***
Как-то уж так вышло, что при вроде бы самом близком знакомстве с Банрион, он ничего толком не знал о ней. Кроме того, что она выросла в приорате Готтлсфонт, некоторое время жила в Скинграде, зарабатывая алхимией, а позже, в силу каких-то нелегких обстоятельств, переехала аж в Скайрим, где тоже пережила немало беспокойства, коль уж обзавелась даэдрическим артефактом. Занятно, что этот факт его совершенно не беспокоил. Может, потому что Банри никак не походила на даэдропоклонницу, коих он за свою жизнь перевидал множество, любого пола, возраста, расы и сословия. В общем, Макарию было хорошо известно, что Банри любит, когда ей почесывают основание затылка, обожает долго и помногу спать, хотя нечасто может себе это позволить, ненавидит юбки и может есть арбузы, маленькие красные апельсины и малосольного лосося в неограниченном количестве. Но он понятия не имел, как она, будучи такой юной и не имея никакой поддержки, сумела выжить одна в огромном городе, и что позже согнало ее с места и погнало далеко на север континента. Впрочем, спроси Банри кто-нибудь о жреце Макарии, бедняжка не смогла бы рассказать ничего больше, чем «двухсотлетний метис из Южного Нибенея, воспитан отцом-одиночкой, бывшим легионером, умеет лечить магией, участвовал в Великой войне». Когда они оказывались наедине – в палатке или какой-нибудь каморке в таверне – Макарию казалось, что все идет как надо, правильно. Слова были не нужны, хотя дав выход страсти, они с Банри частенько подолгу разговаривали, казалось, обо всем на свете. Кроме их прошлого. Будто они заключили негласный пакт – не заглядывать туда, а смотреть только в будущее. Положа руку на сердце, Макарий в те месяцы и о будущем-то почти не думал. Впервые в жизни он начал жить одним днем, и был совершенно счастлив. Только история с артефактом, погоня за головорезами и ворчание скайримского волшебника слегка омрачали его настроение, да еще Банри несколько раз упоминала все же о самых травмирующих событиях своего детства, видно было, что жалуется она нечасто, и Макарий, как мог, утешал ее, и когда она засыпала, то думал в основном о том, что в Готтлсфонте и впрямь все поменялось, и не в лучшую сторону. Но как бы банально это ни звучало, от прошлого нельзя было убежать. В первый раз оно настигло Банри, а заодно и его самого, в Лейавине вместе с госпожой Солеей, а потом, разбираясь в бумагах старого примаса в Бравиле, Макарий нашел еще кое-что…***
В своей комнате в таверне он сначала долго стоит у окна, бездумно глазея во двор, а потом растягивается на кровати, не забыв скинуть сапоги. Макарий складывает ладони на животе и прикрывает глаза. Но желание подремать вскоре улетучивается, он со вздохом садится на кровати, запуская пальцы в волосы, рассеянно дергает отросшие пряди, вспоминая, что хотел избавиться от них, но тут же выбрасывает это из головы, вскакивает и вытаскивает из одежного шкафчика сумку. В ней, среди всего прочего – записи покойного примаса Бравила. Макарий открывает замусоленную книжицу и снова – в который уж раз – читает:«Все пошло наперекосяк с самого начала. Поздно обнаружили, поздно прибыли. Самое плохое – Синод не выполнил обязательств, хозяину таки удалось зазвать на ферму целителя. И она все видела и, кажется, все поняла. Дух начал буйствовать прямо в ее присутствии. Отправил ее восвояси в Скинград с одним стражником».
Дальше следует довольно подробное описание экзорцизма. К сожалению, закончившегося плачевно.«Жертва была слишком ослаблена, хотя девочка-целительница, видно, пыталась сделать, что могла, и напоила ее усыпляющим отваром. Это помогло нам, но не помогло одержимой женщине – снадобье, кажется, усилило нагрузку на сердце. Оно остановилось прямо в разгар ритуала. Во имя Отца Акатоша, от этих двоих из Синода не было никакого толку! Совершенно никакого, хотя их представили как замечательных специалистов по Колдовству и Восстановлению! Пока я пытался оказать помощь жертве и одновременно удержать духа, они хлопали ушами, и женщина скончалась буквально за несколько минут, а дух ушел! Невероятно! И я еще доверил им создание ловушки, но они и тут обделались!»
