Сын Госпожи Милосердия

Нибани Меса терпеливо ждет, пока старик перестанет бубнить. – Ты слышишь меня? Провидица? – Конечно слышу, ашхан. Ты пьешь то зелье, что я дала тебе позавчера? – Да пью, пью… – Сул-Матуул передает ей дремлющего Набу и, кряхтя, встает с подушек. – Толку-то от него… Все равно все забываю. – Ты должен пить его все время и по часам – только тогда будет толк. – Нибани Меса прижимает младенца к груди. – И тебе придется пить его до конца жизни. – Угу, конечно, – ворчит ашхан и, мрачно насупившись, шагает к выходу из ее шатра. – У тебя, вроде, проблем с памятью нет, но велеть кому-нибудь почистить ковры ты забыла. – Я сама их почищу, когда найду время. Не такие уж они и грязные. – Ну-ну. Серые только уже все, как моя шкура. Старик наконец-то уходит. Нибани Меса неосознанно покачивает ребенка, рассеянно глядя под ноги, и приходит к выводу, что Сул-Матуул прав, в ворсе и впрямь застряло полно пепла. В последнее время у нее слишком много дел, чтобы заниматься тщательной уборкой, а спит она плохо – который месяц частенько одолевают кошмары. Если бы попросить кого-то, не «велеть», а именно попросить, но племя Уршилаку слишком малочисленно, и все заняты делом, а ей и так пришлось взвалить на бедняжку Хайнаб дополнительные обязанности по уходу за дойной козой, привезенной Забамундом и остальными из Дагон Фел. Набу просыпается. Зевнув крошечным ротиком, он находит взглядом глаза приемной матери и одаривает ее своей пока еще беззубой, но такой искренней и светлой улыбкой, и вдруг его личико сморщивается, и малыш чихает, раз, другой, третий… – Да уж, – вздыхает Нибани Меса, – и впрямь пора избавиться от этого пепла. Она выносит Набу на улицу и вешает его люльку под навесом у наветренной стены юрты. Потом зовет играющего с другими детьми Ишуэля, чтоб он помог ей с уборкой. Пока ее первенец с недовольным видом собирает разбросанные подушки и укладывает их в стопки, Нибани Меса подбирает волосы, раздевается, перевязывает грудь и бедра кусками старой ветоши и принимается за работу. Орудуя жесткой щеткой, она вновь и вновь обращается мыслями к приемному ребенку. Набу с ней уже около полутора месяцев, но обида на его Родителя все еще свежа. Как и на самого мальчика, впрочем. Когда-то давно, когда Нибани Меса была еще совсем юной, Азура предсказала ей двоих сыновей от одного отца, и когда она забеременела Ишуэлем, то решила, что пророчество близко к исполнению. Но потом Гай подвергся Проклятию Плоти, и сказал ей, что больше не намерен оставлять потомства, хотя Бани и просила о втором ребенке. Конечно, к тому моменту Он уже наплодил достаточно бастардов, так что мог не беспокоиться о пресечении Своего рода, но как же быть с предсказанием Богини? Провидица уже начала думать, что Азура ошиблась, хоть это и казалось невозможным, но тут появился этот Рука Альмалексии с еще одним, самым младшим сыном Нереварина и Его же просьбой взять отпрыска мертвой «богини» себе. Вот и разгадка. У нее теперь действительно двое сыновей, которых зачал один отец, только вот второго пришлось родить не ей. Нибани Меса заканчивает с первым ковром, полощет щетку в широкогорлом глиняном горшке с грязной водой и садится полуголым задом на пятки. Тень гнева, который она ощутила, впервые взглянув на золотистого младенца, которого ей протягивал совершенно растерянный Забамунд, тлеет в ее груди и сейчас. Ярость и ревность вдруг вспыхивают ярким пламенем. Да так, что становится трудно дышать. Как Он только посмел подсунуть ей Своего ублюдка от этой проклятой рыжей потаскухи?! Этой подлой убийцы, воровки и узурпаторши?! И Он обманул ее, обманул женщину, которая пожертвовала всем, поддержав чужака там, где отвернулись все остальные! Обещал, что больше не ляжет ни с кем, кроме нее, и не зачнет больше ни одного ребенка, и вот, пожалуйста, – вот она, цена всем Его клятвам! Нибани Меса злобно швыряет щетку на посвежевший ковер и упирается ладонями в колени, судорожно втягивая ноздрями воздух. Так дело не пойдет, нужно успокоиться. – Мамочка, ты чего? – слегка испуганно спрашивает Ишуэль, который все еще возится с подушками. Он раздет, как и мать, чтобы не портить одежду, и та говорит: – Ничего, просто немного устала. Не стой на сквозняке, с моря уже дует холодом. Она сворачивает свежевычищенный ковер и берется за другие, борясь с собственным гневом. Может, гнев этот и справедлив, но он не достоин ее, пусть уходит. Нибани Меса тяжело вздыхает. По правде, подобные мысли одолевают ее всякий раз, когда она остается наедине с самой собой – готовится к обрядам, составляет зелья или вот так же занимается бытом. И все они улетучиваются неведомо куда, стоит ей увидеть Набу и, тем более, взять его на руки. Когда ребенок улыбается, сердце Провидицы тает, словно кусок дреугского воска на едва схватившейся лавовой корке, и только что бушевавшая в груди буря унимается, будто по волшебству. Так было и в тот самый, первый раз, когда она приняла младенца из рук Забамунда – голодного (ибо Рука в последний раз кормил его много часов назад), грязного и уставшего. И тем не менее, тогда еще безымянный малыш не хныкал и не плакал, терпеливо ожидая, пока о нем соизволят позаботиться. Бани ловит эту мысль за хвост и хмурится. Потом велит Ишуэлю найти кого-нибудь из женщин и попросить покормить маленького – наверняка прошло уже больше трех часов после его последнего приема пищи. Сын убегает, а она остается одна и в задумчивости. Набу не плачет. Никогда. Самое большее – он издает довольно громкие возгласы, если чем-то обеспокоен или ему очень некомфортно, но никаких рыданий, воплей и соплей пузырями. Провидица вспоминает собственного сына в этом возрасте – Ишуэль голосил всякий раз, как что-то было не по нему, он и сейчас так делает, правда, к счастью, куда реже. Может быть, скоро совсем удастся отучить его от капризов. Ишуэль… Еще одним поводом для беспокойства была его ожидаемая ревность к младшему брату, но здесь предчувствия матери не оправдались. Ее первенец полюбил Набу с первого взгляда, и с тех пор эта любовь, к слову – взаимная, только крепнет. Ишуэль частенько прибегает в их шатер днем, иногда бросая игры с приятелями, чтобы обнять и потискать малыша, сует ему свои самые любимые игрушки, даром, что еще недавно он никому, даже той, кто произвел его на свет, не разрешал их трогать, и постоянно пытается накормить Набу какими-нибудь вкусностями, которые ему пока нельзя, вроде скрибового желе да все тех же апельсинов. Еще один ковер отправляется в стопку вычищенных, и Нибани Меса берется за последний. Иногда ей кажется, что в этом есть что-то неестественное – в том, как разительно меняется ее отношение к Набу, когда он с ней или вне поля ее зрения. Может, ребенок с самого рождения наделен даром располагать к себе окружающих, сходным с тем, что имелся у обоих его родителей? Просто пока он еще недостаточно развит. «Нет, – говорит она себе, поразмыслив и погадав как-то раз на старинных костях священного гуара, – нет, это просто моя ревность борется с материнскими чувствами». Видения, пришедшие к ней в ночь принятия ребенка в племя, ясно говорят о том, что Набу суждено стать ее сыном – к добру или к худу. Все ковры наконец-то вычищены. Усталая Нибани Меса расстилает их на прежние места, потом они с Ишуэлем расставляют немногочисленную мебель и раскидывают подушки, заблаговременно выбитые от пыли и пепла, а под конец моются под навесом, прежде чем переодеться в чистое. Набу, пока его новая мать и брат трудились, успевает испачкать свои пеленки, так что Бани моет и его розово-золотистую попку под струей чистой и подогретой воды и заворачивает в свежую тряпочку. Ветер с Моря Призраков сегодня и впрямь чересчур холодный, наверное, им нужно было принимать водные процедуры в шатре, а не здесь, снаружи. Ишуэль, хоть и выглядит вымотанным, просится