поискать обходные пути, на которых он всё ещё останется вольной птицей, не сидящей в золотой клетке, или же, по крайней мере, он должен понять, как сломать от неё замок, чтобы в случае чего иметь возможность в любой момент выпорхнуть, прихватив с собой ведьмака, который точно будет рядом, несмотря ни на что, прямо как сейчас. Теплый в душе и прохладный кожей, с мозолистыми пальцами, покрытыми сталью и орудующими ей, точно продолжением руки, но ими же обожающе, нежно и любяще сжимающий его в своих руках. В Антоне нельзя сомневаться, потому что он предан не собачьей любовью, а кошачьей. Она не слепа и выбирает лишь особенного человека, чьи раны лечит своими заботливыми прикосновениями. Сильно за полночь, но ещё далеко до рассвета, в комнате становится холоднее, так, что Антон чувствует это своими выбившимися из-под покрывала пятками. Даже проснувшись вставать совершенно не хочется: зябко, тело тяжёлое, да и векам не хочется открываться, из всех чувств только лишь слух и осязание прекрасно работают, чувствуя рядом с собой посапывающего чародея, забравшего себе большую часть одеяла. Антон лишь только ноги поджимает, стараясь вновь пропасть в заманчивой тьме сна, но вместо этого слышит, как у камина шуршат поленца, и через секунду туда летит несколько дров, заставляя огонь по-новому затрещать. А ещё через пару мгновений раздаётся знакомый топот, приближающийся к кровати и заставляющий лениво оглянуться. Парочка жёлтых глаз внимательно рассматривает их с Арсением, но в большей части последнего, не собираясь, однако, подходить ближе, боясь разбудить и навлечь на себя проблем. — Только не нужно ничего прятать, — шепчет ведьмак, привлекая к себе прибожка. — Обижаешь, — отвечает вполголоса Бурашек, одной рукой опираясь об изножье кровати. — Я только посмотреть расколдованное ведьмаком сокровище, — произносит тот, не моргая и будто бы пытаясь, оставаясь на месте, оказаться как можно ближе, вытягивая вперёд шею. — Красивое. — Сам знаю, — улыбается Антон, обнимая Арсения и прикрывая глаза, пока в комнате вновь раздаются шаги, направляющиеся уже на выход. Неизвестно, прошмыгнул ли божок через щель или же как-то иначе оставил гостей после своего ночного визита, Шастуна это абсолютно не волнует. Опасности нет, а в руках мирно сопит укутанный гусеницей чародей, больше ему и нечего желать.

***

Искать неприятностей по утру Антон не хотел, но в его жизни есть небольшая такая загвоздка — он ими живёт и единственное, на что может надеяться, что они не будут касаться его напрямую. Потому за завтраком, поедая овсянку, сидя с чародеем напротив окна, покрытого узорчатой расписной вязью инея, точно виноградные лозы, у которых вместо ягод растут пучки павлиньих перьев, за которыми открывается вид на неменяющийся двор и сверкающее солнцем небо, отражающееся в рыхлых сугробах вдоль дорожки. «Было бы неплохо найти доску объявлений, где-то же она должна быть. Можно, кстати, спросить у корчмаря», — размышляет он, цепляя взглядом то, как из-за угла показывается одетый во множество сшитых друг с другом кусков различного меха, поеденного молью, парень лет пятнадцати, скрывающий раскрасневшиеся щёки за воротником и уверенно направляющийся по безлюдью к постоялому двору. Уже через десяток секунд открывается дверь в холле, не привлекающая собой ни одного из посетителей за пятью занятыми столиками, кроме ведьмака. В пареньке ещё с улицы узнавался тот самый посыльный, два дня назад привёзший к особняку нужные для ритуала артефакты. Теперь же он оббивает ноги о порог и, даже не скинув с головы худ, отправляется прямо к довольно оглядывающему зал Генриху, у которого быстро начинают налаживаться дела, либо в магии дело, либо слухи в Нароке распространяются достаточно быстро, чтобы знать решила проверить, не стало ли их некогда любимое заведение таким же хорошим, как несколько месяцев назад. Посыльный что-то говорит корчмарю, вытаскивая из сумки аккуратный запечатанный сургучом бумажный конверт, собираясь тот уже передать, но вместо этого хозяин заведения бегает взглядом по неспешно поглощающим свой завтрак гостям, наконец останавливаясь на столике ведьмака и чародея, кивая в их сторону, заставляя паренька обернуться. — Эй, Арс, — хочет обратить на это внимание скучающего мужчины Шастун, но тот и сам отвлекается от рассматривания недр почти нетронутой овсянки, поднимая голову, когда рядом оказывается посыльный, от которого за несколько шагов веет холодом. — Послание, для ведьмака, — бегает тот взглядом между двумя весьма необычными мужчинами, не понимая, которому должно быть предназначено письмо, потому Антон всё же решает тому помочь определиться, вытянув руку, чтобы принять небольшой, прохладный с улицы конверт с необычной печатью. — От его святейшества преподобного Александра, — дополняет парень, тем самым вызывая у Попова неподдельное удивление, из-за чего тот тянется посмотреть на своеобразный красно-белый герб, напоминающий мирно протянутую вперёд ладонь. — Да ладно, серьёзно? — судя по взгляду, тот видит нечто весьма занимательное, и даже Антону ясно почему — послание из церкви ему в руки обычно никогда не приходили. Видя, что его игнорируют, парень уходит, не дождавшись в свой адрес благодарственной монетки, в то время как ведьмак вскрывает печать так, будто бы оттуда могут полезть пауки и пиявки. Но вместо них внутри оказывается лишь листик плотной кремовой бумаги с практически каллиграфически выведенными буквами, что выдаёт в них почерк священника. — Знаешь, кто этот «преподобный Александр»? — спрашивает он, разворачивая на столе послание, заверенное к тому же ниже подписью. — Глава ковирского и повисского культа святого Лебеды. Обычно не высовывается, потому о нём знают разве что последователи, — решает пересесть на ту же скамью Арсений, чтобы было удобнее читать текст вместе с ведьмаком. — А ты тогда откуда? Решил тоже просветлиться? Не дай убогому целый арбуз, а пол-арбуза, а лучше найди другого, кто захотел бы поделиться, да? — припоминает тот слова из «Доброй книги», в которой, однако, есть немало и весьма сомнительных высказываний. — Ты б ещё вспомнил про «возлюби ближнего своего, но не слишком сильно, иначе тот подумает совсем не то». Нет, просто доводилось встречать на балах. Гудков весьма неоднозначная личность, — морщится Арсений, вспоминая все те моменты жизни, когда он еле сдерживался, чтобы во всеобщем присутствии не покривить лицо. — Но, наверное, к нему можно привыкнуть. Вот Катя же его вроде как успешно терпит. — И что в нём такого? — спрашивает Антон, даже не смотря в письмо, по которому активно бегают глаза чародея. — Сам увидишь. Тебя вызывают в собор. Антону кажется, что за последние дни в Нароке его слишком часто куда-то кто-то просит прийти, но сейчас, по крайней мере, об Арсении можно не волноваться. Тот тоже решает надеть мантию поверх расшитого серебром тёмно-синего, почти чёрного камзола, чтобы вместе пройтись до одного из самых запоминающихся городских сооружений, параллельно осуждающе глядя на драную, хотя и аккуратно штопанную куртку ведьмака, оказавшуюся под рысьей накидкой. Шпили башен уже заранее гордо глядят вниз, выискивая невидимым взглядом двух путников, на которых занятые по утру горожане не обращают внимания. Разве что любители сплетен оборачиваются, встречая по пути такого молодого на вид мужчину уже при трости. И ведь где так умудрился — непонятно. Собой явно недурен, стан держит уверенно, будто из знати, да и одежды у него дороже всего состояния купцов, мимо чьих лавок он проходит вместе со странным парнем, у которого за спиной целых два меча, да ещё и двуручных. Не многовато ли? Хотя, может быть, пострадал юношей во времена правления Сильвены? Никто о том всерьёз не задумывается, забывая о них спустя пару минут, наконец добравшись до мастерской, лавки или тёмного подвала, о делах, творящихся в котором, никто не должен знать. Антон же с Арсением подходят к собору, не имея понятия, по какому именно делу первого сюда решили вызвать, из письма было ясно одно — по ведьмачьему. Но то, что первосвященник прибыл в Нарок из Лан Эксетера ради чего-то мелкого, — невозможно. Кроме того, охота на монстров никогда не являлась первоочередной обязанностью культа. Да, иногда встречаются доблестные рыцари, умные и начитанные, но явно без парочки извилин в голове, безвозмездно охотящиеся на чудовищ между тем, как возносят молитвы в храмах. Но они сами по себе. Монстрами в окрестностях городов, если те совсем сильно досаждают не жителям, а уже властям, которым хотелось бы не растерять всех тех, с кого можно собирать налоги и отправлять трудиться на поля, может иногда заняться армия или же наёмники, к примеру, те же рубайлы, но сегодня явно что-то ещё, решают мужчины, заходя под своды арок и толкая перед собой высокие двери. Впервые завидев собор, Антон уже мог предположить, что внутри всё будет примерно так, как и оказывается: серый камень, уходящий под потолок, где тот встречается с цветными витражами, один из которых показывает как раз тот самый «геройский» поступок Лебеды, после которого его можно было разве что по кускам вычищать из драконьей пасти, если бы эти вполне разумные существа вообще жевали свою добычу. Там же встречаются и иные сюжеты, которые ему совершенно неинтересны, в отличие от тех немногих людей, снующих меж фресками и тихо молящихся, сидя на холодном полу. Внутри собора даже не возникает никакого желания скинуть тёплый плащ, остаётся надеяться, что в городской лечебнице всё не столь же печально. Среди прихожан есть люди явно разных сословий: ремесленники, военные, знатные персоны и те, кому в жизни нечего терять, разве что идя к алтарю, они не замечают особо торговцев. Видимо, те либо активно трудятся на благо своего кошелька, либо предпочитают избегать места, призывающие поделиться его содержимым. Пару раз Антону на глаза попадаются мужчины в красно-белых робах, отличающиеся от служителей Вечного Огня отсутствием на них кричащего креста и остроконечных капюшонов. Но каждый раз, стоит обратить на них внимание, Арсений качает головой, ведя дальше, хотя и сам не знает, куда именно. За прошедшие годы ему ни разу не приходилось наведываться в собор пророка Лебеды, да и, признаться честно, он не помнит, когда вообще в последний раз посещал чей-либо храм, а чтобы специально такого, наверное, и вовсе никогда не было. — Вон он, — в итоге останавливает ведьмака Попов совсем недалеко от места у алтаря, где какая-то пожилая женщина ведёт весьма оживлённую беседу с на удивление молодым чисто выбритым священником на тему, которой Антон может лишь усмехнуться. Всё потому что шалфей и полынь не разгоняют «злых духов», тем более «демона пьянства», овладевшего её мужем. От того, что она ему в самогон подливает их масла, точно ничего не изменится. Хотя, в теории, если тот всё же отравится и проведёт всю ночь у ведра, то может и будет шанс, что призадумается о своём поведении. Но, как показывает практика, как бы отвратительно ни чувствовали себя алкоголики наутро, к вечеру они вновь возьмутся за бутылку, и повезёт, если не раньше. — Так вы лучше его к нам на проповедь приводите, милочка, знаете, не таких умудрялись наставить на путь истинный, — неясно, отговаривает ли тот женщину от неблагоразумного пичканья своего супруга ядом или же собирается и его утянуть в культ. Хотя наверняка в Нароке достаточно и так верующих горожан. Город, в котором ни борделей, ни разгульных кабаков, полных палёного алкоголя и фисштеха, как раз подходит для размеренной жизни, в которой наравне с тремя приёмами пищи идут утренние, дневные и вечерние молитвы. — Да какой он там, его ж даже ж с работы гонють, да он дома всё, — жалуется женщина, у которой во рту, вполне возможно, не хватает парочки зубов. — Вы ему, главное, напомните, что пить просто так грешно, а там посмотрим ещё, что можно будет сделать, — замечает тот стоящих поодаль гостей, явно непохожих на любых его прихожан, и спешит распрощаться с женщиной, напоследок утешительно положив ей руку на плечо, а затем весьма неожиданно для неё отодвинув ту в сторону, чтобы пройти к ним с широкой улыбкой на лице, раскинув приветственно руки. — Арсентий! Не думал, что ты когда-либо сам явишься в святое место! Неужто тебя ко мне привела исповедь? — Антон от такого давится воздухом, потому что, помимо фамильярного, да ещё и неправильного обращения, преподобный ещё и тянется не то обнять, не то поцеловать чародея в щёку, чего тот умело избегает, отшатываясь назад, даже почти в лице не меняясь. Хотя Шастун может поклясться, что услышал обречённый вздох с его стороны. — Преподобный Александр, я уже неоднократно говорил, что я — Арсений. — Ох, конечно, прости меня, Арсюша, но и ты не забывай, что можно обращаться и просто Саша, — улыбается тот, и Антон даже не представляет, специально ли коверкает имя или просто чтобы побесить. Если второе, то с этим мужчина справляется просто прекрасно, у Арса уже желваки на лице ходят. — Так что ты делаешь в храме с этим, эм, молодым человеком? — обращает внимание на стоящего рядом Шастуна, но уже через пару секунд во взгляде появляется капля серьёзности. — За компанию, — бурчит Попов, явно надеясь, что экзекуция его ушей и эга вскоре закончится. — О, так ты сопровождаешь ведьмака? Борьба с монстрами — это весьма похвальное занятие, всем борющимся с нечистой силой в нашем храме всегда рады, даже если они сами в себе её хранят. Всё же силами молитв многое можно исправить. Как же зовут тебя, ведьмак? — спрашивает преподобный, поумерив свой энтузиазм и куда больше походя на служителя любого известного культа, верующего в свою праведность. — А я думал, что раз получил послание от церкви, то моё имя хотя бы знают. Но я вообще Антон, — думает уже протянуть по привычке ладонь для рукопожатия, но таковой не обнаруживается, зато Гудков приторно сладко улыбается в ответ. — Вот как, Тоша значит, — от этого варианта имени аж всего пробирает, и теперь, бросая взгляд на Арсения, видит безмолвную фразу, осевшую на его лице: «Ну я же говорил». — Лучше просто Антон, — пытается он исправить ситуацию, пока ещё не поздно. — Да ладно, не стесняйся, все мы — дети божьи. Пойдёмте лучше переговорим по делу насущному, — произносит тот, сложив спереди руки и решая увести гостей из основной части зала, где их могли бы с лёгкостью услышать случайно проходящие мимо горожане. В итоге, оставляя из виду алтарь, они доходят до одной из прикрытых, но не запертых дверей, за которой оказывается пустующий западный притвор. Серый камень украшает разве что витраж, отбрасывающий собой яркие лучики цветного света, ползущие теперь не только по холодным стенам и полу, но и по одеждам явившихся внутрь людей. Антону даже интересно, к чему эта секретность, если при желании их разговор можно с лёгкостью подслушать, просто встав у незапертой двери. — Я, конечно, рассчитывал, что обо всём расскажу одному лишь ведьмаку, всё же королевским приказом не дозволяется распространяться в народе, но, с другой стороны, Сеня обычно не плетёт слухов, верно же я говорю? — вновь обращается тот к чародею, явно чувствующему себя неуютно, но прекрасно это скрывающему за маской чопорности и высокомерия. — Меня не интересуют дела церкви, — отмахивается тот, сильнее опираясь о трость, что не остаётся без внимания преподобного, который всё же решает смолчать. Видимо, то, о чём пойдёт речь, не терпит шуток и не приемлет слащавых улыбок, потому что на лице у мужчины наконец проявляется таящаяся до того в одних лишь глазах серьёзность. — Это дело не только церкви, мы здесь замешаны лишь потому, что имеем дело с проклятьем, редким, но хорошо известным для подобных мест. Антону уже хочется вставить едкий комментарий по поводу должка церкви перед корчмарём, ибо в том случае во всём был виноват прибожек, с которым ничего не сделали, что весьма хорошо, но плохо, что деньги содрали ни за что. Однако вместо этого решает, как и Арс, внимательно выслушать причину, почему безымянного в сути своей ведьмака призвали на встречу с преподобным, специально прибывшим в Нарок из Лан Эксетера. — Как мне передали, последнее время от местной эльфской резервации не было ни слуху, ни духу. И так даже лучше в сути своей, подумал Господин, явно совершая тем самым большую ошибку. Как известно — если эльфы молчат, значит они что-то затевают. В этом случае, правда, не знаю, что хуже, если бы горстка остроухих затеяла бунт и стала белками, обкрадывающими тех редких глупцов, решивших идти через перевал вместо моря, или то, во что всё в итоге вылилось. — Можно как-то покороче? — вклинивается чародей, явно не привыкший к тому, как долго люди могут расписывать свою проблему, начиная ещё с того момента, когда её в помине не было. Антон, конечно, и сам предпочёл бы чистую выжимку из нужной информации, но пока преподобный не начинает рассказывать, как чудесно и замечательно жилось лет двадцать назад, он готов и послушать, привык уже. — Арсюша, я знаю, что краткость — сестра таланта, но я лишь смиренный служитель церкви, но, если однажды потребуется написать пересказ «Доброй книги» для детей, я обязательно к тебе обращусь, — вновь слащаво улыбается тот, явно ожидая, что ему ответит уже закипающий Попов. — Так что там с эльфской резервацией? — решает действовать на опережение ведьмак, чтобы вновь перевести тему в нужное русло и сохранить терпимую для всех атмосферу беседы. — Да, конечно, резервация. Сами понимаете, за перевал почти никто не суётся, особенно с наступлением снегов. Она становится отрезанной от города, а вокруг практически нет деревень, так что связь поддерживали только торговцы, но в какой-то момент те стали бесследно исчезать. — Не возвращались из деревни? — предполагает Антон, задумчиво скрещивая руки на груди, стараясь заранее предугадать, к чему приведёт история. Одно ясно — смертей произошло достаточно, а вот насчёт их причины уже есть парочка предположений. — Вот здесь ты прямо в точку попал, — указывает на ведьмака Гудков пальцем. — Потому что исчезали они не по пути туда и не обратно. После пропажи которого уже по счёту торговца, которому было должно привезти провизии и собрать дань, Господин таки соизволил отправить на проверку солдат. Те бедолаги рассказали, что сперва застали лишь опустошённую деревню. Ни одного жилого дома. Все очаги пусты, и по домам ни крошки. Зато было достаточно обглоданных костей. И, как оказалось, не только внутри домов, но и скрытых под слоем снега. О том, что они могут принадлежать