Макарий еще раз смотрит на «девочку-целительницу». Сколько лет тогда было Банри? На обложке тетрадки с внутренней стороны наспех нацарапана дата – Середина Года сто девяносто первого. Банри говорила, что родилась в конце сто семьдесят третьего. Выходит, ей было всего семнадцать полных. И впрямь сущее дитя. Макарий в свои семнадцать еще жил с папой, а Банри уже была вовсю самостоятельной. Макарий возвращается к чтиву. Похожих тетрадок он нашел в Бравиле без малого три десятка – его покойный примас в свое время был весьма продуктивным инквизитором, – но только в этой записи выглядят разрозненными и сумбурными, как будто автор писал их впопыхах, выплескивая на страницы разочарование и смятение. В остальных книжицах – тщательно выписанные строгие отчеты со всеми датами и подробностями. Их все Макарий передал в церковные архивы в Имперском городе, и лишь эту оставил себе. Потому что там упоминалась Банри. Сделал он это по двум причинам – чтобы не навредить ей еще сильнее, и чтобы у него было что-то… ну хоть что-то если не от нее, то о ней. Хотя то, что примас (Макарий не может перестать так о нем думать) там понаписал, по меньшей мере тревожно.«Дух был очень возбужден, и поначалу я думал – это из-за нашего вторжения, но он будто не обращал на нас внимания. Требовал вернуть «тварь», я даже не сразу понял, что он имеет в виду эту девочку, которую пригласил муж жертвы. Кстати, на самом деле пригласили ее помочь дочери одержимой, которую дух едва не сжег живьем у старого камня Атронаха. Совершенно непонятно, отчего эта сущность уделяла столько внимания целительнице, по виду это обычный метис-подросток. Ни я, ни маги Синода не почувствовали ничего странного. У нее есть неразвитый магический дар, но и только. Хотя, возможно, он просто искал новое вместилище – бедная жена фермера была совершенно истощена».
Макарий все листает страницы. Каждая новая запись выглядит корявей предыдущей, первые несколько страниц заполнены карандашом.«Заставил этих никчемных колдунов искать пропажу, хотя, видимо, зря. Ловушку для духа они изобразили с ошибками, с чего бы ожидать, что поисковые заклинания у них выйдут лучше? Во имя богов, мне даже других взять негде! До Скинграда или Кватча несколько часов пути, а мы и так потратили кучу драгоценного времени!»
«Якобы они нашли, куда он скрылся. В Мискарканд. Кто бы сомневался. Поискал сам, направление вроде совпадает. Проклятье! Мискарканд – совсем плохо. Говорят, он стоит пустым с конца Третьей эры, но проверять нет никакого желания. И что важнее – ресурсов. Со мной теперь всего два стражника и двое убогих магов. Нужно обновить запасы зелий, свитков и подобрать обереги, но на это опять нужно время! Чтоб их!»
Итак, когда владелец одной из ферм, разбросанных по Западному Вельду, однажды обнаружил, что его жена странно себя ведет, он обратился за помощью. Вернее, попытался. Большинство целителей продавали ему успокоительные средства, либо предлагали отдать жену в богадельню. Только один – кроме Банри – посетил ферму и заподозрил, что тут что-то не то, но так долго раскачивался, что те, кто должен был, получили информацию слишком поздно.«На всякий случай мы прогулялись до руин. Направление было верным, но когда добрались до границ города, след вдруг расплылся, а в самом Мискарканде и вовсе ничего не ощущалось! Для очистки совести я приказал отвалить главные двери, и пустил поисковое заклинание внутрь, но оно ничего не показало. Тогда мы вернулись по своим следам на север и, не доходя до фермы, поискали еще. Ничего! Ничего, проклятье! Либо этот дух умеет заметать следы, либо я такой же идиот, что и эти двое из Синода!»
«Фермер и его семейство в полном раздрае. Нельзя оставлять их в «Скальных осколках», это, в конце концов, не безопасно. Дух может попытаться подселиться еще к кому-нибудь. Дети наиболее уязвимы. Велел оставшимся стражникам и магам помочь хозяину и детям собраться, разумеется, эти говнюки в мантиях, помилуй их господь, уперлись и ноют, что не нанимались в слуги. Ладно. Плевать. Сам помогу. Девочка выглядит неважно, но малолетняя аптекарша с ней неплохо поработала и оставила какую-то мазь. Я немного почистил ожоги дополнительно, со временем и следа не останется».
