***
Он не спал и почти не ел с тех пор, как покинул Морнхолд, и силы его уже на исходе. Раньше Савор мог не спать месяцами и при этом продуктивно трудиться круглые сутки, не чувствуя усталости, ему даже не слишком требовалось есть – и гадить, соответственно. Но теперь… теперь он все больше становится похож на простых смертных. И с этим ничего нельзя поделать. Савор сидит на подстилке у входа в чьей-то юрте и старается не упасть лицом вперед, но чувствует, что долго ему не продержаться. Две женщины Уршилаку приносят исходящую паром глиняную посудину и ставят ее в центре жилища на утоптанную почву. Одна подходит и жестом предлагает встать, а потом тянет завязки кирасы. Савор послушно разоблачается догола и позволяет эшлендеркам вымыть себя, вернее, обтереть – на нормальное мытье не хватает воды. Позже он узнает, что в племени Уршилаку оная – крайне ценный ресурс, а значит, ему оказали большую честь этими процедурами. Когда мойщицы заканчивают, вода в посудине черна, как эбонит – вездесущий пепел пробрался под все плащи, доспехи и одежду. Последним штрихом ему промывают и вычесывают волосы, сбривают щетину с щек и подбородка старым бронзовым кинжалом с изогнутым лезвием, а потом женщины уходят с черной жижей, оставив кусок ткани для вытирания и чистую одежду. Не успевает Савор облачиться в слегка маловатые портки и рубаху, как появляется еще одна – на сей раз с угощением. – Я должен поговорить с шаманкой, – говорит он эшлендерке. Та, поставив поднос у расстеленного спальника, качает головой. – Потом. – Когда «потом»?! Но женщина выскальзывает наружу, оставив Савора наедине со снедью, издающей восхитительный аромат. Он мужественно сопротивляется целых несколько секунд, прежде чем проигрывает собственному желудку и накидывается на еду, в общем-то немудреную – печеные яйца квама и пепельные бататы, скрибовое мясо и его же желе на десерт. Он успевает запить все это суджаммой, когда в глазах темнеет окончательно. «Небось подмешали что-то, дикари проклятые…» – думает Савор, прежде чем окончательно выпасть из реальности. Просыпается он спустя неизвестный промежуток времени и некоторое время пытается понять, где находится. Потом вспоминает и рывком садится на постели. Рядом сидит та самая эшлендерка, что кормила его, и шьет что-то из лоскутков гуарьей шкуры. – Ты мне сонного зелья в выпивку подлила? – свирепо спрашивает Савор. Женщина со смехом качает головой. – Ты устал. Вот и уснул надолго. На всеобщем она говорит куда хуже, чем тот предводитель стрелков, но, видимо, понимает вполне неплохо. Савор откидывает одеяло, видит пару каких-то мокасин рядом и обувается – почти как раз. Он чешет щеку и чувствует под пальцами щетину – весьма заметную, а потом прислушивается к звукам снаружи – не слышно завывания ветра и постоянного шороха пепла, бьющегося в кожаные стены шатра. Буря, выходит, утихла. – Сколько я спал? Женщина задумывается. – Половинку дня, – говорит она. – Ночь. Еще день, еще ночь и почти еще целый день. То есть он продрых больше двух суток. Отлично. Вот и старость пришла. Савор выбирается из юрты. Буря и впрямь закончилась, и становище теперь стоит под открытым небом – большой полог убрали. Обитатели лагеря заняты своими делами, и на чужака почти никто не обращает внимания. Почти – кроме двух упитанных гуаров, жующих трамовые корешки возле какой-то обложенной камнями ямы с лениво булькающей жижей в центре. Они провожают Савора взглядами до тех пор, пока он не выбирается за границы лагеря, чтобы отлить в сторонке. Солнце и впрямь клонится к западу, и сильно. Савор смотрит на север: вот и море. Мрачное и серое, под стать небу, и с него влажный ветер несет запах соли и водорослей, который на берегу смешивается с вонью пепла. Когда он возвращается в лагерь, у нескольких сгруппированных под не столь большим пологом юрт его уже ждет тот самый командир лучников, только сегодня он не в хитиновом доспехе, а в украшенных бахромой и вышивкой штанах и рубахе. – Провидица зовет тебя. Савор кивает и спрашивает: – Где он? – При