людям, отряд задумался только наткнувшись на череп без тела. Поглядывая в сторону Арсения, Антон видит, что того начинает мутить. Потому что из рассказанного уже можно делать выводы, кто именно обглодал всю деревню, а заодно и явившихся туда торговцев. И были то совсем не леший или даже бес, встречающиеся в подобных глухих местах весьма часто. — А теперь дай угадаю — по пути обратно им захотелось мяса? — делает предположение ведьмак, замечая, как кривится чародей, вероятно, ближайшее время тот предпочтёт избегать не только рыбу. — Да, но кроме этого на них напало существо, сильно походившее на человека, а если точнее, то на эльфа. Обезумевшего пуще обычного своего состояния, с острыми когтями и, как мне передали, клыками. Вот здесь впору было бы удивиться, не понимай Антон, что произошло со всеми теми людьми, попавшими на территорию резервации. У эльфов от людей, помимо формы ушей, есть ещё одно, весьма незаметное отличие, из-за которого те нередко называют dh'oine не иначе, как «лысыми обезьянами». Всё потому что у тех в ротовой полости напрочь отсутствуют клыки, потому они находят ещё один повод считать человека низшим существом, в отличие от них, произошедшим от животного. — Даже обидно, что они не привезли с собой столь интересный образец, но их можно понять, всё же проклятье начало вступать в силу, и тех, кто духом слабее, пришлось связывать, чтобы никому не навредили. И себе в их числе. — Так вот почему ты здесь, позвали снимать проклятье вендиго? — старается отделаться от возникающих в голове образов на разговор Попов. — Именно, но, к сожалению, в моих силах спасти от безумия лишь тех, кто ещё не начал обращаться. Да и самого монстра одолеть не так-то просто. — Потому понадобился ведьмак, — делает вывод Антон, стараясь как можно незаметнее сделать шаг ближе к Арсению, чтобы хотя бы кончиками пальцев дотронуться тому до спины. Видеть человеческие трупы, даже препарировать их, совсем не то же самое, что представлять, как человек ест человека, зная, что это за мясо, и притом наслаждаясь происходящим и желая ещё. Весьма тошнотворно. Шастун по себе знает. Ему доводилось встречаться с вендиго в Пустульских горах, но тот был одиноким монстром, вышедшим на стоящий посреди леса лагерь лишь ради того, чтобы подкрепиться, однако для того всё закончилось лишь отрубленной серебряным мечом головой. Всё тогда закончилось весьма прозаично, не считая того факта, что, спустившись с гор, Антон вместе со своими нанимателями ещё пару дней как вне себя наворачивали зажаренных кроликов и куриц, запивая крепким алкоголем. Омерзительное зрелище, рождающее сейчас у него в голове весьма чёткое представление о происходящем в эльфской резервации, даже не связано с вендиго напрямую. Потому что его причиной стали сами люди, их безумие и жестокость, рождаемые не только в самые тяжёлые для мира времена, но и тогда, когда кажется, что настала пора процветания. В своих странствиях по самым отдалённым уголкам Севера ему не раз встречались каннибалы. Часть из них притворялась совершенно обычными пожилыми людьми, живущими на окраинах деревень, другие же собирались в целые лагеря, за зачистку которых иногда даже давали награду, которую, однако, получать куда менее приятно, чем за убийство монстра. Потому что вид их летящих во все стороны голов и кишок не вызывает в ведьмаке желания отвести взгляда, в отличие от того, что можно встретить в логовах любителей перекусить себе подобными. Арсений же даже не церемонится, хватаясь свободной рукой за ладонь ведьмака, стоит тому оказаться почти вплотную, что весьма удивляет, но вместе с тем и убеждает Антона в надобности этого действия, беспокоясь разве только о том, как бы их тут же из собора не погнали, но преподобный лишь бросает короткий взгляд, будто бы не замечая ничего необычного. Всё же кто из слышавших фамилию «Попов» не знает о его предпочтениях. — Да, иначе слишком велик шанс масштабного провала. Так что мы искали ведьмака. В Лан Эксетере, конечно, есть сейчас один, но понял, с чем мы имеем дело, только увидев вернувшихся солдат, сидевших в темнице на цепи, к счастью, в относительно человеческом рассудке. Я, конечно, послал сообщение, но, поскольку Катенька не умеет открывать порталов, тот его наверняка ещё даже не получил. А тут как раз такая удача — Тоша уже оказался в городе, так что можно не медлить, — вновь начинает улыбаться тот. — Если ты, конечно, готов взяться за это дело. Видно, что преподобный не ожидает отказа. Оно и не мудрено, всё же ведьмаки известны своим желанием подзаработать практически на чём угодно, хотя бывает так, что и отказываются, как сам Антон однажды от зачистки лагуны от келпи, но в случае вендиго, наславшего проклятье на целое селение, и думать нечего. Всё же в этом монстре-порождении проклятья, расходящегося меж людьми, точно зараза, не остаётся ничего человеческого, кроме наполняющего его желудок мяса. — В общем-то, я согласен, ждать нечего, обратившиеся только дальше в горы разбегутся, откуда их уже будет не достать. — Вот и отлично, в таком случае… — довольный соглашением Гудков явно хочет уже окончить беседу, развернувшись к двери притвора, только так быстро улизнуть не получается. — … Стоит поговорить о награде, — вместо прощания произносит ведьмак, останавливая преподобного на полпути к выходу. «Как всегда. Почему все думают, что можно попытаться кинуть, и это останется незамеченным?» — Арсений же сбоку только усмехается, видя скукожившееся лицо преподобного, который постарался увильнуть столь топорно, что ни один здравомыслящий человек тут же не взял бы и не пошёл бы рубить опасного монстра в горах. Торговаться со священником всё равно что с базарной бабкой, убеждающей, что у той двадцать детей, сотня внуков, муж пьяница, а на огороде даже репы не уродилось. В общем тяжело, муторно, а самое главное понимаешь, что больше половины — наглая ложь, а оставшееся преувеличено в десятки раз для того, чтобы выдавить из покупателя жалость. Хотя, казалось бы, не церковь сейчас должна распинаться о том, как всё плохо с деньгами и что просить такие суммы, которые запрашивает ведьмак, — грабёж. — По заснеженным горным дорогам зимой не ходит ни один безумец, но мне придётся не только добраться до деревни, но и пройтись по округе в радиусе минимум десяти миль — это раз. Придётся разобраться со сбежавшими недообратившимися, а то через пару лет все окрестности будут кишеть вендиго — это два. Убить старого — три. Каждый из этих пунктов достоин того, чтобы за него заплатили минимум две сотни марок, и не забываем, что мне нужно закупиться расходниками и провизией, на что попрошу деньги вперёд. Да, немало, но, с другой стороны, сколько бы стоило отправить отряд наёмников, часть из которых имеет шанс тоже попасть под проклятие. Или же преподобный хотел бы отправиться вместе с ними? — делает самое невинное лицо в мире Шастун, будто бы и впрямь интересуется, не хочет ли на самом деле Гудков опробовать на себе всю прелесть путешествия по заснеженным горам на поиски сводящих с ума людоедов. По испуганному взгляду — точно нет. — Тем более деньги на это в первую очередь выделяет не церковь, а княжеская казна, я прав? — вклинивается в разговор Арсений, которому и мыслей читать не надо, чтобы понимать, как надавить для пущей выгоды. — Хотя нет, скорее всего даже королевская. И я не думаю, что та так опустела, что не может себе за должную плату нанять всего одного ведьмака. Или пора уже волноваться, как бы Ковир не смог в случае очередного восстания Тальгара и Маллеоре позволить себе содержать армию наёмников? Похоже, что единственное, с помощью чего удаётся добиться своего, так это намёки на слабость текущей власти, потому что только после этих замечаний Арсения у них получается сговориться на кругленькой сумме, которую редко когда с кого можно стрясти, не чувствуя абсолютно никакого сожаления. Всё же это не с крестьян побираться, которые всей деревней тебе наскребают десятку крон. Потому, выходя из собора со звенящей в некогда почти пустом кошеле предоплатой, Антон даже чувствует, как у него поднимается настроение. Ненадолго, конечно, но всё же, в отличие от угрюмого чародея, тот уже готов прогуляться по берегу ради встречи с парочкой отмороженных утопцев. — Да ладно, всё нормально будет, вендиго, конечно, неприятные твари, но если охотиться на них в одиночку, то получается даже лучше. Нет риска, что ночью проснёшься от того, как спутник уже вовсю хомячит твою ногу, не позаботившись её даже приготовить, — шутит Шастун, идя вместе с Арсением по центральной улице, стекольные лавки на которой уже не вызывают такого бурного восторга и даже больше раздражают, потому что сейчас практически жизненно необходим аптекарь или травник. К сожалению, нужные ингредиенты для эликсиров не растут под слоем снега и льда, даже если очень сильно захотеть. — Это меня и бесит. Что с тобой даже нельзя пойти и помочь, — понимает мужчина, продолжая вышагивать по дороге, стараясь прятать опущенную на рукоять трости руку под плащом и рукавом. Все имевшиеся в особняке перчатки оказались либо ткаными, либо сделанными из столь тонкого слоя кожи, обтягивающего, точно собственная, что оказались пригодны только для того, для чего, в общем-то, и шились. Для красоты. — Ну, в любом случае, я буду не один, — пожимает он плечами, чувствуя, как приподнятое настроение становится не столь же ярким, как отражения солнца на снегу, а скорее походит на зажжённую лучину, но не пропадает совсем. Просто не хочется, чтобы Арсений за него волновался, хотя без этого никак. Тем более дело весьма грязное, может быть, не по факту, ибо в болота лезть не придётся, а вокруг всё будет устелено белым покрывалом, прикрывающим остатки замёрзшего мяса на костях, но в сути своей весьма неприятное. Особенно для такого чародея, как Арсений. Может быть, он не самый праведный человек на свете, но, как и любому нормальному, подобное ему претит. Лавка травника всё никак не находится, потому с главной улицы они сходят на одну из параллельных, надеясь, что хоть здесь повезёт, ведь заявляться в лечебницу святого Лебеды пока нет желания, ибо вести дела с монахами, там обитающими, окажется так же трудно, как торговаться с Гудковым. Тем более не факт, что те станут продавать хоть что-то из своих запасов, если там не окажется их собственной лавки. Всё же вести дела с торговцами куда понятнее. Называют цену, и, возмущайся, не возмущайся, в итоге забираешь, что нужно, а если повезёт, то добиваешься скидки, отдавая своё. К счастью, у Антона сейчас достаточно денег, чтобы об этом не волноваться. Даже с учётом цен, пробивающих собой не просто потолок или весьма низко плывущую гладь облаков, а шагающих прямо через Назаир до Офира и Зеррикании. Однако, стоит Антону своим нечеловеческим зрением увидеть вдалеке вывеску, с которой, точно перевёрнутая корона, свисает ряд длинных острых сосулек, целостность которых остаётся загадкой, потому что Антон, зная себя, уже сто раз сбил бы их просто протянув руку наверх. Не для такого, чтобы они кому не навредили, а потому что просто хочется. Подходя ближе, эта загадка всё же раскрывается: Шастун со своим ростом дотянется, но мальчишкам пришлось бы для этого кидать камни, что чревато разбитым окошком, покрытым инеем. Только дело не в сосульках, Антон со всем возможным воодушевлением, подхватив чародея под руку, тащит его для иного. Для того, чтобы зайти внутрь этого самого здания, Попова сперва даже не предупреждая. Всё для того, чтобы приятная для него самого неожиданность стала для Арса ещё ярче. — Арс, ты вроде как сомневался, что в ближайшее время мы сможем попасть в книжную лавку? — счастливо оглядывается по сторонам ведьмак, а после полными радости глазами смотрит на чародея, который за слоем льда на вывеске сперва и не понимал, почему Шастун так всполошился. Теперь всё становится на свои места. Арсений улыбается в ответ, всем своим естеством понимая — лучше Антона он в этом мире никого никогда не встретит. Не потому что на Континенте совсем нет святых праведников и непогрешимых и остаются разве что добряки с руками в крови, всё дело в нём самом — не забывает, не лжёт, не пытается натужно показать себя с лучшей стороны, ведь это всё, что он делает, получается естественно. Просто из этого всего и состоит Шастун, а иначе быть не может. В итоге, вместо того, чтобы бродить дальше по заснеженным улицам в поисках столь нужного им травника, они проходят глубже, минуя оценивающе оглядывающего гостей старичка за прилавком, чьим неведомым критериям те, видимо, подходят, ведь торговец вновь опускает взгляд к какому-то талмуду. Но Антон чувствует — тот настороже в случае, если кто захочет выкрасть один из ценных товаров, аккуратно расставленных на полках по именам авторов, вытесанных и выведенных на корешках всевозможной толщины и фактуры. Кожа, ткань и даже дерево манят так, что Арс не может устоять, чтобы не рассмотреть внимательнее даже знакомые романы под новыми обложками. Помещение небольшое, кажется, даже меньше комнаты в «Крыле Грифона», в которой спокойно умещаются и бадья, и двуспальная кровать, и остальная мебель, расставленная по углам и вдоль стен. Но это всё из-за пары высящихся посередине длинных шкафов, меж которыми в итоге они и оказываются — Антон лениво просматривает какое-то чтиво в роскошном переплёте, интересное, вероятно, только истинным почитателям соколиной охоты, всё больше наблюдая за Арсением, который втихую то ругает один небольшой горчичного цвета томик за халтурную работу рукописца, то критикует чуть размазанные не самым лучшим станком чернила у другой, то насмешливо фыркает, пробегаясь по предисловиям некоторых авторов. Можно подумать, ему это всё не нравится, ведь просматривая различные фолианты, от дневников учёных до развлекательных романов, тот и слова хорошего не говорит ни об одном, но Антон видит — тот просто ищет нечто «достойное», то, что чародей мог бы поставить на полку в своей собственной библиотеке в холле поместья, несмотря на тот факт, что до него не добраться и что среди тех книг затесался такой литературный «шедевр», как «Морибунда», которую приятно читать смеха ради, не напрягая мозг. Ведьмаку даже слегка обидно, когда в местном разнообразии кирпичиков из кожи и бумаги не находится её продолжения. Всё же хотелось вспомнить беззаботное былое, на которое, он надеется, будет похоже и настоящее с будущим. Однако поток скепсиса и иронии заканчивается, когда в руках у чародея оказывается пухлый томик из серой кожи, ничем не выделяющийся на фоне остальных. Ничего особенного, но именно он на время приковывает внимание Арсения, заставляя того вдумчиво прочитать не только самое начало, но и пройтись по содержанию, а также другим отрывкам текста. — Что-то интересное? — интересуется Антон, подходя ближе и заглядывая в рукописный текст через плечо. — Да так, — закрывает чародей книгу, показывая обложку, на которой выбито «Легенда о королеве Артурии», — похоже, что местная интерпретация. Текст отличается от оригинала. — А я вот вообще не читал, — признаётся ведьмак, перенимая в свои руки увесистый томик. — Думаю, это как раз повод ознакомиться. Арсений не стал бы сам сейчас предлагать им совершить весьма дорогую и будто бы даже бессмысленную покупку, всё же не то чтобы сейчас можно разбрасываться деньгами, тем более на книги, от которых ничего не зависит, но Антон просто не может себе позволить взять и уйти, оставив нечто заинтересовавшее Попова, у которого всего полчаса назад настроение было под стать небу в снежную бурю. Такое же пасмурное, тревожное и смутное. Потому после того, как Арс спустя ещё пятнадцать минут собирается выходить, более ничего не присмотрев, Антон задерживается буквально на несколько секунд, чтобы отсчитать нужную сумму и передать её продолжающему безмолвно сидеть старичку, который в ответ разве что кивает головой, отпуская клиента вместе с его покупкой обратно на промёрзлую улицу, на которой уже стоит Арсений, не понимающий, почему Шастун так долго, пока ему не протягивают серый кожаный переплёт с таящимися под ним страницами, хранящими в себе истории. Тот всё ещё бережет на себе теплоту лавки, и стоит редким снежинкам опуститься на него, как те превращаются в крошечные капельки воды. Тают, прямо как чародей от ведьмачьей улыбки. — Антон, да не надо было… — Попов правда не ожидал, что Шастун решит безрассудно потратить часть предоплаты на что-то, помимо всех нужных для грядущей охоты припасов. — Я же говорил — повод ознакомиться, — Антон же не мог устоять перед возможностью поднять ему настроение. Бредя со спрятанной в перекинутую через плечо сумку, через целый час неспешной прогулки лавка травника всё же с трудом находится на противоположной окраине города недалеко от порта, а вместе с тем и крошечной тропинки, ведущей меж берегом и уходящими в море скалами, которую Шастун берёт на заметку. Вероятно, желающих пройтись по ней в дикие места должно быть не много. Может быть, только рыбаки решат закинуть там удочку как можно дальше и ждать на морозе поклёвки. Но Антон надеется только на то, что сейчас это место для того непригодно. Потому что нужные ему эликсиры отличаются от обычных травяных настоек как минимум наличием особых ингредиентов. К примеру — мозга утопца, который легче всего найти путём личного вскрытия черепушки трупоеда. Всё нужное для начала охоты на вендиго можно было бы собрать и быстрее, чем за два дня, как в итоге делает Антон. Потому что после покупки ласточкиной травы он решает разве что наведаться к одному из ремесленников за нехитрой палаткой, понимая — в горах точно придётся ночевать, а когда те покрыты снегом или что хуже — в них развернулась метель, без укрытия точно не обойтись, иначе даже ведьмак рискует замёрзнуть насмерть. Ковыряние в головах парочки утопцев откладывается на следующий день, когда вечером остаётся лишь отмываться в бадье от отвратительного горько-солёного запаха крови и кишок, а затем готовить запасы эликсиров, в то время как разлёгшийся с книгой на кровати Арсений рассказывает, что автор данного пересказа легенды перепутал ведьмака Кая, жившего всего пару-тройку сотен лет назад, с рыцарем Кеем, что, в общем-то, не редкость. Такая же путаница с именами, к примеру, присутствует и в случаях сестёр королевы, которых то объединяют в одного персонажа, то делают разными. Текущие сквозь века истории зачастую меняются до неузнаваемости, ведь практически каждый решает добавить в них щепотку собственных.