погулять, и Нибани Меса разрешает. – Только играйте аккуратно, родной, ты же недавно помылся, – говорит она. – И вообще – лучше идите в гостевой шатер, если кто спросит, скажите, я разрешила. Только не ломайте там ничего! Счастливый Ишуэль, чмокнув мать и Набу, убегает. Нибани Меса устраивает малыша в колыбельке, подвесив над ней игрушку с гроздью вырезанных из древесины и ярко раскрашенных зверят. Большинство Провидице неизвестны, но детям – и ее старшему сыну, для которого вещица и была привезена, и младшему – они очень нравятся. Вот и сейчас она слышит, как Набу смеется и тихонько повизгивает от восторга. Нибани Меса не выдерживает и смотрит в его сторону, когда ребенок вскрикивает совсем уж громко, и видит, как зверята плавно ведут хоровод над плетеной кроваткой. Нибани Меса растерянно поводит плечами. Она крутанула игрушку, перед тем как отойти и заняться своими делами, но прошло уже несколько минут, она давно должна была остановиться. Она подходит и унимает ход маленькой карусели. Набу озадаченно смотрит, а Нибани Меса легонько похлопывает по одеяльцу ладонью. – Спи, малыш. Поиграешь потом. Она вновь возвращается к своим склянкам с ингредиентами. Сегодня она собиралась состряпать несколько зелий исцеления болезней – запасы иссякают, а в Эшленде полно животных с грязными зубами – охотникам частенько требуется профилактика. Она подготавливает нужные вещества, готовясь к работе, когда слышит, как ребенок за спиной опять начинает хихикать. Нибани Меса оборачивается: Набу радостно сучит ручками и ножками, в воздухе крутятся деревянные фигурки, и очень быстро. Провидица медленно переводит дух. Что ж, чего-то такого ей следовало ожидать. В конце концов и Гай, и, тем более, Альмалексия – обладатели большого магического потенциала, хоть у первого он и не развит почти. Она подходит к колыбельке, встает рядом с ней на колени и берет махонькие ладошки в собственные. – Тише, Набу, – почти поет Нибани Меса, обращаясь к едва проснувшемуся разуму ребенка. – Уймись. Глаза младенца становятся мутными и сонными. Он медленно моргает, и карусель из фигурок замедляет ход, а потом и вовсе останавливается. Провидица переводит дух. Получилось, в этот раз. Потом, видимо, придется давать ему специальные зелья – по крайней мере до тех пор, пока мальчик не станет достаточно взрослым, чтобы понимать речь и следовать указаниям. И осознавать свой дар. Нибани Меса кладет в кроватку какого-то из зверенышей Ишуэля, и Набу, мгновенно забыв о деревянных игрушках, хватается за матерчатую. Держать предметы он пока еще не совсем умеет, но возиться с тряпочным львом это нисколько не мешает. Провидица, убедившись, что ребенок занят, оставляет его и наконец-то начинает заниматься снадобьями, предварительно приняв зелье от усталости – силы ей еще сегодня понадобятся. Она увлекается работой и отвлекается, только когда возвращается зевающий во весь рот Ишуэль. – Мам, Набу есть хочет, – объявляет он. – И я тоже. Набу, как и раньше, не хнычет от голода, но игрушечный лев задвинут к дальнему бортику колыбели, и младенец не обращает на него внимания, тихонько гуля и ворочаясь на подстилке. – Да, да, сейчас. – Нибани Меса окидывает взором длинный ряд закупоренных флакончиков. Что ж, очень неплохо на сегодня. – Возьми бутылочку для него в шкафу, а я пока соберу нам ужин. Пока Ишуэль кормит младшего, она накрывает низкий столик на двоих, а потом они со старшим ужинают сами. – Можно дать Набу апельсин? – опять спрашивает Ишуэль в конце трапезы. – Конечно нет. Мы ведь уже говорили об этом. Он сначала должен подрасти. – Но он уже подрос! Он уже скоро перестанет в кроватке помещаться! – Ох, малыш, это правда, но я имею в виду, что Набу должно исполниться хотя бы девять месяцев, прежде чем ему можно будет есть такую еду. А ему еще и трех нет. – Но я ел апельсины еще раньше, чем в девять месяцев, ты сама говорила, и ничего со мной не было! – Вообще-то было. Нибани Меса вспоминает, как полугодовалый тогда Ишуэль стащил оставленную кем-то из гостей дольку апельсина и хорошенько ее покусал едва прорезавшимися резцами. Вкус ему понравился, даже очень, но расплата на следующий день была ужасна – белая кожа первенца мудрой женщины Уршилаку покрылась огромными красными пятнами, зудящими и будто припухшими, к тому же у ребенка сделался жар, пусть и небольшой. Бани перепугалась – Гай предупреждал, что апельсины содержат довольно агрессивные вещества, которые не слишком хорошо сказываются на маленьких детях. К счастью, сыпь продержалась чуть меньше суток, а потом сошла без следа. В следующий раз Провидица решилась дать фрукт сыну, только когда ему исполнилось два года. – Ишуэль, я предупреждаю тебя, – строго говорит она, – не вздумай кормить Набу хоть чем-нибудь сверх молока Манирай, которое я специально ему готовлю. Только молоко из волшебных бутылок, ты понял меня? – Да. – Ишуэль! – Да понял я, понял! – Вот и хорошо. Ты же не хочешь, чтобы малыш заболел? Ишуэль возмущается: – Конечно нет! – Тогда никаких апельсинов и скрибового желе до тех пор, пока Набу не исполнится девять месяцев. Ты поел? Убери со стола и вымой тарелки. Мне нужно прибраться на столе. Ищуэль сползает со своей подушки, что-то бурча под нос. Нибани Меса щурится. – Что-что ты сказал? – Ничего. – Нет, повтори. Быстро. Мальчик втягивает голову в плечи. – Мыть посуду и прибираться – не мужское дело, – тихо говорит он, не глядя на мать. – Неужели? Откуда это ты такого набрался? Не от того племянника Курапли случайно? Как там его? Ахаз? Ишуэль опускает голову еще ниже, и Нибани Меса понимает, что угадала. Она со свистом выдыхает сквозь зубы, борясь с раздражением. – Вот что, сын. Помой посуду, пока твоя мать занята своими обязанностями, и ложись спать. А утром сходи-ка ты к нашему ашхану, да попроси его показать вышивку, которую он делал для своей покойной жены на их свадьбу. Вышивать бисером – тоже вроде как не «мужское» дело, но Сул-Матуул и многие другие мужчины этим занимаются. Или ты скажешь, что наш ашхан не мужчина? Ишуэль растерянно моргает, и матери его почти жаль, но ростки этой дряни, посеянные сынком сестрицы Курапли, следует давить в зародыше. – А, и вот еще что, – вспоминает она. – Не ты ли только что кормил младенца, пусть и из бутылочки? Наверное, тот мальчик – Маленький Ахаз – сочтет, что и это – не для мужчин. Ишуэль, опустив голову, принимается за уборку. Нибани Меса милостиво кивает. – Так и быть, можешь больше не кормить Набу, я сама… – Нет! – взвизгивает сын, так, что она вздрагивает. – Нет, я хочу его кормить и водиться с ним. Прости, мама. Я больше не буду… говорить такое. Нибани Меса вздыхает и легонько треплет его серебристо-белую макушку. – Ну и ладно. Только… запомни, родной: мы – народ Эшленда. У нас почти нет чисто мужских и чисто женских дел. Все мы выполняем самую разную работу для себя и племени. – Но Провидцы – всегда только женщины, – говорит Ишуэль, хитро сверкая лиловым взглядом из-за стопки посуды. – Верно. Поэтому я и сказала «почти». Немного позже они готовятся ко сну. Нибани Меса расчесывает и переплетает волосы, сидя на низкой кушетке – ее тоже привез Гай, который любит спать на кровати или хотя бы ее подобии. Ишуэль подтаскивает колыбельку Набу поближе к материнскому ложу и заглядывает внутрь. – Спит, – докладывает он. – Хорошо. Не буди. Иди, ложись сам. Он скрывается в своем закутке, а Нибани Меса осторожно вынимает малыша из кроватки – сегодня ей хочется держать его под боком. Она аккуратно укладывает Набу на кушетке и вытягивается рядом. Ишуэль подсматривает за ней из-за полога. – Хочешь, будем сегодня спать все вместе? – предлагает Бани. – Неа, – мотает головой сын. – Я уже большой. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, родной. Нибани Меса взмахом руки гасит лампу, и ее шатер погружается в сонную темноту.