«На ферме только одна лошадь, но это ничего, нужно всего-то вывезти семейство из трех человек и собаки с небольшим количеством скарба. Хозяин артачится: у него овцы и прочая живность – хозяйство, одним словом. Ожидаемо. Я как раз собирался заверить его, что ему все возместят по возможности, когда один из колдунов брякнул, что дух мог вселиться в какую-нибудь скотину. Пока я пытался осознать новые границы их идиотизма, фермер сам без слов полез в телегу и взялся за поводья. Сказал, что поедет на восток, к брату жены. Отправил с ними на всякий случай еще одного стражника, теперь со мной тоже один, отлично».
«Вернулся в дом. Осмотрел тело, уже коченеет помаленьку. Выходит, дух совсем замучил бедняжку – все мышцы были в таком тонусе, что она начала каменеть едва ли не сразу после смерти. Какая жалость, если б хоть неделей пораньше…»
«Дождь кончился. Светает. Овцы шевелятся в загоне, и петух уже дважды орал в курятнике. Маги зудят, что надо искать среди животных. Оказывается, они на полном серьезе считают, что сущность могла вселиться в неразумную тварь. Попытался объяснить им на пальцах, что для этого духа это практически невозможно, он достаточно брезглив. Не уверен, что смог донести свою мысль».
«Колдуны грозят, что донесут на меня. Вернее, на «мою халатность». Раз ритуал проводил я, то я и виновен в том, что дух утек и его жертва погибла. О том, что их непосредственной обязанностью было страховать меня, и в том числе поддерживать жизнь в одержимой, оба недоумка конечно же забыли. Предложил им жаловаться кому угодно, мне тоже есть, что сказать, и моя репутация еще чего-то стоит. Оба притихли, но потом один объявил, что они идут проверять овец, и приглашают меня присоединиться. Я сказал, что должен позаботиться о покойнице. Я, в конце концов, все еще жрец Восьмерых. Хвала богам, они убрались».
«Овцы, разумеется, в порядке. Одержимых не нашлось. Парочка чародеев не хочет сдавать позиции. Я спросил, не думают ли они, что дух вселился в курицу? Нет, отвечают, но на ферме были еще крупные животные (отца и детей мы проверили перед самым отъездом, и они чисты), коих теперь тут нет. Видно, имеется в виду лошадь, которую запрягли в телегу, и собака, которую все время обнимала девочка. Предложил им догнать беженцев, но колдуны отчего-то не захотели».
«У меня кончаются версии. Я снова обошел ферму и ее окрестности. Когда эти двое не сопят над ухом, я могу сосредоточиться. Кажется, я ошибся. Я снова выстроил «дорожку» от тела женщины и понял две вещи. Во-первых, я действительно идиот. Во-вторых – другая точка и впрямь где-то на юге, только это не место, куда дух удрал, нет – он оттуда пришел некоторое время назад. Потому след кажется таким нечетким – прошло несколько месяцев, и он просто «остыл». И тут проблема, и серьезная. Он покинул мертвое тело, но мы не можем понять, куда он делся. В идеале – сам убрался в Этериус, но практика показывает, что данный исход невероятен. Придется устроить мозговой штурм с колдунами».
«Вернулся стражник, ночью уехавший с девушкой. С ним прибыли двое помощников примаса из Скинграда. Хоть что-то. Объяснил им ситуацию. Пришлось опустить некоторые моменты, а то стыдно. Но, кажется, меня поняли. Один из братьев сказал, что придется разобрать ферму по камушкам, чтобы исключить старые могилы и какие-нибудь заклятые предметы. Это будет та еще работенка, но делать нечего. Отправили третьего стражника за подмогой, он еще никуда не ездил».
Эта запись последняя, сделанная грифелем. Дальше идут коричневые чернила, явно низкого качества – за эти шестнадцать они сильно выцвели.«Вынужден признать, что я оплошал. Впервые за долгие годы. По сути, нам пришлось уничтожить ферму, а ее оставшихся обитателей передать на попечение одной из ближайших обителей. О ситуации уже прознал граф. Требует возмещения убытков своего подданного. Ладно, с этим я справлюсь. Печально, что я не смог справиться со своей работой. Вкратце: даже срыв все постройки до основания, мы не нашли никаких следов потусторонней сущности, захватившей тело фермерши. Абсолютно никаких. Ни старых костей (кроме костей животных), ни странных вещиц. Хотя мы все равно проверяли все мало-мальски подозрительное. Никаких подсказок, куда мог деться дух. Сегодня утром я доложил о результатах – вернее, их отсутствии – примасу. Ясное дело, он остался недоволен и уведомил, что сообщит в Имперский город о моем провале. Зато он сказал, что, может, и к лучшему, что мы разрушили ферму. Теперь на опасном месте долго никто не поселится. Ну, в этом есть своя правда. Как бы там ни было, я сожалею. Но сожаления к отчету не приделаешь. Вдовцу и сиротам от них тоже не легче».
