Сын Госпожи Милосердия

Наутро гостеприимные хозяева маленькой фермы, где Макарий нашел временное пристанище, усаживают гостя завтракать. Завтрак весьма плотный и сопровождается неизменным вином, причем не одного сорта. Макарий старательно жует и в меру сил поддерживает разговор – хозяева в основном хвалятся детьми и внуками, которые живут кто в Кватче, кто в Скинграде – в городах, – но мысли его заняты собственными планами на будущее. Он давно понял, что поиск определенного духа в этой долине – задача невыполнимая. Если бы хоть что-то о нем было известно… Словом, не пора ли… – Я тут, – начинает Макарий внезапно даже для самого себя, – путешествовал по этой части Вельда и на пути от эльфийских развалин к тому старому камню на севере заметил какие-то остатки стен или что-то такое. Они не выглядят очень уж древними. Тут раньше был какой-то поселок? Разумеется, он нагло врет. Ничего подобного он не видел среди всего этого разнотравья, рощиц и озерец. Фермеры замирают на несколько секунд. Макарий видит, как они переглядываются. – Остатки?.. – растерянно переспрашивает хозяин. – Я думал, там все начисто снесли и даже камни растащили по долине. Думал, ничего не осталось… Он вдруг дергается, и Макарий понимает, что жена только что от души пнула его под столом. Хозяин крякает и умолкает. Макарий, стараясь не допустить на лицо ухмылку, говорит: – Я не понимаю… Камни растащили? Это как? Зачем? Что случилось в том месте? Оба пожилых фермера помалкивают, натужно сопя. Потом хозяин не выдерживает. – Да ладно! Столько лет уж прошло! – гаркает он на жену и поворачивается к Макарию: – Там не село было, а ферма. Типа нашей. Только еще старше. Нашей-то лет сто или больше даже, мой прапрадед еще ее купил, так уже не новостройкой была, а «Скальным осколкам» поди все триста исполнилось бы… Ну, если б они еще стояли. Макарий «озадаченно» трет подбородок, и тут они оба начинают говорить, разом, будто прорвало давно возведенную плотину. – Извини, отец, – деловито начинает хозяйка, – нам просто упоминать-то о ней не велели… – Сказали: забудьте, что тут ферма стояла, – кивает ее муж. – Что, мол, опасно там, и все такое… – И что если кто будет спрашивать, то никакой фермы тут и не было никогда. Макарий кивает, а эти двое несутся вскачь, выбалтывая ему все, что он и так знает, и даже еще больше. Он выслушивает историю про семейство, мать которого вдруг стала вести себя странно и пугающе, а потом за ней пришли некие люди, и ферма исчезла с лица земли со всеми обитателями. А еще чуть позже по соседним фермам стали расхаживать типы в капюшонах и предупреждать, что много болтать о «Скальных осколках» не надо, особенно с незнакомцами. – Может, оно и правильно, – приговаривает хозяин, – если и вправду там какая-то нечисть завелась… – Да не было никакой нечисти! – сердито возражает хозяйка. – Бедняжка просто умом тронулась! – Ага, и дочку свою маленькую сжечь хотела! – Ты… Такое часто бывает, коли мужик на сторону ходит! Повисает молчание. Макарий обдумывает все услышанное, когда хозяин выплевывает: – Ну тогда туда ей и дорога, Паулине этой! Она вроде померла… Его жена тут же взвивается: – Ах ты старый говнюк! Тебе, выходит, бедняжку и не жаль совсем?! – Она девочку, родную, чуть живьем не сожгла! Подумаешь, муж ей изменил, с кем не бывает!.. Хозяин осекается, потому что глаза его женушки суживаются до щелочек, а рот вытягивается в нитку. Макарий быстро встревает: – Так ты думаешь, дочь моя, что бедная женщина потеряла рассудок из-за измены мужа? В целом, как ни ужасно, но то, что она хотела отыграться на ребенке, действительно похоже на месть за неверность. Мне приходилось сталкиваться с подобным ранее… – Да, думаю, отец, – цедит женщина, не сводя пристального взора с муженька. – Паулина своего бирюка сильно любила, и за что только. Да и чего бы ей про любовь-то знать, ведь он ее совсем молоденькой взял, ей и шестнадцати не исполнилось, когда она первенца, Суллу, родила. Хозяин что-то бормочет, кажется что-то про то, что «она сама хотела». Жена с отвращением отворачивается от него и смотрит на Макария: – Когда она разродилась Оливией – девочкой, – долго не могла прийти в себя, роды были сложные. Мужик ее, Аниций, на нормальную повитуху пожлобился, мы, соседки, ей помогали. И еще, после. Потом Аниций этот повадился на юг ездить, якобы новые пастбища смотреть. Но все ведь знали, что только кретин станет пасти так близко у границы, это же после Войны уже было! Макарий снова кивает. До границы с нынешним Альдмерским Доминионом отсюда действительно близко. Да и на этих землях войска эльфов знатно покуражились, он запоздало удивляется, что следов почти не осталось. Разве что шрамы на сердцах людей… – Неужели он встречался там с какой-то женщиной? – Там форт есть, старый, – машет рукой хозяйка. – Остатки. Эльфы его не развалили, когда там шли, да и разваливать-то нечего, если уж на то пошло. В общем, как раз у тех руин беженцы какие-то устроили себе лагерь. Беженцы, ишь ты! С Войны-то, поди, лет пятнадцать минуло! – Они и сейчас есть, – негромко отмечает Макарий. – Очень многие не нашли себе пристанища, когда их дома были уничтожены. Сейчас уже выросли те, кто родился в дороге. Они так и будут бродить, пока не найдут себе новый дом или пока не погибнут. Повисает молчание, которое нарушает насупившаяся фермерша. Не глядя на Макария, она бормочет: – …Ну, в общем… Как раз примерно в то время это было. Беженцы эти – разношерстная компания. Народ их не любил, потому что как только они там поселились, с огородов в округе начал пропадать урожай, да и деревья в садах обтрясали то и дело. Я уж молчу об овцах и свиньях, которых постоянно не досчитывались. – Никто их ни разу за руку не схватил, – бурчит хозяин. – Закрой рот, – велит жена и продолжает: – Там, среди бродяжек, хватало бабенок, которые были не прочь заработать, а то и забесплатно с чужими мужиками в койку ложились. – Она снова злобно смотрит на мужа. – И я, и соседки другие смирились, вроде как, но Паулина… Бедная, мы уж ей пытались объяснить, что такова мужицкая природа – прости, отец, – но она все убивалась. То пыталась муженька не пустить на юг, то угрожала сбежать с детьми… Только бежать-то ей некуда было. Она сирота, родителей в Войну убили, а деревеньку, где они жили, сожгли дотла. Брат только у нее был, но он сестрице с детями не рад бы был у себя на хуторе. Короче, однажды она даже сама собралась и съездила за Аницием туда на второй лошади. Только он ее побил там прямо при этих шлюхах и домой отправил. – Да уж не ври! – возмущается хозяин. – Не было такого! – Твой дружок тебе не все рассказывал, – холодно отвечает женщина. – Прости за долгий рассказ, отец, я просто хочу, чтоб ты понял – эти обалдуи из церкви, да колдуны проклятые, все оплошали. Не было никаких призраков, духов и еще чего. Бедная Паулина просто с ума сошла. Она и так была не в себе, а уж после того пожара… – Какого пожара?.. – рассеянно спрашивает Макарий. – И, прости меня, а в этом форте до сих пор живут? – Нет, – влезает фермер. – Там пожар случился, страшный. Весь лагерь разом сгорел. Почти все погибли. Уцелели только те, кто в ту ночь отлучился. На охоте был… – …Или огороды с садами обирал, – со смешком говорит его жена. – Побойся богов, ведь там дети малые были. Все погорели. – Печалишься о своих ублюдках? Детей, которых я родила, не хватило? Макарий видит, как фермер каменеет лицом. Кажется, жена задела его за живое. – Не надо так, сестра, – произносит он. – Смерть от огня – жестокая. Никто такого не заслуживает. Я бы даже талморским полководцам не пожелал такого. Те люди, беженцы, как ты говоришь, их лагерь долго существовал? – Года два, – пожимает плечами женщина. – Может, три. – И все это время они там просто жили? Женщины и дети? В старом форте? – Мужики там тоже были, мало, правда. – А власти что? – Ничего, – бурчит хозяин. – Всем плевать было. Только после пожара нагнали народу, солдат, забрали покойников и там все подчистили. И они не в самом форте… Там остатки башни, такой круглой, с внутренним двором. Они в нем палаток понаставили, потом лачуги какие-то сколотили, как могли устроились. Макарий хочет спросить, на что же эти люди существовали, но тут же понимает, что все вопросы излишни. И так понятно, на что. Некоторое время все трое молчат, затем Макарий прочищает горло и произносит: – Значит, эта женщина, Паулина, стала сама не своя после пожара? Она может быть как-то… – Нет, – отрезает фермер. – Может, и дура она, но не настолько. Да и вообще – в ту ночь она была у себя на ферме. Я сам, когда зарево через Дорогу увидел – там знатно полыхало – взялся соседей оповестить, поскакал другие хутора объезжать, и заскочил в «Скальные осколки», так Аниций с женкой в ночной одежке из дому выбежали на зов. Они оба дома ночевали. Правда… – Что? Хозяин мнется. – Да и впрямь она… Паулина, то есть… В общем, когда увидала, что там, на юге, делается, принялась вдруг рыдать и на колени повалилась. – Не от радости же, – бормочет Макарий, и фермер качает головой. – Какое там… Она в таком ужасе была, будто… не знаю, будто у нее там родные, или… действительно нечаянно их своими руками сожгла.