***

— Граф, напомни, зачем я на это согласился? — без удовольствия закидывает в себя кусок сухаря ведьмак, понимая, что путь дальше будет гораздо хуже. В ответ раздаётся лишь фырканье усердно и высоко перебирающего ноги коня, под копытами которого при каждом шаге вздымаются фонтаны нетронутого рыхлого снега, покрывающего собой всё, до чего может дотянуться ведьмачий взор: низкие голубые ели, распростёршие свои колючие ветки во все стороны, будто бы тем самым стараясь ощетиниться, распушить иголки, чтобы никто не смел подойти к скрывающимся за ними скалам, меж которыми тянется тропа, где и двух повозок не развернётся. Не то чтобы Антон правда сожалел о том, что принял заказ, за который весьма хорошо заплатят, просто целый день, проведённый в уже успевших опостылеть пейзажах, сквозь которые даже Графу не так легко пробираться, в сравнении с возможностью провести его вместе с Арсом, кажется слишком унылым от понимания — всё, что он может ожидать, так это неприятностей, часть из которых ведьмак предпочёл встретить как можно скорее. Работа всё же заключается в их устранении. Так что, когда к вечеру путь перестаёт идти в гору, а дорога начинает идти вниз серпантином меж начавшими расти выше деревьями, за которыми прячется серое небо, ведьмак даже не задумывается о возможности остановиться, зажечь костёр и, расставив палатку, перекусить своими припасами, среди которых нет ни грамма мяса. Ближайшие дни лучше обойтись без него. Пока нет соблазнов, понять, чего ты хочешь, гораздо легче. Граф достаточно высок, чтобы, сидя на нём, Антону в лицо иногда лезли колючие ветки, но спешиваться идея куда хуже — придётся разгребать перед собой сугробы, на которых не видно никаких вмятин и провалов. Похоже, что недавние снегопады подчистую стёрли все следы проходившего здесь отряда. «Не знаю даже, что хуже», — размышляет ведьмак, понимая, что, с одной стороны, выслеживать добычу, не имея понятия, в которую сторону та отправилась, будет гораздо сложнее, но вместе с тем новые будут видны отчётливее, и не нужно будет распутывать клубок старых, кружащих по местности и сбивающих столку. Сумрак вечера быстро вступает в силу, стараясь скрыть всё от людских глаз, но узким зрачкам достаточно света, чтобы выловить из однообразного с первого взгляда окружения самое важное — на вытянувшихся и окрепших стволах деревьев виднеются отметины, которые неопытный лесничий посчитал бы метками территории хищников. Только Антон, решая спрыгнуть в лежащий по колено снег, тут же забивающийся под край сапог, убеждается, кому именно они принадлежат, стоит увидеть, помимо царапин, ещё и выщербленную местами кору. — Похоже, мы уже близко к резервации. У кого-то здесь явно резались зубы, — проводит тот пальцем по коре с небольшой толикой крови, оставленной разодранными о неё дёснами недообратившегося, у которого, видно, уже начали меняться эльфийские резцы на хищные клыки. «Сейчас следует быть осторожнее», — понимает ведьмак, прислушиваясь к висящему на груди медальону, пока не подающему признаков магии в округе. К счастью или нет, но проклятье вендиго достаточно сильно, чтобы взволновать его на весьма больших расстояниях, но вот тех, кого оно пока лишь только настигло, легче будет заметить самому с помощью ушей, глаз и чутья. Потому что магии от них пока исходит недостаточно много. Та взращивается долгие годы вместе с тем, как некогда гуманоидные создания превращаются в отвратительных существ, которых даже каннибалами с трудом можно назвать, ведь в них более не остаётся ничего людского не только в головах, но и во внешности. Деревенька показывается уже тогда, когда весь мир становится чёрно-белым, разбавляемый ночными оттенками серого. Понять, что в ней нет ничего живого, легко — там, где люди, всегда будут разговоры, плач, шумы, шорохи, дыхания, сердцебиения. Сейчас же всё, что можно услышать в целой округе, так это шаги коня да тихий скрип снега под его копытами. Только и всего. В низеньких хлипких хибарах никого нет. «Но это не значит, что ничего», — понимает ведьмак, решая спешиться перед первым домиком, в чьих открытых настежь окнах зияет глухая тьма, которая, кажется, вот-вот тебя сожрёт, стоит попытаться перейти порог. Антон же навостряет слух и вместе с Графом решает пройти дальше — закрытые двери его мало интересуют. Потому что их хозяев там точно не найти. Если кто-то пытался спрятаться от начавшегося безумия в углу своей комнаты, то его должны были оттуда вытащить, точно моллюска из ракушки перед тем, как тот окажется в чьём-то желудке. Так что запертые двери означают одно — их владельцы собирались покинуть резервацию, чего бы это им ни стоило. Потому что гораздо лучше было умереть от холода или на месте быть убитыми дозорными в пределах города, чем вариться в творящемся безумии, начинавшем казаться с каждой секундой всё более привлекательным, ведь даже самых сильных может сморить голод, жажда вгрызться в чужую плоть, перекрывающая любые остальные мысли. А местные эльфы и так жили в нищете, на самой грани того, чтобы не отойти в мир иной, будучи отрезанными от всех благ цивилизации, что подтверждается, когда ведьмак решает пройти по бедному крошечному дворику, на котором даже летом наверняка не растёт ничего, кроме сорняков и жалкой репы, чья ботва больше самого корнеплода. Лачуг в резервации не много, но Антон оставляет Графа на улице и, поджигая огонёк игни на своей ладони, заходит в ту, чья дверь оказывается раскрытой нараспашку, из-за чего снег теперь покрывает в ней практически всё: земляной пол, скромный соломенный матрац, валяющийся посреди комнаты, как и тряпки с не многой кухонной утварью, в которой невозможно было бы при всём желании найти ничего целого — она была побита не только жизнью, но и явно случившейся здесь дракой. Носком сапога Шастун чуть ворошит снег, грязь и мусор, не надеясь увидеть ничего полезного. Потому что обнаружившиеся на некоторых предметах следы крови таковыми не являются. Ржавые капли, от которых даже запаха почти не исходит, лишь только в очередной раз рисуют неприятные картинки в голове, по которым становится ясно, что сбежавших недообращённых должно быть немного. Может быть и не известно точное число проживавших в деревне эльфов, ведь те не числились в учётных книгах церкви, а налог собирался сразу со всего селения, но по количеству домов ясно — не более десяти семей, в которых, вероятно, не было детей. По крайней мере, Антон на то надеется, замечая среди растрескавшихся деревянных тарелок и тряпок нечто, от чего всё же идёт вполне явственный запах, потому он лишь присаживается на корточки и подносит руку, топя прилипший снег. — Думаю, если покопаться в снегу, таких ещё много найдётся, — рассматривает тот обглоданное ребро, на котором остались редкие розоватые комочки плоти, а на самой кости заметно множество царапин, будто бы её хотели зубами переломить, чтобы ещё и костный мозг высосать, да только силы челюсти не хватило. — По-хорошему эту деревню стоило бы сжечь, — выходит он обратно на улицу, встречая сливающегося с ночью Графа, — но солдаты, видимо, не стали себя утруждать. Как и обыском всех домов. Видимо, перепугались, поняв, что имеют дело с чем-то необычным и опасным, потому даже не стали выламывать запертые двери. Хотя в данном случае так даже лучше. У ведьмака больше места для собственных розысков того, с чего можно начать поиски вендиго уже сейчас. Оставаться на ночлег, считай, в братской могиле нет никакого желания, а вместе с тем и смысла — обойдя практически каждую хижину, он не обнаруживает ничего, кроме костей и парочки черепов, от которых остались разве что черепки — видимо, голодные недообращённые решили перекусить своими соседями так, чтобы выжать из них как можно больше еды и стали колоть головы, точно орехи. По той же причине выживших должно быть немного — каждый хотел отхватить себе кусок человечины, а точнее эльфячины, отчего сам становился жертвой. Выжить могли только самые сильные, но даже не телом, а волей, позволившей покинуть это во всех смыслах проклятое место. Именно они имели шансы стать сильнее телом, именно у них должны были начать выпадать зубы, на местах которых появились клыки, и они же должны были разбрестись по разным направлениям, ведь, как известно, вендиго — одиночки. Иначе и быть не может, ведь стоит двум подобным монстрам встретиться, как в них тут же вскипает кровь, просыпается безумный голод, а другой представитель их вида становится особо лакомым кусочком, ради которого они и насылают проклятья на обычных людей, оказавшихся на их территории. Они едят представителей своего вида с куда большей охотой, нежели остальных живых существ. Потому недообращённых интересуют люди, а они в свою очередь становятся первоклассным кормом для старого монстра, забывшего, каково быть человеком. Антон же за час, проведённый на территории резервации, всё ещё не чувствует поблизости ни магии, ни проклятья, ничего, кроме дискомфорта и омерзения, хотя был бы не против отвлечься на хорошую драку. Вместо этого всё, что он делает, так это запрыгивает обратно в седло, понимая — нужно двигаться в горы. «Всего два дома, в которых внутри нет останков, а их двери не болтаются на петлях. Даже если в них жило несколько человек, то отправься они вместе в поход, выжил бы всё равно только один, так что, скорее всего, недообращённых было в лучшем случае двое, и, раз одного всё же убили, вторая зараза, не найдя больше еды, должна была отправиться выше инстинктивно, — направляет он Графа мимо тропы, сквозь снега вверх по склону, из-за чего тот сильнее качает головой, а шаги под седлом чувствуются отчётливее. — Если повезёт, то вендиго уже должен был найти свою жертву. Если не хочет более долгой выдержки, конечно». То, что был выбран верный путь, вновь подтверждают лишь отметины на деревьях, становящиеся всё более глубокими, а вместе с тем и редкими. Антон останавливается у одной из наиболее выделяющихся — кора содрана, а на дереве видны не просто щербинки, а следы клыков, но не всей пасти, а, вероятно, только лишь боковые — видимо, процесс смены одного ряда на другой практически завершился. Но вместо того, чтобы тщательно осматривать дерево, ведьмак начинает аккуратно разгребать слой за слоем наваленный снег, под меньше чем дюймом которого обнаруживаются опилки и содранная кора. — Не меньше двух, не больше четырёх дней разницы, — продолжает осматривать тот снег на возможное наличие в округе иных следов присутствия недообращённого, но хотя в безлунной ночи с одним лишь источником света в виде огонька на руке зрение выдаёт не лучший результат, неясно одно — никаких рытвин, наподобие тех, что за собой оставляют ведьмак и Граф, даже чутка припорошенных, нет и в помине. — Да ладно. Не мог же он уже начать использовать магию? — бормочет тот себе под нос, ощущая лёгкое волнение перед неизвестным. Может быть, вендиго слабо изучены, особенно их поведение и способности, всё же препарировать труп гораздо легче, а во время боя всего возможного не выяснишь, но управление хаосом, даже инстинктивное, не может даться монстру слишком быстро. На то нужно время, которого было достаточно у кое-кого иного. — Похоже, гоняться за недообращёнными нам нет смысла, — вздыхает Антон, разворачиваясь к мирно стоящему рядом голему, который, в отличие от своего хозяина, ни капли не устал. — Ставлю на то, что его уже сожрали. «Что наверняка случилось и с трупом убитого солдатами, — размышляет он, начиная разгребать сугробы в стороны, готовя место для палатки, этой ночью лучше постараться отоспаться, оставив на стрёме Графа. — Вендиго наверняка был рядом, раз их настигло проклятье. Потому все следы исчезли, хотя после солдат должна была как минимум остаться глубокая колея от повозки с провизией и стоптанный в камень снег на дороге. И в деревне тоже… Он недалеко, но недостаточно, чтобы проклятье дотянулось, — стаскивает Шастун закреплённую на крупе ткань и достаёт колья. — Посмотрим, что изменится к утру».

***

На утро меняется лишь одно — температура успела опуститься ещё сильнее, и Антон просыпается от холода, чувствуя, как мёрзнут стопы в сапогах, ледяной воздух опаляет лёгкие и даже кончики пальцев, удерживающие края спальника и накинутой поверх него мантии, чувствуются хуже. Даже вывести игни ими становится неудобно, чтобы согреться, только это и глоток самогона могут спасти от холода, но со вторым решено подождать. Всё же на голодный желудок подобное даже для ведьмака не лучший вариант. Потому, как только вся одежда становится почти горячей, Шастун нехотя высовывает нос из палатки, в которой даже сидеть неудобно, и тут же видит лежащего прямо напротив входа Графа, смотрящего снизу вверх чуть ли не жалостливо. По крайней мере, так чувствуется. — Да ладно тебе, ночью не было снегопада — уже хорошо. А от такого не помру, — натягивает он на себя обитый мехом капюшон, чувствуя, как быстро тепло покидает ткани и мех снаружи, но благоверно остаётся внутри, оседает на коже и проникает дальше в онемевшие мышцы. Конь фыркает, сдувая снег перед своим носом, а после, встрепенувшись, поднимается из сугробов, отряхивая со скользкой шкуры снежинки, и переворачивается на другой бок, с которого свисают седельные сумки, наполненные немногими съестными припасами, среди которых в первую очередь хлеб и сыр, которые после подогрева прямо в руках кажутся свежими. Всё же мороз делает своё дело, и будь с собой даже мясо или рыба, те бы просто превратились в ледышки, которые можно приготовить в любой момент. Правда, на том плюсы заканчиваются и сколько Антон ни пытается их найти, собрав лагерь и закинув вновь всё на круп Графу, обнаружить их не получается, как и новых следов вендиго. Похоже, если здесь и были недообращённые, те успели пройти через болезненную стадию смены зубов, а после появления в окрестностях старой особи все следы на снегу оказались скрыты вызванной им метелью. — Либо он нас ещё не заметил, либо избегает намеренно, — размышляет ведьмак уже за полдень, продолжая свой путь вдоль склона горы в попытке либо привлечь к себе внимание, либо самому набрести на след. — Он не должен был уйти обратно далеко в горы. Спустился совсем недавно и нашёл кормушку, к которой периодически приходили люди. Антон не понимает что не так. В прошлый раз, когда он сражался с вендиго в Пустульских горах, тот не долго ждал, чтобы напасть. Не устраивал ловушек, лишь подошёл к лагерю под прикрытием снежной бури. Довольно просто и незамысловато, отчего найти его было легко. Сейчас же складывается впечатление, будто бы монстра нет и на десяток миль в округе, потому что иначе они бы уже встретились. Есть, конечно, вероятность того, что, закусив недообращёнными, тот отправился на поиски еды дальше на север, но… Граф разворачивается и, вместо шага, практически тут же срывается на галоп за мгновение до того, как Шастун успевает сформулировать мысль. «Перевал был занесён снегом, несмотря на проходивших через него до этого солдат, а по пути я не встретил тот самый труп. Конечно же, он уже держал путь на юг, откуда шли торговцы». — Мы с ним разминулись, — шипит себе под нос Антон, понимая, что второй день пути оказался бессмысленной тратой времени, которое теперь нужно нагнать, пуская коня во всю прыть по заснеженным лесам, выглядящим абсолютно одинаково, куда ни глянь, но теперь они могут разогнаться, зная — сейчас они точно не пропустят монстра, а кроме того, направление известно. По крайней мере до того момента, пока они не доберутся до узкого перевала, дороге которого не нужно будет следовать. Потому что похоже, что вендиго пошёл совсем нелюдскими тропами, направляться которыми никто бы не стал при обычных обстоятельствах. На эту мысль наталкивает тот факт, что на узком пути они так и не встретились, хотя монстр уже был там всего день назад. Граф кораблём прорезает снежные сугробы, и те летят на сидящего в седле ведьмака, старающегося всмотреться вдаль, насколько это возможно. Всё для того, чтобы увидеть вершины, окружающие долину Нарока, на одной из которых обязан быть вендиго. Тот не спустится в город, но, подобравшись ближе, сможет наслать проклятье, поражающее собой не хуже Катрионы. Главное, чтобы в таком случае это заметил преподобный. На всех жителей его не хватит, но Гудков, успев вовремя среагировать, сможет заметно сократить число возможных жертв до тех пор, пока Антон не найдёт источник заразы. До деревни удаётся добраться всего-то за каких-то несколько часов, проведённых без отдыха на морозе так, что лицо едва чувствуется, а скопившаяся от дыхания на воротнике влага стала крошечными льдинками, осыпающимися от одного лишь касания. Здесь всё так же пусто и глухо. Только, в отличие от первой встречи с этим местом, в сугробах протоптаны тропинки, оставшиеся от ног коня и ведьмака, и только они, ничьи больше. — Не возвращался, — понимает Антон, проезжая по улочке на сбавившем темп Графе. Вероятно, это даже к лучшему, хотя бы потому что направление более или менее теперь ясно, только у склонов перед перевалом приходится начать кружить в поисках зацепок, которых ведьмак вчера даже не предполагал здесь найти, сосредоточив большую часть своего внимания на деревне и отметинах от недообращённых, что оказалось ошибкой. Потому что, прочёсывая левый склон, Антон замечает пару сломанных ветвей. И будь те на высоте человеческого роста — всё было бы вполне объяснимо, к примеру, неосторожным охотником или испуганным им лосем или оленем, хотя живности и в помине здесь нет. Однако вокруг сосны высокие, настолько, что ходить меж их стволами можно без каких-либо проблем, а те самые усыпанные иголками метёлки расположились на такой высоте, что до них не факт, что дотянулись двое мужчин, один из которых встал бы другому на плечи. Минимум семь локтей. И так не на одном дереве, а сразу на нескольких, ведущих дальше по невидимой тропе в гору, параллельно перевалу, но вместе с тем за половину версты. У вендиго очень тонкий нюх. Так что монстр смог бы обнаружить пришельцев даже на таком расстоянии. «И меня в том числе, — понимает ведьмак, чувствуя, как по телу проходит разносящая жар предвкушающая дрожь. — Сегодня нельзя останавливаться на отдых, иначе он может стать вечным». Вендиго не менее опасны, чем лешие, от когтей которых умирают не только кметы, забредшие в чащу, но и солдаты, и ведьмаки. Чем они старше, тем опаснее. Потому, проезжая по поросшим щетиной сосен горам, Антон, не сходя с седла, решает достать из сумок кусок сыра, лепёшку, а вместе с ними и бутылку самогона. От пары глотков даже чистого спирта ведьмаку ничего не станется, кроме того, что тот будет греть изнутри, помогая на некоторое время забыть о постоянном подогревании меха плаща и кожи куртки игни, когда своё внимание нужно сосредоточить на искорёженных верхушках деревьев, начинающих погружаться в смоляную черноту беззвёздной ночи. Напиток привычно жжёт пищевод, как и любой другой горлодёр, потому в рот тут же летят и сыр с хлебом, пока бутылка зажата промеж бёдер в ожидании того, когда к ней вновь решат приложиться. Но вместо этого нехитрый перекус уходит в момент, практически не попадая на зубы. С каждым новым куском аппетит разыгрывается всё сильнее, что кажется неудивительным — не есть весь день, пока безустанно скачешь на лошади в мороз, вполне естественно. Потому, когда в отчего-то трясущихся руках ничего не остаётся, он вновь тянется к седельным сумкам, собираясь найти в них вроде как оставшиеся сухари или, может быть, что-то более увесистое, а не просто мякиш, пригодный разве что на обман желудка и мозга, считающих, что раз место забито, то всё нормально. Только в итоге остаются карябающие нёбо куски жёсткого хлеба, которые Антон нехотя запихивает в себя, забывая те даже запивать. Потому что хочется большего. Может быть, нагрянуть в корчму и в одного съесть целое блюдо картофеля в масле с розмарином, салом, а заодно запечённую рульку, истекающую жиром, или же утку, набитую яблоками. Хотя можно и без них, и без картошки. Просто горячего и сочного… — Началось, — хватается левой рукой он за теплящийся медальон, чуть подрагивающий