Макарий переводит взгляд на надпись ниже, явно сделанную в большом волнении – бумага в паре мест порвана пером:«ОН НАЗВАЛ ЕЕ ШЕЗАРРИНОМ»
Дальше инквизитор строчит явно какое-то время спустя, чернила теперь зеленые и подороже, они все еще сохраняют насыщенный изумрудный оттенок.«Еле нашел стражника, которого отправлял с девчонкой. Он примерно описал, куда отвез ее – говорит, в маленький дом где-то на юго-востоке Скинграда, прямо у стен. Толку от него никакого, конечно. И со смены он уйти не может, и вообще, это все было дождливой ночью, он ничего не запомнил, только следовал девчонкиным указаниям. Я его спросил, почему ночью, вы же наверняка под утро только добрались, но тут его позвал десятник. Попробую в другом месте».
Макарий переворачивает страницу.«В гильдии аптекарей мне быстренько сообщили, кто такая и где живет, там явно не любят эту Банрион из Готтлсфонта. Ну да, она ведь упомянула, что не состоит в сей уважаемой организации, а конкурентов никто не любит».
Слово «уважаемой» не взято в кавычки, но Макарию все равно чудится сарказм. Он читает дальше, хотя наизусть знает, что там написано.«Нашел дом, но он пуст. Есть маленькая вывеска, так что это действительно аптека. Соседи говорят, что девушка куда-то уехала несколько дней назад, но не насовсем. При ней был только небольшой мешок, и еще она просила поливать цветы в палисаднике. Хотя свою кошку взяла с собой. Странно».
«Расспросил стражу на воротах. У западных ее никто не видел, но у восточных кое-кто дежурил в день ее отъезда, говорят, она села в экипаж, который отправлялся по Золотой дороге в сторону Имперского города. Что ж, мне все равно туда же. Вряд ли я догоню ее, конечно, но могу поспрашивать на остановках. Кстати, пока не уехал, надо узнать побольше про Готтлсфонт. Я пока знаю, что это старый приорат Мары, и там давно учат целителей».
«Выяснил, что Готтлсфонтом уже три с лишним десятка лет руководит госпожа Солея Руфрия. Лично с ней не знаком, но то, что довелось услышать за все эти годы… Кажется, в Готтлсфонт ехать не стоит. Только зря время потрачу. А то и наживу проблем».
Макарий вздыхает. Солеи теперь нет, но ничего не изменилось – поездка в Готтлсфонт и для него стала напрасной тратой времени. Между последней зеленой надписью и следующей, черной, явно минуло немало времени. Почерк теперь куда аккуратней, как будто автор делал пометки не впопыхах на первой попавшейся поверхности, а за удобным столом.«Должен признать, моя теория, что пропавший дух неким образом прицепился к той юной целительнице, теперь кажется смехотворной. Ну, у меня есть оправдание: я был, можно сказать, в отчаянии. Вся эта история, хоть и трагичная, по прошествии нескольких лет видится несуразной и, что уж там, глупой. История о том, как инквизитор, маги и верховное духовенство графства Скинград сели в лужу. Меня – и не только меня – не единожды спрашивали: а был ли дух на самом деле? Или была всего лишь тяжело больная женщина, чье измученное сердце не выдержало, когда мы обрушили на нее потоки магии? Если это так, то мне нет прощения. И я отвечу за это перед богами. И за ее смерть, и за разрушение ее дома».
Дальше сплошного текста и вовсе нет. Только совсем уж отрывистые заметки, также сделанные другими чернилами. Багрово-красными.«След ауры неупокоенного духа мне не почудился. И волшебникам Синода тоже».
«Его видели чувствовали и другие в те дни».
«Откуда крестьянка человечьего роду-племени узнала что-то про Шезарра? Само это имя встречается только в редких книгах особой направленности, даже если б несчастная умела читать, она не смогла бы достать их. И мы не обнаружили ничего, НИЧЕГО подозрительного при полном обыске фермы».
«Шезаррин, а не Шезарр. Я все верно запомнил».