***

Ровно через месяц после своего пятого дня рождения Ишуэль ввязывается в драку с тем самым племянником Курапли. Последний более чем в два раза старше, но не сильно крупнее и взрослее, потому что в отличие от сына Провидицы он чистокровный эшлендер. Так что силы, в общем-то, равны, но это не мешает сестре Курапли с визгом броситься на защиту своего дитяти. Она успевает ударить Ишуэля пару раз, прежде чем ее оттаскивают, а детей разнимают и разводят в разные стороны. Нибани Меса прибегает к месту событий, когда все уже кончено – племянник Курапли жалобно хнычет, размазывая сопли и слезы по сморщенной мордашке, а Ишуэль злобно сверлит его взглядом, не обращая внимания на сочащуюся из разбитого носа кровь. Курапли, стреляя глазами по сторонам, уводит свою родню в юрту, а Нибани Меса забирает Ишуэля. Пока они идут к шатру Провидицы, тот помалкивает, но мать чувствует его гнев, который все никак не затухает. Она пропускает первенца в их жилище первым, заходит сама и тщательно опускает и завязывает «дверцу» шатра. Когда она выпрямляется, Ишуэль уже сидит на ковре рядом с креслицем Набу, которое сделал для него недавно Ахазур из костей и шкуры кагути. Малыш располагается в нем полулежа, и мать может видеть его личико, не подходя слишком близко. Ишуэль с тяжким вздохом устраивает голову на животике младенца, и тот немедленно вцепляется в одну из его косичек. – Смотри, чтоб он не стянул бусину какую, – предупреждает Нибани Меса. – Он сейчас все тащит в рот, это опасно. – Не стянет. Они крепко привязаны. Нибани Меса расправляет плечи и складывает ладони на животе, принимая ту самую позу «мудрой женщины», в которой частенько встречает просителей. – Ишуэль, – негромко зовет она. – Что произошло? Сын дергает рукой, не поворачивая к ней лица, но она ощущает, как его злость постепенно сходит на нет. Все-таки есть что-то такое в этом младенце, который достался ей в наследство от мертвой Альмалексии – в его присутствии все становятся спокойными. Она подходит к креслицу и садится рядом на колени, гладя то одного, то другого ребенка. – Что случилось, сынок? Я же знаю, что ты у меня совсем не такой сердитый, чтобы драться по любому поводу. Этот мальчик опять что-то сказал про «мужскую» и «женскую» работу? – Нет. – Ишуэль наконец-то поднимает голову и смотрит на мать. В глазах его – совершенно непривычное выражение: та же тень злости, но смешанной со страхом, болью и еще чем-то. – Он сказал, что Набу – сын какой-то злобной богини из далеких земель, и что его надо бросить в море, пока он не успел никому навредить. Провидица со свистом втягивает воздух сквозь зубы. Перед глазами мелькает алая вспышка и тут же исчезает; горячий комок в груди, едва образовавшись, распадается. Набу, беспокойно ерзая, смотрит на нее, взгляд его посветлевших глазок необычайно серьезен. Выходит, он все-таки отзывается на эмоции, хотя еще даже не понимает, что происходит. Нибани Меса медленно выдыхает через рот, а потом склоняется над креслицем, обнимая обоих сыновей. – Это правда? – сдавленно спрашивает Ишуэль. – Про маму Набу? Это все правда? – Мама Набу – я. Но женщина, что произвела его на свет… Ее действительно считали богиней оседлые данмеры. – И она была злой? Нибани Меса перебирает косички старшего сына, собираясь с мыслями. На этот вопрос не так-то легко подобрать правильный ответ. – Помнишь, я рассказывала тебе историю нашего народа? – начинает она издалека. – Что когда-то давно наши предки, пришедшие на эти земли за пророком Велотом, называли себя кимерами, и что они немного отличались от нас внешне? – Ага, помню. Они были золотистыми, как эти, альтмеры, или как… Ишуэль смотрит на Набу, и кожа младшего ребенка как раз того самого цвета, присущего древнему племени, от которого все трое ведут свой род. – Да, как наш малыш. Посмотри, у него и глаза уже становятся желтыми. В остальном Набу похож скорее на человеческого младенца – Нибани Меса их раньше никогда не видела, но не может не признать, что маленький отличается даже от Ишуэля, каким тот был в его возрасте. – Так мама Набу – кимер? Они же давно умерли или стали данмерами… Она, поди, ужасно старая? – Древняя – более правильное слово. И ты же помнишь, что ее считали богиней те, из Великих Домов? Эта женщина обладала невероятным могуществом, которое многим, особенно простым мерам, казалось божественной силой. Ишуэль в глубокой задумчивости щекочет ладошку Набу, и тот тихонько хихикает, пытаясь ухватить брата за палец. – Я думал, его родила одна из этих высоких желтых теток, – говорит он наконец. Нибани Меса кивает. Ишуэль видел альтмеров только на картинках в книгах, которые привез его Отец, и по которым сейчас – почти единственный из всего племени – учится читать, но тем не менее, заметил некое сходство младшего брата с ними. Этой версии они с ашханом и гулаханами решили придерживаться при посторонних, когда стало ясно, что Набу останется в племени. Его кровная мать – некая высокомерная особа из альтмеров, понесшая от симпатичного имперца средних лет и не пожелавшая оставить ребенка себе. То, что правду как-то узнал племянник Курапли, приехавший сюда с Шаммит всего лишь несколько недель назад, Провидицу беспокоит – и злит. – Ты – и все остальные – так и должны были думать, но раз уж теперь тебе известна правда… Ишуэль, это большая тайна. Твой Отец прислал сюда твоего брата, чтобы спрятать от остального мира, понимаешь? Если кто-то спросит тебя, откуда взялся Набу… – Я скажу, что его родила какая-то высокая желтая тетка. Нибани Меса с улыбкой целует старшего сына в макушку, а он вдруг спрашивает: – А почему эта богиня отдала Набу? Он ей что, не нужен? – Она… умерла, – тихо сообщает Провидица, и Ишуэль широко открывает глаза. – Разве боги могут умереть? Нибани Меса хочет рассказать, что «богиня» была ложной, потому и получилось ее убить, но вдруг вспоминает о тех богах имперцев, которые вроде бы тоже смертны. А еще есть Пропавший бог, чье Сердце Нереварин освободил из этого плана. – Некоторые и при определенных обстоятельствах – да. Это очень сложный разговор, родной. Когда ты станешь совсем взрослым, мы, может быть, обсудим этот вопрос снова, но не теперь и не в ближайшие годы. – Ты так и не сказала, – вдруг напоминает Ишуэль, – была ли та богиня злой. – Я рассказала тебе о ее происхождении, чтоб ты понял: она, во многом, была такой же, как мы. Она делала и плохие, и хорошие вещи, как и любой другой. Ты покормил сегодня Набу и поиграл с ним – это хорошо. Ты подрался с сыном Шаммит – это плохо. Так же и Альмалексия – она лечила и учила смертных, защищала их от чудовищ и от по-настоящему злобных богов, но еще она… «…Убила своего мужа в первый раз и попыталась сделать это опять. Убила одного своего любовника и планировала убить второго. Украла силу из Сердца бога, когда Азура прямо запретила это…» Нибани Меса переводит дух. – Ты должен понять, что происхождение далеко не всегда определяет судьбу. То, что делала женщина, родившая Набу, неважно, доброе или худое, не относится к нему самому. Посмотри на него. Разве от него может быть зло? Ишуэль трясет головой и обнимает ребенка. – Ну вот видишь. – Провидица встает на ноги. – Раз ты немного успокоился, давай-ка осмотрим твой нос – смотри, сколько из него натекло на одежку Набу. Впрочем, кровотечение уже остановилось, Она просто промывает ноздри сына травяной водицей и говорит: – Ничего страшного. Скажи-ка мне, это ты первый напал? – Ишуэль, потупившись, кивает. – Тогда, боюсь, мне ничего не остается, кроме как наказать тебя. Будешь сегодня целый день помогать мне заниматься «женской» работой.