***

Макарию охота скорее удрать из дома, который совсем недавно казался ему таким уютным, что он и проделывает, наскоро попрощавшись с хозяевами. Его снедает стыд, он перестарался, пытаясь добыть сведения, и вскрыл глубокий гнойник в отношениях этих двоих. По-хорошему он должен остаться и помочь им снова найти общий язык, но теперь у него появился новый след в деле. Пожар, и то, поведение женщины, потом ставшей одержимой… Он заставляет Мидо остановиться, шумно выдыхает и прикусывает губу. Он слишком стар, чтобы врать себе самому. На самом деле он просто побоялся, что не справится – и не в малой степени из-за того, что он сам, вроде как, состоит в сложных отношениях. Его словно осеняет, что у него с Банри еще ничего не кончено. Может, у нее с ним – да, но он сам еще не смирился. Хотя ведь это он, Макарий, виноват в их разлуке. Это он так перетрусил, услышав про сотворенного его женщиной зомби, что поддался влиянию разом вернувшегося ужаса и отвращения и прогнал Банри от себя. Вот почему она не противилась его решению. В отличие от него самого, старого труса, она все прекрасно поняла. Он бросает поводья и утыкается лицом в ладони. Посидев так – Мидо успевает заинтересоваться листиками на кусте чубушника, а Карасик и вовсе давно уже пощипывает травку – Макарий выпрямляется и подбирает повод, когда слышит, что его кто-то зовет: – Отец! – Он оборачивается: давешняя фермерша бежит прямо к нему, путаясь в длинных юбках. – Отец!.. Погоди! Он спешивается. Женщина замедляет ход, видно, что ей тяжко, и Макарий неспешно идет ей навстречу. Они встречаются у группки небольших валунов, женщина загнанно дышит. Макарий смахивает с ближайшего валуна пыль и без слов усаживает ее туда. Сам устраивается на соседнем. Некоторое время они молчат. Фермерша пытается отдышаться. – У тебя все дома в порядке? – спрашивает Макарий, когда она перестает хватать ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. Женщина фыркает. – Что, думаешь, я прикончила старого козла ненароком? Нет, еще чего, чтоб он отмучился? Она умолкает. – Он обижает тебя? – бормочет Макарий, не отводя взгляда от своих уже запылившихся пальцев, торчащих из сандалий. Женщина качает головой. – Нет. Ну, если не считать, что он бегал по бабам столько раз… Теперь-то уж не бегает. Но руки никогда не поднимал. – А ты? – Что?! – Ты поднимала руку на своего мужа? И наверняка ты оскорбляла его словами. – Он меня тоже! Как будто могло быть иначе, мы ведь сорок лет вместе живем! И… И я не била его! Подумаешь, полотенцем треснула пару раз… Макарий вздыхает и тянется к ее руке, сжимая запястье в своей огромной ладони, крепко, но не так, чтобы причинить боль. – Я жалею, что начал расспрашивать о той ферме, – признается он. – Но ведь проблема не во мне. И не в «Скальных осколках». И даже не в этой бедной Паулине. Фермерша молчит и пытается высвободить руку. Макарий сжимает пальцы чуть сильнее, и она замирает. – Если в ту ночь шестнадцать лет назад… – Семнадцать. – Что? – Семнадцать почти. Это осенью девяностого случилось. – Хорошо. Если в ту ночь в том лагере и впрямь мог погибнуть ребенок твоего мужа, которого родила какая-нибудь несчастная… – Макарий сжимает переносицу пальцами и качает головой. – Я знаю, что измена это плохо, больно, жестоко. Но еще я помню, что дети невинны. Чаще всего. Поэтому… – Если бы эти шлюхи не спали с женатыми мужиками, ничего бы не было. – Макарий поднимает голову – фермерша сидит очень прямо, а на ее щеках горят два красных пятна. – И они еще брали деньги за это! С наших мужей! Наши деньги! – Им нужно было на что-то жить. Кормить детей, себя. Я видел таких беженцев, сестра, много раз. Особенно после Великой войны, ты понимаешь. Точно такие же истории, всякий раз: отцов, мужей, братьев убили, деревни, села, городки разорены, они бегут, часто – куда глаза глядят, с детьми, кое-каким скарбом, тем, что повезло унести, когда убегали. Если очень повезет, то со скотиной, но это прямо редкость. Фермерша опять пытается вырвать руку и шипит: – Хотели жить, могли бы работать! Нормально! – Где? На каких работах? – Прачками, швеями! Служанками! Могли прясть и ткать на продажу! – Прачек и швей полным-полно в любом городе. Прислуга… Вот ты бы взяла себе домой помощницу с большой дороги? – Женщина молча поджимает губы. – Вот именно. А из чего прясть и ткать? Для этого нужны материалы. Как они должны были их добыть? Тоже воровством? – В этих полях полно льна! Буквально ковром растет! Руками драть можно! Вот и пряли бы из него! Макарий вздыхает. Ну да, льна в Вельде очень много, он сам в своем путешествии натыкался на целые дикорастущие плантации синих, красных и желтых цветочков. Только вот еще он прекрасно знает, как тяжело его обрабатывать вручную. Когда-то он сам, маясь от безделья в один из периодов жизни, решил опробовать древнее ремесло и две недели собирал лен и крапиву, чтобы потом высушить, растрепать и сделать кудель, из которой собирался позже выпрясть нить. Собственно, это все, чего он добился. Серые лохматые клубки выбросить рука не поднялась – эти нитки попили из него немало крови – в буквальном смысле, Макарий не успевал залечивать кровавые мозоли на пальцах – но и решить, что сделать с ними, он так и не придумал. В идеале можно было попробовать выткать из этого убожества полотно, но тут у Макария уже иссяк энтузиазм. Хотя он мог бы попробовать сделать тесьму на дощечках или собрать маленькую рамку с гвоздями для тканья небольшой тряпочки, к примеру. В любом случае ему понятно, что денег эта деятельность не принесет, даже если у тех беженок было больше опыта в прядении и ткачестве, чем у него. Он открывает рот, чтобы объяснить все это фермерше, но тут же понимает, что напрасно потратит время. Вместо этого он негромко говорит: – Я прошу тебя об одном: найди в себе силы посочувствовать своему мужу. Если все эти шестнадцать – даже больше – лет он живет с мыслью, что в том пожаре действительно могло погибнуть его дитя… Макарий умолкает. Уверенность в том, что он зря сотрясает воздух, растет с каждым мгновением. Он выпускает руку фермерши, и та тут же вскакивает, кипя от злобы. Она одергивает подол и собирается уйти восвояси, когда Макарий спрашивает: – Зачем ты пыталась меня догнать? Фермерша цедит, не поворачивая головы: – Моя дочь живет в Кватче. Работает там швеей. Она красивая девочка, вот я и подумала сдуру, что ты, отец… Что вы бы, наверное, понравились друг другу. Но теперь я вижу, что ошиблась. Ты… ты такой же, как и все. Лучше моей малышке держаться от тебя подальше. Женщина подбирает юбки, чтобы уйти прочь, когда Макарий снова подает голос: – На самом деле ты не желала им смерти, ни тем женщинам, ни их малым детям. Тем более такой ужасной. Нет. Тебя снедала и по сию пору снедает обида и ярость. Только они направлены не сколько на них, сколько на твоего мужа. Может быть, на тебя саму. Это… С этим надо бороться, понимаешь? Эти чувства… вредят тебе самой в первую очередь. – Да что ты?! Макарий запрокидывает голову, чувствуя, как волосы соскальзывают с плеч, и прикрывает глаза. – Когда ты сегодня злобствовала об этих несчастных, твое сердце стало исполнять очень нехороший ритм. У тебя порой бывает одышка, верно? Иной раз немеют руки и ноги, может, живот болит, не так, как бывает при несварении, а иначе. Так ведь? – Фермерша молчит, и Макарий согласно кивает: – Так я и думал. Перестань сердиться ради себя и своих детей, они рискуют потерять мать раньше означенного времени. Я не призываю прощать неверность, но если ты до сих пор не оставила мужа и не намерена оставлять, то лучше постарайся примириться, если не с ним, то со своим выбором. Он поднимается с валуна и идет к коням.

***

Макарий медленно едет на юг. Солнце давно перевалило за полуденную отметку, а он ни разу с утра не остановился. Впрочем, он поддерживает коней своим даром, но напоить их все же стоит. Он останавливается у маленького ручья и спешивается. Пока кони пьют, Макарий размышляет. Не то чтобы несостоявшееся предложение про дочку от той фермерши было чем-то из ряда вон. Только за недели путешествия по Вельду ему несколько раз пытались подложить в постель дочек, внучек, сестер и племянниц. Потом Макарий стал умнее и на вопрос «А есть ли у тебя жена, отец?» начал отвечать, что да, есть, а еще у него семеро по лавкам, и все с ложкой. Впрочем, это тоже не стало стопроцентной защитой. Кое-кто считал, что, мол, жена не клеймо – не на всю жизнь, и всегда это были женщины, любого возраста. Иронично. С одного хутора Макарию пришлось попросту убежать: когда он пришел в амбар, где на верхнем уровне ему определили ночлег, то обнаружил в приготовленной для себя кровати голую хозяйскую дочку – надо сказать, очень привлекательную девицу с толстыми черными косами, доходящими до самых бедер. Именно после этого случая он и стал ночевать на свежем воздухе. Передохнув, он снова пускается в путь. За несколько дней он пересекает Вельд с севера на юг, минует Мискарканд и перебирается на другую сторону Золотой дороги. Форт, если верить словам местных жителей, должен быть виден с этих холмов. Форт он и впрямь находит – что-то серое маячит на горизонте. А с юго-запада, видно, с Абессинского моря по реке Стрид, движется грозовой фронт. Макарий чувствует, как изменились запахи в воздухе, и сам он потяжелел от влаги. Макарий пускает Мидо сперва рысью, а потом и в галоп. Если в форте уцелели какие-нибудь перекрытия, они могут послужить защитой от дождя. В любом случае, деваться ему теперь некуда – его предупреждали, что к югу от Дороги поселков практически не осталось. Полуразрушенной башни они достигают одновременно с грозой. Мидо перепрыгивает груду камней и оказывается прямо в неполном кольце стен, когда ливень обрушивается на землю. Макарий, покружив по дворику, забивается вместе с обоими жеребцами в маленькую нишу, где когда-то была дверь, теперь заваленная обломками камня, и ждет. Он надеется, что дождь скоро закончится, он уже знает, что в Вельде такие сильные ливни выпадают быстро, тут не Лейавин, в конце концов. И впрямь, ливень вскоре сменяется дождем средней силы, а затем и вовсе перестает. Ветер стихает, гром умолкает, и стихию уносит дальше на восток. Макарий выбирается из ниши и некоторое время смотрит в очистившееся небо, растерянно вытряхивая воду из волос, из своего одеяния, а после – и из лошадиной шерсти. Выпутав пальцы из гривы Карасика, он рассеянно думает, что пора бы снова обоих побрить. Да и самому бы обстричься, но его шевелюра почти достигает талии, и теперь ему жаль от нее избавляться. К тому же в косе ее носить удобнее, и не надо постоянно заботиться о бритье. С другой стороны, нужно ежедневно переплетать косу… но в этом Макарий находит нечто медитативное. Словом, свои волосы он пока решает оставить. Высушив себя и коней, он оглядывается. На камнях, особенно на нижнем уровне, действительно видны остатки копоти, тут и впрямь что-то горело, сильно и жарко. Макарий трет одно пятно пальцем – за годы оно так въелось в шершавую поверхность, что не отходит, будто теперь является частью камня. Больше никаких свидетельств пожара нет, ни углей, ни, хвала богам, останков. Но Макарий знает, что кое-что тут есть. И ему придется прочувствовать это всем своим нутром, если он хочет подтвердить – или опровергнуть – одну свою гипотезу. Он оставляет коней, выходит в самый центр двора, скидывает свои ментальные барьеры и погружается в вихрь обрывков чужой агонии. В первые секунды он борется с паникой и ужасом – более чужими, чем своими – вскоре ему удается подавить негативные энергии, и теперь Макарий внимательно осматривает место происшествия. Трагедия, случившаяся в этом месте, ужасна – в муках здесь погибло почти двадцать живых душ, в основном дети, младшему было не более пары месяцев, значит, он родился прямо в этих руинах. «Она», – поправляет себя Макарий. Это была девочка. Отстранившись от грусти и горечи, он бесстрастно осматривает руины, игнорируя эманации жестокой смерти. На нижние, недоступные теперь уровни его магический щуп тоже проникает. Кто-то баловался в этих развалинах некромантией, правда, давненько. Возможно, век или два назад. В любом случае, к делу одержимой это не относится. А вот пожар… Макарий ведет взглядом вокруг и вдруг видит что-то неглубоко в земле. Он быстро поднимает барьеры и шагает в сторону старой арки, служившей когда-то входом в эту башню. Теперь-то она не особо нужна – большая часть стен обвалилась. Макарий приседает на корточки: где-то здесь… Он переворачивает камни, роется в земле и, наконец, находит. Сперва ему кажется, что это монета, но нет – это очень древний, весьма корявый круглый амулет. В корявости, впрочем, нет ничего удивительного – судя по всему, этой штуке самое малое тысяча лет, а скорее всего и больше. Макарий вертит амулет в пальцах: все углубления забиты влажной землей, он вообще очень грязный, но все же очень похож на золотой. Распознать, что там было изображено когда-то, невозможно. Нужно попытаться очистить, да поаккуратнее… Макарий смотрит на небо: солнце садится, а ночевать в этом месте ему совсем не хочется. Велика вероятность, что непогода вернется, или объявится другой фронт, но он готов рискнуть. Тем более что в этих развалинах с большим комфортом все равно не устроишься. Он забирает коней и покидает скорбные руины, надеясь, что возвращаться не придется.