поверх куртки. — Не дальше трёх миль, — произносит вслух скорее для того, чтобы самому собраться с мыслями, нежели предупредить Графа. Потому что голод нарастает, заставляя думать совсем не о том, о чём нужно. Любые мысли сводятся в одну стезю, подтверждающую правильность выбранного пути. Деревья в округе высятся ровными продолговатыми стволами, меж которыми нет ничего живого, только белизна снега, тьма ночи и острые иглы, скрывающие собой небо, на котором нет ни луны, ни звёзд. Видимость отвратительна настолько, что ближе к полуночи, когда Антон гонит из головы идеи того, что было бы окажись Граф живым, и ему на нос падает первая снежинка, тот понимает — пора выпить «Кошку», потому что ни черта не видно дальше десяти шагов, а обжигающий грудь медальон помогает опомниться, вынырнуть из давящего ощущения, будто бы разум отрезан от тела и едва работает, словно тебя погрузили в чан с киселём, из которого не выбраться, а тот тянет на дно. Даже на Графа это сумело возыметь силу, и теперь тот резко бьёт копытом и трясёт гривой, пока ведьмак на его спине заливает в себя один эликсир и проверяет наличие другого в нагрудном кармане, чтобы в экстренной ситуации его можно было быстро достать и не умереть в бою от потери крови из-за какой-нибудь раны, которой при должном уходе потребуется всего несколько дней, чтобы стать очередным белёсым шрамом на коже, напоминающим об очередном происшествии, в котором удалось выжить. От «Кошки» мир теряет те немногие краски, в нём присутствовавшие, становясь чёрно-белым, в котором разве что угрожающе нависающие вместо небосвода ветви деревьев чуть покачиваются серыми волчьими хвостами. Вместе с тем слух становится более чутким, таким, что выходящий из ножен серебряный меч, уверенно ложащийся своей обтянутой кожей гардой в руку, будто бы пронзает всю округу на сотни миль. Только лишь обоняние остаётся таким же, как и всегда — способным почуять след, если тот имеется. Но всё, что ведёт сейчас Антона вперёд, — это горячий медальон, неутолимый голод, рождающий глубинную ненависть ко всему живому, а также отвратительная, тягучая, магическая аура, разносящая собой проклятье, от которого следовало бы бежать сломя голову, обратиться к священнику и надеяться, что в ближайшие три дня хватит силы воли сдержаться и не сожрать человеческую плоть. Но у ведьмака другая задача — охотиться на монстров, быть тем, кто никогда не займёт места в пищевой цепи чудовищ и не примкнёт к ним. По крайней мере, таков идеальный сценарий, которому собирается следовать Шастун. Как бы то ни было, всего в паре десятков миль отсюда его ждёт не только тёплая таверна, нормальный ужин, мягкая постель, непонимающие, порой осуждающие и сочащиеся ненавистью, но всё же человеческие взгляды и речи, но и кое-что самое важное, а если точнее, то кое-кто. Арсений, которого нельзя подвести своей смертью или же становлению проклятым. Мысли о нём помогают собраться, избавиться до конца если не от навязчивых желаний, то от представления их исполнения. От того легче не только на душе, но и телу, по которому продолжает разливаться дрожь, прямо от груди к рукам и ногам, волнами, не имеющими ничего общего со страхом. Просто тело напряжено до предела, готовясь в любую секунду либо пустить Графа во весь опор, либо же самому слететь в сугробы, пробивая себе дорогу огнём и мечом. За некогда всего одной снежинкой, будто бы шальным дуновением ветра, появляются и остальные — поднимаются вверх разыгравшимися потоками воздуха, стремящимися тысячами крохотных лезвий оцарапать кожу всюду, куда удаётся дотянуться. Лезут в глаза, мешают дышать. Всё, что может сделать сейчас ведьмак, так это оставить в покое слетающий с лица капюшон, натянуть повязанный вокруг шеи шарф как можно выше и взяться за меч крепче. Потому что сквозь серую, грязную пелену, пытающуюся выколоть глаза, содрать с тебя заживо кожу, оставить замерзать насмерть в каком-нибудь сугробе, Антон наконец видит, даже скорее чувствует «его». Стволы сосен высоки и ровны, стремятся в низко повисшее небо, но среди них всех только один издали кажется неправильным. Размытые очертания, едва понятные на расстоянии тридцати шагов заставили бы любого другого путника почувствовать разливающийся по венам страх, вынуждающий оторопеть, затаить дыхание в надежде, что эта фигура всего лишь слишком широкое и низкое, в сравнении с остальными, дерево. Что это всего лишь выдумка уставшего мозга, как бывает вечерами и ночами, когда лежишь дома в собственной кровати, рядом дремлет жена, в углу на одном матрасе сопят дети, но ты не можешь отделаться от едкого чувства, стойкого ощущения и просто навязчивой мысли о той самой тени у входа в дом, будто бы не сводящей с тебя пристального взора. Её очертания бурлят тьмой, а к полуночи кажется, что она стала гораздо ближе. Только вот едва заметный образ, к которому приковано внимание ведьмака и его голема, вполне реален. Медальон и чутьё кричат во всю мочь, предупреждая о грядущей опасности, становящейся с каждой секундой, мгновением ближе. То, что ступает медленно, почти незаметно, не несёт с собой ничего, кроме смерти, плывущего по воздуху трупного смрада и хищной снежной бури, заметающей белыми зыбучими сугробами всё в округе. Потому Антон не спешит покидать седла. «Похоже, сегодня ты будешь моими ногами», — обращается он к Графу, отдавая тому право решать, куда и как они направятся. Думать самому не будет времени и нужды. Конь чувствует, что ему следует делать без лишних слов. Потому уже через мгновение он стартует вперёд, прорываясь сквозь бурю, пока Антон на его спине берётся за клинок двумя руками, видя, что не только они решают сделать свой ход. Вендиго высотой в восемь локтей, если не считать раскидистых рогов, ломающих ветви сосен, абсолютно тих, когда решает броситься на жертву вперёд, будучи под прикрытием бесчисленного количества снежинок, не позволяющих рассмотреть его бледных черт, с которыми Шастун знаком, и знает — там нет ничего хотя бы отдалённо привлекательного. Взмах когтистой конечности, бывшей когда-то человеческой рукой, что нынче по длине едва ли не превосходит рост ведьмака, заставляет Графа отпрянуть в сторону, громко фырча, пока Антон успевает совсем слегка задеть существо по серой коже, пуская наружу густую кровь, по запаху напоминающую скорее яму, в которую скидывали трупы умерших от Катрионы. Сладковатое разложение, горечь гноя и тяжёлая аура проклятья. Вот что теперь витает в воздухе, когда лошадиные ноги стремятся приблизиться к ногам и телу монстра, до которого, чтобы нанести смертельную рану, придётся ещё постараться дотянуться. Потому что даже верхом Шастун едва достаёт вендиго до пояса. «Старый, — понимает ведьмак, судя по его росту. — А значит достаточно умный, чтобы не попадаться столетиями». Рука рефлекторно накладывает квен при виде того, как монстр вновь стремится нанести удар, но у разницы в размерах есть и своё преимущество — даже если противник быстрый, но большой, тому придётся тянуться, прежде чем суметь достать когтистой пятернёй, пригодной только для вспарывания животов и насаживания трупы на вершины деревьев. Потому у Антона всегда есть толика мгновения, чтобы понять, что делать дальше. Так, существо, которое можно было бы назвать великаном, не будь оно совсем иным видом, не имеющим отношения к ограм, бросается вновь и вновь, пытаясь скорее сбить назойливую цель, скачущую из стороны в сторону с невероятной ловкостью, которую то, вероятно, никогда в своей продолжительной жизни в горах не встречало. Только в этом же есть и проблема — полосовать тонкими царапинами руки вендиго столь же эффективно, как точить меч тряпкой с маслом. Результат не тот, что нужен, но он есть. После очередного подобного замаха, Антон впервые слышит что-то помимо шума ветра, стука копыт и треска ломающихся вокруг них деревьев. Это протяжное мычание, рождающееся глубоко в груди и глотке чудовища. Оно похоже на стон стволов деревьев на ветру, скрип старой петли и последний вздох подвешенного мученика. Пробирает до мозга костей. Стоит тому раздаться, как монстр бросается вперёд на манер беса, выставляя вперёд раскидистые рога, от которых сложно убежать. Потому Граф этого не делает, точнее, не пытается их перепрыгнуть или обойти. Все имеющиеся в запасе мгновения тратятся Антоном на то, чтобы перехватить двуручник в правую, а левой сложить игни, вырывающийся вперёд мощным огненным потоком, рассекающим чёрно-белую ночь ярчайшим пламенем, от которого привыкшее к холоду и вечной мерзлоте чудовище старается отпрыгнуть назад насколько это возможно, но Антон почти улыбается, замечая, как то визжит голосом, в котором нет ничего человеческого, кроме формы голосовых связок, которыми давным-давно перестали пользоваться. Вендиго прислоняет ладони к глазам, корчась от боли, и в тот же момент ведьмак не упускает возможности сорвать с пояса двимеритовую бомбу, отправив её в эпицентр бури, отвлёкшийся от попыток убийства добычи на собственные страдания обожжённой плоти. Взрыв. Небольшой, но зато яркий и громкий. Вместе с ним рёв. Гулкий, гневный, болезненный, заставляющий стволы деревьев в округе дребезжать. Теперь это видно отчётливо. Потому что снежная буря, лезвием бритвы скользившая по коже, наконец замирает. Последние снежинки оседают на землю, на которой пока даже не видно следов боя. Только лишь всадника на самом чёрном в мире коне и монстра, трясущего головой, из которой растут рога, отдалённо напоминающие оленьи, если не задумываться об их остроте и цвете. Они серые, больше похожие на хитрые сталактиты и сталагмиты, вырывающиеся из лысого черепа, обтянутого кожей им в тон — мертвецкой, серой, бледной, даже на вид и запах будто бы принадлежащей чему-то неживому. Однако в набитых мышцами руках, ногах и прессе не видно слабости. Может быть, только злость, отражающаяся на искривлённом проклятьем и огнём лице, от которого вендиго наконец убирает огромные руки. «Ослеп», — уголком губ ухмыляется Антон, видя над широкой зубастой пастью, обтянутой тонкой полоской кривой кожи, над переносицей вполне человеческого носа нет пары блеклых глаз со зрачками тухлой рыбы, какие они должны быть. Вместо них из глубоких, впалых глазниц течёт клейкая белая жижа, обрамлённая кольцами поджаренной плоти и размазанными дорожками запёкшейся крови. Однако на этом нельзя останавливаться, потому ведьмак верхом на коне в секунду оказывается рядом, что слышит и чует монстр, пытающийся выпадом руки вокруг себя отгородиться от опасности, но и в этот раз Шастун успевает размахнуться двумя руками и вогнать в неё серебро, только с той разницей, что теперь это больше не царапина, а рана, рассёкшая не только кожу, но и порвавшая волокна мышц на предплечье, дошедшая до кости так, что перерубила её часть. Кровь из артерий тут же орошает землю, оседает чёрными каплями на снегу, попадает на лисью мантию, оставляя на ведьмаке аромат смерти, из-за которого ни одно живое существо, обладающее хорошим нюхом, не заходит на территорию вендиго. Теперь же он говорит не о чужой смерти, а о ране её владельца. «Можно пойти на истощение. Кровотечение, нерабочая конечность, отсутствие такой же регенерации, как у беса, — проносится в голове, когда монстр свирепеет раненным зверем и старается прихлопнуть ведьмака оставшейся ладонью, метясь лишь только по звуку, ведь аромат его собственной крови скрывает охотника на чудовищ. — Или же…» Вместо того, чтобы кружить меж деревьев, уклоняясь от выпадов рогов и руки, Антон решает пойти на риск, чтобы постараться закончить со всем как можно быстрее, без возможности побега монстра в его логово, где тот может остаться восстанавливаться на несколько месяцев, чтобы вновь выйти в мир с одной целью — есть. Потому Граф вновь старается сократить расстояние, перепрыгивая через возникающие рядом руку и обрубок. Чем ближе, тем сложнее это делать, но их двое — голем и ведьмак, работающие слаженно, как никто иной, потому Шастуну удаётся сделать задуманное — мимоходом подрезать связки с обратной стороны колена. Теоретически простая и действенная практика против огромных существ, только на деле, осуществляя её, можно лишиться головы, но Антон цел, невредим, в то время как у чудовища нога подгибается, и то падает на четвереньки, своей тушей практически задевая ведьмака, который делает вещь на грани безумия. В секунду он вынимает ноги из стремян и спрыгивает на землю, пока Граф мчится дальше, фыркая и стуча копытами так, чтобы его было слышно. Чтобы монстр потерял его из виду и не заметил притаившегося практически под брюхом ведьмака с острейшим клинком, покрытым маслом против проклятых. Вендиго когда-то были людьми. Это сквозит во всём их искривлённом проклятьем образе. Туловище, похожее на человеческое, пальцы рук и ног, голова с видоизменённым ртом и выросшими рогами, но оставшимися на местах носом, небольшими ушными раковинами и пропорционально крохотными глазами. Потому что, как известно, этот орган не меняет своего размера с самого рождения. Внутреннее же их строение тоже весьма близко к людскому, разве что половой член атрофировался за ненадобностью, ведь они размножаются совсем иным способом. А так, желудок, лёгкие, мозг, а что важнее всего остального — сердце, всё ещё на своих местах. Последнее должно быть с левой стороны грудной клетки, прикрытое крепкими рёбрами, просвечивающими сквозь бледную кожу, виднеющимися через рельеф стальных мышц. Антон едва дышит, пытается не издать ни звука, иначе шанс выжить резко уменьшится практически до нуля, а пока он лишь ждёт, когда Графу удастся сделать так, чтобы вендиго наконец замер и перестал метаться по полукругу, и так угрожая случайно задеть притаившегося под брюхом ведьмака, упорно продвигающегося вперёд, стараясь не скрипеть снегом под ногами, успевшим стоптаться и разнестись по округе огромными руками, стопами и коленями. Конь не отходит далеко, понимая — если он это сделает, то Шастуна придавит начавший ползти в его сторону монстр, потому вместо этого Граф творит то, чего Антон ему бы ни в жизнь не разрешил: вместо того, чтобы продолжать гарцевать прямо перед носом у монстра, тот останавливается. И в этот же момент сердце Антона пропускает удар, а меч чуть не падает из рук. Всё, что он видит перед собой, так это грудь монстра и то, как одна из рук тянется вперёд, разворачивая плечо, а затем слышно ржание… — Граф! — забывает он об осторожности, стараясь докричаться до голема. …Не испуганное, какое зачастую можно услышать от обычных лошадей, попавших в лапы монстру, собирающемуся их убить, а отрезвляющее, адресованное лично растерявшемуся ведьмаку, который тут же перехватывает клинок крепче и наконец направляет его вверх, пронзает мышцы рёбер, проходит в щель меж костей. По рукам течёт смердящая чёрная кровь, когда серебро достигает лёгких, каждый дюйм которых кажется кучей крохотных шариков, что взрываются, пуская по рукам тонкую вибрацию, и вот наконец спустя пару мгновений остриё вновь врезается в животворящую мышцу. Грохот на стороне. Ржание. Монстр опирается на освободившуюся руку и пытается встать из последних сил. Но ведьмак лишь усиливает нажим, понимая — если сейчас упустит возможность, то другой уже не будет. Потому уже через секунду двуручник входит в грудину до конца. Гарда стопорится кожей, а самый кончик разрывает сердце, проходя насквозь. Слышен рёв, заглушающий любые иные звуки, даже собственные мысли, которых хватает разве только на то, чтобы постараться провернуть клинок в последний раз, терзая чудовищную плоть, и, успев вытащить его из начавшей падать туши, наложить на себя квен. Только он и помогает не остаться с придавленной ногой, когда туша начинает падать, а всё, что остаётся делать Антону — попытаться успеть из-под неё вынырнуть. Не успевшая оказаться подальше ступня выскальзывает из-под возможного плена только благодаря щиту, практически вытолкавшему её наружу за остальным ведьмаком, своим тяжёлым дыханием топящим снег сугроба, в котором он оказался. Думается тяжело. Стоит закончиться битве, как всё, что хочется телу и разуму, так это отдохнуть, и не важно, что Антон даже не видит труп, а лишь лежит с закрытыми глазами, чувствуя одновременно и жар своего разгорячённого прошедшим сражением тела, и окружающий его холод, от которого некуда деться, прямо как от запаха крови. К счастью, не собственной. На удивление даже мелких травм удалось избежать, только вот… — Граф! — разрядом тока бьёт осознание в голове, заставляющее всё тело дрогнуть и наконец, раскрыв глаза, сесть на землю и протереть глаза от налипших снежинок, часть из которых успела стать водой, готовой превратиться в лёд. Антону не было страшно во время битвы, но то настигшее ощущение переворачивающихся кверху дном органов совершенно точно имело отношение к громкому стуку, раздавшемуся за несколько секунд до смерти монстра. Голем поступил безрассудно, давая хозяину шанс на манёвр, увенчавшийся успехом, но, по мнению Шастуна, явно того не стоивший, потому что Графа он никогда не хотел подставлять под горячую руку. Правда, конечность вендиго такой точно не назовёшь. Сердце стучит резко и быстро, создавая неугомонную панику, когда Антон поднимается на ноги, начиная осматриваться по сторонам: парочка сломанных стволов молодых сосен, огромная туша монстра, вокруг которой белый снег смешался с чёрной кровью, точно заледеневшая смола, разбросанные по округе вещи из седельных сумок. Это всё не то, что нужно. — Граф! — зовёт он снова, пробираясь по снегу чуть не падая, рассматривая дорожку из спальника, котелка, колышек палатки и её самой, ведущую дальше в лес вместе с валяющимися между ними сломанными ветвями сосен. «С тобой же ничего не могло случиться, правда?» — от одной лишь мысли, что могло, колени начинают, точно подрезанные, подкашиваться, но они кажутся невозможными. Точно в ответ издалека слышится заветный звук, от которого у Антона с груди спадает груз тяжестью куда больше, чем вся туша вендиго, оставшегося позади. Лошадиное ржание, громкое и чёткое, доносится до ушей куда раньше, чем его источник становится видно. — А нельзя было дать о себе знать чуть раньше?! — Графа становится видно лишь на расстоянии пяти шагов, когда тот перестаёт сливаться своей чёрной шкурой со тьмой беззвёздной ночи. — И что, что и минуты не прошло, — выдыхает ведьмак, подходя ближе и обнимая холодную, но такую приятную на ощупь пушистую лошадиную шею, — тебя ведь вообще не видно. В ответ лишь извиняющееся утробное фырчанье, от которого на душе тепло. Отстранившись от голема, Антон проходится по нему взглядом, облегчённо понимая — цел и невредим, хотя его явно откинули на расстояние не меньше пятидесяти шагов, из-за чего все вещи разметало по округе, несколько деревьев оказались сломанными, а лежащие на земле ветви даже считать не имеет смысла. Возможно, чуть обидно за покорёженное седло с одной порвавшейся на шве подпругой и треснувшей лукой, но это столь незначительные мелочи, что ведьмаку на них искренне плевать. Главное, что Граф цел. — В следующий раз тебя с собой не возьму, раз ты у нас любитель самопожертвования, — заявляет ведьмак, сам уже бодая коня в плечо лбом, будто бы так до него сильнее дойдёт вся степень испытанного Антоном страха за его драгоценную во всех смыслах шкуру, однако ответ вполне ожидаемый — тихое ржание, уверяющее, что Граф сделает подобное столько раз, сколько потребуется, несмотря ни на что, потому что, как только что было доказано, он весьма крепкий малый, способный вынести удар вендиго и ещё несколько о стволы деревьев, ныне искорёженных его собственным весом. — Хорошо, но, если у тебя что-то всё же сломано, мы скажем Арсу, понял? — судя по тому, как конь трясёт гривой, на такой уговор он согласен. Весь остаток ночи они то и делают, что пытаются собрать разлетевшиеся вещи, отмыться топлёным в котелке с помощью игни снегом от смердящей крови, которая режет своим запахом нос, Антон практически не глядя съедает остатки сухарей, запивая парой глотков самогона, понимая — аппетит не пропадёт ближайшие три дня, но от проклятья остался только он, а ещё огромный труп, на который