ней. Идем. Савор шагает за эшлендером к большой юрте, которая стоит будто бы слегка на отшибе от других, но войти сразу ему не дают, у «двери» стоит одна из вчерашних мойщиц с блюдом воды. – Мойся, – велит эшлендер. – К мудрой женщине входят с чистыми мыслями… и чистыми руками, а то… что ты там трогал, когда отходил. Савор ополаскивает ладони и наконец-то оказывается в жилище шаманки. В отличие от юрты, где он ночевал, эта поделена на зоны перегородками, и первая из них – что-то вроде маленькой прихожей, застланной узорчатым, хоть и слегка потертым ковриком в имперском стиле. У стен – стойки для оружия, но кроме пары луков и одного хитинового меча на них ничего нет. Савор не успевает рассмотреть остальные предметы – женщина с блюдом неожиданно, хоть и легонько пихает в спину, понукая идти вперед, и он, забывшись, едва удерживается от того, чтобы не перехватить и не сломать ее руку. Эшлендерка кажется понимает, что только что была в опасности, потому что хмурится и быстро уходит на улицу. Савор еле слышно выдыхает и делает шаг вперед, пригнув голову – проем между перегородками сделан для низкорослых посетителей. Он оказывается в просторном помещении, застеленном коврами, больше, дороже и чище, чем тот, что в «преддверии», и заваленным подушками разной формы и размера. У кожаной «стены» по его правую руку – низкий и широкий стол, заставленный банками и склянками с непонятным содержимым и прочей алхимической посудой, видимо, это что-то вроде лаборатории, рядом со столом – стопка разлохматившихся книг. Воздух здесь должен быть душным и спертым из-за непроницаемых покровов, но Савору кажется, что если он закроет глаза, то легко может представить, что на самом деле стоит в одном из внутренних дворов Морнхолда – ноздри щекочет свежий фруктовый запах, кажется, сиродильских апельсинов. Не успев додумать, он натыкается взглядом на цветущее и одновременно плодоносящее дерево, довольно высокое, почти в два его роста. Ствол толщиной с плечо Савора пока еще гладкий и коричнево-зеленый, листвы почти не видно за множеством кипенно-белых цветков и оранжевых плодов. Вокруг дерева расставлены свечи и разложены все те же круглые подушечки… – Это подарок, – слышит он и наконец-то, спохватившись, видит хозяйку жилища. Женщина сидит, поджав ноги, на небольшом возвышении. Серебристо-белые волосы, заплетенные в две толстые косы, перекинуты на грудь, спускаются до самой земли и там сворачиваются в кольца. Рубиновые глаза в ониксовом обрамлении бесстрастно изучают пришельца. Одета хозяйка в простое платье с длинными рукавами, лишь слегка декорированное бисером на груди. – Значит, ты Рука Савор Хлан, – неспешно произносит она и переводит взгляд на то, что Савор тайно и с таким трудом пронес через весь Морроувинд. – А это, выходит, сын ложной богини. Раздетый младенец на ее коленях весело сучит ножками и ручками, беззубо улыбаясь суровому лику эшлендерки. Савор сглатывает. Он точно не говорил тем охотникам, кто родил это дитя. – Да, – сипло выдавливает он. – Его мать… – Мертва. Я знаю. Контраст между золотистой кожей младенца – такой же, как у его божественной родительницы, и пепельными руками, которые его держат, настолько разителен, что на это почти больно смотреть. – И наш ашхан ашханов прислал его мне с тобой. Хм… Жесток наш господин, ничего не скажешь. Слова на тамриэлике она выговаривает чисто, почти без акцента – заметна частая практика. Пока Савор озадаченно хмурится, из дальней части юрты выбегает маленький светлокожий и беловолосый ребенок с охапкой тряпичных зверят и еще каких-то игрушек, подбегает к женщине и вываливает груз у ее скрещенных ног. Затем замечает чужого и пугается, прячась за спину хозяйки. – Не бойся, – мягко говорит женщина, – этот мер принес сюда твоего брата. Но нам с ним нужно побеседовать, наедине, так что иди на улицу, помоги Хайнаб почистить Зубастика и его сестер на ночь. Ребенок растерянно мнется, дергая свои косички, украшенные бусинками. – Но я хотел показать братику свои игрушки… А потом уже ночь