***

Макарий и его живность находят приют рядом с еще одним рунным камнем. Макарий натыкается на него совершенно неожиданно, хотя вроде должен был заметить его, когда ехал к форту. Он долго крутится рядом, пытаясь опознать, что это такое, и наконец решает разбить тут лагерь. В отличие от камня Атронаха, этот менгир коней не пугает. И это действительно менгир, зодиакальные камни стоят в окружении других, а этот – один-одинешенек. И руны в наступающем сумраке сияют зеленым, а не красным светом. Между делом (разведением огня, чисткой коней и всем прочим) Макарий проверяет и его: сила этого камня куда меньше, чем камня Атронаха, но ощущается четко. Отряхнув руки, он дотрагивается до него, и его собственная магия резонирует с магией монумента. Макарий спохватывается, но уже слишком поздно – когда он отскакивает прочь, то уже облачен в громоздкую, правда, ничего не весящую кирасу отвратного вида, а в руке сжимает похожий клинок – огромный, двуручный, и тоже по весу – словно перышко. Некоторое время он скачет на месте и пытается избавиться от «даров», чувствуя злобу демонов, но меч словно прилип к ладони, а на кирасе, кажется, начисто отсутствуют какие-либо застежки или швы. Скрежеща зубами, Макарий угрюмо садится прямо в траву под вопросительными взглядами коней. Присутствие даэдра их явно не пугает, ну да, им не дано ощутить эту лютую ненависть. Макарию вообще не нравятся игры с Забвением и его обитателями. Его Учитель когда-то туманно отметил, что это, видимо, «в силу обстоятельств», Макарий по сию пору не понимает, что он имел в виду тогда. Он мог бы расспросить, но не стал этого делать. Он вообще пореже старался обращаться к этому существу по собственной инициативе. Итак, одна рука у него занята на ближайшие… сколько-то там часов. Макарий знает, что эти призывы не действуют вечно, остается надеяться, что это не сильно надолго. На всякий случай он делает еще одну попытку разжать пальцы – безуспешно. Волей камня ему придется носить и доспех, и оружие, пока не истечет отведенное время. Ради интереса он примеривается к плетению, призвавшему кирасу с мечом, и разочарованно цокает языком. Оно простое, но невероятно мощное – чтобы его разбить, понадобится куча времени и сил. Кряхтя, Макарий поднимается на ноги и топает к костру. Пока он ест свою подоспевшую похлебку, мысли все крутятся вокруг амулета. Пока он не решается использовать его в качестве маяка, сперва он планировал очистить его и осмотреть, физически, так сказать, а потом уже изучить на предмет высоких материй. Вообще он хотел заняться этим прямо после ужина, но теперь, с этим поганым мечом, придется отложить все на неопределенный срок. Отужинав, Макарий неловко вытягивается на постели. Сочленения кирасы впиваются в тело сквозь ткань робы – ее же он теперь тоже снять не может. Покрутившись так и эдак, Макарий поднимается и садится под небольшое шелковичное деревце. Может, так удастся подремать. Заклятье камня иссякает глубокой ночью. Макарий успевает заснуть, невзирая на все неудобства, и просыпается, когда призванные «вещи» исчезают из Мундуса. От неожиданности он валится навзничь в траву и некоторое время так и лежит, пытаясь разогнуть сведенные судорогой пальцы правой руки. Заставив их кое-как шевелиться, он поднимается и бредет к спальнику, кони, дремлющие стоя, поводят ушами, но и только. Макарий устраивается на постели и смыкает веки. Амулет подождет до завтра.