к рассвету ведьмак смотрит с огромной неохотой, потому что, к сожалению, с собой нужно тащить трофей и не то чтобы палец или хотя бы рука подойдут. Их в теории можно отсечь от живого, позже сбежав, так что единственное возможное доказательство за неимением парочки глаз — голова. Огромная, тяжеленная, с соответствующими ей рогами. Такую привязать к седлу не получится, если, конечно, не отдать ей собственное в нём место. Потому всё, что остаётся сделать ведьмаку, так это пожертвовать недавно купленным пологом палатки, на который не без труда выгружается отрубленная голова весом с телёнка, а после его края привязываются сзади к седлу на манер саней. Идея, правда, уже не кажется хорошей, но иных просто нет. Ожидание того, что что-то пойдёт не так, оправдывается, когда до конца собравшись и двинувшись в обратную дорогу, рога застревают буквально спустя пять минут пути, и Антону приходится спускаться, чтобы подвинуть её подальше от одного дерева, чтобы спустя ещё десять шагов та зацепилась за другое. — Я так понимаю, обратный путь будет ещё веселее, — бурчит себе под нос уставший и голодный ведьмак, которому приходится в который раз поправлять смердящую поклажу, не желающую нормально проскальзывать мимо возникающих на пути препятствий, будто бы ей не охота покидать лес. Потому на истечении дня Антон успевает уже несколько раз отпинать со злости воз, понимая, что заночевать или банально отдохнуть не получится. Может быть, спальник и закреплён на крупе Графа, но устраиваться в снегу без палатки или хотя бы навеса будет куда более энергозатратно, нежели просто продолжить путь в сломанном седле, которое постоянно норовит сползти на бок из-за порванной подпруги, потому когда к утру он выходит к перевалу, то чувствует облегчение сравнимое разве что с убийством этого самого вендиго, которого с каждым проведённым в пути часом Шастун ненавидит всё больше и больше. Кажется, одолеть его было проще, чем привезти с собой доказательство того, что монстр больше никого не побеспокоит. — И не дайте боги они потребуют доказательства убийства недообращённых. Я их, блять, с собой позову трупу брюхо вспарывать, не иначе, — ворчит Антон, когда следующим днём наконец минует перевал и оказывается на краю горного выступа, откуда тропа серпантином ведёт вниз, давая возможность рассмотреть долину Нарока и замок, чьи башни высятся на соседней горе. Красивый вид, которым можно даже залюбоваться, если бы не обстоятельства. Граф фыркает, выражая свою абсолютную беспрекословную поддержку, ибо он может быть и не устаёт от того, что тянет за собой груз, но ему передаётся отвратительное настроение хозяина вдобавок к личной нервозности от постоянных остановок, которые, однако, наконец совсем прекращаются при спуске по узкому, но достаточному для проезда головы пути, на котором можно заметить их собственные следы, оставленные более трёх суток назад. Похоже, что, несмотря на извечно пасмурную погоду, здесь всё это время не выпадало снегов, и даже ветра не бушевали. Тишь да благодать в сравнении с тем, что произошло за это время в горах, в которых до сих пор должен лежать огромный труп, которым будут брезговать перекусить даже волки с воронами. По-хорошему, его бы сжечь, чтобы не распространять инфекции среди людей и не заражать почву в лесу, но Антону платили за убийство монстра, а с остальным пускай разбираются люди князя или служители храма, к которому он, в общем-то, и направляется, спустившись к обеду с гор сперва на узкую лесную тропу, на которой приходится вновь мучиться с опостылевшими рогами, которые так просто не перерубишь, не испортив заодно меч, а после входя в черту города. Реакция прохожих весьма ожидаемая: почувствовав неповторимый аромат, оглядываются по сторонам, замечают весьма подозрительного всадника, за которым тянется странный мешок, из которого торчат рога, напоминающие оленьи, только размах их раза в три больше, а то, что и форма отличается, заметят уже немногие. Только те, кто не косит взгляд, не стремится сбежать на параллельную улочку и не обращается к попадающимся на пути стражникам с претензией, что «такое» нельзя впускать на улицы ни под каким предлогом. И, скорее всего, имеется в виду вовсе не отрубленная голова, а зеленоглазый парень с двумя мечами за спиной. Антон от таких разговоров даже ухом не ведёт. Слишком устал и, кажется, если с ним кто-то начнёт спорить, он всё же сорвётся, и повезёт, если дело обойдётся лишь криками и руганью. К счастью, стражники тоже лишь косятся, пропуская ведьмака мимо. Либо не хотят иметь дело с тем, кто завалил какого-то огромного монстра, а сейчас не делает ничего противозаконного, либо осведомлены о том, что его следует пропустить и разрешить проехать даже по главной улице, прямо до собора, у которого Граф останавливается, давая Антону чуть неловко спрыгнуть с покосившегося седла на твёрдую, утоптанную землю, на которой, кажется, можно даже распластаться от удовольствия. Никаких сугробов по пояс и даже по колено, никаких промокших сапог и мантии. Красота неописуемая, если не считать прихожан, каждый из которых огибает его чуть ли не вдоль стен соседних домов, чтобы ни в коем случае не столкнуться едва ли не с демоном во плоти. Правда только в том, что никто из них, в отличие от самого ведьмака, демонов в жизни не встречал и даже не представляет, какими они должны быть на самом деле. Внутри собора ситуация практически та же, кажется, одна старуха даже готова не то начать размахивать перед ним зажжённой свечой, приговаривая молитвы, не то облить святой водой, хотя ведьмак лишь только прошёл под арочными сводами, обводя серое и невзрачное помещение уставшим взглядом, который та наверняка приняла за поиск очередной жертвы. Единственное, что спасает от скандала, так это услышавший ругань старухи молодой священник, тут же оказавшийся рядом и заверивший, что всё в порядке. — Судя по вашим глазам и мечам за спиной вы, вероятно, Антон, я прав? — спрашивает тот, как только женщина удаляется к алтарю, нервно оглядываясь назад. — Кто ж ещё, — вздыхает он, оглядываясь по сторонам. — Я так понимаю, Гудкова сегодня нет? — Да, у преподобного множество дел, думаю, вы понимаете, — распинается священник, явно сам не будучи уверен в том, чем именно сейчас тот занимается, но признаться просто так низкий статус не позволяет. — Конечно, — спорить или язвить сил нет, потому всё, чего хочется, так это сразу перейти к делу. — Но, я думаю, это ведь не помешает выдать обещанную церковью награду, — не вопрос, а утверждение, ибо сил спорить может быть и нет, но если Антону скажут прийти в следующий раз, он Гудкова из-под земли достанет уже сегодня, наплевав, где он может быть, даже если в Понт Ванисе — не имеет значения. — Прошу прощения, но доказательства… — растерянно произносит парень, и Шастун готов того на улицу пинками вытолкнуть, но вместо этого лишь машет рукой, прося пройти за собой из собора во двор, где стоит Граф, а рядом с ним лежит уже отвязанный груз, всё ещё завёрнутый в полог. Священник смотрит на котомку с рогами так, будто бы она вот-вот обратится пауком с костяными отростками вместо ног и его на месте прикончит, но это не мешает Антону начать бесстрастно разворачивать ткань, раскрывая перед тем огромное осунувшееся лицо, принадлежащее будто бы замёрзшему насмерть человеку, которому напоследок выжгли глаза и обрили. Ведьмаку уже, честно сказать, абсолютно побоку, как выглядит вендиго, насколько сильно воняет и какое впечатление производит он сам, будучи хмурым, неспособным выдавить из себя даже усталой улыбки, чтобы приободрить трясущегося осиновым листом священника, который, кажется, в своей жизни до этого ничего более мерзкого и опасного, чем обычный утопец, и не видел. — Знаешь, я, наверное, его вам и оставлю, на всякий случай, чтобы преподобный Александр точно был уверен в том, что задание выполнено, и ни к тебе, ни ко мне не было никаких вопросов, — поднимается обратно ведьмак, видя замешательство парня. — Да, но зачем… — Затем, чтобы, когда церковь мне сейчас отдала плату за его убийство, с тебя не спросили, на каких основаниях, — как само собой разумеющееся произносит Антон, которому на самом деле хочется только получить плату за свои страдания и сбагрить бесполезный трофей, который можно, конечно, было бы разобрать на ингредиенты, испытать в алхимии, но этим он заниматься не собирается. В итоге в ходе нехитрых манипуляций на чувстве ответственности молодого священника удаётся оставить голову вендиго прямо перед входом в собор, где на неё во все глаза пялятся все прохожие, кто не испытывает при её виде рвотных позывов, а сам ещё долго пересчитывает в одной из коморок со столом выданные в простеньком кошеле марки, чувствуя, как рядом нервничает парень, точно не бывший готовым ко всему сегодняшнему дню и явно про себя молящийся, чтобы все монеты оказались на месте. Так, в общем-то, и получается, когда перед Антоном стоит несколько ровных стопочек, поблёскивающих, помимо золота, ещё всеми возможными цветами, просачивающимися сквозь витражные стёкла. — Если преподобному будут интересны детали, то, думаю, он знает, где меня искать, — деньги звенят, попадая обратно в кошель, который ведьмак крепит на пояс рядом с кинжалом так, что его скрывает сидящая на плечах мантия, мех которой придётся ещё долго отстирывать от крови, чтобы не осталось хотя бы запаха. — Конечно, — нервно кивает тот, следуя за Антоном сперва до выхода из комнатки, а после и до высоких дверей собора, за пределами которого не удаётся отвлечься на аромат ладана. — И надо же было встретиться с двумя мутантами за один день, — бросает тот вслед, явно не предполагая, что ведьмак услышал бы эту фразу даже на расстоянии десятка шагов. «Двое?» — интересно спросить, кого ещё сегодня встретил молодой священник, явно не кого-то из эльфов или чародеев, но лезть не в своё дело зачастую означает набирать дополнительные неприятности на свою собственную голову, а они Шастуну точно не нужны, так что между полной осведомлённостью во всём, что можно и нельзя, он выбирает столь сейчас необходимый хороший сон. «Только сперва обед. И ванна, а то вся комната провоняет», — размышляет он, проходя вместе с Графом по улочкам Нарока уже пешком, чтобы привлекать к себе чуть меньше внимания, хотя это бесполезно — ибо даже слепой учует его по запаху, глухой заметит огромного чёрного жеребца, а если кого жизнь обделила всеми пятью чувствами, то его сиделка точно постарается растормошить и привести в чувство ради такого зрелища. Постоялый двор встречает своими светлыми фасадами и чистой мощёной дорожкой, на которой не видно Ванока — видимо, раз на улице нечего убирать, а в конюшнях пусто, помогает по хозяйству внутри заведения, даже днём окна которого лучатся золотистым светом очага и свечей, маня исходящим от них теплом, которое чувствуешь не кожей, а всем, что внутри замёрзло, оголодало и окоченело и теперь тянется, точно мотылёк на свет или же подсолнух на солнце. Хотя сам Антон ощущает себя скорее улиткой, спрятавшейся вместо ракушки под плащ и решающей сперва закончить со всеми остальными делами. Как минимум дать отдохнуть не только себе, но и Графу. И пусть тот фактически не устал, просто ведьмак, как всегда, не может отделаться от чувства, что оставить того засёдланным одного в стойле будет неправильно. Потому сперва он заводит его на всё то же самое место, где ничего не поменялось, кроме новенькой соломы, которая ему не нужна, но придаёт уюта. Там же стягивает покорёженное седло, понимая, что по-хорошему нужно будет купить новое, а завтрашний день потратить на то, чтобы починить все оборванные ремешки, держащиеся буквально на парочке оставшихся ниток. Дел полно, всё, что он сейчас делает, так это обнимает напоследок коня за шею, проводит ладонью по холодному бархатистому носу и, поправив сумку на плече, направляется в сторону постоялого дома, ощущая, как поднимается настроение от скорой встречи с Арсом, которому можно будет сказать, что всё хорошо и он справился, даже не поцарапавшись. Открытая дверь встречает его теплом, тут же проникающим под ворот мантии, которую хочется сразу снять, чтобы окунуться в него целиком. Кроме того, внутри оказывается неожиданно шумно — люди занимают столики повсеместно, и это совсем не обычные пьяницы, пришедшие, зная, что их ждёт невкусная, но достаточно дешёвая еда и такое же пиво. Те, кто носит меховые шубы, норковые шапки, а под них надевает яркие дублеты, камзолы, а также атласные платья, украшенные серебряными и золотыми брошками с инкрустированными в них блестящими камнями, точно идут за весельем иного рода. С ходу становится ясно — «Крыло Грифона» стремительно возвращает свою заслуженную славу обратно, разве что менестреля не хватает, чтобы среди гомона и смеха играла весёлая музыка, скрывающая собою чужие разговоры. А ещё Антону кажется, что у него вот-вот слюни изо рта вытекут и зальют собой весь первый этаж, по которому он будет плавать гудящим китом, ибо по трапезной разносится манящий запах копчёных колбас, жареного мяса, тимьяна и розмарина, его приправляющего, а также сладковато-терпкие ароматы хмеля и солода из пивных бочек, разбавляемые яблочно-цветочными нотками сидра, уносимого от стойки трактирщика каким-то разодетым парнем к столу, за которым его ожидает компания румяных девушек с длинными светлыми косами. Он уже и сам собирается подойти к Генриху и попросить то, что ждать долго не придётся, а заодно спросить про бадью даже не на вечер, а как можно скорее, как из дальнего угла трапезной слышится окрик, заглушаемый смехом и болтовнёй ещё полутора десятка людей, но этот не узнать просто невозможно. — Антон! Не заметить Арсения сразу было легко: тот сидит в самом дальнем углу, явно стараясь не привлекать к себе особого внимания и самому отдалиться от множества начавших веселиться уже днём людей, явно его раздражающих. Оттого и непонятно, что он делает внизу, ведь тот не только зачастую спит до часа дня, а значит проснуться должен был всего пару часов назад, но и мог избежать неприятной толпы всё там же в комнате, читая книгу или же прогуливаясь по городу, который они может быть и обошли вдвоём, но точно не рассмотрели все местные лавки, в которых достаточно интересных вещиц. Однако у Антона тут же на лице расцветает улыбка, хотя в уголке мозга просыпается шальная мысль, которую слушать не хочется. Да, чародей явно выглядит чуть тревожно, можно сказать, что даже хмуро, почти как сам ведьмак минут пятнадцать назад, пока не дошёл с Графом до постоялого двора. Только на расстоянии шагов четырёх от столика становится понятно, что именно не так — Арсений сидит вовсе не один. Однако тот, кто повернут к нему лицом, а к Шастуну спиной, заставляет радостную улыбку сползти с лица, а дыхание сделать навязчивым и тяжёлым, таким, что воздух в лёгкие приходится насильно загонять, будто бы ему там не место. Реальность в принципе, кажется, будто бы вот-вот пойдёт трещинами, прямо как в одном из магических снов, но нет. Всё остаётся таким же. Запахи. Звуки. Арсений, который никогда точно не появлялся в его снах таким настоящим. «Но это не должна быть правда», — грызёт он мысль, от которой на душе больно. Потому что такие раны вскрывать нельзя. Они никогда не заживают, только покрываются ржавой коркой, что сдерживает под собой кровь и слёзы. Бритая начисто голова, достаточно широкая спина при явно невысоком росте, лёгкий тёмно-синий доспех, прошитый стальными кнопками. У Антона самого такой есть, только давно не надевал, ибо требуется лишь в самых редких случаях, а так куда легче носить кожаную куртку, в кармане которой всегда есть хотя бы «Ласточка», ведь «он» всегда ругался на безответственность Шастуна относительно алхимии и отсутствия с собой противоядий. А ещё за спиной два меча. Стальной и серебряный. И навершее второго — брат-близнец того, что скалится за собственной спиной. Глазам верится с трудом. Всё похоже на нежданный бред, будто бы за время мучительной поездки с гор он таки сошёл с ума, но Антон убеждён — каким бы ни был сон, в нём не было бы Арсения, смотрящего на него с беспокойством, понимающего, что у него в голове сейчас беспорядок и хаос, который пока не знает, чем ему в итоге стать. — Если ты допплер, то, клянусь, за такие шутки я могу и убить, — первое, что произносит Шастун в спину сидящему, заставляя того обернуться и посмотреть тёплыми золотистыми глазами. Такими же, как у всех ведьмаков, но для Антона практически родными. — Знаешь, мне даже не обидно, всё же ты формально за меня же и вступаешься, но перед тем, как ты примешь решительные действия, дай угадаю: у тебя с собой наверняка в лучшем случае только «Ласточка» и ты по привычке даже не задумался забросать вендиго картечью, даже зная, что те боятся огня? Как всегда, используешь одни лишь только знаки и серебряный меч. Но с нашей последней встречи, я посмотрю, ты всё же обзавёлся вторым стальным оружием, помимо своей зубочистки, — смотрит тот на пояс, где под плащом по привычке висит знакомый им обоим кинжал. Антон замирает, не мигая, только переводит взгляд на Арсения, чуть кивающего, мол, да, ты верно думаешь, я его тоже проверял, хотя поверить сложно. Безумно сложно, почти невозможно, но так хочется, что руки трястись начинают, будто бы не знают, куда деться, что им делать в текущей ситуации. Решение приходит само собой, когда ведьмак встаёт из-за стола и, подходя ближе, по-братски обнимает Шастуна, продолжающего смотреть мимо, не то тому в плечо, не то на Арса, будто бы только он может дать точный ответ на вопрос, который нужно услышать. — Я проверял серебром. По крайней мере, он человек, — произносит тот, видя растерянность, граничащую с испугом, за которым скрывается прошлое. Лето. Скеллиге. Пир. Истерика. Не смирение, а сокрытие чувств в дальний угол, из которого их доставать нельзя было ни в коем случае. Теперь же… был ли в них смысл? — Дима? — голос дрожит в такт рукам, цепляющихся за друга, который предстаёт перед ним во плоти. Не призрак, не иллюзия, не допплер. Настоящий. — Как ты… — Я уже понял, что меня все похоронили, — отстраняется тот, задумчиво рассматривая лицо Антона, особенно круглые, ошалелые, ярко-зелёные глаза. — Но, как говорится среди новиградских стражников — «нет тела, нет дела». — Но Катя написала Лазарю, что твой корабль затонул в шторме, — Дима присаживается на скамью, а за ним и Антон, устраиваясь вплотную к Арсению, который даже не морщится от въедливого запаха крови вендиго, а только лишь берёт его за руку под столом, чувствуя, какая она холодная, хотя дрожит не от того. — А я, как видишь, нет, — разводит тот руками. — Хотя имел все шансы. Хотя сейчас, видя твоё лицо, Шаст, мне даже чуть стыдно. То ли от того, что не оправдал ожиданий, то ли что заставил зря нервничать. — Я всё ещё раздумываю над тем, не грохнул ли меня пару дней назад вендиго, — старается он перевести всё в шутку, хотя в груди всё ещё копошится неприятный комок, не дающий прорваться настоящему смеху и радости, которая, казалось бы, сейчас должна из всех щелей литься, но пока что всё, что помогает держаться на плаву, так это сжимающий его ладонь Арсений. — Точно, тебе же опять повезло наткнуться на редкую тварь и без меня, — произносит тот перед тем, как обернуться в сторону стойки, за которой Генрих увлечённо наблюдает за залом. — Корчмарь! Две запечённые утки и три реданских лагера! — делает тот заказ, не вставая с места, на что Генрих лишь одобрительно кивает и пропадает за дверями, ведущими на кухню. — А не много ли? — задаётся резонным вопросом Арсений, который вообще пока есть не собирался, особенно мясо. — Вот он сейчас в одного умнёт целые полторы, а на ужин попросит не меньше пары свиных рулек. Из-за проклятья потом жрут как не в себя ещё три дня. Хотя я бы хотел это на себе проверить. — Да пожалуйста, если интересно, труп всё ещё на западном склоне. Ты даже не представляешь, каково было тащить оттуда трофей, — Антону даже вспоминать это страшно. — Но как ты здесь вообще оказался? И под «вообще» я имею в виду, ну… — Почему я жив, когда по мнению всех и каждого