наступит, и нужно будет ложиться спать. – Покажешь завтра, когда вы оба проснетесь и позавтракаете. Ступай, найди Хайнаб. – Ну мам… – Ишуэль. Она не повышает голос, но мальчик втягивает голову в плечи, обходит Савора по широкой дуге и шныряет в проем за его спиной. Савор слышит шорох, с которым сворачивается дверца юрты – вверх, вниз, – а потом они остаются вдвоем с хозяйкой. Вдвоем – если не считать золотистого дитяти. Савор некоторое время молчит, пытаясь побороть неловкость. Он, казалось бы, ни в чем не виноват, просто выполнял приказ, но… – Ты – Нибани Меса? – спрашивает он, лишь бы сказать хоть что-нибудь. Женщина усмехается. – Пока что. – Она кивает на подушки перед собой. – Присаживайся. Савор послушно располагается на сиденье. – Мальчик… я имею в виду – твой, хорошо говорит на языке имперцев. – Это язык его отца. – Нибани Меса поводит плечами и перехватывает младенца, чтобы не дать ему скатиться на ковер. – Впрочем, он знает и речь Эшленда тоже, как и старого Ресдайна. Я говорю с ним на всех трех с самого его рождения. Савор кивает, не зная, что еще сказать, но потом вспоминает: – Чем вы кормили ребенка? – Смесью из твоих волшебных бутылочек. – Нибани Меса указывает на приземистый столик, где выстроились в ряд пять небольших сосудов, наполненных жидкостью белого цвета. – Надолго запаса не хватит, конечно. Ты задал мне задачку, Рука, мне придется посылать родичей в Дагон Фел к нордам за дойной козой. – Денег, что Он тебе прислал, должно хватить с лихвой… – Дело не в деньгах. Впрочем… Нибани Меса, придерживая одной рукой ребенка, тянется за сумкой, которую Савор вручил охотникам Уршилаку вместе с сыном Богини и просьбой передать их мудрой женщине, а затем вытряхивает содержимое на ковер перед собой и гостем. Савор пользовался бутылками со смесью, чтобы кормить дитя, но глубже них не залезал. Теперь оказывается, он провез по самым глухим местам Вварденфелла состояние, на которое можно купить обширное поместье в сердце Морнхолда с декором и слугами, а на сдачу – торговый корабль, набитый товаром. Нибани Меса разравнивает сокровища на ворсе и выуживает изящный перстень из серебристого металла с заметно светящимся непрозрачным камнем, похожим на белый кошачий глаз. – Это кольцо дала Ему сама Азура после битвы с Шарматом. А Он швырнул его к остальным побрякушкам, будто в кучу хлама. – Она обводит взглядом стопки свежеотчеканенных дрейков, упакованных в бамбуковые решетки, золотые и серебряные, платиновые и эбонитовые украшения, браслеты и бусы из драгоценного вулканического стекла и качает головой. – Когда Забамунд отдал мне младенца, я рассердилась. На Него. И злилась до тех пор, пока на следующее утро не увидела все это. – Почему? – Потому что дух Его пребывал в большом смятении в тот момент, когда Он выгребал это добро в сумку, в которую потом сверху сунул бутылки со смесью. В смятении и непорядке. Он был расстроен, растерян, может быть даже напуган, раз не придумал ничего лучше, чем отправить Своего сына от Альмалексии мне. И я решила: раз уж я взяла на себя ответственность вести Его на пути Его предназначения, то от меня не убудет, если я помогу Ему еще чуть-чуть. В конце концов я глава Его культа. – И мать Его другого сына, – бормочет Савор. – У твоего мальчишки лиловые глаза. – Я слышала, так часто бывает, когда данмер любого пола сочетается с кем-то, у кого глаза синие. – Нибани Меса отодвигает в сторону кольцо Азуры и несколько изделий из стекла, эбонита и адамантина. – Это – и деньги – я оставлю. Остальное вернешь Ему. Помоги мне все убрать. В три руки они прячут сокровища обратно в сумку, и женщина отставляет ее в сторонку. – Раз уж он теперь мой, – она кивает на ребенка, – то я должна знать о нем все. Когда он родился? – В ночь Середины Года, – бормочет Савор, – а зачат – за два месяца до этого. Нибани Меса щурит глаза. – Как такое возможно? – Богине, даже почти утратившей первоначальную мощь, это вполне по силам. – Откуда тебе знать, когда он был зачат? Я знаю, что Нереварин обретается в Морнхолде уже