***

Вечером она выпускает Ишуэля из их юрты с корзинкой созревших апельсинов. Их много – хватит, чтоб угоститься каждому члену племени. Пусть Шаммит думает, что она так пытается примириться за драку их сыновей, но пока Ишуэль отвлекает всеобщее внимание, она ловит за руку проходящую мимо Сакиран и просит привести к ней Курапли. Когда торговка приходит, Нибани Меса уже ждет, сидя на своем подиуме и царственно глядя на гостью прищуренными глазами. Она велит Сакиран закрыть оба входа, и внутренний, и внешний, снаружи, да поплотнее, а потом, когда они с Курапли остаются одни, негромко спрашивает: – Как ты узнала, кто была той, что привела в мир моего Набу? Для всего племени, кроме ашхана, его гулаханов и меня, его мать – альтмерская путешественница. Женщина, ерзающая напротив, замирает и бледнеет на глазах – кровь отливает от лица, и оно становится полностью серым. – Я… – Курапли облизывает губы. – Моя юрта стоит недалеко от ашхановой. А у меня хороший слух… – У тебя, видимо, очень хороший слух, раз ты сумела расслышать то, о чем мы говорили вполголоса, через полтора десятка слоев толстых шкур, да еще целую юрту Занумму. Раньше ты таким похвастаться не могла. – Нибани Меса устраивается на пятках поудобнее. – Я жду, Курапли. Та жмурится, как ребенок, который пытается спрятаться от кошмара, и бормочет: – С внешней стороны шатра Сул-Матуула есть отверстие… Оно там несколько лет уже, и никто не замечает… – Кроме тебя. Ты решила, что там будет очень удобно подглядывать да подслушивать, вместо того, чтобы сказать о нем кому-нибудь, дабы его заделали. Курапли молчит. Действительно, что уж тут скажешь?.. Нибани Меса вздыхает. – На самом деле я отчасти понимаю тебя, – говорит она, и Курапли удивленно вскидывает голову. – Да, понимаю. Твое любопытство – та черта твоего характера, которая побудила тебя занять место купца в нашем племени. Именно ты чаще других путешествуешь и общаешься с чужаками из других племен и народов. Даже разведчики не столь общительны, как ты. Я не понимаю кое-чего другого. Ты вроде бы не глупа, и для тебя должно было быть совершенно очевидным, что обстоятельства рождения Набу – большая тайна. Отчего же ты немедленно растрепала ее чужачке и – зачем-то – даже ее сыну? – Шаммит – моя родная сестра! – возмущенно говорит Курапли. – Она не чужачка! Она Уршилаку, как ты или я! – Она была Уршилаку, пока не нарушила волю ваших родителей, ашхана и мудрой женщины, сбежав без благословения с тем… кто там это был? – С тем, кто потом стал гулаханом могучего племени! – Нет, немного не так: с тем, кто был бандитом и убийцей, которого другой бандит и убийца сделал своим гулаханом, предварительно убив старого ашхана и заняв его место. Не знаю, как ты, но лично меня такие «подвиги» не очень вдохновляют. Но это все неважно, особенно теперь, когда оказалось, что ты не умеешь хранить секреты своих родичей. Курапли испуганно моргает. Нибани Меса знает, о чем она думает: об изгнании из становища – одном из самых страшных наказаний для эшлендера. Провидица бы с удовольствием избавилась от всех троих: дуры Курапли, ее озлобленной сестрицы и уже начавшего в столь юном возрасте показывать гнилую натуру племянничка. Не иначе, как в папашу-разбойника пошел. Злая ирония же состоит в том, что теперь, когда все трое знают правду о Набу, это невозможно, иначе вскоре во всех племенах, больших и малых, узнают, что Уршилаку приютили сына Альмалексии, а там и до оседлых дойдет. Значит, нужно как-то заставить их молчать. Только как?.. – Сын твоей сестры – очень… непростой ребенок, – произносит негромко Нибани Меса. – Ты знаешь, почему Ишуэль напал на него? Мальчик Шаммит сказал, что нужно бросить Набу в море, пока он не вырос, раз его мать «злая богиня». На сей раз Курапли пугается по-настоящему. – Клянусь всеми Предками, Провидица, мы с Шаммит просто один раз обсудили то, что я… узнала. Но мы никогда не говорили – и не думали – ничего подобного! – Ты сама – может и нет, но твоя сестра… Отец Набу – и Ишуэля – убил ее мужчину. Мужчина этот даже не позаботился назвать Шаммит своей женой, а ее сына – признать своим, насколько я поняла, иначе почему она покинула Эрабенимсун? Но тем не менее, она, очевидно, все еще горюет о нем… раз называет ребенка его именем. Курапли упрямо прижимает подбородок к груди и смотрит на Нибани Месу исподлобья. – Она не настолько зла, как ты пытаешься ее выставить. Ахаз тоже. Он и правда сложный мальчик, но это только потому, что отец лупил и его, и его мать чуть ли не каждый день. – Она утирает глаза рукавом. – Шаммит никогда не говорит об этом прямо, но кое-что иногда проскальзывает в ее словах. Эта мерзость, про море, может, это отголосок того, что случилось с самим Ахазом. Его папаша вытащил его на побережье как-то раз и бросил в воду. Он едва не захлебнулся. А ведь он был совсем еще крохой!.. – Это не оправдывает его сегодняшние речи. – Я знаю! Прошу тебя, Провидица, позволь мне все уладить! Я побеседую с ними обоими, это больше не повторится! Нибани Меса медленно поднимается, глядя на гостью сверху вниз. – Когда Шаммит и ее Маленький Ахаз пришли сюда, я придержала свое мнение при себе, в то время как все решали, что с ними делать. Видимо напрасно. Ашхан разрешил твоей сестре вернуться, и раз уж я не стала перечить ему тогда, не стану запоздало возмущаться теперь. Но Курапли… – Голос ее становится тихим и низким. – Во имя Богов и Предков, пусть правда о кровной матери Набу никогда снова не выйдет за пределы твоей юрты, или обещаю тебе – я прокляну всех вас троих и ваше потомство до скончания времен. Вот мое слово, и пусть Азура и Нереварин скрепят его. Когда насмерть перепуганная Курапли заплетающимся шагом ковыляет к выходу, Нибани Меса вспоминает еще кое-что: – Да, и сделай еще одно внушение вашему с сестрой мальчишке: донеси до него, что в Эшленде нет мужского и женского занятия, кроме обязанностей Провидца, ашхана и гулаханов.