я должен был пойти на корм акулам? — усмехается Дима, разворачиваясь в сторону подходящего к ним с кружками Ванока и тут же подхватывая одну из них, чтобы сделать большой глоток, так же, как и Антон, пока Арсений принюхивается к пенной жидкости, понимая, что это всё же не его. — Именно, — отвечает Шастун, после разворачиваясь к чародею с предложением и ему заказать чего-нибудь в ожидании обеда, но у того аппетит полная противоположность тому, что сейчас творится с ведьмаком. Дима начинает свой рассказ с того, что он всё же сел на корабль в Цидарисе в скором времени после их прощания в Велене, которое не предвещало беды. — Не то чтобы я долго выбирал на каком отплыть, просто сел на тот, что раньше остальных отправился. Потому что какая, в общем-то, разница, если это не посудина, грозящаяся вот-вот потонуть. Верно? Арсений смотрит нечитаемым взглядом, но Антон уверен, что за ним скрывается искреннее непонимание того, как можно было не разузнать заранее все мелочи о команде, с которой предстоит провести несколько недель в море в пределах одного судна без возможности его покинуть. — Ты угодил к пиратам? — делает логичное предположение Шастун, ибо вариантов морских аферистов не так много. — Если за них считаются контрабандисты, то можно и так сказать, — пожимает тот руками, вновь отпивая пива, чья белая пена начинает потихоньку оседать вместе с тем неприятным узлом, заставляющим нутро нервно сжаться. Кажется, алкоголь и разговоры помогают расслабиться так же, как и сидящий рядом чародей, внимательно слушающий рассказ, стараясь не вмешиваться. — Опиум? Фисштех? — делает Антон предположения о возможном запрещённом грузе. — Ни то и ни другое. Скажем так, не то чтобы ими запрещали торговать, но этого никто не делает в открытую, ибо во многих кругах осуждается. — Как видишь, он у нас самопровозглашённый король интриги, — обращается Антон к Арсению, который на эту шутку улыбается краешком рта, понимая — у Шастуна потихоньку проходит шок от встречи с другом, считавшимся мёртвым, по которому было выплакано достаточно невидимых, безмолвных слёз. — Ой ладно тебе, — отмахивается Позов. — Я просто хотел, чтобы ты сам догадался. Но раз так… В общем, я был достаточно удивлён, когда в трюме обнаружил аквариум с сиреной. Она была, так сказать, в весьма паршивом состоянии. В этот момент Антон замечает недоумённый взгляд Попова, явно не ожидавшего подобного исхода событий, ибо морские девы редко выставляются на торгах где бы то ни было на севере. В лучшем, или же точнее сказать — худшем случае, можно найти части их тел, которые некоторые дельцы используют в алхимии, хотя на самом деле их можно заменить множеством других не менее мерзких компонентов, добытых, однако, из существ куда менее мирных. — Но зачем она была им нужна живая? Они, конечно, имеют красивую внешность, но в случае опасности обращаются, не думаю, что уродливого монстра можно дорого продать на рынке рабов в Зеррикании, — задаётся вопросом чародей, припоминая, что с виду красавицы-сирены имеют и обратную сторону своей внешности. — Тут ты, конечно, прав, но если успеть вовремя надеть на сирену двимеритовые кандалы, то она не сможет принять другой облик, хотя, я уверен, и на него найдутся покупатели. Антон замечает, как по рукам Арсения стаей испуганных птиц взмывают полчища мурашек. Воспоминания о неволе навсегда останутся при нём, и всё, что может сделать ведьмак, так это поддержать чародея так же, как он делает прямо сейчас. Вероятно, даже Дима замечает, что это тема не из приятных, решая не развивать мысли про работорговлю и использование блокирующего магию металла. — В общем, ты ж меня знаешь… — Ты решил её отпустить, — завершает Антон, потому что ход мыслей друга ему правда прекрасно известен. Редкие виды, о которых ни слухом ни духом, — не трогать, мирных существ тоже, а если у тех ещё и человеческий разум, то в случае беды — попытаться помочь. Ибо тот удивительным образом привязан к созданиям, в которых многие другие либо не видят ничего человеческого, либо безрассудно боятся, сами делая из них врагов. У Антона мысли схожие, но для него монстры всё же не смысл жизни, а средство заработка и выживания, хотя, окажись на месте Позова, тоже, вероятно, освободил бы сирену. — Именно. Думал, что раз в порт должны были нагрянуть уже следующим утром, то успел бы сделать ноги до того, как команда обнаружила пропажу. — Где-то здесь должно быть жирное «но», — понимает Шастун, ведь где-то в истории корабль должен был успеть затонуть. — Именно. Скажем так, я не учёл возможность нахождения в тот момент рядом подводной общины. В этот момент уже сам Антон заинтересованно подбирается, чтобы услышать историю дальше, потому что упомянутая Димой «подводная община» весьма редкая вещь, наличие которой подтверждается разве что сведениями, добытыми из таких ненадёжных источников, как предполагаемые её обитатели: русалки, сирены и морские ведьмы, которые не то чтобы часто выбирались на сушу и вели себя открыто или даже дружелюбно. Единственный подводный город, о котором точно известно, — это град Ис у берегов Бремервоорда, но тот факт, что он населён водяными, помогает разве только тем, что любые попытки его как-то исследовать или просто приблизиться заканчиваются бегством от воинственно настроенных рыболюдей. Те же, что населены разного рода более дружелюбными обитателями моря, и вовсе скрыты так глубоко, что невозможно представить их быт. А судя по довольному лицу Позова, пока все о нём волновались, тот умудрился почерпнуть уникальных знаний, которые точно теперь бережно записаны в одном из его дневников. — В общем, сирена обратилась к нереидам за тем, чтобы отомстить, а вы сами понимаете, если их много, то могут доставить проблем. — То есть они наслали шторм? — спрашивает Арсений и, видя, что в кружке Антона осталась только пена на краях, пододвигает к тому свою. — Относительно тебя это как-то неправильно, что ли. — А как ты думаешь, я выжил? Та сирена таки спасла, хотя я честно думал, что мне уже крышка. Корабль затонул минуты за четыре — они его сумели перевернуть. Но дело в том, что они сперва не учли, что у меня с собой была Зизи, о которой ни сирена, ни нереиды не подумали. — А Зизи это? — не понимает Арсений, насколько данной новостью должен быть опечален или выказать свои соболезнования. — Лошадь, — вздыхает Шастун, вспоминая последнюю кобылку друга. — Помянем, — чокается тот кружками, чей звон идеально вписывается в окружающий их шум, будто бы от их столика его и не хватало, хотя повод и печальный. — В общем да, когда меня вытащили на дикий пляж берегов Нильфгаарда, то сирена оказалась в долгу за спасение и за всё то, что утонуло, помимо меня самого. К счастью, она хорошо владела Старшей Речью, так что мне удалось кое-что узнать по поводу общины, хотя, честно сказать, и недостаточно. Оказывается, её выловили у берегов Скеллиге, а там они только на скалах гнездятся, так что о жизни морских народов в целом плохо осведомлена, но тут мы подступаем к главному, — собирается с мыслями ведьмак, что кажется весьма странно, ведь для Позова в сложившихся обстоятельствах не должно было быть ничего важнее информации о существах и монстрах, которую тот так обожает собирать. — Она ведь осталась у меня в должниках, а это ведь как бы сирена. — С неё нечего взять, — понимающе кивает Шастун, вновь делая глоток золотистой жидкости, которая едва помогает утихомирить воющий желудок. — Именно. Ну и я подумал, почему бы не рискнуть. После потопления корабля много чего можно найти, так что выбрал право неожиданности. Антон чуть не давится пивом от услышанного, потому что никто, кто не хочет себе на голову проблем, не решится брать долг подобным методом, бывшим раньше весьма нередким, но после стольких лет стало ясно, что от него слишком много бед. Он сам ни разу к нему не прибегал, даже если у кметов было пусто в карманах и погребах, а из ценного разве что только их собственные шкуры, натянутые на тощие кости. Даже сидящий рядом Арсений понимает, что право неожиданности слишком непредсказуемо и от того приносит больше проблем. Потому что одно дело, когда ты получаешь внезапно богатый урожай со своего должника, а совсем другое… — Дим, скажи, что тебя обрадовали новеньким набором вилок или рыболовных крючков, — но, судя по другу, там всё не так прозаично, как хотелось бы. — Скажем так, я не учёл тот факт, что она была заперта в своей красивой форме несколько недель на корабле с конченными ублюдками, так что следующим утром меня обрадовали отнюдь не набором столовых приборов, — несмотря на всё сказанное, Дима не выглядит особо расстроенным или нервничающим по этому поводу, а вот сам Антон от услышанного в лёгком шоке. Вероятно, потому что ему легко представить себя на месте друга и сложившиеся у того обстоятельства кажутся слишком давящими. Он сам ни за что не хотел бы оказаться в подобной ситуации. — В общем, как вы оба, наверное, поняли, меня ждал ребёнок-неожиданность от сирены. Сказать, что я был в ахуе — ничего не сказать. Я сперва пытался, конечно, отмазаться, что, мол, может, изменим условия сделки, но та даже не стала слушать возражений, назвала дату, когда я должен был явиться на этот же берег, и уплыла, оставив меня размышлять, зачем я решился на старый обычай. — И что в итоге? — задаётся вопросом Антон, видя, как со стороны кухни выдвигается трактирщик, несущий в своих руках целое блюдо с сочащейся жиром уткой, набитой и обложенной яблоками. Уже начав утолять голод своего желудка принесённым мясом, про себя извиняясь перед Арсением, которому то всё ещё, похоже, кажется весьма мерзким, Шастун внимательно слушает дальнейшую историю друга. Оказывается, за последние месяцы не только его собственная жизнь полнилась запоминающимися и не всегда приятными моментами, оставляющими за собой следы, от которых не можешь и не хочешь отделаться. Очутившись на берегах Назаира, да ещё и с внезапно появившейся ответственностью, отправляться в Офир и тем более Зерриканию не было никакого смысла, если, конечно, не пытаться сбежать от Предназначения, над чем, честно сказать, Дима задумывался. Но вместо этого он потратил несколько месяцев своей жизни на то, чтобы добраться до столицы — Города Золотых Башен, стоящего на Альбе, где пришлось изрядно помучиться с тем, чтобы найти цидарийского посла, которым и являлась Катя, которая уже собиралась по возращению домой проводить похоронную церемонию. Со слов Позова — бюрократический аппарат Нильфгаарда столь беспощаден, что тому пришлось пойти в обход и использовать все возможные навыки, приобретённые когда-то в их родной Школе, чтобы незаметно от стражников пробраться в посольскую резиденцию, в которой остановилась Катя. И от неё же он потом чуть не словил несколько бодрящих молний, будучи сперва подозреваемым в шпионаже и бытие наёмным убийцей, пока не прошёл все возможные проверки от разговоров до серебра и впускания в собственный разум с целью убедиться, что её не обманывают. Антон её отчасти понимает — сложно поверить, когда родной человек погибает, и столь же тяжело, свыкнувшись с этой мыслью, возродить его к жизни уже внутри собственного сердца. Потому что даже сейчас, вроде бы разговаривая с Димой, то хмыкая, то удивляясь и даже ужасаясь, всё происходит будто через толщу воды, становящуюся меньше очень и очень медленно, отчасти благодаря самой беседе, отчасти Арсению, который даже начинает сам задавать вопросы насчёт того путешествия. Позова же в чувства тоже привел любимый человек. Точнее, услышав историю мужа о ребёнке-неожиданности, та приняла сложное и важное решение, что они не должны игнорировать Предназначение. И, похоже, что то работает точнее любых существующих часов и секстантов, ведь прибыли они на нужный берег день в день, где вечером они встретились с сиреной, принёсшей с собой младенца. Только никто из них не ожидал, что это окажется девочка с парой ног вместо хвоста. Дима был уверен, что раз в его жизни появился ребёнок-неожиданность, это должен оказаться мальчик, которого он бы учил ведьмачьему искусству без мутаций, лишь передавая знания о монстрах и алхимии, тем более, что именно мальчики зачастую рождаются без хвостов, из-за чего либо в скором времени умирают, либо подбрасываются в ближайшие рыбацкие деревни, где их тоже не жалуют, потому тритоны столь же редки, как морские девы без хвостов. Приняв такого ребёнка на руки, они оба поняли, что поступили правильно, ведь иначе девочка, которую назвали Савиной в честь настоящей матери и легенды о похищении когда-то множества сирен с далёких островов, вероятнее всего просто не выжила бы. — Они с Катей сейчас в Лан Эксетере. Не знаю, слышали вы или нет, но там в скором времени должен будет состояться бал. Вроде как будут обсуждать, как быть с чародеями, которые сейчас массово бегут в Ковир из Редании, — произносит тот, дожевав последний кусок с одной из уток, который можно было найти на практически обглоданном скелете, который остался от весьма увесистой тушки спустя несколько часов разговоров, за время которых за широкими стеклянными окнами на улице успел наступить вечер и во многих соседних домах стали зажигаться огоньки свечей, очагов и каминов. Стоит услышать про надвигающийся в зимней столице бал, как Антон тут же переводит взгляд на Арсения, боясь, как бы напоминание о нём не всколыхнуло его эмоций и не вызвало раздражения, потому что то, как Попов разговаривал с Варнавой всего неделю назад, всё ещё весьма свежо в памяти. Однако мужчина только лишь задумчиво смотрит в окно, явно не собираясь на это никак реагировать, кроме полного игнорирования темы, которую Шастун спешит сменить. — Так ты сам тогда что делаешь в Нароке? — Зов службы! Ну, или церкви, как посмотреть. В общем, я там из-за Кати познакомился с одним придурковатым священником культа пророка Лебеды. Как я понял, он по нему главный в Ковире и Повиссе, вроде как Сашей звать. В этот момент и Антону, и Арсу хочется глаза закатить, но ведьмак всё же сдерживается, а чародей фыркает, стараясь не портить себе наслаждение бокалом Фьёрано и весьма занимательным разговором с самым старым из возможных друзей Шастуна напоминанием о Гудкове. — Так вот несколько дней назад пришло письмо, что в местных горах завёлся вендиго, ищут ведьмака и так далее. А меня два раза насчёт редких монстров спрашивать не приходится. Приезжаю я, значит, в Нарок, первым делом отправляюсь в собор, а мне говорят там, что заказ уже кто-то взял, спрашиваю кто, и тут оказывается, что не кто иной, как Шастун! Ну и вот я уже обрадовался, что с тобой можно будет договориться… — То есть вендиго тебя волновал больше, чем встреча со старым другом? — усмехается Антон, наконец полностью расслабившись и практически разомлев сидя сытым в тепле вместе с людьми, с которыми ему правда хорошо, не нужно притворяться, что интересно слушать разговоры, не нужно натягивать улыбки, потому что смех сам сочится из него, только дайте повод. Кто бы знал, что после нескольких тяжёлых дней наступит момент, в который не будут проникать заботы, и можно будет без зазрения совести сесть плечом к плечу с Арсом, чуть на того привалившись, сплетя руки, в самом углу постоялого двора оставаясь незамеченными за другом, который всё понимает и знает. — Скажем так, не без этого. Я ведь не был уверен в том, что всё это время считался утопленником. Но это не значит, что я не хотел встретиться! Оттого представь моё удивление, когда, постучавшись в комнату, в которой мне сказали должен быть ты, из неё показался Арсений! — указывает очередной полуопустошённой кружкой в сторону чародея, прижимающего к себе Антона и с улыбкой наблюдающего за происходящей беседой, понимая, что такие моменты в жизни редки и оттого крайне ценны, и он рад быть их немаловажной частью. — Для меня же было весьма необычно увидеть на пороге не тебя, а какого-то другого ведьмака, который тут же меня опознал, — произносит он тише остальных мужчин, но те его и так прекрасно слышат, особенно Антон, чувствующий себя котом у камина, хотя очаг находится в нескольких столиках от них. — После того, как мне полночи о тебе рассказывали, сложить два и два было легко, — вспоминает Дима прошлую встречу в Велене, когда вместо тёплого постоялого двора, набитого веселящимся народом, их приютил сарай с животными, а из напитков была только вишнёвая наливка, быстро ударившая в голову. — Да ладно, не полночи, — пытается отмахнуться Антон, поглядывая на появившийся на скулах у чародея румянец. — Согласен, не половину. Больше, — сперва держит серьёзное лицо Позов, которому суждено разлететься на десятки заразных смешинок, сливающихся с шумом и гамом таверны. Разговаривают они ещё долго обо всём, чём только можно. И о том, каким были практически в детстве, и о всевозможных приключениях юности. Не забывают помянуть о достижениях — Антон демонстрирует свой вариант игни, заставляя нагреться стол до той степени, что к нему становится практически больно прикасаться, и все трое в итоге ещё пятнадцать минут сидят точно ученики на занятии строгой гувернантки: боясь с места сдвинуться или, задумавшись, опереться на его поверхность. Дима же рассказывает всю информацию, что удалось добыть о подводном городе и его устройстве, что кажется крохами, но, если задуматься, то даже они весьма весомы относительно научных работ, максимум утверждающих их наличие. После этого же Антон решает, что раз говорить обо всех, то нужно выйти из здания постоялого двора, что они делают, даже не накинув на себя верхней одежды, и спешно по отрезвляющему морозу добежать до конюшен, где Шастун ещё долго расхваливает и Графа, и Арсения, заставляя Позова заворожённо рассматривать «шедевр инженерной мысли», который на такое описание недовольно клацает зубами, после чего Дима исправно называет того только по имени и никак иначе. Так длилось до тех самых пор, пока многие люди не стали расходиться по домам, понимая — завтра новый день, который придётся начинать с рассветом, благо в Нароке он наступает столь поздно, что у многих к тому времени успеет даже похмелье пройти. Их же троих даже пьяными назвать нельзя, разве что чуть навеселе, и то виноват не алкоголь. Простая душевность, в сути своей являющаяся сложным чувством, достигнуть которого сложно. — Антон, можно тебя на пару слов? — останавливает Дима, когда они уже расходятся по комнатам, а Арсений лишь ловит кивок перед тем, как оставить мужчин наедине, видя появившуюся в лице Позова серьёзность, которую невозможно игнорировать. Дверь закрывается аккуратно, даже не скрипя петлями, и они остаются одни, практически в полной тишине, если не пытаться прислушаться. Тогда станет ясно, что где-то на первом этаже Генрих и Ванок старательно убираются на кухне и в трапезной, готовясь к новому дню, а за стеной чародей готовится ко сну, собираясь сперва искупаться в горячей бадье, приготовленной в первую очередь для Антона, которого в текущем состоянии ни в коем случае нельзя пускать в чистую постель. — Ты скажи мне, всё в порядке? Травм глаз не было? — поочерёдно заглядывает Позов то в один, то в другой, явно пытаясь обнаружить возможные следы какой-то битвы, после которой всё могло так сильно поменяться. Антон даже не удивлён тому, что Дима сразу же заметил смену цвета и посчитал её подозрительной, в отличие от, к примеру, Лазаря, которому было не до чужих глаз, когда он сам тонул в проблемах. Всё же именно для ведьмаков эта деталь становится очевидно странной. И, конечно же, просто для тех, кто в эти самые глаза всегда заглядывал, запоминая каждую чёрточку, которой была пронизана радужка. — Всё нормально, Дим, — заверяет Антон, кладя руку на плечо другу. — Честно. Можно сказать, что это от стресса, — чуть лукавит он, не желая вдаваться в подробности, касающиеся только его самого и Арса, которого ими лучше не тревожить. — В таком случае, впервые вижу, чтобы люди не седели, а из глаз вымывался меланин, — произносит тот недоверчиво, понимая, что если ему не лгут, то как минимум сильно недоговаривают, но если так надо, то пусть будет. Всё же Антон не имеет привычки скрывать своих проблем.