больше года. Савор качает головой с горькой усмешкой. – Да. Но Богиня пригласила Его к Себе в первый раз только этой весной. – Ты же не хочешь сказать… – медленно говорит Нибани Меса и умолкает. – Впрочем, кажется я понимаю. Вы – Руки Альмалексии, зачем что-то утаивать от собственных рук? Что ж, пока оставим это. Мне известно, что ты загнал своего гуара насмерть, стремясь одолеть Вварденфелл с юга на север в кратчайший срок. – Я торопился. – Разумеется. Я также знаю, что ты не заезжал ни в какие города и поселения, которые встречались на твоем пути. Не хотел, чтобы кто-то узнал о том, что у тебя при себе ребенок? – О нем никто не знает, – качает головой Савор. – Кроме Рук и Него. А теперь – и твоего племени. Нибани Меса недоверчиво хмурится. – И все? Я не понимаю. Кто принимал его? Кто помогал твоей «богине» разродиться? Неужто не было каких-нибудь повитух или целителей? В вашем Храме полно их. Савор начинает смеяться. – Помогал? Боюсь, ты не понимаешь, что такое была Альмалексия, женщина. Она так далека от смертных, что тебе вряд ли удастся хотя бы это вообразить. Она не пила, не ела, не испражнялась. Ей все это было не нужно… – И тем не менее, она зачала от смертного. Пусть и не совсем обычного. Савор рассматривает свои руки – под ногти набился все тот же пепел, а у шаманки-то пальцы чистые, с розовыми подушечками… – Да. Но не нужны Ей были никакие повитухи. Она не выходила из Капеллы на протяжении всего срока тягости, особенно в последние недели, когда уже стало заметно, что Она ждет ребенка. А когда пришло время… Она просто села на камни и… опросталась в считанные мгновения. – Савор качает головой, глядя на малыша, который в ответ смотрит на него мутно-сизыми глазками. – Первой пеленкой ему служил плащ Руки… – Зачем она вообще выносила и родила его? – Откуда же мне знать Ее помыслы? Может, чтобы иметь больше власти над Ним. Отчасти это сработало. – Он стал охотнее выполнять ее приказы? – По Его виду никогда нельзя было угадать, нравится Ему что-то или нет, Он хорошо контролирует эмоции. Но я помню, как Он был ошарашен, когда Богиня впервые показала Ему отпрыска. Это… произвело впечатление. Впрочем, сработало в обе стороны. Некоторое время оба молчат, и тишину нарушает только тихий лепет малыша. – Он больше похож на человека, чем твой, – неожиданно для самого себя говорит Савор. – Если бы я сам не видел, как этот младенец вышел из утробы Альмалексии, то принял бы его за человеческого. Даже уши у него закругленные. А твой во всем как мер, от отца в нем лишь пара черт, да лиловые глаза. Почему? – Не ты ли только что говорил, что нельзя подходить к богам, пусть и с краденой божественностью, с той же меркой, что и к простым смертным? Альмалексия была богиней, какой-никакой, а я – обычная женщина. – Нибани Меса умолкает, а потом резко спрашивает: – Почему ты служишь Ему? Отчего ты – слуга Трибунала – стал вдруг верным наипервейшего врага своего Храма, а еще – убийцы свой драгоценной богини? – Потому что у меня больше ничего не осталось, – угрюмо говорит Савор. – У нас. Ничего – и никого. Только Индорил Неревар Возрожденный – последняя память о Первом совете. Нибани Меса приподнимает брови: – Еще недавно Храм рассылал манифесты о том, что это всего лишь шпион императора, нагло прикидывающийся воплощением нашего национального героя. Очень многие и сейчас не верят, что Он – истинный. Даже те, кто голосовал за Него при выборе Наставником Дома или даже Нереварином племен. – Я так тоже думал. Мы все так думали. – Тогда откуда такая преданность? Савор некоторое время собирается с мыслями. – Я сказал, что самые яркие эмоции на Его лице увидел в тот день, когда Госпожа… в общем, когда Она представила Ему сына. Он пришел вечером, узнать, нет ли у Нее каких поручений для Него. Ребенку исполнилось что-то около недели. И вот Альмалексия берет Своего мужа за руку, подводит к колыбели в глубине Капеллы и улыбается: «Вот наш сын, любовь моя. Теперь наш союз скреплен навечно – мы вместе привели в этот мир новую душу». Савор