***

Коричневый кругляш, полежав ночь завернутым во влажную тряпочку, наутро выглядит почище – большая часть земли остается на ткани. Макарий не боится коррозии или еще какой-то порчи, он уверен, что эта штука из золота: накануне, до инцидента с камнем, он слегка потер ребро этой штуки и полюбовался его блеском в лучах заходящего солнца. Амулет не зачарован, это просто древнее украшение без каких-то магических эффектов – подобное Макарий способен распознать, не прибегая к своим специальным навыкам. Он тратит примерно целое утро, чтобы очистить амулет почти до первозданного облика. Работать приходится стебельками травинок и импровизированными щеточками из колосков. Макарий еще разок протирает круглый кусочек золота тряпицей начисто и впивается взглядом в орнамент. Изображение выглядит сильно потертым и сглаженным, но Макарий все-таки умудряется распознать в центре восьмилучевую звезду с отверстием посередке. Вокруг вроде раньше было какое-то обрамление, но время и условия стерли его до гладкости. Макарий рассматривает звезду. Символ выглядит странно знакомым, только вот откуда… Он переворачивает амулет, но все, что находит там – полустертые черточки. Возможно, это были какие-то письмена, но теперь нельзя даже понять, как они выглядели, не то что прочесть. Макарий вертит украшение в пальцах, беззвучно шевеля губами, и приходит к выводу, что оно еще старше, чем он подумал сначала – уж очень неважно выглядит. Это не тысяча лет, и даже не две. Золото, конечно, мягкий металл, но обычно хорошо сохраняется, потому что его берегут. Макарий снова смотрит на звезду. Погодите-ка… Он действительно узнает этот символ, и когда он вспоминает, откуда и что он значит, сердце у него екает. Это древний альдмерский знак Аури-Эля. Впервые Макарий его узрел в одной из древних книг, найденных в башне, которая на долгие годы стала ему тюрьмой. Некоторое время он просто смотрит. Потом в голове снова начинают роиться мысли: неужели и впрямь айлейдский?.. Или альдмерский? Тогда почему «Шезарр»? «Шезаррин, – тут же поправляет он себя. – Тут… другое». Действительно, если в языке эльфов не было подходящего термина, они могли пользоваться языком людей. Макарий скидывает весь мусор с колен и поднимается на ноги. Надо попробовать… Он делает глубокий вдох, одновременно прикрывая глаза и зажимая амулет в кулаке, но тут же спохватывается и бежит собирать лагерь и седлать коней. Покончив со всем этим, он снова изготавливается и прикасается к амулету своей силой. Сперва он ничего не чувствует и не «видит». Амулет инертен, и если не считать «налипших» на него отголосков пожара в форте и чьей-то ауры – Макарий думает, что это слабый отпечаток души покойной Паулины – никак себя не проявляет. Но это ожидаемо. В конце концов, амулет слишком стар и наверняка много-много веков просто лежал в неком укромном местечке, откуда его извлекла отчаявшаяся женщина. Тогда Макарий добавляет заклинания поиска. Старое «Ясновидение» должно показать ему, откуда взялся этот символ Аури-Эля, а добавленные к нему плетения определения сущностей помогут найти неприкаянные души. Если таковые есть и действительно имеют отношение ко всей этой истории. Он все еще в этом сомневается, хотя и слабо – внезапный пожар и прочие сопутствующие факты говорят о многом. Сперва ничего не происходит, и Макарий чувствует легкое разочарование, но вдруг улавливает еле заметный, едва ощутимый «зов». Он идет с севера, из-за Золотой дороги. Макарий цепляет эту тонкую «нить» и вскакивает на спину Мидо. Теперь главное – не потерять. Пока он едет, «зов» усиливается, а «нить» становится прочнее. Макарий с удовлетворением понимает, что движется в правильном направлении. Но когда прямо впереди из-за холмов поднимаются руины Мискарканда, он хмурится и заставляет коней замереть на месте. Что-то тут не так… Будь в городе нечто такое, он бы почувствовал при первом осмотре и без всяких маяков. Да и амулет не похож на айлейдский. Те, конечно, поклонялись Аури-Элю, но только в несколько ином виде, и символы использовали другие. Да и старый этот амулет, скорее всего старше большинства их городов. Тем не менее, Макарий заставляет Мидо и Карасика тронуться и вскоре оказывается среди белых стел и обломков. И здесь происходит то, что описал примас в своем дневнике: след расплывается, становясь все менее заметным и рассредоточенным – невозможно толком определить направление. А когда Макарий подбирается к центру Мискарканда, то и вовсе исчезает. Макарий со свистом выпускает воздух сквозь зубы. Прекрасно. Он галопом покидает пределы города и отступает поближе к Золотой дороге. Наново выплетает все нужные заклятья, и след появляется вновь. Теперь Макарий еще более внимателен. На пробу он движется влево, на запад, но быстро понимает, что не туда, и сворачивает на восток, объезжая Мискарканд по широкой дуге. След крепнет, когда развалины оказываются за левым плечом, и Макарий заставляет Мидо сбавить шаг, а потом и вовсе спешивается. Он крутит головой по сторонам, надеясь, что сумеет найти что-нибудь до захода солнца, но среди этих поросших разнотравьем холмов, кажется, и нет ничего особенного. Если только Паулина не наткнулась на амулет в какой-нибудь древней могиле… чтоб отыскать которую надо сильно постараться. Макарий медленно идет по лугу, старательно удерживая нить, взбирается на очередной холм, а потом спускается и чувствует, что след изменил направление. Он быстро оборачивается. Мидо и Карасик стоят бок о бок на поросшем травой склоне, а рядом, у самого подножия холма, прямо у копыт Карасика, покоится груда крупных валунов – на вид ничем не примечательных. Груда приличная, и камни в ней большие – самый крупный в высоту, наверное, дотягивает Макарию до плеча. Макарий приближается и трогает камень ладонью – след тянется прямо из-за него. Изнутри холма. Очень интересно. Макарий велит обоим жеребцам сойти вниз, а потом изучает валуны повнимательней. Он смотрит так и эдак, обходит груду с одной стороны, с другой… И тут видит это – узкую черную щель, которую так просто незаметишь. В холме есть отверстие, в которое с трудом может протиснуться средний взрослый, а Макарию и вовсе приходится присесть на корточки и заползать туда боком. Изнутри слегка тянет сырой землей, но и только, никакой вони разложения, никакой плесени. Земляной ход по мере продвижения внутрь становится выше, и Макарию почти удается выпрямиться. Странное дело, углубляясь в холм, в неизвестность и темноту, он должен ощущать беспокойство, но ничего подобного почему-то не испытывает, скорее наоборот – с каждым шагом его накрывает умиротворение. Даже все более ощутимое присутствие эфирной нежити этому не помеха. Тоннель расширяется так, чтобы Макарий смог встать прямо и расправить плечи. Он видит свет впереди, слабый и тусклый, но вроде бы дневной, впрочем, пока рано делать выводы. Макарий выбирается в довольно просторный грот с низким потолком – его макушка почти упирается в свод пещеры, когда он стоит прямо. Он вертит головой, с любопытством озираясь: в пещере не царит мрак, здесь, как ни странно, хватает естественного освещения: в своде есть колодцы, сквозь которые сюда может заглядывать солнце. Странно, они же должны быть видны снаружи, а Макарий не заметил никаких отверстий, хотя недавно прошелся по холму в компании двоих жеребцов… да он особо и не искал. Хотя там были какие-то маленькие кучки камней тут и там, может, они обрамляли отверстия… Когда глаза привыкают, Макарию становится понятно, что это не склеп. Вернее, основное назначение этой пещеры другое, а склепом она стала позже, до того здесь было маленькое святилище Старого Дракона – в самом центре пещеры, между толстыми, грубо вытесанными каменными столпами, в крохотной нише в стене, сидит его изваяние. Макарий подходит к истукану – он деревянный и такой старый, что черты едва угадываются в этом трухлявом куске. Можно только догадываться, сколько ему лет. Понятно, что дерево долго не живет, кроме, может, некоторых пород и в специфических условиях, но этот идол не просто деревяшка – бог, его бесконечно малая часть, присутствует здесь, и потому Макарий, его слуга, ощущает себя в этой норе как дома. Впрочем, обычная древесина так долго не сохранилась бы, а этот идол очень древний. Он напоминает сидящего на задних лапах дракона с маленькими, плотно сжатыми за спиной крыльями, но на его груди рельефно обозначен тот самый символ в виде восьмиконечной звезды. Очень необычно, Макарий никогда раньше не видел таких: чтобы одновременно Акатош изображался нордским драконом, но при этом со знаком эльфийского Ауриэля. Возможно, этой скульптуре столько же лет, сколько и Имперскому культу в целом. В нише, у самых лап Дракона, Макарий видит старые приношения – высохшие цветы и превратившееся в труху зерно, давно прокисшее вино в маленькой запыленной бутылке… Макарий, не глядя, шарит по сумкам на поясе, где-то тут у него была столь же маленькая бутылочка с бренди… Да нет, он оставил все в седельных сумках, при нем только бутыль с освященным маслом. Носовым платком он аккуратно смахивает пыль в нише, стараясь не задевать идол, убирает старые подношения. Нужно будет потом заменить их на новые. Еще у него есть лепешки, которые он сам напек на прошлом привале, но они где-то в поклаже у Карасика. Хорошо бы вернуться за ними, но это чуть позже. Сперва надо разобраться с другим местным обитателем. Макарий медленно оборачивается и смотрит в темноту. Освещение колодцами здесь устроено так, что Дракон в нише виден хорошо (оттого Макарий и решил, что это изначально святилище), а дальние рубежи грота теряются в тенях. Бормотание призрака, невнятное и монотонное, он давно слышит над самым ухом, надо теперь найти его якорь, чаще всего это останки, но иногда могут быть какие-нибудь предметы, личные вещи или даже оружие. Макарий медленно движется вдоль стены грота, выставив вперед раскрытую ладонь. Бормотание становится громче, Макарию кажется, что он даже начинает понимать кое-что, когда чувствует сопротивление, какой-то барьер, явно не физического свойства. Он надавливает на барьер, распознает плетение и рушит его. Призрак, только что полностью пассивный, разом проявляет себя – тень на фоне мрака, чей контур обозначен слабым мерцанием. Макарий отбивает атаку призрачными когтями, но это еще не конец – нежить пытается ударить его вполне материальным кинжалом. Неплохо, значит, он достаточно силен. Впрочем, Макарий и не сомневается в силе этой твари – семнадцать лет назад она убила два с лишним десятка человек в тех развалинах форта, а немного позже попыталась захватить тело фермерши, которая, по всей видимости, ее и разбудила. Макарий пробивает брешь в сгустке эктоплазмы перед ним, сейчас нет времени отыскивать якорь, сперва надо заставить этого заблудшего уняться. Макарий досадует на себя – не стоило портить его барьеры, только зря разозлил сущность. Тем не менее, призрак, получив несколько ментальных оплеух, роняет кинжал и сдает назад, все еще бормоча что-то на языке, который Макарий едва понимает. Кажется, это смесь старого альдмериса с не менее старым коловианским наречием. Макарий немного знает язык эльфов, а коловианский имеет немалое сходство с современным тамриэликом, так что в общих чертах понятно, о чем вещает дух. Он жалуется. Все они всегда жалуются – скольких бы Макарий не встретил, каждый раз одно и то же. Начиная от слабых эманаций, кусочков сущности, по ошибке или несчастной случайности застрявших в Мундусе после смерти, до самых могущественных личей. Все они жаловались на судьбу – по разным причинам, но всегда на нее. Макарий делает медленный вдох. Призрак, поубавив прыти, болтается рядом. Тут Макарий вспоминает, что он, заняв тело Паулины, общался с окружающими на всеобщем, и решает попробовать установить контакт. – Эй, – негромко говорит он в темноту, – слышишь меня? Призрак не отзывается, но бормотание стихает. Макарий продолжает: – Я знаю, что слышишь. Если не хочешь отвечать, то и не надо, я просто буду рассказывать, а ты внимай. Молчание становится более выразительным, если можно так выразиться. Макарий кивает и начинает: – Некогда, не так давно для меня, и точно недавно для тебя, хотя такие, как ты почти не ощущают хода времени, жила-была на ферме недалеко к северу отсюда одна молодая женщина. Звали ее Паулина, хотя имена теперь вряд ли имеют значение. Итак, Паулина была молода, но уже давно стала матерью семейства и женой хозяина фермы. Который неожиданно взялся погуливать от законной супруги на сторону, а именно – пользоваться услугами женщин-беженок, нашедших приют к югу от Золотой дороги. Тут Макарий умолкает. Если призрак настолько стар, как он думает, то название «Золотая дорога» ему ничего не скажет. Ладно, это уже не имеет значения. Он достает амулет, который привел его сюда, и вытягивает его на ладони вперед. – Это ведь твое, да? – спрашивает он. – Я знаю, что твое, с его помощью Паулина заставила тебя убить всех, кто был в том лагере беженцев. Призрак безмолвствует, но Макарий не ждет ответа и потому изрядно удивлен, когда… нет, не слышит, а скорее ощущает шепот: – Я дремал… Потом кто-то пришел… из живых… смертных… Забрал… часть меня… Макарий не ощущает лжи, мертвые вообще редко лгут, а если и лгут, то только некоторые, вроде личей, и под давлением очень серьезных обстоятельств. Он произносит: – И ты отправился искать свою вещь. И обнаружил, где ее спрятали. И там было… хмм… очень шумно, и ты никак не мог понять, кто из этих шумящих – вор. И решил проблему радикально. Но амулет ты не мог забрать. Не нашел точного расположения из-за помех. Призрак опять что-то бормочет. Макарий различает кое-какие слова: «люди», «детеныши», «костер», «тряпки». Чаще других повторяется слово «воры» и еще одно, которое удается перевести примерно как «святотатцы». – Сначала я думал, что Паулина заключила с тобой сделку: ты мстишь ее «обидчикам», а взамен получаешь ее тело, но теперь понимаю, что все было немного не так. Наверняка кто-то подсказал ей, что можно причинить вред кому-нибудь, если подкинуть в его дом вещь, принадлежащую неупокоенному мертвецу. Паулина ведь из местных. Она наверняка с детства знала об этом святилище, а еще о том, что тут с давних пор лежат останки кого-то неизвестного, но довольно сердитого – иначе святилище бы не забросили. Это не впервые, когда в храме заводится нежить, такое бывает. Чаще всего – если в этом храме убивают его жреца. Неспокойная душа явно чувствует прилив эмоций или чего-то, что заменяет оные у духов, чужие гнев и боль – словом, тень вновь становится видимой и почти ощутимой. Кинжал начинает позвякивать на утоптанном полу, и Макарию вновь приходится применить силу. Тень унимается. – Прости, брат, – мягко говорит Макарий. – Мне жаль, что с тобой случилось такое, но ты сильно озлобился и натворил много бед. – Изгонишь меня? – шипит призрак. – Ты… Его жрец… выкинешь меня прочь? – Я отправлю тебя в Этериус. Как должно. – Макарий поводит плечами. – Так вот, о Паулине… Видимо, ей рассказали, как навлечь на кого-то проклятие призрака, но не объяснили кое-что другое – например, что проклятье может подействовать не так, как планировалось, а еще – что будут последствия для проклинающего. Весьма… серьезные. Например, разгневанный дух попытается занять его тело. Что и произошло с Паулиной. – Я заслужил… Я должен был… попытаться… Хотя бы раз… – …Но ее бедное сердце не выдержало экзорцизма, и тебе пришлось вернуться сюда и уснуть. Призрак шепчет и стонет, почти бессвязно. Макарий вдруг вспоминает: – Овец ты приносил в жертву ножом. А девочку, дочку Паулины, хотел сжечь живьем. Почему? За что? И почему у того камня? Это же камень Атронаха… – Это место силы… Огонь – чистая материя… Нож для зверя. Огонь – для разумной души… Дитя было отмечено… Я хотел отдать ее Богу… Призрак будто шипит прямо в его ухо, и Макария продирает невольная дрожь. Не от близости духа, а от его откровений. Невольное любопытство, возникшее, когда он осознал, кем именно был этот дух при жизни, сменяется почти что отвращением. Теперь ему совсем неохота знать, что из себя представляло служение Богу – богам – раньше, тысячи лет назад. Хотя это не то чтобы неожиданно. За свою жизнь Макарий нет-нет, да и натыкался на свидетельства… чего-то похожего. – Пора, – произносит он. – Приготовься, скоро ты окажешься с Ним. – Нет!.. Еще рано!.. – Не рано, вовсе не рано. Поздно, впрочем, не бывает никогда. – Нет, мне нужно!.. – Тебе нужно вернуться Домой, – веско заключает Макарий. – Пожалуйста, брат, смирись. Ты силен, но я сильнее, и знаю, как управиться с тобой. Дух умолкает и сжимается в темноте. Макарий ощущает его ярость, но слабо, куда больше в этом неровном потоке эмоций боли, тоски, сожалений… Страха. – Потерпи, – шепчет он. – Скоро все закончится. Он давно нашел нить, соединяющую дух с останками, нужно просто оборвать ее, аккуратно и притом решительно, но Макарий сперва бормочет молитвы и проводит несколько ритуалов, пользуясь освященным маслом из своих обычных запасов. Ритуалы и молитвы должны помочь духу беспрепятственно покинуть Мундус и достичь Этериуса. Макарий не жрец Аркея, конечно, и все же умеет и такое, как, впрочем, и любой деревенский священник. – Постой… – вновь шепчет призрак. – Ты… Ты… опутан… чарами… Почему… Бог слушает тебя?.. Тебя коснулись демоны… Макарий медленно выпрямляется. – О чем ты? – На тебе… чары, – повторяет дух. – Тенета демонов… Что-то… что-то скрывают… Твое прошлое… Ты… что-то забыл… Макарий чувствует, как по спине несется ледяная волна. – Я не… – начинает он и тут же умолкает. Он и впрямь кое-что не помнит – своего раннего детства. Но он списывает все на возраст, в самом деле – ему ведь два с лишним века уже. – Всякий что-то да забывает. Призрак бормочет во мраке на смеси старых и новых языков: – Возможно… Но смерть делает прозорливым… Позволяет… видеть дальше… Я… мертвец… дам тебе совет… Это ты должен вернуться домой… Туда, где все… началось… – Домой? Зачем? Усталая душа трепещет тут, рядом и больше не отвечает. Макарий переводит дух и заставляет себя успокоиться и сосредоточиться на деле. Проговорив все нужные слова и завершив ритуалы, тянется к призраку жреца и перерезает незримую «пуповину» между ним и останками, покоящимися во мраке святилища. Макарий слышит слабый вскрик, а затем подземелье накрывает тишина – дух ушел. Он вздыхает, прислоняется к стене грота плечом и утыкается лицом в ладони. Эти полчаса – или сколько у него ушло на уговоры призрака – дорого дались. На несколько секунд Макарий чувствует себя на все свои двести двенадцать лет, но это быстро проходит. Он знает, что это просто хандра, которая всегда охватывает его после таких вот происшествий. Макарий откидывает выбившиеся из косы волосы с лица и выпрямляется – осторожно, чтобы не набить шишек. Итак, дела здесь еще не закончены. Он сплетает заклинание света. Останки лежат прямо за большим стоячим камнем, который Макарий все время принимал за часть стены, но нет – тот прикрывает собой нишу покрупнее, чем вместилище драконьего идола, и в ней когда-то обитал жрец. Макарий смахивает многовековую пыль с древней утвари и видит, что некоторые горшки и кувшины уцелели, хотя большая часть обратилась в черепки. Сами останки валяются грудой посреди маленькой камеры вперемешку с какими-то тряпками – в пещере сухо, и кое-что уцелело, – и Макарий чувствует болезненный укол в сердце. Он огибает кости и находит в углу остатки то ли койки, то ли просто какого-то лежбища. Сперва он занимается костями: аккуратно переносит их на расчищенное ложе, начиная с черепа, раскладывает в правильном порядке и оглядывается в поисках подходящей для савана тряпки, но почти истлевшие лоскутки для этого не годятся, а больше тут ничего нет. Макарий выбирается наружу. После полумрака святилища даже закатное солнце кажется ослепительным. Кони вольготно устроились на лужку перед холмом – улеглись и пощипывают цветочки. Макарий со вздохом подходит к Карасику, он надеется, что конь не передавил все его бутылки с зельями и выпивкой. Из седельных сумок он достает бутылочку дорогого бренди, флягу с водой и мешочек с лепешками. Ах да, еще надо что-то на саван… У него с собой не очень много подходящих для этого вещей. Можно, конечно, завернуть на какую-нибудь ферму и попросить продать кусок полотна или что-то похожее, но Макарий не испытывает сейчас особого желания встречаться с людьми. Итак, у него есть только его дорожная постель и плащ, довольно пожилой, но Макарий его любит. Правда, еще сильнее он любит свое старое одеяло – дорогое (когда-то), теплое и добротное, из лучшей овечьей шерсти. Макарий со вздохом берет плащ. Все равно он давно им не пользовался. Примерно с тех самых пор, как попал в Вельд. Даже в дождь плащ не слишком требовался. Макарий возвращается в святилище. Плащом он накрывает остов жреца и перед тем, как укутать его целиком, задерживает взгляд на черепе, а потом и вовсе склоняется ниже. Череп в целом похож на человеческий, но форма глазниц и широкие, слишком рельефные скулы говорят о примеси эльфийской крови. Макарий накидывает плащ и на него, подсовывает старый амулет со звездой под ткань и отступает, чувствуя тяжесть в душе. «Ты такой же, как и я», – думает он. И не за это ли жреца убили – на грудных позвонках и ребрах остались следы от оружия, скорее всего от меча или длинного ножа, и отметин этих было много. Да и разбитые горшки могут быть свидетельством нападения, кстати, они, кажется, слеплены вручную, а не на гончарном круге. Макарий собирает черепки в кучу в уголке и покидает последнее пристанище жреца. Еще он обихаживает идол, оставляет ему приношения, в последний раз окидывает взглядом древний храм и выбирается наружу. Скоро ночь, но Макарию не хочется ночевать вблизи кургана. Он едет на восток до самой темноты, добирается до какой-то рощицы и разбивает лагерь там. Растянувшись на спальнике, он долго лежит без сна, перебирая в памяти события минувшего дня. Он вспоминает те многочисленные зарубки на древних костях – кто-то очень озлобленный снова и снова бил жреца ножом, или, может, убийц было больше. В таких условиях нельзя было определить, от одного оружия эти отметки, или от нескольких. Макарий не знает, за что зарезали жреца, за видовую принадлежность, или, может, он выбрал для жертвы кого-то, кто был дорог убийце или убийцам. Возможно, кто-то захотел поживиться ценностями из святилища… да нет, тогда бы и амулет его утащили, а он пролежал в старом храме до появления Паулины. Мысль резко обрывается, когда Макарий вспоминает прощальные слова призрака, про «тенета», демонов и то, что ему надо вернуться к началу. Какому началу? Началу чего? Началу его карьеры жреца? Началу его жизни? Но он не знает, не помнит, где родился… Так куда же… Макарий засыпает, не успев додумать.