«Почему женщина просила ту девушку, Банрион, об освобождении, а не кого-то еще? Это было бы легко объяснить ее безумием, если б не все остальное».
Последние две записи сделаны, видно, сравнительно недавно – в прошлом году, наверное, или позапрошлом. Макарий нашел в кабинете покойного примаса точь-в-точь такие же чернила, и даже писал ими.«Причем тут Шезаррин?»
И напоследок:«Дух был. Просто ему удалось надуть меня».
***
Осенью прошлого года, когда Макарий путешествовал из графства Бравил в графство Лейавин по Желтой дороге в приятной компании, примас, бывший некогда инквизитором и славящийся своим добродушием и в то же время – рассеянностью, в один не очень хороший день покинул кабинет и отправился осмотреть свои владения – часовню Акатоша в Бравиле. Когда он миновал алтарь и оказался посреди нефа, старые доски десятилетиями не чиненого пола треснули под его довольно-таки немалым весом, и примас провалился в полузатопленные подвалы часовни, где пробыл в одиночестве очень долго. Когда, спустя часы, его, наконец, обнаружили, бедняга давно захлебнулся. Он так и не смог очнуться – при падении он сильно ударился головой об украшение каменной колонны и потерял сознание. Будучи без чувств, примас не смог ни поднять голову над поверхностью воды, ни воспользоваться своим даром и скончался. Когда через пару месяцев после этих печальных событий Макарий вернулся в Бравил, он узнал, что власти провели тщательное расследование и пришли к выводу, что это был несчастный случай. В какой-то мере примас был сам виноват – ему много раз говорили, что пол в нефе плохой, и прихожане вот-вот начнут проваливаться. Примас кивал головой, а потом тут же забывал о всех предупреждениях. Причем деньги у прихода были – спокойно ожидали своей участи в сейфах и на счетах. Макарий обнаружил их, когда ему вручили временное звание примаса вместе с его обязанностями. Ну, то есть, дали ему именно что обязанности, даже жалованье ему оставили прежнее – простого приходского священника. Макарий не возмущался – у него на это не хватало времени. Первым делом следовало позаботиться о часовне. Впервые за годы войдя туда, он ужаснулся. Дыру в полу прикрыли досками поновее, и можно было кое-как пробраться к алтарю. Но когда Макарий узрел амвон, поросший грибами, изучил поеденную плесенью лепнину на стенах и потолке, то понял, что осушить подвалы и сделать новый настил в нефе будет мало. Он принялся за работу. К весне, когда ремонт был почти завершен, среди бумаг примаса (их было приказано разобрать и каталогизировать) Макарий нашел эти пресловутые инквизиторские дневники, а в самом последнем из них – имя Банри рядом с упоминанием одержимой крестьянки. И рядом с другим именем – одного околобожественного существа. Сперва Макарий был очень растерян, но затем уцепился за тот факт, что последнего духа в своей карьере инквизитора примас упустил. Несколько ночей он провел в часовне в одиночестве, выискивая следы потусторонней сущности, которая могла привести несчастного примаса к смерти, но ничего не нашел, кроме старых эманаций с местного кладбища – эти были безвредными и едва различимыми. Макарий в конце концов сдался и пришел к тому же выводу, что и следователи раньше – примаса убила его беспечность. Разделавшись с одной проблемой, Макарий крепко задумался над второй – над тем, что его ныне потерянная возлюбленная когда-то оказалась втянута в эту историю. Пока он прикидывал, с чего начать, появился этот красноглазый жрец Мары, превращающий собственную кровь в отраву. Очень кстати.***
Наутро Макарий прощается с трактирщицей и ее супругом и идет к конюшням. Юноша, присматривающий за живностью гостей, крутится возле Карасика, поглаживая и почесывая его шею. Конь выглядит неожиданно умиротворенным, хотя Макарий вынужден признать, что характер его несколько улучшился за месяцы, проведенные в компании его самого и Мидо. И все же до сих пор он не позволял таких вольностей по отношению к себе от совсем уж незнакомых двуногих. Карасик первым замечает его присутствие и вскидывает голову. Юнец отшатывается и выбегает из денника. – А… это. Я его просто чистил… – Спасибо, – серьезно говорит Макарий, нашаривая в кошеле монеты. – Я смотрю, вы подружились. Юноша издает некий