запинается и умолкает. То, что произошло после, перевернуло все его представления о мироустройстве, и озвучивать это непросто. Нибани Меса свободной рукой наливает ему воды из высокого глиняного кувшина, чтобы гость промочил глотку. – Что было дальше? – Я уже говорил, что тогда впервые и увидел Его обескураженным – в Ее присутствии Он всегда следил за лицом и за словами, а тут не совладал и с тем, и с тем. Он некоторое время молчал, а потом сказал: «Я не узнаю тебя, Айем. Не ты ли обещала в конце – для меня от тебя ни трона, ни наследника, ни любви? Выходит, ты опять нарушила свое слово?» Он, наверное, даже не понял тогда, что говорит на старом кимерисе, а не на своем родном языке. Савор утирает выступившие слезы. Нибани Меса хмурится. – А Альмалексия?.. – Она испугалась. Клянусь всеми Святыми и Предками, Она испугалась. И сильно. Она побледнела. Выцвела до восковой бледности. Я никогда до того не видел Ее напуганной. Я видел Ее лицо всяким – довольным, равнодушным, задумчивым, счастливым, печальным, искаженным страстью, гневом, ненавистью, но никогда – испуганным. Самое большее – на нем было легкое беспокойство. Но тогда… Она спросила – на том же языке: «Это ты? Это правда ты?» А Он ответил, тоже на нем: «А ты думала кто? Шпион имперцев?» Савор умолкает, но уже в следующую секунду продолжает: – Может… может, это и был какой-то трюк, но и я, и остальные Руки, что присутствовали там, уверовали в Его возвращение. И не только потому что поверила и Богиня. Я верен Ему, потому что Он мой господин, глава моего Дома. Другого у меня нет. Некоторое время оба молчат. Нибани Меса кормит ребенка и укладывает в плетеную люльку, а затем легонько покачивает ее, напевая. Малыш засыпает, и женщина вновь обращается к гостю: – Значит, моему племени тоже придется прикладывать усилия, чтобы охранить это дитя. Наш господин так уверен, что ему угрожает опасность? – Ты что, не слышала, как король Хелсет послал за Ним Темное Братство? – Доходили такие сведения… – Они правдивы. Так Он и попал в Морнхолд впервые – Его привело туда расследование этих нападений. И кому как ни тебе знать, что у Него полно самых разных врагов. Он говорит, что и в Сиродиле, и других провинциях немало нажил. Не говоря уж об этих паучьих гнездах – Великих Домах. Эти всегда ищут способ захапать побольше власти. Любыми средствами. – Тогда мне впору беспокоиться и о моем Ишуэле. Савор откашливается. – Извини, Провидица, но одно дело – бастарды, рожденные эшлендеркой, или торговкой подушками из Балморы, или, тем паче, какой-нибудь альтмерской рабыней, и совсем другое – сын одной из Трибунала, которая, к тому же, назвала его отца своим супругом при свидетелях. – Он бы выбил тебе зубы за такие речи. Нибани Меса холодно смотрит на него, и Савор первым отводит взгляд. Он знает, что прав, дитя Альмалексии в большей опасности, чем все его вместе взятые единокровные братья и сестры по отцу, но все равно испытывает стыд перед этой статной женщиной. – Прости, – снова бормочет он. Сзади слышится шорох, и появляется Ишуэль. Он мнется у входа в жилую часть, и мать спрашивает: – Ты закончил? Хайнаб помыла тебя? – Ага… Мы и поели тоже. – Заходи, но не шуми. Маленький спит. Нибани Меса поднимается на ноги, осторожно берет корзину с малышом, и уносит в дальнюю комнату, где, видимо, располагаются постели. Ишуэль проходит в центральную часть юрты. На Савора мальчик косится с опаской и любопытством, а потом говорит: – Ты большой. Савор пожимает плечами. Теперь он сумеет сладить с грудным младенцем – после стольких-то недель практики, – но все еще понятия не имеет, как общаться с уже подросшими детьми – а Ишуэль выглядит примерно десятилетним. Хотя раз он полукровка, то ему, поди, намного меньше. Мальчишка тем временем обходит Руку с другой стороны и гордо отмечает: – Но мой папа больше. – Верно, – кивает Савор. – Может, ты когда-нибудь станешь таким же. Сколько тебе, кстати? – Четыре, – выпячивает грудь ребятенок. – То есть уже скоро пять. Нибани Меса возвращается в большую комнату и