***

На следующий день Нибани Меса ждет продолжения истории – с опаской, но с самого утра тихо. Еще ночью к ней пришел сон, довольно странный, о том, что на берегу у лагеря выросла грибная роща. Ну хоть не ставшие уже обыденными кошмары о взрыве Красной горы. В целом, день протекает как обычно, только Ишуэль ведет себя немного странно. Помогает ей управиться с Набу, а потом, вместо того, чтобы удрать к детям на улицу, садится у креслица брата с книжкой. Читает он пока не очень хорошо, так что в книжке больше картинок, чем текста, а буквы, которыми он набран, прямо-таки огромные. Но тем не менее, с каждым разом у него получается все лучше. В конце концов, не его матери критиковать его, она сама научилась читать, лишь когда носила Ишуэля в своем животе – народу пепельных пустошей чужда письменность, но Нибани Меса, смирившись, что зачала от чужака, а потом и убедившись, что этот же чужак – долгожданный Нереварин, решила принять и часть его культуры тоже. – В чем дело, Ишуэль? – спрашивает она. – Почему ты не идешь играть со своими друзьями? Мальчик склоняется над книгой, и его косички, заботливо переплетенные матерью сегодня утром, свисают вдоль щек, закрывая лицо. – Я хочу почитать. – Да неужто? Наверное, где-то на пустошах подох кагути. Ты же не любишь маяться с книжкой. – Теперь люблю. – Ишуэль… Сын тяжко, так что у нее сердце сжимается, вздыхает. – Я охраняю братика, – мрачно говорит он. – Не хочу, чтоб Ахаз или его противная мама бросили Набу в море. – Ох, родной, клянусь, этого не будет, никогда. – Откуда тебе знать? Ты иногда совсем не замечаешь ничего вокруг, когда работаешь или когда… видишь эти сны наяву. – Именно потому что вижу эти сны наяву, я и знаю, что Набу никто не утопит. Дочитай сказку, которую начал, и беги погуляй. Я разрешаю. Только не дерись больше ни с кем, прошу тебя. Особенно с Маленьким Ахазом. Ишуэль недоверчиво сопит, но, тем не менее, посидев над книгой еще немного, вскакивает и удирает на улицу. Впрочем, он довольно быстро возвращается. Нибани Меса беспокойно смотрит на сына: неужто вчерашняя выходка обошлась ему дороже разбитого носа, и теперь никто из других детей Уршилаку не хочет с ним играть? – Там корабль! – выпаливает Ишуэль, прежде чем мать успевает расстроиться по-настоящему. – Большущий корабль! Вряд ли корабль действительно очень большой. Судну великого размера нечего делать среди островов Шигорада. И все же у нее сжимается сердце. Может, Гай вернулся?.. – Возьми Набу и спрячьтесь оба в спальне, – велит Нибани Меса. – Не выходите, пока я не разрешу. Ишуэль слушается, но не успевают они с малышом скрыться в задней части шатра, как в юрту входит Забамунд. Гулахан облачен в полный доспех и держит под мышкой свой хитиновый шлем. – Там корабль Телванни, – говорит он без вступлений. – Оружия мы не заметили, но на всякий случай сиди тут, Провидица. – Телванни – Дом Гая, – хмурится Нибани Меса. – Я помню, но сегодня Его с ними нет. – Откуда тебе знать?.. – Оттуда. Будь Он на корабле, Он бы уже греб сейчас к берегу изо всех сил. А там пока что спустили только одну шлюпку, и Его в ней нет. Только какой-то данмер в длинном платье, и с ним – пара этих южных котов. Каджиты и какой-то из колдунов Телванни. Очень странно. – Что ж, так или иначе, к чужакам мы относимся одинаково, неважно, кто они, – медленно произносит Нибани Меса и отходит к своей знахарской утвари. – Я и мои сыновья будем здесь, пока они не уйдут. Забамунд кивает и удаляется. Провидица, оставшись одна, нервничает. Даже один из Слуг Дома Колдунов может натворить немало бед. Что ему тут понадобилось? – Мама, – выглядывает из спальни Ишуэль, – все в порядке? – Будем надеяться. Пока придется посидеть в юрте. Почитай что-нибудь или поиграй с Набу. – Я почитаю ему. – Тоже хорошо. Нибани Меса опять занимается зельями и успевает состряпать целую партию лекарств от Мора, когда до нее доходит, что о Море не слышали уже несколько лет, с тех пор, как в большом кратере стало тихо. Она прикрывает глаза и от досады бормочет ругательства на трех языках. Скрибовое желе добыть не так уж и сложно – личинки в изобилии ползают вокруг лагеря, но за пепельной солью, которая вся вышла, придется идти в древние склепы Предков. – Что случилось? – опять показывается Ишуэль. – Ничего особенного. Просто стало ясно, что ваша с Набу матушка – весьма недалекая особа. – Что ты сде… – начинает мальчик, но от входа уже слышны голоса, в том числе незнакомые, и какая-то возня, и он, округлив глазенки, прячется обратно. Нибани Меса ожидает увидеть Забамунда, но в юрту входит ашхан и откашливается. – Дело тут такое, Провидица… Наш гость очень просил о встрече с тобой, и я ему разрешил. Сул-Матуул сегодня выглядит лучше, чем неделю назад – глаза смотрят ясно и бодро блестят, движения быстрые и уверенные. Ее зелья, кажется, работают. Лишь бы он не переставал пить их. – Что ж. – Нибани Меса встает, вытирая руки тряпкой, а затем расправляет подол платья. – Раз мой ашхан позволил, я встречусь с… гостем. Сул-Матуул кивает и удаляется наружу. Нибани Меса усаживается на свое обычное место, с которого принимает посетителей, и ждет. Эти оседлые, стоит им заполучить мало-мальски значимую должность в своем Доме, сразу же обрастают толпой челяди, рабов и скарба. Провидица ожидает, что гость заявится к ней в сопровождении тех самых котов, которых упоминал Забамунд, но Телванни входит один, тщательно отряхнув обувь от пепла снаружи на ковре, помедлив пару секунд в «прихожей», продвигается внутрь и останавливается посреди юрты. Некоторое время они безмолвно изучают друг друга. Чужак довольно молод, наверное, они примерно одного возраста, и он действительно одет в долгополую и многослойную мантию из разных сортов ткани, явно очень дорогую, талия перетянута драгоценным поясом, в длинных черных волосах – заколки из адамантия с рубинами. Нет, думает Нибани Меса, это точно не Слуга, и даже не Законник. Это кто-то рангом не ниже Голоса, или даже более того. Незнакомец сам разрешает эту загадку. – Приветствую тебя, Провидица, – почтительно говорит он, на мгновение опустив взгляд. – Я – Магистр Арион. Советник Дома Телванни. На эшлендисе он говорит правильно и бегло. Нибани Меса теряется на секунду, но быстро овладевает собой и плавно указывает на подушки напротив. – Приятно познакомиться, Советник. Присаживайся. Полагаю, мое имя тебе знакомо, раз ты хотел меня видеть. – Разумеется. Твое имя знакомо теперь очень многим на Тамриэле, хотя ты и обитаешь вдалеке от людных мест. – Арион устраивается на подушках и расправляет полы своей мантии. – Разве тебе не известно, что твой культ уже обрел невиданную популярность, хотя еще всего несколько лет назад его членами были лишь твои соплеменники, да и то не все? Даже многие солдаты Имперского Легиона клянутся теперь именем Неревара, если хотят дать серьезный обет. – Что-то слышала об этом, но паломников в наших краях с тех пор не прибавилось. Никто особо не хочет слушать мои проповеди, кроме, как ты сам и сказал, некоторых моих соплеменников. И Нереварина. – Нибани Меса поправляет косы, так чтобы они не лезли к свечному пламени. – Полагаю, мы закончили знакомиться. Может, перейдем сразу к делу? Что привело могущественного Советника Телванни в столь далекий уголок Эшленда? Колдун поднимает брови: – К делу? Прости, Провидица, но я думал, у твоего народа не принято сразу выкладывать всю подноготную, сперва нужно обмениваться любезностями и дарами… – Боюсь, я отступила от многих обычаев моих предков, связавшись с тем, кто теперь зовется Нереварином. И признаюсь, меня беспокоит твой приход в мою юрту, колдун. Так зачем ты здесь? Арион вольготно разваливается на подушках с добродушной и открытой улыбкой на лице – Нибани Меса неплохо разбирается даже в таких вот многослойных личностях благодаря своему дару, и этот Телванни пока что кажется ей искренним. – Ладно, так и быть, госпожа. На самом деле это обычный визит вежливости. Мне давно следовало познакомиться с тобой лично, у нас ведь много общего… – Неужели? – Конечно. В конце концов мы оба немало поспособствовали тому, чтобы один рыцарь Имперского Легиона исполнил пророчество Нереварина. Хм. Звучит, как плохой анекдот, и при этом – чистая правда. В любом случае и ты, и я направляли его на пути Предназначения. Правда, я не рожал ему детей. Арион фыркает от смеха, а Нибани Меса сводит брови: – Не вижу ничего забавного. – Прости. Наверное, те восемь стопок флина были лишними, и я начинаю городить вслух то, что думаю. Смею тебя заверить, что шутка казалась смешной, пока я ее не озвучил. Флин? Ах да, вот почему Сул-Матуул выглядел таким вдохновленным. – Восемь стопок? А сколько выпил ашхан? – Столько же. И я оставил ему ящик в качестве одного из гостевых даров. И раз речь зашла о детях, хочу признаться: я прибыл сюда еще и для того, чтобы посмотреть на твоего ребенка и… сравнить их с теми отпрысками Нумерия, что живут в моем Доме. – Ты так говоришь, словно их там у вас сотни. А мне известно только об одной дочери какой-то босмерской служанки. – Да, девочка, которую родила Натиэн. Ладно, ладно, признаюсь снова. Я посчитал еще того, которым разродилась та альтмерская рабыня. Она уже несколько лет как уплыла на Саммерсет, но я успел повидать ее сына. Нибани Меса приподнимает бровь. – Если со служанкой мне более-менее понятно, то эта альтмер… Разве она из твоего Дома? – Ну, она была его собственностью. Какое-то время. Хоть Гай и отправил ее на родину с мешком золота и драгоценностей, с ней навсегда останется память… – О том, как ее продали Законнику Телванни, будто скотину? – Не надо было пытаться ограбить Готрена. Если уж берешься, то делай, а не срамись, так гласит закон нашего Дома. Ей еще повезло, старый говнюк мог приказать освежевать ее, а потом заставить в таком виде исполнять народные танцы. Просто чудо, что ее всего лишь заковали и выставили на продажу. Нибани Меса устраивает немного затекший зад поудобнее. – Итак, ты решил, что я покажу тебе свое потомство по первому требованию? – Вообще-то нет. Я ведь не зря упомянул про подарки. Твой сын, кажется, отпраздновал пятилетие не так давно? Я привез кое-что и ему, и тебе. – Спасибо, – усмехается Нибани Меса, – только ты немного припозднился. Ишуэлю исполнилось пять на десятый день Урожая. Арион растерянно замирает на мгновение, а потом вздыхает. – Вот как… Я опять перепутал месяцы. Что ж… Может быть, вы все же примете мои дары, хоть они и немного запоздали? Провидица произносит: – Надеюсь, твои дары не опасны для детей, волшебник? Арион поднимается и серьезно говорит: – Я бы не стал дарить нечто опасное ребенку Наставника.