***

Уже спустя пять минут в горячей бадье Шастуну кажется, что он вот-вот уснёт прямо там, и не нужно ему никакой кровати, подушки, одеяла, без них последние три ночи как-то обошёлся и сейчас сможет, тем более, что мышцы расслабляются до такой степени, что наличие под ними костей не спасает от превращения в едва движимую массу, почему-то так и не растерявшую человеческих форм. Кто бы знал, что начавшийся с раздражения ко всему и вся вокруг день закончится так хорошо, что спроси Антона, согласился бы тот повторить прошедшие несколько дней, чтобы те закончились так же правильно, он бы даже согласился, правда сперва задумался бы минут на пять, но, взвесив все за и против, точно пришёл бы к выводу, что оно того стоит. — Бывают случаи, когда люди, уснув в бадье, тонут, — раздаётся рядом предупреждающий голос Арсения, заставляющий разлепить глаза и взглянуть на того сонно и чуть непонимающе, из-за чего Антон для того становится слишком прелестным созданием с копной кудряшек на голове, которые следовало бы промыть, потому Попов решает взять дело в свои руки, прихватив из ящичка с маслами для купаний кусок мыла. Антон сам под руки ласковые подставляется, позволяя вылить на себя воду, чьи тоненькие ручейки бегут по лицу, помогая смыть навязчивый сон, из-за которого даже говорить было лень, а после наслаждается тем, как знакомые пальцы начинают массировать кожу головы, аккуратно, но вместе с тем не боясь прикоснуться, из-за чего просыпаются приятные мурашки, бегущие от затылка вниз на загривок, по лопаткам и плечам, заставляя вздохнуть поглубже, пока всё те же руки спасают от начавшей капать с чёлки на глаза очищающей пены, помогающей избавиться от остатков крови вендиго, к которой сам ведьмак уже успел попривыкнуть, но точно не чародей. — Знаешь, пока тебя не было, я снова встретился с Катей, — произносит тот, на пару мгновений заставляя Антона после сегодняшних разговоров с Димой задуматься, о какой именно чародейке идёт речь, но ответ очевиден. — Я надеюсь, все после этого остались живы? — задаётся он вопросом, чувствуя, как по плечам начинает течь вода, смывающая пену с практически сейчас не вьющихся волос. — Если не считать нервные клетки, то да, — усмехается Попов, вспоминая то, что, в общем-то, именно он и был инициатором, но всё равно не мог сразу же перестать строить из себя оскорблённого до глубины души человека, к счастью, с этой частью его характера чародейка знакома и знает, что лучший в данном случае выбор — просто переждать, игнорируя выпады, за которые тому в итоге становится стыдно. — В общем, я подумал… — вздыхает тот, кладя руки на ведьмачьи плечи, на которых тоже имеется парочка небольших родинок, о которых тот, может быть, даже и не догадывается. — Думаю, стоит хотя бы разузнать всё более подробно, прежде чем точно отказываться от имеющейся возможности. Эти слова так сильно удивляют Шастуна, что тот откидывает голову на борт бадьи и смотрит на Арсения снизу вверх, пытаясь понять, как так получилось, что сейчас он допускает мысль, которую всего несколько дней назад отталкивал от себя так, будто бы даже появись та в голове, уже заковала бы его в подневольные кандалы королевской власти, которые столь сильно ненавидит, что готов практически на что угодно, кроме них. — Арс, я же говорил, не хочешь — не надо, — произносит Антон, всматриваясь в лицо чародея, не выражающее особого энтузиазма, скорее даже антипатию, кроющуюся в тоненьких морщинках на лбу и вокруг зажатых губ, а также в глубине чёрных зрачков, контрастирующих с кажущимися сейчас свинцовыми радужками. А, как известно, только ведьмакам этот токсичный метал, становящийся причиной многих болезней, не навредит, что бы те с ним не делали. — Я… расставил приоритеты, — проходится тот пальцами по влажным волосам, кажущимся сейчас темнее обычного, с которых на пол срываются капельки воды, заодно попадающие и на ткань халата, с которой те то соскальзывают, то впитываются небольшими круглыми пятнами, на которые чародей не обращает внимания. — Потому, если ты не против, давай через пару дней отправимся в Лан Эксетер? Я открою портал, так что можешь предложить Диме тоже им воспользоваться. Антон всё смотрит на чародея, ждущего ответа, и от такого ракурса вспоминается молодость: когда будучи мелкими мальчишками их учили стоять на руках, и в первый раз, когда ему удалось задержаться на целых пять секунд, он задавался одним глупым вопросом. Почему мир не переворачивается вместе с ним? Казалось, будто бы должен подстраиваться и соответствовать тому, что он делает, но этого не происходило. Потому что не мир крутился вокруг Шастуна, а он сам был его крохотной и незначительной частью, ради которой ничего не изменится. Но вот сейчас, запрокинув голову через борт и глядя на Арсения, внутри всё встаёт вверх на голову и меняется. И пускай не мир вокруг, но их собственный, куда более важный и значимый не остаётся отрешённым, и они оба в нём не крошечные фигурки, до которых нет дела. Пока рядом летят кометы, взрываются метеориты и создаются вселенные, у них свои неразлучные орбиты, кружащиеся вокруг друг друга в неразрывном танце. — Арс, — зовёт Антон вместо ответа «да» или «нет», «согласен» или «протестую», вместо того, чтобы бодаться с тем, нужно ли следовать воле разума или сердца, логики или желания. Может быть, алкоголь всё же играет в крови, строя не те причинно-следственные связи, потому что стоит притянуть к себе внимание пары таких красивых и родных глаз, с интересом глядящих прямо в душу, как он произносит: — я так тебя люблю. Тот, кажется, не ожидал услышать именно это на своё предложение, но уже через секунду из свинца в глазах куются цветы, а тонкие губы расцветают полумесяцем в нежной улыбке, и они же мимолётным касанием оставляют невидимый горящий след на Антоновых, беззвучно молвя: «Я тоже».

***

Если в летней столице Антон успел разве что нагрянуть к какому-то дельцу, чтобы по отвратительному курсу обменять кроны на марки, а после отправился в портовый район и на корабль, то Лан Эксетер оказывается городом, в котором можно разглядеть не только каменные здания, наподобие тех, что в Нароке, только в разы грандиознее, речной и морской порты, без которых в город не стекались бы всевозможные товары Севера и Юга, распродаваемые в лавках и на аукционах торговых домов, но и увидеть множество ярких очагов, благодаря которым жизнь здесь кипит, едва ли не убегая, а не тихо томится, абсолютно не меняясь. Покидая уже на следующий день комнату «Крыла Грифона», оставляя напоследок на столике блюдце с парой пряников под удивлённые взгляды, Антон не ожидал, что этих взглядов будет целых три, потому что, помимо Димы, к ним решила присоединиться ещё и Катя, которая предпочла не ждать отплытия на корабле, раз подвернулся такой удобный случай. Оказалось, что вообще никто медлить не был намерен, потому что Диму ждала жена, Шастун надеялся улизнуть от любых возможных вопросов церкви по поводу убийства вендиго, а Арсению требовалось встретиться с портной, потому что показываться в свете в старых костюмах он не намерен. Именно по этой причине, стоило всем четверым оказаться на другой стороне портала, как они разбрелись кто на постоялый двор, кто в посольскую резиденцию, а была пара тех, кто тут же пошёл в местный банк снимать старую заначку, на которую даже успели накапать проценты, потому что Арсений её не трогал последние лет двадцать. Первая пара дней в Лан Эксетере уходит на то, чтобы разобраться с первоочерёдными задачами, среди которых обустройство в таверне, с которым они справляются практически тут же, стоит пройтись по городу, в котором есть на что посмотреть, помимо архитектуры, в которой невозможно найти деревянного зодчества. Камень — вот из чего строят дома даже бедняки. Всё потому что в стране достаточно каменоломней, а в черте города легче построить что-то единожды, не волнуясь, что всё, отсырев по весне или из-за разлива Танго, пойдёт гнилью и развалится. Однако первое, что бросается в глаза впервые сюда прибывшему, в том числе и Антону, — практически полное отсутствие в городе улиц. Не потому что город стоит в чистом поле или же внутри него творится полный хаос, дело в другом — вместо дорог, по которым бы проезжали кареты, ходили люди, огромных площадей с фонтанами, на которых могли бы собираться целые толпы, желающие поглазеть на разворачивающееся там представление, меж узких, но высоких, как нигде более, домов, текут каналы, вода у краёв которых покрыта тонкой льдинкой, не успевающей разрастись и покрыть собою всё пространство, ведь десятки и сотни лодок успевают проплыть, разбивая собой любые его поползновения перекрыть им путь. Лан Эксетер это не город дорог, это город водных каналов, высоких строений, подвалы которых либо затоплены, либо пропахли плесенью, роскошных резиденций и легендарных празднеств, на которых королевская семья не жалеет денег. Такого больше не найти нигде в мире, и Антон, плывя на продолговатой, но узкой гондоле вместе с Арсением, оказывается им очарован, абсолютно позабыв, что на плоту есть перевозчик и что он наверняка выглядит глупо, во все глаза рассматривая местные причуды, о которых можно говорить, слагать легенды, обрастающие ложью, точно ракушками сваи мостов, соединяющие дома по двум сторонам канала, под которыми они проплывают. Даже под серым грузным небом цветные фасады, мелькающие то бледно-жёлтым, то голубым, то рыжим цветами кажутся чем-то удивительным, а если всматриваться в них, то можно увидеть изящные барельефы оголённых девушек, чьи тела прикрыты лишь только отрезами ткани, вероятно, несведущий скульптор так изображал нимф и морских дев, там же напротив оказываются строения, будто бы увитые кружевами, в которых угадываются формы лиан и цветов, под крышами ютятся неживые горгульи, мириады фантастических зверей, кружащих хороводы вокруг колоннад. Это всё похоже на сказку, про которую Антон может задать лишь один вопрос: «Почему за столько лет я ни разу здесь не был?». Но стоит перевести взгляд на другой край лодки, становится ясно, почему: «Чтобы попасть сюда впервые именно с Арсом». Однако во всём здешнем великолепии есть один минус, из-за которого невозможно в него окунуться с головой, — Лан Эксетер, город кораблей и каналов, не предназначен для того, чтобы по нему прогуливались не только люди, но и лошади. Здесь нет конюшен, только лишь лодочные доки да колья с перевязями, от которых можно дать швартовый. Потому в этот самый момент, когда чародей с ведьмаком проплывают на гондоле, кутаясь в обитые мехом мантии, ожидая прибытия на место назначения, Граф стоит во всё той же конюшне «Крыла Грифона», потому что даже пространства за городом больше напоминают подмороженные болота, на которых не строят деревень. Только лишь засыпают песком и грунтом в тех редких случаях, когда находится желающий вложить огромную сумму на строительство дома за чертой города, внутри которой и так всё забито до отказа. Обычно мастерские и лавки располагаются на первых этажах домов, если в тех больше одного этажа, в то время как сверху живут их хозяева. В зимней столице всё слегка иначе, и это становится ясно, стоит Антону с Арсением сойти с лодки прямиком на приступок, ведущий к узкой длинной лестнице, поднимаясь по которой наверх на глаза попадаются то прибитые к дверям, то висящие рядом таблички, разъясняющие, что на первом этаже расположились стеклодувы, на втором ростовщик, а на третьем, где они и останавливаются, оказывается порог лавки, ради которой сейчас был проделан путь через весь город, а в обычные годы чародей мог преодолеть и несколько стран. — А ты уверен, что не нужно было заранее предупредить? — мнётся Антон прямо на узкой лестнице, потому что на непосредственном пороге стоит Арсений и без единого сомнения стучит навершием трости по двери, разнося глухой звук как снаружи, так и внутри помещения. — Она никогда сама не выезжает на замеры, — отвечает Попов так, будто бы Антона волнует само наличие мастера по ту сторону. Там без сомнения кто-то есть, ведь до ушей доходят звуки, отдалённо напоминающие клацанье металла друг о друга, прерываемое более привычным шумом того, как стул тащат по полу, а после — стук каблуков, но столь резкий, что становится понятно, что они явно тоньше обычных. И, стоит им остановиться у двери, как Антон, стоя на лестнице, червём выгибается, чтобы посмотреть, кто сейчас покажется из-за двери. Ожидаемо, это девушка. Арс уже упоминал об этом. Светлые волосы, серые раскосые глаза, выглядывающие скорее заинтересованно, нежели недовольно, но что его удивляет, так это одежда. Потому что на чародеях и чародейках ему доводилось видеть многое — декольте до середины живота, полупрозрачные платья, костюмы, которые обычные люди не стали бы надевать, боясь оказаться в них скорее шутами, но смотрящиеся на магах просто бесподобно, то, чтобы обычная девушка им подражала, а ещё успешно — это редкость, хотя в каком-то смысле всё наоборот, и именно эта самая девушка наряжает магов в их экстравагантные костюмы, так что не удивительно, что и она сама одевается в подобные исключительные вещи. Всё же кожаное чёрное платье, подчёркивающее плечи и талию с бёдрами Антон видит впервые, отчего смотрит во все глаза, пытаясь понять, что ещё в этом мире столь очевидное можно создать, чего ещё не существует. — Маша, ты нас извинишь, что без предупреждения? — улыбается Арсений, в отличие от ведьмака уверенный, что всё в порядке, ведь на этом пороге он появлялся не раз и не два, давно став постоянным клиентом одной из лучших известных ему портных. — Было у меня предчувствие, что раз в Энсенаде намечается что-то грандиозное, значит в скором времени должен и Попов объявиться, — осматривает гостя, открывая дверь шире, собираясь впустить того, — тебя как раз заждался прошлый заказ, думала уже, как бы не пришлось его оставлять в наследство подмастерьям, а то чародеи порой горазды исчезать на десятилетия, — усмехается та, явно будучи знакомой с несколькими подобными случаями. — А это… — стоит Арсу пройти вовнутрь мастерской, как девушка замечает стоящего на лестнице в узком проёме ведьмака, у которого может быть и нет сейчас пары мечей за спиной, но выглядит он благодаря выделяющимся глазам, безусловно, необычно. — Антон, — представляется он, не очень уверенно проходя вперёд, — Арс считает, что я должен буду выглядеть соответствующе, так что я тоже тут, — оглядывается он по сторонам, переступив порог, чувствуя себя в открывшемся помещении менее уютно, чем в каком-нибудь логове василиска или борового. В сравнении с узкой крутой лестницей, внутри оказывается чуть просторнее, но Шастун всё равно боится одним случайным мановением руки навести здесь хаос, ибо куда ни глянь — везде разложены верстаки, ткани, инструменты, различная мелочь, о которой ведьмак, зашивающий свою куртку только лишь иглой, шилом и нитью, понятия не имеет. Одних лишь ножниц, лежащих поверх алого куска ткани, разложенного на широком столе, можно насчитать пять штук, и все разного размера, формы и даже заточки. Там же лежит несколько напёрстков, с виду кажущихся слишком дорогими для вещей, созданных ради сохранения в целости и сохранности пальцев во время шитья. Всюду ленты, на полках рулоны тканей всевозможных цветов и фактур, а рядом с ними крашеная кожа, из-за чего всё больше напоминает мистический цветник, в котором бутоны распускаются не покачиваясь на стеблях, растущих из земли, а вмурованные плотными рядами в стены и полки, крадя пространство не то чтобы просторного помещения, в котором, помимо троих живых людей, расположились ещё и безголовые куклы, у которых вместо ног деревянные штативы, а руки им в помине не требуются, ведь главное в них — набитые конским волосом под слоем ткани невзрачные тела, на которых надеты всевозможные костюмы, камзолы и платья. Глядя на них, становится понятно, почему Арсу нужно было именно к этой портной — даже для не смыслящего в моде ведьмака они выглядят великолепно, роскошно и при этом всём — не «слишком». В помещении, куда из широких окон, большую часть которых скрывают высокие шкафы до потолка, проникает немного света, расставлены платья с юбками, куда больше напоминающими лепестки лилий, роз и даже ирисов своими элегантностью, вырезами, слоями тканей, их шелковистым блеском, воздушностью, а заодно и грандиозностью. Вероятно, корсет, обшитый серебром и жемчугом, мимо которого проходит ведьмак, стоит дороже всего его снаряжения в десятки раз. Рядом с женскими платьями в пару стоят мужские дублеты, рубашки, жилеты и камзолы, которые можно увидеть только на самых богатых аристократах, для которых покупка подобного не обойдётся во все имеющиеся сбережения. Однако вместе с тем Антон понимает, какими бы ни были роскошными эти одежды, они предназначены не для чародеев и чародеек, и это всё точно не то, за чем пришёл Арс и во что он сам хочет нарядить Антона, для которого это всё хотя и в новинку, но он совсем не против. Может быть, он никогда и не мечтал ни о чём подобном, но внутри начинает мотыльком трепетать интерес, которому есть полное право поддаться. — Высокий, зеленоглазый и весьма симпатичный, — оценивающе осматривает Шастуна девушка, когда они подходят к одному из верстаков, на котором лежат уже не ткани, а множество пустых и изрисованных чертежами и рисунками листов, часть из которых собрана под толстым и тяжёлым кожаным переплётом, из-за чего их края чуть порваны и загнуты, но Марию это, похоже, не беспокоит. — Мне даже жаль, что придётся шить в спешке, не люблю такое, — признаётся девушка, хватая с собой ленту и одну из книг. — Я уверен, ты ещё успеешь создать для него настоящий шедевр, — произносит Арсений, присаживаясь на небольшую софу, являющуюся одной из немногих ещё не захламлённых ничем поверхностей. — Какие-нибудь пожелания? — поднимает портная каталог вверх, предлагая тем самым пройтись по его содержимому, на что ведьмаку остаётся разве что смотреть растерянными глазами человека, не имеющего ни единого понятия о том, с чем ему сейчас предстоит иметь дело. — Не то чтобы… — Чтобы никто глаз не мог оторвать, — смотрит Арсений лисьим взглядом, явно уже что-то намечая у себя в голове. Он может быть и ревнивец, но вместе с тем отчаянно желает показать всем, каким может быть Шастун, если отбросит драную куртку, мечи и доспехи в сторону, ведь даже с ними ведьмак для него в первую очередь вовсе не косматый охотник на чудовищ. Потому уже через несколько минут с Антона снимают мерки, предлагают ткани и что-то спрашивают про интересующие фасоны относительно которых он может сказать только: «Лишь бы было удобно». И эта просьба никем не оспаривается, пока девушка оставляет заметки на каком-то огрызке бумаги, который с виду должен потеряться в окружающем хаосе, стоит его выпустить из рук, а он сам поражается тому, что за время, проведённое у портного, можно вымотаться, будто бы заставили зачистить гнездо накеров, только в итоге не приходится отмываться от крови, отрывать в качестве доказательства руки, ковырять глазницы, потрошить на ингредиенты для эликсиров. Всё, что требуется от ведьмака после — просто отдохнуть, пока Арсений начинает выяснять интересующие его детали. — Ювелирная или литейная мастерская? Нет, у меня, конечно, есть знакомые, которые делают для меня пряжки и другую мелочёвку, но если ты, как и в прошлый раз, хочешь себе заказать трость всего за несколько дней до бала, тебе её никто не сделает. Графики забиты, сам же понимаешь — у нас тут каждый имеющий деньги в кармане чародей решил обзавестись обновками по такому случаю. У меня ведь тоже всё занято, но ты исключение, — слышит Антон с другого края комнаты, подходя ближе к чуть мутному окну, из которого видно разве что соседний дом, выкрашенный в красный, в окнах которого сложно что-либо разглядеть, кроме чего-то приставленного к одному из них и отдалённо напоминающему подсвечник. — Мне не нужен заказ, я всё сделаю сам, только нужна мастерская. Успею быстрее, чем за ночь, а заплачу как за работу, — рассказывает Арсений свою идею, которую они с Антоном уже сумели обсудить и понять, чего чародею больше всего не хватает в сложившейся ситуации. А именно — собственной печи, верстаков, лаборатории и инструментов хотя бы для самых банальных работ, даже не имеющих отношения к магии. — В таком случае, может, и выгорит. Только договориться удастся не раньше завтрашнего дня в лучшем случае, — отвечает девушка, но Шастун уже практически не вслушивается в тот диалог, опустив свой взгляд туда, где меж домами протекает узкая полоска канала, по бокам уставленного пришвартованными лодками, накрытыми парусиной от спускающихся с неба пушистых хлопьев снега, образующих на поверхности воды крохотные полупрозрачные прослойки, то сами по себе исчезающие, то поедаемые носами продолговатых узких лодок, управляемых с помощью длинных палок, отталкивающихся от берегов и достаточно глубокого дна, на котором наверняка можно найти далеко не только водоросли и выброшенный из окон мусор, но и бочонки с отсыревшим фисштехом, привязанные на грузила и погружённые туда в ожидании своих получателей. То, что люди здесь практически не ходят по улицам, кажется до безумия странным, потому наблюдать за жизнью даже из мутного окна весьма интересно. Если проплывающие на гондолах мужчины выглядят все примерно одинаково в тёмных плащах, мантиях или же тулупах, выкрашенных в лучшем случае в бордовый и тёмно-зелёный цвет, то местные девушки стараются выделиться. Даже по морозу меховым шапкам предпочитают высокие пышные причёски или в лучшем случае — платки, которые их практически не портят. На плечах болеро из меха горностая, и остаётся только дивиться, почему те двое, проплывающих мимо дома, в котором расположилась мастерская, ещё не замёрзли в своих платьях, в которых может быть и множество слоёв весьма дорогих тканей, но они кажутся слишком лёгкими для такой погоды. Но уже спустя секунду, стоит блондинке перекинуть одну ногу на другую, как Антон может поклясться, что увидел вместо аккуратного сапожка не что иное, как оголённую голень, которая, однако, покрыта густой, но достаточно короткой шерстью, которая заканчивается там, где начинается мощное копыто, которым, как он по практике знает, можно и ведьмака до гроба довести. Или случайно в постели задеть так, что синяк рассасывался только на следующий день, а она потом смеялась, говоря, что Шастун сам виноват. Рядом с блондинкой сидит и русая девушка, всё же прикрывающая голову небольшой шляпкой. Вероятно, рога так и не научилась скрывать, хотя утверждать это точно сложно. Всё же, несмотря на то, что познакомился Антон с ней первой из-за Шеминова, они едва ли друг с другом перекидывались парой слов, ведь именно её подруга когда-то оказалась кратким предметом его воздыханий. Гондола практически успевает скрыться из виду, но в последний момент Ира, похоже, чувствует на себе пристальный взгляд, не имея ни единого понятия, от кого он исходит. И всё, что ей удаётся заметить, так это смутно знакомый силуэт в окне одного из домов. Правда, ей нет до него дела, мало ли существует в мире мужчин, заглядывающихся на суккуба. Главное то, на кого смотрит она сама. Не на тень в окне, а на ту, кто рядом прячет под пышной юбкой пару козлиных ног. — Антон? — слышится где-то позади приглушённый голос Арсения, заставляя отойти от окна, чтобы проверить, что происходит у чародея и портной, и не надумали ли те в итоге нарядить ведьмака в то, что он сам на себе представлять боится, ибо одно дело, когда барды расхаживают в ярких камзолах и беретах с перьями, чародеи не боятся примерять всё, что их душам придётся по вкусу, и другое — когда вопрос «чего ты хочешь?» доходит до ведьмака. Стоит выйти из-за угла, как сразу становится заметно, как у Попова глаза горят ярко, предвкушающе. Стоило однажды весной их увидеть, и с тех пор, проплывающая мимо лодка с двумя занимательными пассажирками, больше ни в жизни не могла по-настоящему привлечь внимания. Только лишь напомнить о документах на дом в пылающем Огнём Новиграде.