указывает на ворох игрушек возле своего сиденья. – Убери-ка все это, малыш, а потом иди спать. Ишуэль сжимает ручонки в кулачки и заискивающе спрашивает: – Можно мне потом взять апельсин? Нибани Меса кивает: – Хорошо, но только один, и еще два дашь нашему гостю. – Она указывает на дерево, которое явно отличается от обычных растений в садах, и обращается к Савору: – Как я уже говорила, это подарок – от его отца на его рождение. Якобы на нем благословение этой имперской богини – Кинарет. Хотя я думаю, на нем просто мощные чары. Надо признать, тот, кто их накладывал, – великий мастер. – Почему именно апельсиновое дерево? – Потому что это один из символов Сиродила, наряду с оливой. А Гай хотел, чтобы у меня и у мальчика было что-то, что будет напоминать и о его родине тоже. Олива, он сказал, на любителя, а вот апельсин – в самый раз. – Нибани Меса вздыхает. – В любом случае это прекрасный дар, хотя и требует много ухода. И много воды. Приходится выпаривать для него морскую. – Я думал, раз оно волшебное, то ухода ему как раз и не нужно, – замечает Савор. – Его волшебность лишь в том, что оно все время приносит плоды и не гибнет, если извлечь его из грунта и долго не поливать. Ну и растет оно на любых почвах. Ишуэль, ты закончил? Бери апельсины, угощай посланника и отправляйся в постель. Савор принимает из рук мальчишки два золотисто-оранжевых плода, теплых, будто они целый день висели на солнце, и тот убегает в спальню. Нибани Меса, глядя в пространство перед собой, перебирает свои косы, кончики которых почти достигают ее колен, и задумчиво произносит: – Что ж, кажется, я вижу путь. Только самое его начало, конечно, середина и конец сокрыты, но я знаю, в каком направлении выступать. Мы закончили, Рука Савор Хлан. Забери сокровища нашего Господина и возвращайся к Нему. Завтра охотники поплывут в Шигорад, и я велела им взять тебя с собой. В Дагон Фел ты купишь себе место на лодке – оттуда ты сможешь добраться в любое место на берегах Внутреннего моря. Савор забирает сумку с драгоценностями и с ней и апельсинами в руках поворачивается к выходу, но хозяйка вдруг вскидывает руку: – Чуть не забыла: как зовут ребенка? Савор смущенно отзывается: – Никак. Никто из них… Его Отец очень просит тебя дать ему имя. – Уж очень многого просит его Отец, – поджимает губы Нибани Меса. – Что ж, так и быть. Сегодня ночью я назову его, и имя определит его судьбу. Ступай. Савор покидает ее шатер. Снаружи уже стемнело, и остальные юрты притихшего становища едва различимы во мраке. Едва ли не на ощупь он находит ту, где проспал двое суток, и вваливается внутрь. Хозяйка еще не спит – ждет его с поздним ужином, и он напускается на нее: – Почему у вас там фонари не горят? Во время бури же горели! Я еле нашел эту твою хижину! Женщина поднимает брови. – Я оставила тебе фонарь. Чтоб ты не… заблудился. Последнее слово дается ей очень нелегко, но Савор не обращает внимания. – Всего один! Этого мало, чтоб осветить дорогу! – Не нужно освещать. Надо просто видеть, куда идешь. Савор отмахивается и набрасывается на еду. Потом они с женщиной едят эти привезенные на пепельные земли Нереварином апельсины, и Савору кажется, что он в жизни не пробовал ничего более вкусного. А может, так оно и есть на самом деле. Когда остаются только корки и зернышки, эшлендерка изящным жестом стирает сок с его подбородка, а Савор перехватывает ее руку и слизывает оранжевую жидкость с пальцев. Женщина тихонько смеется и тянется к завязкам своего платья. Савор срывает свою рубаху через голову, прежде чем она успевает распустить лямки. Нынешняя ночь обещает быть более насыщенной, чем предыдущие.***