***

Слуги колдуна – те самые каджиты – втаскивают в ее юрту несколько увесистых сундуков, а потом удаляются, вновь оставив своего господина наедине с Нибани Месой. Арион поводит рукой, и все крышки разом откидываются, затем волшебник творит заклинание света и освещает нутра сундуков. – Мои приношения, конечно, не столь изысканны, как это знаменитое дерево, которое тебе привез твой мужчина, но надеюсь, они придутся по нраву и твоему сыну, и тебе самой, и твоим родичам. Кстати… Телванни вопросительно смотрит на нее, и Нибани Меса спохватывается: – Ишуэль! – зовет она. – Иди сюда! Ишуэль выходит из спальни. На руках у него вертится Набу, и мать прикусывает губу с досады – она-то надеялась, что старшему хватит соображения не показывать чужаку младенца. Но Ишуэль, видимо, оказался так зачарован подслушанным разговором о подарках, что позабыл обо всех правилах безопасности. Арион поднимает брови. – Ну и ну. Так их у тебя, оказывается, двое? Кажется, Азура и впрямь благословила тебя, Провидица, другие женщины принесли Гаю лишь по одному… Минутку. – Колдун медленно наклоняется вперед, пытаясь рассмотреть доверчиво глядящего на него Набу повнимательнее. – Я… конечно не специалист по филогенезу, но… не обижайся, госпожа, но младший ребеночек не очень похож на тебя. – Вот беда. Ну ничего, зато старший в меня уродился. – Кхм, кхм. Неужто благость Богини Сумерек столь сильна в тебе, что смогла даже победить наше проклятье и выпустить в мир кимера-полукровку? – Почему бы и нет? Никто больше меня не содействовал Ее планам, кроме самого Нереварина. – Я мог бы поспорить, но я у тебя в гостях. – Арион приседает на корточки и рассматривает обоих мальчиков, не пытаясь, впрочем, к ним прикоснуться. – Значит, ты Ишуэль? А это… – Набу, – быстро говорит старший. – Набу. Хорошее, пусть и странное имя для мальчика-эшлендера. У вас же, насколько мне известно, все провидцы – женщины? Я знаком с двумя из племени Ахеммуза. Из разговоров я понял, что дар Провидца – то немногое, что в Племенах присуще лишь женщинам. – Это имя пришло ко мне в ночь, когда ему минуло семь недель, – негромко отвечает Нибани Меса. – До того момента он был безымянным. Я не «придумала» его, а услышала, увидела, ощутила. Не знаю, как объяснить, чтобы ты понял. – Я понял. Стало быть, оно совсем не простое. – Арион задумчиво смотрит на младенца еще несколько секунд, а потом переводит взгляд на старшего мальчика. – Хм. Лиловые глаза. Интересно. У дочки Натиэн глаза, как у отца. И у той, которую родила женщина из Балморы, тоже. Балморскую я, правда, сам не видел, но Эдд говорил, что она тоже синеглазка. Эдд – Голос Гая в Совете Дома, вспоминает Нибани Меса. Она пожимает плечами, но не успевает ответить, когда Ишуэль вдруг произносит: – У папы есть другие дети, кроме меня и Набу? – Да, есть, родной, – терпеливо отзывается Провидица, старательно игнорируя веселый блеск глаз проклятого колдуна. – Я же рассказывала тебе как-то. Они все немного старше тебя. – Так у меня и сестры есть? Не только брат? – Да, у тебя две сестрички, – щебечет Арион. – Это самое малое. А что до братьев… Скорее всего, он тоже не один. Вернее, точно не один – та альтмерская рабыня родила мальчика. Нибани Меса свирепо смотрит на него, но колдуну все нипочем. Он показывает детям содержимое первого сундука – набитого разнообразными игрушками, и когда Ишуэль, да и Набу тоже, отвлекаются, подходит к их матери. – Знаю, тебе неприятно это слышать, но… Опуская все, что происходило до того, как наш будущий Наставник явился в Морроувинд, не могу не упомянуть очень тихую и редкую, но тем не менее довольно давно и упорно ходящую в высшем свете Морроувинда сплетню о том, что некая дворянка из Индорилов еще в двадцать восьмом году разродилась синеглазым данмерчонком. А за год до этого она посещала Вивек, была там с мужем на одном религиозном празднике. И вроде бы ее муж даже не выкинул этого ребятенка из окна своего особняка. – И что? – угрюмо спрашивает Провидица. – Да так… Четыреста двадцать седьмой год, осень. Некий Гай Нумерий, прибывший в Сейда Нин в конце лета, только начинает изучать остров… И начал он, насколько мне известно, как раз с Вивека. Это, повторюсь, лишь сплетня, и не из тех, что у всех на слуху. Гай, скорее всего, не знает об этом. Вероятно, он хотел быть честным с тобой, вот и поведал о других – о тех, о которых ему было известно, но с образом жизни, что он вел раньше… он может и не знать обо всех своих потомках. Очень странный у нас Наставник и Нереварин, провидица. Я имею в виду – как мужчина. Многие женщины, с которыми он имел дело, забеременев, предпочли родить от него детей, нежели попросту избавиться от помехи. Даже если это грозит большими неприятностями. Взять, к примеру, Натиэн. – А что с ней? – отзывается Нибани Меса, наблюдая за детьми. – Вроде они спокойно живут с дочерью и ни в чем не нуждаются. Откуда там эта босмер? Из… Тель Моры? – Она была из Тель Моры. До тех пор, пока Драта в буквальном смысле не вышвырнула ее с вершины своей башни в пролив голую и босую. Я имею в виду – совершенно голую, старуха приказала раздеть ее до нитки, прежде чем избавиться. А ведь Натиэн тогда уже была заметно беременной. Хорошо хоть, бедняжка попала на глубину и не слишком сильно расшиблась, а там ее подобрали сердобольные рыбаки из моей деревни. В общем, теперь они – и мать, и дочь – живут у меня в Тель Вос. Правда, нужно присматривать за обеими. Драта – упорная старая гадина, и не оставляет попыток поквитаться с бывшей служанкой за «предательство». – За какое предательство? – растерянно говорит Нибани Меса. – Что она сделала? – Легла с тупым вонючим мужланом, конечно же. И не только легла, да еще и забрюхатела. Какая мерзость! Преступление! Провидица наконец вспоминает рассказы Гая. – А… Драта. Та, что ненавидит мужчин? В ее поступке нет мудрости. Не разумнее ли сбросить с башни Гая? Ну или хотя бы попытаться? К тому же та женщина родила девочку, а не мальчика. – Ты ждешь разумения от полубезумной старухи полутора тысяч лет от роду? – Арион указывает на сундуки. – Ну довольно о ней. Пойдем, я покажу, что привез для тебя.

***

Советник Телванни и его люди, то есть, каджиты, задерживается в стойбище Уршилаку на пару недель. Каджиты успевают немного подучить эшлендис и к концу срока уже свободно общаются с родичами Нибани Месы. В свободное от службы господину время они болтают с разведчиками и охотниками, да иногда катают малышню в шлюпке вдоль берега. Провидица предупреждает, чтоб при гостях не болтали лишнего, но пока не чувствует от них какой-то угрозы. Наконец, нагостившись, Арион со слугами садится в лодку и отплывает к своему стоящему на якоре кораблю. С собой они увозят ответные дары от Уршилаку, среди них – те самые никчемные теперь зелья от Мора, сделанные Провидицей в день их прибытия. – Зачем они тебе? – спрашивает она, передавая колдуну корзинку со склянками. – Будешь показывать мое варево своим этим алхимикам, чтоб насмешить? – Почти угадала. На самом деле я хочу, чтоб они проверили, правда ли они настолько же хороши, что и те, что делают мои аптекари, и если так, то как ты умудряешься добиваться такого эффекта столь примитивными методами? Вечером судно исчезает из виду. Нибани Меса со своими сыновьями готовится ко сну, и ее обуревает странное чувство. Вроде бы Арион со свитой убрался восвояси, так откуда же это ощущение ожидания? Или не странное… Она роняет подушку, которую только что взбивала, и выбегает из юрты в сгустившиеся сумерки прямо босиком. Лагерь потихоньку засыпает, и народу вокруг немного, а те, что есть, смотрят с удивлением, но Бани не обращает внимания. Она бежит к западным границам становища и встает на вершине пепельной гряды, глядя вниз. Ее ночное зрение никуда не годится, но Нибани Меса упрямо таращится в темноту, а меж тем, чувство, угнездившееся в сердце, все усиливается. Не выдержав, она едва ли не кувырком скатывается вниз по бархану и мчится к едва проступившему из мрака силуэту. Когда она оказывается совсем рядом, огромная фигура в капюшоне распахивает объятья, и Бани, плача от радости и облегчения, падает в них и прижимается лицом к жесткой нетчевой коже Его старой кирасы. Ночь окончательно воцаряется на равнине, накрывая пустошь своим черным покрывалом, подсвеченным звездами.