***

Он планировал ехать до Имперского города почти без остановок, он и так припозднился, но, завидев на юге стены Скинграда, чувствует, как екает сердце. Макарий спешивается. Помахав руками взад-вперед, он делает глубокий вдох, опускает веки и вызывает в памяти образ Банри. за прошедшие полгода он потускнел, но Макарий все еще помнит запах ее кожи и волос. Когда воображаемая Банри перед его внутренним взором становится такой четкой, что кажется материальной, Макарий сплетает заклинание Ясновидения и открывает глаза. Светящаяся дорожка ведет с холма вниз, прямо к Скинграду. Через секунду он уже скачет вниз, рискуя ногами Мидо и Карасика. К воротам он подъезжает уже ближе к вечеру, проскальзывает внутрь внешнего кольца – его узнают кое-какие стражники, поэтому проникнуть в город получается почти беспрепятственно, – и устремляется к внутреннему городу. По дороге Макарий вновь сплетает заклинание поиска и вновь видит путь, он ведет прямо к воротам Старого Скинграда. Сердце почти выпрыгивает из груди, когда он сворачивает в северный район, где стоит таверна «Западный Вельд», проносится по дороге к площади Рислава Праведного и сворачивает на восток, к дому у рощицы. Макарий спрыгивает на брусчатку и бежит к двери, но тут же останавливается. Дом Банри по-прежнему выглядит нежилым – пыльные и темные (хотя на улице уже вечер) окна, трава, пробивающаяся сквозь камни мостовой у самой двери… Макарий напряженно таращится на дверь. а потом заглядывает в большие окна. Ему кажется, что внутри есть какое-то движение… Он снова сплетает Ясновидение. Оно указывает прямо на дверь. Макарий возвращается к входу и заносит кулак над створкой, когда слышит откуда-то сбоку: – Ты кто? – Он медленно поворачивает голову: из глубины квартала особняков появляется темный силуэт, высокий, ростом почти с самого Макария. – Что ты тут делаешь? Макарий разворачивается лицом к незнакомцу, который выходит под свет фонарей и трет глаза. Это высокий (но они всегда такие) альтмер, просто, но явно дорого одетый, с коротко остриженными золотистыми волосами. Похоже, что чистокровный, Макарий ощущает ровный магический фон, исходящий от него, правда, слабо тренированный, видимо, этот эльф не часто пользуется своим даром. Альтмер в ответ таращится на него, очень внимательно. Он окидывает Макария долгим взглядом, не пропуская ничего: ни старых запыленных сандалий, торчащих из-под подола одеяния, ни самого одеяния – уже сильно поношенного, ни пары жеребцов за его спиной. Особенное внимание, впрочем, уделяется лицу: эльф тщательно всматривается в черты Макария и хмурит брови. – Мне говорили, что какой-то высокий длинноволосый тип ошивается вокруг ее дома, – говорит он. – Снова. Я уж думал, это вернулся ее отец, но нет, вы совсем не похожи. Хотя ты тоже целитель, я чувствую… твой дар. Кто ты такой? – А кто ты такой? – вопрошает Макарий. Назвать это существо «сын мой» у него не поворачивается язык, этот мер стар, гораздо старше его самого. – И, уж прости, кто тебя благословил или уполномочил задавать такие вопросы? Эльф поджимает губы. Он явно не привык, чтобы с ним так разговаривали. – Меня зовут Терион, я… глава местного отделения Гильдии алхимиков и аптекарей. И я надеюсь, ты ответишь взаимностью. Макарий подбирается. Неужто той самой гильдии, в которой так не любили Банри, и которая, в конце концов, видимо, выгнала бедняжку из Скинграда? – Я Макарий, жрец Акатоша, – представляется он. Терион растерянно спрашивает: – Жрец Акатоша? Прости, но что ты тут забыл? – Хотел пополнить запасы. Карта говорит, что тут аптека. Была, по крайней мере. – Именно что была. Она закрыта последние лет семь. Я присматриваю за этим домом, пока его хозяйки нет. – Видимо, у меня очень старая карта. Макарию не нравится компания, но уйти он не может. Он должен попасть в этот дом, немедленно! Но не ломиться же туда прямо при этом эльфе. Он явно непрост, узнал же он откуда-то про «длинноволосого высокого типа», который ходил тут раньше, а узнать это он мог только от стражника… или от кого-то еще, кто следил за домом. – Но ты был здесь в прошлом месяце, неужели забыл, что тут больше не торгуют алхимией? – щурится Терион. – Или это был не ты? Макарию очень охота соврать или как-то выкрутиться, но он понимает, что ложь его быстро распознают. Он решает сказать немного правды: – Хорошо, так и быть. Насколько мне известно, это дом моей знакомой, я слышал от нее, что она возвращалась в Скинград, и подумал, что она могла вернуться сюда снова. Хотел навестить ее, если она дома. Ему, кажется, даже удается избежать заминки между словами «моей» и «знакомой». – Знакомой? – негромко переспрашивает Терион. – И насколько хорошо вы знакомы? Банри не особо любила жрецов. У нее… нечто вроде детской травмы. Когда я забрал ее из Готтлсфонта, она только и говорила, что больше в жизни не приблизится ко всяким монашкам, да прочим святошам. «Меня она любила», – с неожиданной злостью думает Макарий. Он начинает кое-что припоминать из разговоров с матерью Казимерой и тем забулдыгой из тупичка в новом городе. Желтый эльф-алхимик, да? – Достаточно хорошо. Я ответил на все твои вопросы? Терион холодно произносит: – Банри тут нет, иначе я бы знал, что она вернулась. Так что можешь идти. – Не обижайся, но я сам решу, куда и когда мне идти. Мне даже скинградский примас Акатоша не указ, что уж говорить про… гильдмастера некой гильдии. Или я что-то недопонял, и дом этот на самом деле твой? В любом случае я просто стою на улице и ничего не нарушаю. – Дом не мой, а Банри, – медленно говорит эльф. И зачем-то добавляет, как кажется Макарию, с ноткой обиды в голосе: – Она сама купила его. Фалану никогда не продала бы свое имущество мне… Макарий мысленно считает до пяти, чтобы не вызвериться на него. Терпение его иссякает, время тоже, а проклятый остроухий явно не собирается убираться восвояси. Потом приходится считать дальше, и наконец Макарий не выдерживает первым. Он снова сплетает Ясновидение, но, к его растерянности и разочарованию, оно теперь не показывает на дом. Вместо этого светящаяся дорожка устремляется вдоль по улице между этими старыми домами на восток. – Это… Что ты сделал? – возмущенно спрашивает Терион. – Что ты вытворяешь?! Макарий едва его слышит. Сперва он выбегает на середину улицы, а затем и вовсе к площади Рислава, и уже там плетет заклинание поиска. Теперь оно указывает в другую сторону, прямиком к Золотой дороге. Макарий в полном расстройстве сникает. Как же так?.. Неужели он где-то ошибся? Но ведь это простое – для него – заклинание, оно никогда не подводило… Терион все что-то бубнит. Макарий, не обращая на него внимания, в третий раз колдует Ясновидение – с тем же результатом. Судя по всему, оно теперь говорит, что Банри и впрямь нет в Скинграде. Надо еще проверить… Макарий возвращается к коням и впрыгивает на спину Мидо. Терион теперь молчит, хвала богам, иначе пришлось бы заткнуть его силком. Макарий уже готов уехать, но в памяти всплывает одна из терионовых тирад, и он цедит сквозь зубы: – Забрал из Готтлсфонта, говоришь? Вроде как Банри было лет шестнадцать, когда она оттуда уехала. А тебе, прости, сколько? – Терион угрюмо молчит и смотрит куда-то под копыта Мидо. – А, и еще народная молва утверждает, что ты, вроде как, женат, благодетель. Ответа Макарий так и не дожидается. Сцепив зубы, он выезжает на улицу, сворачивает на юг и едет к Золотой дороге. Если Терион желает остаться в один рядом с набитым нежитью особняком – дело, как говорится, хозяйское. На Золотой дороге Макарий снова сплетает заклинание Ясновидения. Оно указывает на восток, прочь из старого города, и, скорее всего, прочь из Скинграда вообще. Почему оно обмануло Макария днем, и почему продолжало обманывать до самой встречи с Терионом?.. Неужто он сам перепутал маяки и принял желаемое за действительное? Макарий трет лицо ладонями. Или он слишком устал, слишком часто пользовался магией, снимающей усталость, и ему просто нужен крепкий сон в нормальной кровати?.. Макарий угрюмо выезжает во внешний город. Он знает, что все еще может остановиться в гостинице Культа, и направляет Мидо в нужную сторону. В конце концов, впереди его ждет долгий путь в столицу.

***

Ночью ему снится Банри. Она часто ему снится, но, вот странность, это впервые, когда она одета. В одну только рубаху, в которой она была, когда они познакомились и впервые переспали, но все-таки одета. Обычно она голая – и весьма приветливая. Побуждения самого Макария в этом сне тоже странные – нынче ему даже не хочется первым делом взгромоздиться на нее, вместо похоти его обуревает нежность. И стыд. Он обнимает ее и чувствует, как она сворачивается в клубок в его руках, будто большой котенок – Банри как раз размером с трехлетнего сенч-рата. «Прости, – бормочет Макарий во сне. – Прости меня. Я не должен был…» Банри зарывается лицом в ямку у основания его шеи и что-то мурлычет, неразборчиво, но нежно. Макарий закрывает глаза и погружается в уютный мрак.

***

Покинув на следующее утро Скинград окончательно, он едет на восток по Золотой дороге и мается от осознания, что оказался ничуть не лучше, чем все предыдущие мужчины Банри. Где-то даже хуже – она ведь поверила, что у них все серьезно и надолго, если не навсегда, а он ее прогнал, да еще в тяжелый момент и с таким «замечательным» напутствием. «Ну, хотя бы я не женат и не в отношениях, а еще ей уже исполнилось тридцать, когда мы начали», – вяло пытается он оправдаться, но тут же осознает, насколько это жалко. Он съезжает на обочину и спешивается. Глядя на травяное море к северу от дороги, Макарий отчетливо понимает, что той осенью причинил Банри куда больший вред, чем ожидал. Наверняка, плывя вверх по Нибену от Лейавина, она чувствовала себя использованной и ненужной, ведь ей часто пользовались, а потом бросали за ненадобностью – прямо с ранних лет, вот как, например, этот выродок Терион. Хотя… бросил ли он ее на самом деле? Может, они даже и не расстались. Тогда почему Банри никогда не упоминала его среди других своих партнеров? Она рассказала о том талморце из Коллегии Винтерхолда, и как гадко он с ней поступил, о тех двоих из Чейдинхола… Но не об этом алхимике. Макарий со свистом выпускает воздух сквозь зубы. Нужно было навести на него порчу. Альтмер там, не альтмер, Макарий знает, что ему по силам уложить и мага посильнее этого повелителя реторт и кальцинаторов. Он уже проделывал такое… раньше, много раньше, но навыки он не растерял по сию пору. Внутри все кипит от ярости. Макарий хватает Мидо под уздцы и со всех ног бежит вдоль дороги. Обычно хорошая пробежка помогает притушить пожар в груди.