Савор стоит на серо-пепельном пляже и наблюдает за несколькими Уршилаку, которые снаряжают небольшую парусную лодчонку. Он уже облачен в свой хитиновый доспех, вычищенный и подновленный, а шлем держит в руках. Нибани Меса в сопровождении сына выходит на берег, младший ребенок покоится в тканевой перевязи на ее груди, и женщина легонько придерживает его одной рукой. – Смотрю, ты, хоть и стал называть Нереварина своим господином совсем недавно, уже перенял Его пагубные привычки, – говорит она, когда Савор подходит поприветствовать семейство. – Например – оставлять свое семя в любом подходящем месте. Савор быстро косится на старшего мальчика, который вовсю увлечен ловлей каких-то членистоногих тварей в песке, пересыпанном пеплом, а потом до него доходит смысл слов шаманки. – Я… Это же было только прошлой ночью. Ты не можешь знать наверняка… Нибани Меса усмехается. – Как я узнала, что твой гуар погиб от истощения? – Охотники нашли его труп? – Это почти невозможно, его останки занесло таким слоем пепла, что нужно рыть целый день, чтоб до них добраться. Теперь его кости не скоро увидят солнце. Нет, Рука, я увидела его смерть и то, как ты бредешь сквозь стихию, прикрывая от нее щитом что-то очень важное. И я увидела все это не глазами. Кто, по-твоему, выслал тебе навстречу Забамунда с лучниками? Без них ты бы так и проплутал в той буре, уморив заодно и этого бедняжку. – Тогда ты плохо их инструктировала. Они меня чуть не подстрелили. – Они целили тебе по ногам в ботинках. Сильно ты бы не пострадал, даже если бы в тебя попали. – Я мог оступиться и упасть на ребенка. – Но этого не случилось. И не случилось бы. – Шаманка гладит плечико младенца и качает головой. – Так что я знаю, о чем говорю. Но не волнуйся, ты никого не обидел. Скорее наоборот. Муж Сакиран не был осторожен на охоте, и его взяли твари из Забвения год назад. – Она машет рукой вправо, где вдалеке виднеются искореженные багрово-красные башни, развалины Ассурнабиташпи. – Он оставил ее лоно бесплодным, и за ребенком ей пришлось бы идти в другое племя – у нас все взрослые мужчины заняты. Словом, твой визит обернется для Уршилаку прибытком не только в лице сына Альмалексии. Сакиран. Савор вдруг осознает, что не спросил ее имя даже после того, как лег с ней. Он украдкой осматривается, но его подруги на одну ночь нигде не видно, и ему отчего-то становится грустно. – Она на охоте, – снова угадывает его мысли Нибани Меса. – Припасы, видишь ли, надо пополнять. Вскоре ей придется много есть, неизвестно еще, какие потребности у дитя, зачатого от такого как ты. Воины Уршилаку наконец-то заканчивают с лодкой и спихивают ее на воду, а потом запрыгивают на борт, криками призывая Савора поторопиться. Он оглядывается через плечо, и снова смотрит на шаманку: – Что мне передать Ему? – Передай, что мальчика будут звать Набу. Это то имя, которое я ему дала. – Набу. Хорошо. – Савор медлит некоторое время. – А что передать от тебя лично? Нибани Меса печально качает головой. – Только мою любовь. Но о ней Он и так знает. Когда лодка с Савором на борту выходит в открытое море, Рука все еще слышит писк Ишуэля, который дергает Нибани Месу за расшитый подол платья – мальчишка очень хотел прокатиться до Дагон Фел, но мать ему не позволила, сказав, что он еще мал для такого. Савор смотрит на нее, невозмутимую и почти величественную, и думает, что осанкой и манерой держаться Нибани Меса ничуть не уступает расфуфыренным дворянкам из Великих Домов, а то и превосходит их. Альмалексия, конечно, вне конкуренции, с ней никогда не сравниться ни одной смертной, но если поставить эту мудрую женщину Уршилаку рядом с королевой Барензией, то она легко сможет потягаться со старухой харизмой. Лодка отходит от берега все дальше, и провожающие окончательно исчезают из виду. Савор поудобнее устраивается на своей скамье и берется за кормило – он самый сильный из присутствующих на судне, а ветер сегодня крутой. Рулить он маленько умеет и лишь просит Забамунда – того самого командира охотников и гулахана племени – указать направление. – Давай сначала вдоль берега, – предлагает тот, цепляясь за свое весло. – Сегодня лучше юлить между этими шарматовыми островами, чем пытаться выбраться в открытое море. А вообще смотри сам – глаза-то у тебя есть. Савор кивает и выправляет парус так, чтобы побережье Вварденфелла оказалось за правым бортом лодчонки. Может, на сей раз он выберет правильный путь.