***

В Лан Эксетере не так много строений, способных похвастаться своим размахом, грандиозностью и величием в том смысле, что практически каждый дом, хотя и являющийся архитектурным шедевром снаружи, внутри зачастую не может похвастаться простором. Всё из-за того, что стоимость места под застройку столь высока, что даже богатейшие люди предпочитают избегать широких фасадов, за которые в королевскую казну придётся отдавать немыслимые суммы марок. По этой причине Энсенада выглядит ещё более величественно, не имея вокруг себя ни единого соперника. Хотя, даже среди любых иных королевских резиденций Севера, она почти уникальна, ведь практически ни одно другое королевство не может позволить себе такой роскоши, как дворец, который в сути своей таковым и является. Белоснежный камень его стен, увитых барельефами, повествующими о легендах прошлого, стройные колонны, поддерживающие фронтон, как в каком-нибудь старом эльфском храме, точно не предназначены для войн и осад, для отражения полчищ врагов и заключения в своих казематах неугодных и преступников. Это не замок и не крепость, предназначенные для войны, как известный Антону Вызимский замок, или же находящийся во владении князей Ямурлака Элдер. Всё, что требуется от Энсенады — поражать воображения всех увидевших его с борта лодки, плывущей по Большому Каналу, и каждого ступившего на его холодный мрамор, освещаемый тысячами свечей, горящими то тут, то там в залах и коридорах, ведущим не в сердце, но в его лёгкие — бальный зал. Раньше единственное подобное место, которое доводилось посещать ведьмаку, было всё в том же замке Элдер во время празднований, устроенных Камиллой. И тогда развешанные всюду чёрно-золотые знамёна, музыка, срывавшаяся со струн менестрелей, и кружившиеся в танце пёстрые пары казались грандиозными. Теперь же, ожидая, когда, после долгих переговоров в одном из тайных залов дворца, Арсений вновь появится в поле зрения, Антону остаётся разве стараться принять тот факт, что всегда будет что-то грандиознее. Над головой сверкают хрустальные люстры, меж гранёными подвесками которых горят сотни свечей, что не погаснут до самого утра. Они же отражаются в зеркалах, о существовании которых сложно было помыслить, ведь они идут вдоль всех стен, от пола до потолка, заставляя казаться бальный зал бесконечным, просторным, а вместе с тем и золотисто-белым, почти как и сам Антон, который каждый раз, замечая свою фигуру, чуть заглядывается, пытаясь рассмотреть свой камзол как можно тщательнее. По краям белой парчи, по всем её швам и разметкам, бегут тонкие рисунки, шитые золотыми нитями, отблёскивающими под ярким, будто бы зачарованным освещением. Камзол застёгнут на все пуговицы, под горло, но шея от того лишь выгоднее выделяется, как и вся остальная фигура, которую ведьмак недооценивал, боясь сойти скорее за палку в отсутствии громоздкой куртки, доспех или широких брюк. Последние и вовсе сидят трудами Миногаровой идеально в сочетании со всем остальным, делая его статным, таким, что и впрямь, как и попросил Арсений, «глаз не оторвать». Потому что эти самые взгляды, правда, всё время падают на ведьмака и, в отличие от практически любого иного места, среди них не попадается презренных. Да, некоторым из оказавшихся здесь чародеев явно было бы интересно провести парочку опытов на ведьмаке, может быть, вскрыть черепушку и препарировать глаза, но также есть и просто заинтересованные. Среди женщин и мужчин, разодетых во все возможные и невозможные костюмы, некоторые даже надели маски, скрывающие разве что кожу вокруг глаз. Бродя по залу, наблюдая огромные букеты тепличных цветов, среди которых розы и лилии всех возможных оттенков, целые статуи лебедей и девушек, созданных из чистейшего стекла, напоминающего собой нетающий в тёплом, вероятно, зачарованном каким-то магом помещении, он встречает и Катю Варнаву в окружении нескольких девушек и одного молодого, но, скорее всего, лишь с виду человека, которым та рассказывает о тяжести бытия придворной чародейкой в Нароке, даже не краснея от очевидной для ведьмака лжи. Всё же та не так давно только и делала, как расписывала сколь беззаботна подобная жизнь. Чуть позже на глаза попадаются и Позовы, оба яркие, счастливые, практически сверкающие. Те ведут какую-то светскую беседу, точнее это делает Катя, стараясь в чём-то убедить седого мужчину с отчётливым грубым нильфгаардским акцентом, когда Дима стоит рядом и салютует проходящему мимо Шастуну бокалом Эст-Эст, который течёт по бокалам гостей практически без остановки. Савины с ними нет, видимо, нашли сиделку на вечер для бесхвостой сирены, которую Антон знает, что скоро увидит. Всё потому что ближайшие несколько недель послам ещё предстоит разбирать торговые договоры, а это значит, что ведьмак никуда не денется от своей жены. «И нам тоже некуда», — размышляет Шастун, подходя к открытой веранде, вероятно, накрытой заклинанием, потому что короткого воротника, ниспускающегося по одному из плеч, вполне хватает, и воздух снаружи кажется всё таким же, как и внутри, не считая пробивающей грудь свежести, из-за которой хочется дышать, раскрывая лёгкие до конца, впуская в себя ночь. На веранде никого нет, и это кажется огромным упущением со стороны гостей, решивших, что всё самое интересное находится лишь в пределах Энсенады, потому что сейчас, подходя к балюстраде, тянущейся вдоль самого края, Антону точно не хочется возвращаться назад. У него над головой чистое звёздное небо, на котором рассыпаны бесконечные огоньки, освещающие собой чернильный небосвод, на котором ни облачка — только лишь мерцающие его обитатели во главе с луной, наблюдающей своим жемчужным оком за миром, открывающимся ей только по ночам. И, вероятно, то, что ей удаётся узреть в Лан Эксетере, должно быть весьма красивым, по крайней мере, Антон видит таковым открывшийся перед ним пейзаж: каналы, наполненные крошечными лодочками, разноцветные дома, из окон которых льётся мирный свет, на который летом бы обязательно пытались слететься мотыльки-самоубийцы. За спиной слышны шаги. «Раз-два-клац», — раздаётся уже привычный звук, с той лишь разницей, что дерево успел заменить металл. — И не скажешь, что сейчас начало зимы, — становится рядом Арсений, прислоняя трость к балюстраде так, чтобы случайно не выпала наружу. Она практически полная копия прошлой, но вместе с тем совсем другая. У лисицы в глазах голубые огранённые сапфиры, а её основание сделано вовсе не из необработанной лаком берёзы, а из чёрного дерева, ловящего на себе золотистые блики. Работа над ней была начата и окончена прошлой ночью в мастерской, с хозяином которой удалось договориться о подобном одолжении. Антон тогда только наблюдал за тем, как Арс создаёт будто бы всю ту же лису, которую считал ещё осенью отвратительной, вырезав ту из дерева, но серебро… Как и думал Шастун — стоило чародею взяться за металл, как всё станет идеальным, не имеющим в себе изъяна настолько, что даже придирчивый взгляд её же создателя их не разглядел, а лишь перехватил трость крепче, понимая — что бы ни случилось, она останется с ним до самого конца. — Как прошла встреча? — поворачивается ведьмак, замечая, что Арсений может быть и не в восторге, но всё же спокоен. — С королём? Да никак, уж больно важная персона, — фыркает мужчина себе под нос, — от его лица говорил какой-то советник. — Не чародей? — удивляется ведьмак, понимая этот факт, ведь иначе Попов непременно упомянул бы имя. — Нет. Похоже, что после всего совершённого, Шеалу настиг весьма печальный конец, а сейчас на это место подбивается Меригольд. Закулисные игры редко кого приводят к счастливому финалу, хотя такие прецеденты безусловно имеются, — в голосе пробивается усталость, дающая понять — как бы сильно Арс ни хотел покрасоваться на балу, развеяться и отдохнуть, на самом деле прошедший вечер медленно, но верно пил из него соки. — Но тебя ведь в них не втянут? Ты может и «Кукольник», но в самом прямом смысле, — опирается ведьмак одной рукой о широкие перила, переставая рассматривать красоты города и в итоге переводя взгляд на того, кто всё остальное собой затмевает, потому что сам может с ночью сравниться. На плечах — накидка из чёрных гладких перьев, ниспускающаяся вниз так, чтобы прикрыть одни лишь плечи, ведь дальше на теле, подобранная на талии кожаным корсетом с серебряными пряжками, сидит тёмно-синяя, почти чёрная рубашка, с широкими рукавами — грозовыми облаками, у горла которой нет ничего лишнего — ни жабо, ни кружев, там видна лишь оголённая кожа, на которой сверкает сидящее практически вплотную ожерелье. Перламутровые чёрные, серые и белые крохотные луны, проделавшие долгий путь со Скеллиге, чтобы стать украшением уже здесь, в Лан Эксетере, где море и небо совершенно иные, где созвездия смотрят под другим углом, переливаясь белым, а реже красным и голубым мерцанием. Да только не найти над головой столь же ярких, что смотрят на ведьмака, не отрывая взгляда. — Никогда нельзя знать, чем всё обернётся, — отталкивается тот от балюстрады, однако не спеша возвращать в руки трость, — но иногда… иногда, бывает, нужно рискнуть, — знает, о чём говорит, ведь сам боится неожиданностей и неизвестности, пытается всё спланировать, надеется, что события пойдут по выстроенному плану, но вместе с тем, если бы не опрометчивость, они бы оба не стояли здесь и, даже встретившись, не познакомились, не стали друг для друга столь важны, что можно и душу отдать безвозвратно и безвозмездно. — Потанцуем? Всё это время Антон практически не замечал играющую на фоне музыку. Тихую, для человека наверняка едва слышимую здесь, на окружённой барьером веранде, на которой стоят лишь они двое и больше никого. Где-то там, за стеклом, в свете свечей и отражений зеркал бродят, снуют, беседуют и кружатся люди, кажущиеся со стороны такими одинаковыми, несмотря на свои костюмы, причёски и наряды, что они становятся незаметными. Всё потому, что значение имеет лишь стоящий в центре террасы чародей, похожий на само воплощение звёздной ночи, у которого, однако, по венам течёт не голубая лазурная кровь, а сводящие с ума опиумные маки. — Не боишься, что я оттопчу тебе все ноги? — усмехается Антон, пытаясь скрыть лёгкое смущение, которому нет места в виде алых пятен на вечно молочной коже, зато то прячется в завитках чёлки, не прекращающей лезть в глаза, но лишь потому что сам её так уложил. Однако, вместо того, чтобы отнекиваться, он уверенно шагает навстречу, потому что этого хочет. Кто бы мог подумать, что однажды подобное произойдёт? Чтобы Шастун, зная о своей редкой, но меткой неуклюжести, имея лишь самые неточные представления, что нужно делать, искренне захочет станцевать на балу, абсолютно не страшась самому показаться нелепым или же быть замеченным с мужчиной на широкой публике. «Это же Арсений, — улыбается он, становясь рядом и отчего-то испытывая лёгкий трепет, точно внемлющий сердцебиению Попова, кажущемуся куда более привлекательным и красивым, чем музыка из-под струн лир, скрипок и лютней, которым вторят трубы и колокола. — Иначе быть и не может». — Это наименьшее из зол, что могут случиться, — принимает чародей в свои чуть тёплые руки прохладные ведьмачьи ладони, на которых сейчас нет перчаток, как и на нём самом, потому стоит нарушить все правила бального этикета и сплести пальцы, как на их кончиках пробегают два пульса. Разных, такие точно не спутать, но оба ощущаются ими, как собственные. Стоит сделать первый шаг, как Антон чуть не спотыкается, если бы Арс его не придержал, потому вместо того, чтобы пытаться спешно понять, что и как, он решает поступить проще — следовать за чародеем, аккуратно и неспешно, позабыв о ритмах чужой музыки, отдаваясь лишь собственным эмоциям, в этот вечер ничем не скрываемым, ведь на безымянном пальце всего одно кольцо. Руки будто бы свободны и на душе легко. Потому что Антон уверен — всё будет хорошо. Может быть, сейчас не лучшие времена, но потом наверняка всё наладится. У Арсения появится своя мастерская и лаборатория, но не здесь, а где-нибудь подальше от шума, суеты и политики, как он любит. Может быть, в Нароке, или же они обоснуются в лесах, в нескольких милях от тракта, соединяющего столицы. Антон не перестанет от того быть ведьмаком, просто в жизни всегда будет находиться место и для него, и для Графа, дом, в который можно будет вернуться после охоты, и не имеет никакого значения, где он окажется. Потому что на самом деле, всё, чего он хочет, это быть рядом с чародеем, разгоняющим их танец медленно, но верно, так, что Шастун в него втягивается, подхватывает ритм и движения, сам не замечая того, что им любуются, рассматривают любимые кудряшки, зелёные глаза, которые практически полностью затопил чёрный зрачок, и крошечные морщинки-лучики вокруг. У Арсения была мечта — исправить прошлое, всё потому, что он отчаянно хотел счастья. Хотел любить и быть любимым кем-то ещё, помимо себя самого. Эгоистичное, но вместе с тем простое и понятное желание, присущее всем и каждому в мире, сколько бы некоторые его ни отрицали, как и он сам когда-то. И вот, спустя боль, страдания и ненависть к самому себе, его удалось исполнить. А если точнее, то в этом ему помогли, взяв равноценную плату, которую отдавать приятно. В голове кружевами вьются образы и идеи, и все они созданы единой мыслью, берущей своё начало из сердца. Он кружит с Антоном в танце под звёздным небом, на белоснежном мраморе, поддаваясь единственному ныне значимому ритму — двух сердец, бьющихся вразнобой, но от того друг друга лишь дополняющих. Как известно, каждой луне нужно своё солнце, так и чародею его ведьмак.