***

К началу месяца Огня Очага он возвращается в Имперский город. В первый же день Макарий отправляется в офис прелата, но самого прелата нет на месте – он отбыл с какой-то миссией в Хай Рок и вернется только осенью. Вместо прелата выступает его секретарь. – Как прогулка, отец? – спрашивает тот, когда они с Макарием вдвоем шагают в кабинет прелата. – Я слыхал, ты ездил в Коловию. – Да. Давно не был в Великом лесу, а дальше него и вовсе не забирался. Вот, решил наверстать упущенное, хоть немного, пока не получил новое назначение… Секретарь отпирает дверь в кабинет. – Кстати об этом, – говорит он, подходя к большому дубовому столу с полированной столешницей. – Наш господин дал указания на этот счет. Присаживайся. Вина? Бренди? – Бренди, – отзывается Макарий. – Спасибо. К его удивлению секретарь сам наполняет ему стопку почти доверху, себе наливает вина и садится в кресло за столом, придвигая поближе толстую картонную папку. – Итак, – начинает он, отхлебнув из кубка чуть не половину, – приступим. Перво-наперво я хочу поблагодарить тебя от имени прелата и всего нашего духовенства за твою помощь в Бравиле. Макарий кивает, и повисает краткая пауза, после чего секретарь продолжает: – Если не считать кое-каких огрехов, ты один из лучших жрецов. Хотя бросать паству, пусть и ради поимки убийцы ребенка, это все-таки… Все-таки несколько чересчур. Надеюсь, ты сам понимаешь. Да и эти дрязги с другим прелатом… Макарий молча смотрит на него. Секретарь откашливается. – Ну ладно, дело прошлое. Словом, о твоем назначении… – Он открывает папку и раскладывает бумаги вокруг на столешнице. – Я могу предложить тебе следующие варианты… Макарий поднимает ладонь. – Минутку. А Аурус? – Ты же помнишь, что туда направили жреца где-то через пару недель после того, как в Бравил пришло твое письмо? Все сложилось наилучшим образом. Отцу Карию нравится рыбачить, его молодой жене – Нибенейская бухта в целом, да и паства, кажется, довольна. И… человеку, хм, твоего возраста и целителю твоего уровня не стоит прозябать в крохотной деревушке. Вот, смотри, лучшее, что у нас есть: не так давно скончался старший жрец часовни Синего дракона в Чейдинхоле. Примас Чейдинхола… что же, он тоже уже весьма пожилой, хоть и данмер. У тебя есть все шансы в будущем занять его место… – Лет через пятьдесят, наверное, – не удерживается Макарий. – …Занять его место и возглавить всех слуг Акатоша в этом графстве. В любом случае, Чейдинхол – прекрасное место для жизни и службы. Особенно сейчас. Да, там полно данмеров, но это не проблема. По крайней мере на границе тихо. Пока что. Макарий кивает. – Очень хорошо. Но я хотел бы услышать и другие варианты. – Мне велено предлагать тебе лучшее… Что ж, как хочешь. Есть свободный приход в твоем родном Лейавине, неплохая, хоть и весьма старая часовня, называется… секунду… часовня Дракона Оградителя Нибена. У Макария екает сердце. Часовня Лалвен! Та, в которой он принял сан… – Может быть, есть еще что-то? – слышит он свой голос. Секретарь вздыхает. – Экий ты переборчивый, отец. – Я просто хотел бы изучить все варианты, прежде чем остановиться на чем-нибудь. Господин наш обещал, что уж это-то мне точно обеспечат. – Ладно, ладно. Но учти, там дальше все маленькие приходики, небогатые. Секретарь начинает тасовать бумажки, зачитывая вслух названия церквей и города, в коих они обретаются. Макарий рассеянно внимает, отмечая про себя часовни в Корроле, Бруме, Анвиле, Кватче… По всему Сиродилу. Кроме, правда, Имперского города. Он усмехается про себя, а секретарь, наконец, умолкает, откашливается и предупреждает: – Дальше перечислять не буду, там остались только деревни да села. Прелат меня сошлет овец пасти, если узнает, что я опять отправил тебя в глубинку. – А вон там что? – Макарий указывает на стопку, которую секретарь сразу отложил в сторонку. – То есть, если не про мою честь, то так и скажи… Секретарь закатывает глаза. – Да это из Легиона запросы. Они их рассылают во все епархии, капелланов у них не хватает. – Макарий с любопытством выпрямляется, и секретарь возмущенно голосит: – И думать забудь! Смерти моей хочешь?! Говорю же, езжай в Чейдинхол! Там и компания для тебя подходящая! Макарий встает и выхватывает пачку листов из-под секретарского локтя. Тот квохчет, пытаясь схватить стопку, но Макарий быстро отступает подальше от стола и бегло читает запросы. Жрецы требуются в легионы здесь, в Сиродиле, в Хай Роке, в Скайриме… Макарий впивается взглядом в последний лист. «…Очень нужен жрец в форт «Снежный ястреб» в Хьялмарке…» Названия ничего не говорят, но Макарий понимает, что это оно. То, что нужно. Он поворачивается к секретарю, который уже выскочил из-за стола и пытается отобрать запросы назад. – Я хочу это, – говорит он, возвращая остальные бумаги, а «скайримскую» прижимая к груди. – Хочу назначение в этот форт. Секретарь хватает ртом воздух, будто выкинутая на берег рыба. – Да ты рехнулся! Хочешь суровых условий, езжай, вон, в Коррол, да и в Чейдинхоле не жарко зимой!.. – Я знаю. – Нахрена тебе в… в… Хьялмарк этот?! Ты хоть знаешь, где он находится?! – Нет. Но, думаю, найти в картах можно. И будь любезен, не повышай на меня голос, брат. Я, в конце концов, старше тебя годами. Секретарь багровеет, но быстро сдувается и цедит сквозь стиснутые зубы: – Ты хорошо подумал? Мне нужно будет как-то убедить прелата, что ты сам на это подписался. – Да, я хорошо подумал. – Макарий заглядывает в назначение. – Тут ничего не сказано про сроки. И как добираться до этого форта. – Вроде как ты раньше служил капелланом. – Дважды. Первый давно, еще в позапрошлом столетии. Второй – в Войну. Оба раза у меня были сопровождающие, с ними я ехал к месту назначения. Секретарь ехидно говорит: – Ну а теперь другие правила: прибываешь на место службы сам. Про карты ты чего-то говорил. – Когда? В какой срок мне приступить к этой службе? Секретарь со вздохом возвращается за стол. – Да кто знает. Эти бумажки давно тут валяются, не один год, поди, сам посмотри, какие замусоленные. У нас тут дураков нет, чтобы отправлять жрецов в снежную глухомань. – То есть, жрец, возможно, и не нужен уже? – Да нужен… Говорят, раньше, в старых Империях, не по одному жрецу, а по целой команде служителей имелось в каждом форте Легиона. Там же часовни тоже строились, а если и не находилось места отдельным зданиям, делали святилище прямо в сердце форта… Макарий согласно кивает: он достаточно хорошо изучил тему, и знает, что так оно и было, а секретарь, тем временем, заканчивает: – Просто я за свою жизнь не встречал настолько провинившихся братьев и сестер по вере и служению, которые заслужили бы ссылку в скайримскую глушь. Пусть, вон, местные – скайримцы, в смысле, и едут в этот форт… как там его?.. Макарий склоняется над столешницей. – Прошу тебя, отметь, что я намерен отправиться в форт «Снежный ястреб»… где бы он ни находился. Секретарь устало качает головой. – Ты хорошо все обдумал? Это ведь… Ну, не навсегда назначение, конечно, но хотя бы год тебе придется там оттрубить. – Ничего, там посмотрим. Может, я еще и приживусь. – Как хочешь… Пока не знаю по срокам. Пришлю тебе письмо с разъяснениями с каким-нибудь послушником. Ты где остановился, в нашей гостинице? – Да. – Ладно, в общем, жди к вечеру. Попробую выяснить…