***

– Он вырос, сильно, – говорит Гай утром, глядя на Набу, пускающего пузыри у него на руках. – Ишуэль тоже, конечно, но его я давно не видел, а этот маленький до того, как его увез Савор, помещался у меня в ладонях. Это было всего пару месяцев назад. – Его зовут Набу, – напоминает Нибани Меса. – А что до его размеров – младенцы, даже чистокровные меры, обычно быстро набирают вес в первые месяцы жизни. Может, ты просто ни разу этого не замечал за своими детьми, потому что не был рядом в эти моменты? Как ни пытается она выбрать нейтральный тон, неодобрение все же проскальзывает в ее замечании. Гай не поднимает глаз. – Можешь не стараться. Я и без того знаю, что отец из меня никудышный, или даже хуже. Нибани Меса вздыхает. – Не буду лгать и переубеждать тебя, но я все-таки вижу, что ты стараешься, как можешь. Даже этот Советник Арион отметил, что, несмотря на свою ветреность, а теперь и занятость, ты заботишься о потомстве, как-никак. Вроде ты даже специально навещаешь ту девочку, которая живет в Восе, хотя ее мать ясно дала понять, что они в отце не нуждаются. – Ну, Натиэн меня и не гонит, хвала Азуре. А еще она все-таки назвала нашу дочь старым имперским именем – Каттаини. Но она изо всех сил старается быть самостоятельной, как была всю жизнь до того, как забеременела, и мне приходится уважать ее выбор. Я могу видеться с малышкой и обеспечивать ее материально, а большего мне и не требуется. – Гай гладит лобик младенца большим пальцем, и тот сонно зевает. – Значит, ты даешь ему зелья, которые блокируют магию? – Приходится, иначе скоро он бы перевернул нашу юрту вверх тормашками, совершенно не понимая, что делает. Не волнуйся, снадобья не повредят. – Я не волнуюсь, я полностью тебе доверяю. Во всем. Он на мгновение поднимает взгляд и тут же отводит. Бани успевает заметить вину в его глазах, и вдруг снова переполняется гневом и обидой, которые, как ей казалось, она сумела победить. Правда, на сей раз вся ее злоба направлена только на этого кобеля, готового взобраться на любую согласную суку, лишь бы у нее уши были острые. – Ты же обещал мне, – хрипло выдавливает она. – Ты клялся перед Азурой, перед своими имперскими богами, перед всеми Предками! Клялся всей нашей землей, когда родился Ишуэль, что больше не ляжешь ни с кем, кроме меня! – Я говорил правду. Клянусь тебе, госпожа, с тех пор я ни разу не прикоснулся ни к одной женщине, кроме тебя. – И кроме нее! Почему… – «Нет, не надо, тебе будет только больнее», – умоляет себя Бани, но все-таки спрашивает: – Почему?! Она красивее меня, я знаю, красивее кого угодно, если уж на то пошло, но неужели только поэтому?! Гай трясет головой: – Нет. Нет, не поэтому. Да и красота ее… – Он некоторое время молчит, собираясь с мыслями, а потом почти заискивающе смотрит на Бани: – Вспомни тот момент, когда пепельная буря идет по долине, но пока не обрушилась на то место, где ты стоишь. Когда издалека еще только виден фронт – огромные клубящиеся тучи пепла, а внутри них вспыхивают лиловые молнии… Я увидел такую впервые в двадцать восьмом году, весной, когда пришел к Альд'руну. И вот я стою в долине спиной к городу и смотрю на юг, а оттуда надвигается она. Это зрелище – настолько ужасное и вместе с тем прекрасное, что я не могу пошевелиться. Караванщику, с которым я путешествовал, пришлось лупить меня посохом, чтобы привести в чувство, и мы все же сумели найти укрытие, хоть и в самый последний момент… Я видел песчаные бури в Алик'ре и Анекине, они тоже впечатляющие, но до пепельных им далеко. – Он опускает плечи – Когда я впервые встретился с Альмалексией лицом к лицу, мне показалось, что я смотрю на такое же явление – восхитительное до дрожи и одновременно столь же пугающее. Ее красота имеет мало общего с обычной женской, поверь. Я… не чувствовал к ней влечения, как к тебе. Нибани Меса возмущенно фыркает и указывает на ребенка в гаевых руках: – Да неужели?! А это тогда откуда?! Или ты все-таки набрался храбрости отыметь подобие стихии?! Гай наконец-то смотрит прямо на нее, очень печально. – Бани… – Нет! Говори! Если она была вся такая ужасная, как буря, отчего твой маленький Гай вдруг поднял на нее головку?! Набу начинает что-то тихонько лепетать, и Провидица чувствует, как злоба истекает из нее, будто вода из дырявого горшка. Почти опустошенная, она устало валится на колени перед Отцом своих детей и протягивает младенцу палец. Набу хватает его и засовывает в рот, жуя беззубыми челюстями. – Вон что… – бормочет Гай, легонько покачивая малыша. – Интересно, какие у него еще способности имеются. – Время покажет. Некоторое время они вместе ласкают и щекочут ребенка, и тот довольно смеется. Потом Гай, поглаживая темные волосики самого младшего из своих детей, негромко говорит: – Я должен объясниться с тобой, госпожа. Не оправдаться – я обманул тебя, хоть и всего один раз, и этому нет оправдания – а именно объясниться. – Хорошо, – мрачно отзывается Нибани Меса. – Я слушаю. Гай покорно кивает. – Когда я явился по ее зову снова, мне она показалась более… похожей на смертную. Тогда я решил, что, может, притерпелся к ее ауре, но… Я много думал о том, что случилось, и пришел к выводу, что она, видно, намеренно выпустила на волю свою смертную суть, чтобы сблизиться со мной. Чтобы иметь надо мной власть. И с каждой новой встречей Айем казалась мне все более понятной. Да, она была богиней, ну или кем-то похожим на божество, но в ту ночь… – Он прикрывает веки. – В ту ночь на Морнхолд обрушился ливень. Да такой, что меня не спас даже хваленый дождевик, который я специально недавно прикупил на базаре за кругленькую сумму. Записку из Храма мне принесли еще третьего дня, но у меня дел было по горло, и я все никак не мог выбрать время, чтобы туда пойти, сумел только тем вечером, почти ночью. Я думал, Хлер меня выставит, но нет… Он сказал: «Госпожа ждет, иди». И я пошел. Гай распахивает глаза, и Провидицу разом прошибает холодный пот – они больше не синие, а желтые, как цветки канета. – Я весь вымок, а с волос прямо водопад стекал, – говорит он на кимерисе, пытаясь нащупать что-то, что должно лежать на плече. – Айем сказала, что меня давно пора подстричь, но она забыла в становище наши единственные ножницы, а мы уже слишком отдалились к пастбищам, чтобы возвращаться за такой ерундой. Я просил ее обрезать их ножом, но она ответила, что так будет некрасиво и просто заплела меня. Ну и ладно, с косой тоже удобно. Вечером полил дождь, и когда стемнело, я стащил из стада Шальту того детеныша, который так приглянулся ей утром – у него забавный узор из коричневых чешуек на спинке. Я вернулся в наш лагерь и увидел, что она стоит под навесом, сердитая и немного испуганная – я не сказал ей, что уйду на пару часов, – и когда заметила меня, стала кричать. Но потом поняла, что я принес гуарчика, и засмеялась. Нибани Меса медленно и осторожно забирает у Нереварина ерзающего младенца, тот выпускает его из рук и бессильно роняет их на колени, устремив свой золотистый взор в никуда. Вернее, туда, куда не может проникнуть даже око Провидицы – в прошлое на четыре тысячи лет назад. И Он все бормочет на том же древнем языке, который Бани вроде понимает, но некоторые слова такие старые, что она едва поспевает за речью. – Мы оставили детеныша под навесом в виквитовой соломе и пошли в шатер, Айем то целовала, то шлепала меня и дергала за косу – не сильно, а так, играясь. «Ты дурак, – говорила она, – гончие Шальту могли порвать твое милое личико, муженек мой, а я все еще надеюсь однажды обрядить тебя в платье и подсунуть какому-нибудь напыщенному ашхану, чтоб посмотреть, как вытянется его морда, когда он узнает правду». «Так ты поэтому «забыла» ножницы и не хочешь стричь меня ножом?» – спросил я, и она захихикала: «Ты раскрыл все мои черные планы». – Гай снова опускает ресницы, так, что золотой блеск лишь слегка пробивается сквозь них. – Потом мы разделись и повесили одежду сушиться. И стали любить друг друга. Айем всякий раз говорила, что этот последний, ведь нам нужно рано вставать, чтобы перебраться со стадом на другой участок, и она же продолжала оседлывать меня снова и снова. Кто я такой, чтобы отказывать? Мы заснули только на рассвете… Он наклоняется вперед, закрывая лицо руками и тяжело дыша. А потом переходит на тамриэлик: – Я… не помню толком, что было, когда я вошел в Капеллу. Я переспал с ней, это правда, я проснулся на следующее утро голым рядом с ней – тоже голой. На мне был ее запах, везде, а на ней – мой. – Гай смотрит на Бани, и в глазах его, снова синих, стоят слезы. – Клянусь тебе, это было какое-то наваждение. А когда она показала мне ребенка, я решил сперва, что это какой-то глупый фарс, но… – Но Набу уже сейчас похож на тебя, – тихо говорит Нибани Меса. – От нее у него только глаза и цвет кожи. И у тебя ведь в юности была черная шевелюра? Гай протягивает руку и ерошит темные прядки на макушке сына. – Ага. Будем надеяться, что он не поседеет к сорока годам, как я. – Гай, ты помнишь, что рассказывал мне только что? – Конечно помню – как я вечером восьмого числа руки Руки Дождя вошел в Капеллу, а на следующий день проснулся рядом с Альмалексией, одетой только в браслеты на руках и ногах, сам будучи одетым только в свое кольцо. – А в промежутке между тем, как ты вошел в ее храм, и как проснулся утром с ней рядом? – В каком промежутке? В этом и дело – я не помню почти ничего. Бани вздыхает и тянется, чтобы обнять его за шею. Гай наклоняется к ней, и некоторое время они сидят, прижавшись друг к другу, и Набу тихонько гулит в их объятьях. Провидица негромко говорит: – Я знаю, тебе снятся сны, с самого детства. О местах, где ты никогда не был. О мерах и людях, с которыми ты никогда не был знаком. И что сны эти сделались ярче и стали появляться чаще, когда ты ступил на Вварденфелл. Но Гай… скажи мне, давно ли ты стал говорить на старом языке кимеров, сам того не замечая? В моем присутствии сегодня это случилось впервые, но тот Рука Альмалексии – Савор Хлан, сказал, что тоже это слышал. В тот день, когда ты познакомился с малышом. Гай медленно отстраняется, чтобы увидеть ее лицо, и озадаченно хмурится. – Я опять говорил на непонятном языке? Когда? – Только что. Правда, мне он был понятен. Большей частью. – Да?.. Я… не помню. Нибани Меса кивает. – Это неудивительно. Душа, может, и одна, но Имена и личности разные, не говоря уж о теле. Думаю, иногда воспоминания и опыт того тебя, который был когда-то Нереваром, выходят наружу независимо от желания и сознания нынешнего тебя. Возможно, это стало происходить, когда ты воссоединился с кольцом в Пещере Воплощения. – Нет. – Нибани Меса удивленно смотрит на него, а Гай качает головой. – Нет, это случалось и раньше, в молодости. Еще когда Морроувинд в моем понимании был просто одной далекой и экзотической провинцией Империи. В основном это происходило во сне. Не часто, к счастью, но даже двух раз хватило, чтоб другие легионеры отказывались ночевать со мной в одной казарме, а после третьего командир послал сперва за жрецами, а потом и за колдунами из Гильдии Магов, потому что где-то вычитал, что такое поведение – признак одержимости. – И что сказали маги? – Ничего. Как и жрецы. Оказалось, я не одержим. Я не смог показать ни тем, ни тем того, что они хотели увидеть, то есть услышать, по заказу не получилось. К тому же потом это стало уже неважно – оно со временем сошло на нет. Прекратилось совсем, когда мне стукнула четверть века. – Гай вздыхает. – И видимо началось опять здесь. Причем, уже не только во сне… Я… и впрямь не помню, что говорил, Бани. Значит, ты понимаешь этот язык? Надеюсь, я не слишком расстроил тебя этим сверх того, что уже натворил. – Как ни странно, нет, – усмехается Провидица. – Наверное, потому что в эти минуты ты был не Нереварином, но Нереваром, который рассказывал, как украл из соседского стада гуарчонка для своей жены, а потом любился с ней ночь напролет в их пастушьем лагере. – М-да уж. – Гай растерянно проводит пятерней по своей остриженной ежиком серебристой шевелюре. – Даже интересно, что я мог наболтать посреди ночи, будучи подростком. «Ни трона, ни наследника, ни любви», – вспоминает Нибани Меса, но решает оставить это при себе.