***

После беседы Макарий чувствует себя… странно. Будто он ступил на дорогу, с которой нельзя свернуть. У него уже было такое – к примеру, давным-давно, когда он только что стал жрецом и почти сразу его схватили приспешники Талмора. В тот день ему не хотелось идти к пирсам, не хотелось брать на борт чиненой лодки едва знакомого эльфа, но он наступил себе на горло, думая, что это просто лень и паранойя. Оказалось, что он напрасно не послушал себя. После он стал обращать внимание на такие вот побуждения. Несколько раз чутье спасало его от неприятностей, и даже, наверное, от смерти. И уж точно, действуя по этому наитию, он умудрялся спасти от гибели кого-то еще. Вот и теперь, едва увидев назначение в Чейдинхол и другие «приличные» места, он ощутил тягостное томление и понял, что ему туда не надо, вопреки всем доводам разума. Он выбрал Скайрим не только потому, что туда вернулась Банри (он проверял это Ясновидением ежедневно, заклинание всякий раз показывало дорогу на север), но еще и потому, что при виде названия этого форта не почувствовал отторжения. Впрочем, сейчас Макарий все равно испытывает муторное беспокойство, как и в те моменты, когда он делал решающий выбор. Не ошибся ли он? Может, еще не поздно передумать… Вернувшись в гостиничную келью, он некоторое время мается, не выдерживает и выходит на улицу. Гуляет он долго, но в голове царит сумбур, и Макарий спохватывается, только когда начинает темнеть. Он тут же выясняет, что неким образом попал из Храмового района в Эльфийские Сады, хотя районы разделяет Зеленая императорская тропа и Талос Плаза. С учетом того, что городские округа сами размером с крупный город каждый, Макарий проделал немалый путь. Он стоит посреди широкого проспекта и растерянно перебирает пряди в кончике косы. Коса почти достигает пояса, всего за пару месяцев он вернул свою прежнюю гриву обратно. Макарий вертит головой по сторонам. Где-то здесь была часовня Илена… Он спрашивает дорогу к часовне Мары у первого прохожего и устремляется на поиски. До часовни он добирается быстро – она находится недалеко от ворот в соседнюю Талос Плазу. Сама часовня небольшая, и по стилю напоминает не имперские храмы, а скорее старые альтмерские святилища, Макарий сразу это отмечает, хоть никогда не был на Алиноре и видел эльфийские церкви только на картинках. Он заходит внутрь, миновав пустынный и поросший разнообразными цветами дворик. В притворе пусто, да и в самой часовне сейчас находятся всего лишь двое. Макарий сразу узнает Илена, но второго, вернее, вторую – довольно молодую женщину из людей – видит впервые. – …Склеп тут наверху, а не внизу, сестра, не перепутай, эта церквушка построена по старым альтмерским канонам… – Я помню. Но ведь подвал тут тоже есть. – Да, кладовки-то нужно было где-то делать, – говорит Илен и поворачивается к входу: – Прошу прощения, но сегодня часовня не работает… О. Пару секунд он разглядывает Макария, в удивлении вскидывает брови, а потом обращается к женщине, видно, тоже жрице, Макарий запоздало отмечает, что она одета в облачение. – В общем, кажется, мы все обсудили. Я еще побуду в доме до следующей недели, прежде чем освободить его для тебя, если вспомнишь еще что-то, обращайся. Женщина кивает и поворачивается к алтарю, Илен шагает по проходу к Макарию. Приближаясь, он машет рукой в сторону дверей, и Макарий послушно выходит наружу. Илен вскоре присоединяется, и некоторое время оба рассматривают друг друга. Эльф вроде в порядке, приходит Макарий к выводу, разве только выглядит уставшим. – Я тебя еле узнал, – бубнит Илен. – С волосами-то. – Я и при первой встрече с тобой уже был обросшим. – Ну не так же. А тут прямо коса до пояса. Девицы, поди, тебе завидуют, да и не только они. Макарий ухмыляется углом рта этой заезженной шутке. Илен вдруг серьезно говорит: – Насколько я понял, с Казимерой ты не поладил. – И как ты это понял? – Из ее письма, которое она явно писала впопыхах и расстроенных чувствах. Пришло с месяц назад, может, чуть больше. – Что там? Илен тяжело вздыхает. – Много… всякого. Оправдания, угрозы в твой адрес – довольно бессвязные. Я вынес из всего этого, что ты ее обвинил во всех смертных грехах и тоже чем-то там угрожал. – Ну нет, я ей не угрожал, – усмехается Макарий. – Даже намеками. Я просто… скажем так, не сдержался и указал ей на кое-какие огрехи с ее стороны. Сам виноват, сколько лет небо копчу, а порой все никак не могу удержать язык на привязи. – Но ты узнал что-нибудь полезное? – И да, и нет. Больше даже нет. Мне бы не хотелось… В общем, не хотелось снова это обсуждать. Илен понимающе кивает. Некоторое время оба молчат, а потом эльф говорит: – Я Йамбула нашел. Он даже еще дышит. – Да?! – Ага, но не волнуйся, он скорее мертв, чем жив. – Илен устало трет лицо ладонями. – Сперва я думал, что уже его видел в морге, ну, помнишь, когда мы ходили, там в отдельной комнате был одинокий покойник? В общем, это был не он. Позже я это выяснил. Аманитис не соврала, она его действительно отделала булыжником, только он крепкий и не помер. На свою беду. Его подобрали какие-то доброхоты, и он уже который месяц валяется в богадельне для бедняков. В коме. За ним там ухаживают, но маловероятно, что он выкарабкается. Макария подмывает спросить, где эта больница, но он приказывает выбросить это из головы. Йамбул больше не его проблема. – Что будешь делать теперь? – спрашивает он. – Я смотрю, часовню свою ты кому-то передаешь… – Да. Я же вроде говорил, что собираюсь заняться этими близнецами… Или нет? – Нет, – с усмешкой говорит Макарий, – не говорил. – Ладно. Короче, я уже услал Аманитис с ними с острова, они теперь живут в деревеньке на северном берегу. А я собираю манатки здесь. – Не боишься, что она удерет с детьми? – Пока не удрала. Я слежу. У меня, знаешь ли, есть кое-какие возможности. Да даже если и удерет… Пускай. Я их везде найду, дай только время. Тут Макарий вспоминает, что Илен, помимо того, что жрец, еще и чародей. Правда, он не колдун, а зачарователь… – Ты во мне замечаешь что-нибудь… такое? – вырывается у него. Илен удивленно смотрит. – Вообще-то много всякого, но тебя ведь явно интересует нечто особенное. – Я… На мне есть какие-нибудь чары? Постоянного воздействия, скорее всего. Илен смотрит ему в глаза. – Разве это не твои собственные защитные? – Значит, что-то есть? – Д-да… Я не… – Илен отступает на пару шагов, склоняет голову к плечу, а потом медленно обходит замершего Макария по кругу. – Плетение не бросается в глаза, потому его так просто не заметить даже профи, и оно… Странное какое-то. Я вроде видел раньше нечто похожее… Макарий терпеливо ждет, но Илен, пощипав губу, разочарованно качает головой. – Не знаю, не могу вспомнить. Может, если посижу, само придет, только вот когда… Макарий кивает. Он и сам знает, как это бывает. Илен, меж тем, вкрадчиво спрашивает: – То есть, ты сам не в курсе о том, что на тебе висит что-то? Не чувствуешь? Откуда тогда узнал? – Когда ездил по Коловии, сказал кое-кто, – нехотя говорит Макарий. – Я и впрямь не знал, никогда не чувствовал даже. Хотя… Он вспоминает разные туманные намеки Учителя, ничего конкретного он выделить не может, но ведь тот тоже говорил что-то про связь Макария с демонами. – А это может быть от даэдра? – выдавливает он. На сей раз Илен молчит очень долго. – Возможно, – медленно произносит он, наконец. – Если так подумать… Однажды мне попался в руки артефакт Мораг Тонг – знаешь, кто это? Макарий качает головой. – Ясно. Повезло тебе. Это гильдия ассасинов из Морроувинда. Национальное «достояние», так сказать. Они поклоняются Мефале. Про Мефалу Макарий знает. В общих чертах. Он слушает дальше. – В общем, это был амулетик, позволяющий отводить глаза окружающим. Сделан он был из чьего-то когтя, подозреваю, что из когтя даэдра-паука, там еще был гайтан, спряденный из белых, как я подумал сперва, ниток, только потом до меня дошло, что это волосы этой твари. Плетение чар напоминало то, что сейчас висит на тебе. Правда, ты не невидимый, и вообще – сильно бросаешься в глаза. – Зато я ничего не помню, – еле слышно говорит Макарий. – Ничего не помню со своих примерно пяти лет. Илен хмурится. – Откуда ты знаешь тогда, что тебе было именно пять, а не сколько-нибудь еще? – Не знаю. Мне сказал мой отец, а ему… ему еще кто-то. Я думаю, кто-то, кто привел меня ему… – Если бы это был огромный паук с гуманоидным туловищем вместо башки, то он бы запомнил, поди. Да и ты тоже. Сколько там тебе лет? Ты у папаши не во время Кризиса появился? Макарий кивает. Илен хмыкает. – Интересно. Ну да, я слышал, что даэдра порой ведут себя несколько непредсказуемо по отношению к нам. Странно, конечно, что они не сожрали малыша, который попался к ним в лапы, а вместо этого зачем-то накрутили на него каких-то заклятий, но… бывает, в общем. – Ты можешь снять это? Развеять? – Что ты, тут нужен кто-то посильнее скромного зачарователя вроде меня. Я ощущать и видеть-то его могу, только когда хорошо сконцентрируюсь. – Ясно. – Макарий опускает голову. – Ладно, придется пойти в Синод или куда-нибудь типа Коллегии Шепотов. – Лучше поищи свободного чародея, из старых меров которые. От них больше толку, и они, как правило, меньше увлечены политикой. – Да. Понятно. Благодарю. И удачи тебе. – Макарий поворачивается, чтобы уйти, но Илен окликает: – Чем займешься теперь? Макарий оглядывается через плечо: – Пока я жду решения по своему назначению. Там посмотрим.

***

Когда он возвращается в гостиницу, письмо от приорова секретаря ждет его у двери – простой лист бумаги, сложенный втрое и запечатанный сургучной печатью. Макарий хватает его и запирается в келье. Письмо на ощупь кажется чересчур плотным и толстым, впрочем, чуть позже становится понятно, отчего – к нему приложены еще какие-то документы. Их Макарий решает оставить на потом, и сперва читает письмо.

«Отец Макарий, я выполнил твою просьбу. Твое следующее место службы – форт «Снежный ястреб» в графстве Хьялмарк, Скайрим. Карты, назначение и приказы приложены к этому письму. Срок службы – год, начиная с времени прибытия в форт. К сожалению, добираться придется своим ходом, как я и говорил ранее. Также тебе наверняка будет интересно узнать, что в Легионе тебя помнят. Есть мнение, что позже тебе могут предложить что-нибудь получше захудалых развалин на болотах. Да, я выяснил – по меньшей мере половину этого Хьялмарка занимает солончак. Ума не приложу, как буду оправдываться перед приором. Что ж, так и быть. Из более-менее хороших новостей: тебе не нужно сильно торопиться. В этом форте побыли без жреца несколько лет, побудут и еще немного. Впрочем, желательно все же, чтобы ты пустился в дорогу хотя бы к началу осени. Еще будут пособия. Зайди в службы нашей епархии, а потом скатайся в крепость Легиона, покажи бумаги. На прощание желаю тебе удачи. Будь осторожен: Скайрим опасное место».

Макарий некоторое время сидит, глядя на документы. Он прикидывает, который час, и приходит к выводу, что клерки и прочие мелкие чиновники из Легиона точно уже закончили работу. Впрочем, то же касается и служащих при Культе. Что ж, он подождет до утра.

***

К обеду следующего дня Макарию удается разбогатеть на целую тысячу двести пятьдесят три септима – такой суммой его оделили вместе Имперский Легион и его родная епархия. Спрятав деньги, он задумчиво потирает шею под косой – в столице Империи сегодня жарковато – и отправляется прямиком на конюшни, где оставил своих жеребцов. Пару часов спустя он выходит из гостиницы с дорожной сумкой в руках, ловит экипаж и просит возчика доставить его в порт. Хоть какое-то судно должно сегодня идти вниз по Нибену до самого устья. Как там говорил призрак? «Вернуться домой, туда, где все началось». Макарий прожил на свете два с лишним века, и всегда настоящим домом для него оставался дом отца в Лейавине. И самые ранние воспоминания относятся к нему же. Вернее, к тому времени, что они с отцом прожили там до того, как переехали в Болотную Водицу. Именно там для него все и началось. До начала осени еще примерно месяц, он должен успеть туда и обратно.