***

С улицы возвращается счастливый Ишуэль, который бегал показать приятелям новые подарки, на сей раз принесенные отцом. Он с разбега запрыгивает к нему на колени, а Гай обнимает мальчика свободной рукой и прижимается к макушке подбородком. – Нагулялся? – мягко спрашивает он. – Ага. Я еще успею, хочу пока побыть с тобой. Бани печально смотрит на него. Бедняжка хоть и совсем еще мал, уже понимает, что отец надолго в лагере не задержится. – У той тетеньки, что родила Набу, черные волосы? – спрашивает Ишуэль ни с того, ни с сего. – Нет, рыжие. А что? – А у него тогда почему черные? Гай усмехается: – У меня были такие раньше. Потом поседели. – Но ведь седеют только старики! Ты что, старый? В голосе Ишуэля настоящий ужас. Он уже знает, что люди живут куда меньше меров, и страх потери встает перед ним во весь рост. – Немного. Но не волнуйся, я нескоро помру. – Я не хочу, чтобы ты вообще когда-нибудь умирал! – Ну раз ты не хочешь, тогда я не буду, – кивает Гай. – Так и быть. Ишуэль с подозрением смотрит на отца несколько секунд, но потом снова прижимается к нему и легонько щиплет Набу, который лежит на сгибе другой руки Гая, за голую пяточку. Малыш смеется, Гай улыбается, а у Провидицы щемит сердце – она лучше Ишуэля знает, что эта идиллия не продлится долго. – Мама говорит, что ты пытался угостить Набу апельсином, – вспоминает Гай. – Не надо так, малыш, ему еще рановато есть такую еду. Ишуэль исподлобья косится на мать, но та и бровью не поводит. Обычно он послушен ей, но авторитет Отца для него все равно на первом месте, так что увещевания еще и от него лишними не будут. – Но он пьет только это молоко Манирай, а оно противное – я пробовал! Мама пыталась поить и меня им, но меня чуть не стошнило после первого раза! – Чье-чье молоко? Ишуэль, размахивая руками, объясняет, что Манирай – их дойная коза, которую Забамунд купил в Дагон Фел, когда Набу принесли в лагерь Уршилаку, и Гай укоризненно, хоть и с улыбкой, качает головой. – Ах, Бани, как некрасиво. – А в чем дело? – невозмутимо отзывается та. – Обе невероятно упрямы и даже внешне чем-то похожи. Когда я впервые увидела эту рыжую тварь на берегу, имя для нее пришло само. – Что ж, да будет так. – Гай смотрит на старшего из сыновей. – Набу ведь спокойно пьет это козье молоко, правда? Понимаешь, малышу оно скорее всего нравится, к тому же оно подходит ему лучше, чем любая другая пища, которую можно найти в Эшленде. Так что будь умницей и не пытайся больше кормить его тем, что ему пока нельзя. Вечером Гай отводит Ишуэля с мешком игрушек в юрту Сул-Матуула, чтоб они с Бани могли побыть наедине. Старик обычно не против повозиться с детьми, и скорее всего скоро примеру Нереварина последуют и другие родители. Набу остается дома, потому что еще слишком мал, чтобы что-нибудь понимать. Впрочем, сытый младенец засыпает еще до того, как они успевают начать по-настоящему, и мирно спит до сих пор, хотя время уже к утру. Светать будет не скоро, но Нибани Меса, как жрица Азуры, хорошо чувствует время. Она поудобнее устраивает голову на могучей груди Гая и счастливо вздыхает. – Я останусь тут, с вами, – вдруг говорит он, хотя Провидица, прислушиваясь к ровному стуку его сердца, думала, что он уже задремал. – Надолго? – спрашивает она. Гай вздыхает. – Хотелось бы навсегда. Но боюсь, не могу. Пока. Я побуду в Эшленде до следующего лета. Помогу племени с охотой и другой работой. И тебе с детьми, конечно. Нибани Меса вдруг вспоминает о Курапли и ее родне, и быстро пересказывает суть проблемы, пока они не заснули. Она ожидает гнева или хотя бы неодобрения, но Гай лишь нежно гладит ее по голой спине. – Не волнуйся. Я поговорю с ними. Со всеми. Ты правильно поступила, когда не стала выгонять их. Нам сейчас нужно немного тишины, и на материке, и на Вварденфелле. – Я не сомневаюсь в твоем даре убеждения, но Курапли все же ужасно болтлива, а Шаммит и ее сынок тебя ненавидят, судя по всему. Гай переворачивается на бок, держа ее в объятиях. – Не тревожься, – повторяет он. – Все будет хорошо. Давай лучше спать. Я обещал Ишуэлю, что когда рассветет, мы с ним соберемся посмотреть на Валенварион.