***

Две недели спустя, поздним вечером, Макарий шагает по направлению к старинному кладбищу у Великой часовни Зенитара. К некоторому его удивлению на улице нет дождя, хотя осень уже не за горами, а в небе даже видны звезды. Макарий сворачивает к ограде. Калитку он находит быстро и пробирается на территорию кладбища. Теперь в этом огромном парке с надгробиями и склепами нужно найти нужную могилу. Приходится поднапрячься, чтобы вспомнить хотя бы в какой это стороне – кладбище так разрослось за эти сто пятьдесят лет, что Макарий едва понимает, в какой его части находится. А ведь с некоторых пор тут хоронят только всяких богатых и знатных. Побродив по заросшим тропкам, Макарий со вздохом сплетает поисковое заклинание. Наконец он приходит туда, куда и хотел. Перед ним – старинное надгробие из гранита, поросшее мхом. Табличка из позеленевшей меди гласит: «Лерекс Каллид». Макарий медленно стягивает с головы капюшон и опускается перед камнем на колени. Он молчит. Он знает, что отца тут на самом деле нет, и никогда не было – лишь его кости. Много лет назад он привез в город тело Лерекса в гробу и выкупил место на этом кладбище, потому что так хотел отец. И все же вскоре он не выдерживает. – Ну вот, папа, я и старый, – бормочет Макарий себе под нос и чувствует, как сжимается сердце. Прошло больше полутора веков, но он все еще скучает. Он снова умолкает, не зная, что еще выдать, хотя чувства требуют выхода хотя бы таким способом. Слишком многого он не успел сказать, слишком многое не успел сделать… В листве над головой начинают шуршать капли дождя, и Макарий уныло накидывает капюшон обратно. Он наклоняется к табличке, отрывает при помощи магии четыре заклепки и вытаскивает из маленькой ниши под ней старый ключ в промасленной тряпице. Этот ключ дала ему когда-то старая жрица Акатоша с прощальными словами отца, когда Макарий вернулся домой из многолетнего плена, но он так никогда им и не воспользовался. Может, напрасно. Может, теперь и дома-то их нет… Почему-то ему не хочется уходить от могилы, приходится делать над собой усилие. Макарий возвращает табличку и заклепки на место и поднимается с колен. Вскоре он уже шагает на восток, к реке. Старый район с дешевыми домишками превратился теперь в буйный жимолостный лес. Макарий, продираясь сквозь кусты, рассеянно думает: отчего власти не займутся как следует этой землей? Большая часть – если не все – уцелевших зданий заброшена, да и те, что уцелели, выглядят ужасно. С замиранием сердца он выбирается на «улицу», где когда-то стоял их дом, и смотрит по сторонам. Зрение его, улучшенное магией, проникает далеко. Макарий проходит мимо больших куч, поросших всяческой зеленью – домов их с отцом соседей – к еще одной куче. Впрочем, исправляется он, это пока что дом. Почти. За двести с лишним лет своего существования (он старше Макария) он облез до старой дранки, балки прогнили и просели, стены обросли грибами и плющом. Дом скособочился, и дверь, наверное, открыть невозможно… Макарий едва ее находит среди всех этих кустов. Маленькая терраса, на которой они вдвоем с отцом иногда сидели вечерами, давно обрушилась, кровля обвисла, перекрывая доступ к входной двери. Приходится убирать сначала остатки стропил и черепицы, забраться на остатки настила, а потом аккуратно подналечь плечом, чтобы суметь приоткрыть створку… Едва Макарий это делает, трухлявые доски лопаются, будто это натянутая в один слой бумага. Он с трудом удерживается на ногах, красочно представляя, как ухнет головой вперед, и дом, прождав столько лет в одиночестве, сложится поверх. Но этого не происходит. Макарий переводит дух и, пригнувшись, пробирается внутрь. Здесь темно и гадко. От былого бедняцкого уюта не осталось и духу. Макарий оглядывает комнату с полуразвалившимся очагом, вдыхает запахи сырости и плесени и с тоской понимает, что зря сюда пришел. Опять он напрасно потратил кучу времени и сил. Что бы ни говорил призрак, возвращение не принесло никаких объяснений, не сделало его судьбу яснее. Только хандры нагнало. Может, он ошибся в трактовке?.. Впрочем, есть же еще ключ, который… который должен был открывать входную дверь. Но Макарий и без него вошел. Да и вообще, кажется, от замка ничего не осталось… Правда, вместе с ключом Лалвен передала ему отцовские слова. Что-то он оставил для сына на чердаке, и это что-то Макарий до сих пор не сподобился забрать. Наверное, потому что после смерти и похорон Лерекса Каллида не смог заставить себя пойти сюда. А потом стало слишком много забот и слишком много лиг от него до Лейавина. Макарий смотрит наверх. Чердачный настил провис и почти касается его макушки. Он такой ветхий и разбухший от влаги, что его, кажется, можно проткнуть пальцем. Макарий не собирается рисковать – он уверен, что стоит еще что-нибудь повредить, и дом действительно развалится. Надо аккуратнее. Люк на чердак где-то у самой двери, и Лерекс вряд ли заталкивал свое наследство для сына куда-то вглубь. Макарий аккуратно шагает по стонущим от его веса доскам обратно к выходу. Люк тоже перекосило, но крышку удается откинуть почти без проблем, только дом содрогнулся, кажется, от ветхого фундамента до дырявой крыши, и Макарий всем своим существом ощущает повисшее в воздухе напряжение. Надо торопиться. Он привстает на цыпочки и шарит рукой по осклизлым доскам чердака. Пока ничего не попадается, кроме каких-то отвратительных ошметков. Макарий передергивается от отвращения и тут же натыкается на что-то твердое и угловатое, тоже в слизи. Он нащупывает металлическую скобу, подцепляет пальцами и тянет на себя. Через пару мгновений сундук вываливается из люка в его объятия, и в ту же секунду дом издает тяжкое кряхтение. С потолка сыплется какая-то дрянь, то ли насекомые, то ли плесень, то ли кусочки древней штукатурки – нет времени выяснять. Макарий хватает сундук в объятья и выпрыгивает сквозь покосившийся проем. Балки позади него с треском ломаются одна за другой, и он слышит, как начинает рушиться потолок. Он успевает отбежать на безопасное расстояние, когда дом, в котором он провел раннее детство и стал настоящим сыном Лерекса Каллида, складывается, будто карточный. Крыша обваливается сверху, и становится почти тихо – только слышно, как дождь шелестит в листьях, да поскрипывает прогнившее дерево. Макарий выдыхает. Слезы сами собой наворачиваются на глаза, и он чувствует тяжесть в груди, будто случилось что-то непоправимое. Он с усилием напоминает себе, что оно случилось давно, просто осознание настигло его только сейчас. Дождь усиливается. От осклизлого сундука, который он прижимает к себе, словно младенца особо крупных размеров, несет плесенью и еще чем-то противным. Сундук довольно увесистый, а еще, кажется, тоже дышит на ладан. В конце концов, он не сильно моложе дома, это старый солдатский сундук отца. Макарий бросает последний взгляд на чернеющие в ночи развалины и покидает это место. Насовсем.

***

Он остановился в одной старой гостинице у западных ворот Лейавина (на сей раз он пренебрег возможностью поселиться в жилище Культа), и должен был пойти туда, но вместо того внезапно обнаруживает, что ноги сами вынесли его на площадь Топала Морехода, изваяние которого пережило и Кризис Обливиона, и Междуцарствие, и Великую войну. Но Макарий почти не замечает его, глазея на белеющую в дождливом мраке часовню. Она сильно выделяется, должно быть, ее не так давно облицевали новой плиточкой… Ничего вокруг не видя, Макарий несется к ограде часовни, будто мотылек на пламя свечи. Он открывает калитку одной рукой – не заперто, немного странно, в последние годы везде принято запираться – и проникает во двор. Минует старые лавки во дворике и поднимается в притвор. Здесь тоже открыто. Макарий заходит в неф и запоздало вспоминает, что секретарь приора среди всего прочего предлагал ему место тут. С тех пор прошло всего недели две или чуть больше, может, в этой часовне до сих пор нет жреца… Впрочем, кажется, в часовне сейчас вообще нет никого. В ней тихо и сумрачно, только у алтаря горят свечи. Макарий ставит ветхий сундук на пол, надеясь, что он не развалится вот прямо сейчас. Он неспешно изгоняет магией воду и грязь из своего плаща и со своих сапог, а потом вышвыривает наружу. Зажигает свечи в ближайшем напольном канделябре, и только после подступает к сундуку. Крышка, набухшая от влаги, еле держится на проржавевших петлях. Макарий откидывает ее, усаживаясь прямо на пол, и деревяшка с глухим бряканьем падает на каменные плиты. Внутри сундука что-то непонятное, Макарий даже не понимает сперва, на что смотрит. Он тычет пальцем в месиво, и тут до него доходит, что это – стопка слежавшихся книг. Из груди вырывается еще один тяжкий вздох – что-то про книги говорила Лалвен много лет назад. Про его собственные, Макария, книги. Те, по которым он только начинал учиться своему призванию, те, которые ему оставили две старые волшебницы. Одной из них был старый «Мистицизм». Макарий с горечью смотрит на груду раскисшей бумаги и плесневелой кожи. У него есть другая копия «Мистицизма», почти такая же, как была, может, даже постарше, он раздобыл ее когда уже стал полноправным жрецом и заимел свой первый приход, но… Он тянется к изъеденной грибком обложке, но быстро отдергивает пальцы. Если начать ворошить это, оно все расползется в кашу за считанные мгновения. Ладно, всем его драгоценным когда-то томикам пришел конец – по его вине. Надо посмотреть, что еще осталось. Рядом с убитыми книгами покоится нечто и вовсе несуразное – просто кучка грязной ветоши. Макарий растерянно смотрит, пытаясь понять, что это такое когда-то было, сдается и решается прикоснуться к этому руками. Ткань расползается под пальцами, когда он выкладывает вещь на пол. Макарий заглядывает в сундук снова и видит, что там осталось что-то еще, тоже то ли грязная тряпка, то ли что-то наподобие. Он подцепляет пальцами и эту штуку, но на сей раз там что-то потяжелее. На глазах изумленного Макария гнилой черный покров рвется, и на дно сундука сыплются желтые кругляши, обильно и с довольно громким стуком. Он растерянно сгребает монеты, вываливает их на пол, зачем-то начинает считать и бросает после первой тысячи. Денег тут много, и весьма. И пусть монеты старинные, судя по отчеканенным датам, они все равно имеют ту же силу, что и современные. Некоторое время он собирает деньги. Макарий не то чтобы алчный, но его не покидает мысль, что отец оставил это для него давным-давно, а сын наплевал на все наследство из-за собственной трусости и нежелания бередить старые раны. К тому же, беззвучно шепчет самая практичная его часть, золото всегда пригодится. Когда монеты перемещаются в его сумку, Макарий обращает внимание на ту дрянь, что достал из сундука перед обнаружением денег. Он все пытается понять, что это, но оно по-прежнему выглядит, как грязная груда полуистлевшей материи. Когда Макарий приподнимает ее двумя пальцами, что-то отрывается и падает на пол с тихим стуком. Он хватает маленький предмет и с удивлением понимает, что это стеклянный глаз, грязный, помутневший, с небольшой щербинкой, но еще видно, что он янтарно-желтого цвета… Вечность спустя Макарий возвращается к настоящему. Он гладит кусочек стекла кончиками пальцев, прячет его к другим сокровищам и принимается за грязную ветошь снова. На сей раз он куда ласковей с ней – это ведь его собственная старая-престарая игрушка, тряпичный лев. Макарий перебирает изгаженные лоскуты, то и дело вытирая слезы рукавом. Он вдруг вспоминает, что в тот день, когда они с отцом расстались так скоропостижно и надолго, Лерекс хотел выбросить игрушку, но Макарий уговорил льва оставить. И вот, отец положил его в свой старый сундук вместе с кучей денег и книгами сына, после того, как последнего похитили злодеи. Не выбросил. У льва должен быть еще один такой же глаз и нос, выточенный из чего-то черного. Нос он отчего-то находит быстрее, а вторая стекляшка все никак не попадается в руки. Макарий разбирает ошметки, тщательно ощупывает то, что было некогда львиной головой и чувствует под пальцами нечто твердое. Когда это нечто оказывается в его руке, его словно прошибает разряд электричества. Макарий обалдело таращится. Это не стеклянный глаз. Это кольцо. Перстень. Отлитый из серебра или какого-то серебристого металла, со странным дымчатым камнем, изнутри которого исходит заметное сияние. И немалая магическая мощь. Макарий подносит кольцо к самому лицу. Он таращится в глубины камня, будто зачарованный, мысли его поначалу мечутся и несутся вскачь, как бешеные кони, а затем все разом испаряются, оставляя пустоту и темень. Макарий прислоняется плечом к колонне часовни и роняет голову на грудь.

***

В себя он приходит на рассвете. Дождь кончился, и в часовне посветлело, но Макарий замечает это мельком. Кажется, кто-то звал его по имени. Только… другим именем, не Макарием. Он медленно встает на колени, вертя головой по сторонам и «прощупывая» округу своим даром, но поблизости нет никого, кроме разной мелкой живности вроде грызунов и насекомых. Странное неведомое кольцо все еще зажато в его ладони. Макарий снова смотрит на него, а потом надевает на безымянный палец левой руки. Кольцо сидит как влитое, будто некто сделал его для Макария и только для него. Макарий выпрямляется и расправляет плечи. Сумрак в часовне отступил, и теперь ему видны даже самые темные углы чертога. Он снова склоняется над останками игрушки, с первой попытки находит второй глаз и прячет его в сумку. Ветошь и прочую дрянь он аккуратно складывает в древний сундук, накрывает оторванной крышкой и несет вон из часовни. Дворик ее по-прежнему безлюден. Макарий сворачивает за угол и идет в сторону маленького кладбища, где раньше хоронили самых отличившихся перед Акатошем прихожан. Он готов к тому, что за полтора столетия тут все поменялось, но на самом деле видит не слишком много изменений. Разве что могил и склепов стало больше. Макарий забирается в самый дальний и заросший угол кладбища, там он вырывает при помощи магии ямку, укладывает туда сундук и аккуратно прикрывает дерном. Отступает на шаг, критически осматривая свою работу, разворачивается и шагает по узкой тропке к воротам. У него есть еще примерно две недели, чтобы вернуться в Имперский город и пуститься в новое путешествие. Небо потихоньку проясняется, и когда Черный лес озаряют первые лучи, Макарий чувствует, как узел в груди ослабевает. С каждым шагом ему становится лучше, и глухая тоска сменяется теплой печалью. Отец, наверное, простит его за то, что он так долго не появлялся. А что до «тенет демонов», напророченных давно мертвым жрецом… Что же, может, в Скайриме найдется специалист по Колдовству, который ему поможет.