нечленораздельный звук. Выглядит он каким-то нахохлившимся и подозрительным, и Макарий не может понять, почему. Впрочем, решает он, у него сейчас нет времени, чтобы заниматься еще и этим мальчиком. Он ставит свои сумки на лавку и берется за сбрую Мидо, конюх, помявшись, возвращается к Карасику с уздечкой в руках. Через некоторое время оба коня, готовые к дороге, покидают конюшню. Макарий наконец-то находит в кошеле монеты нужного достоинства. Он знает, что платить не обязан, но что-то подталкивает его выдать мальчишке чаевые. Тот принимает деньги и застывает на месте, даже не посмотрев на них и не поднимая взгляда. Макарий тихонько вздыхает. – В чем дело, сын мой? – мягко спрашивает он. – Хочешь что-то сказать? Юноша облизывает губы. – Где ты взял Карасика, отец? Макарий замирает. Он уверен, что ни разу не называл кличек любого из жеребцов вслух. Или называл? В конце концов, он мог забыть, возраст все-таки… – Кажется, я не говорил, кого из них как зовут, – медленно произносит он. – И не надо, – бормочет конюх, – я и так знаю… Запомнил с прошлого года. У меня глаз хороший, я знакомого коня всегда узнаю. – Ты видел Карасика в прошлом году? Где? – Да здесь же. Прям тут. У них три лошади было, две низкие кобылки, вроде с гор, и жеребчик вороной… Макарий выдыхает. – Ну-ка давай поговорим, – кивает он на рассохшуюся лавку у стен конюшни. – Расскажи мне все. Когда конкретно проезжали, откуда и куда, если знаешь… Парень втягивает голову в плечи. – Мне работать надо. И вообще… Разве по-божьему это – коней воровать? – Я не крал Карасика. Его хозяин, Маркурио, был вынужден срочно вернуться на родину, в Скайрим. Ему пришлось сесть на корабль, и тот оказался слишком маленький, чтоб брать на борт лошадей. В общем, я его взял, Карасика. Вроде как на передержку. Имя волшебника он называет с умыслом – и не зря, юнец на секунду широко раскрывает глаза, значит, оно ему знакомо. Макарий достает еще деньжат из кошеля – лишним не будет, и снова предлагает присесть. На сей раз мальчик слушается. С час спустя Макарий покидает деревеньку, выросшую вокруг Готтлсфонта за века. Напоследок он оглядывается: когда он уезжал отсюда на старом Кортике, приорат был просто парой зданий – во мраке среди старых деревьев высилась лишь древняя часовня, а рядом – маленький одноэтажный домик, в котором жили монахини. Макарий вспоминает, как ему самому все два года приходилось ночевать в башне часовни, потому что в домишке совсем не оставалось места, и вообще – он тогда слишком стеснялся оставаться наедине с двумя женщинами. Пусть это и были пожилые монашки. Часовня стоит и по сию пору, Макарий, правя в сторону тропы к источнику, вспоминает, что видел ее, когда шел к главному дому приората. Зато от домишки, где сестры Ангронд и Феба когда-то кормили его и учили варить первые корявые микстуры, не осталось и следа. Он думает, где они похоронены. Почему он не спросил у Казимеры о них? Конечно, с тех пор, как он с ними расстался, минуло сто восемьдесят лет или около того, но… Макарий улавливает запах воды. Кажется, здесь. Он выезжает к роднику и спешивается, тянется за флягами, висящими среди прочей поклажи на Карасике, и замирает: он не один. Мать Казимера стоит на камешке у самого источника, уперев одну руку вбок. – Кажется, у меня уже входит в привычку караулить отъезжающих гостей здесь, – произносит она. – А, матушка, – ровно говорит Макарий. – Пришла сознаться, что еще раз обманула меня? – Прошу прощения? – Я спросил тебя, навещала ли Банри Готтлсфонт после своего выпуска? Ты ответила – да, однажды, спустя пару лет. Но знаешь, я вот буквально только что узнал: Банри в сопровождении своего друга заезжала сюда почти ровно год назад. Ты была приором к тому времени и даже приглашала обоих на ужин в обитель. Казимера спускается с камня. Руки она теперь держит перед животом – кулак левой обхватывает правая ладонь. – Это… не относилось к делу. Я так решила. – Неужели? – Да. Ты спрашивал про эту чушь – не говорила ли она когда-нибудь чужими голосами? Я сразу поняла, что дело все в той истории с одержимой фермершей и напрочь пропавшей потом фермой. Да, я знаю про это. Те следователи при инквизиторе тоже задавали такие же дебильные вопросы. Солея тогда дополнительно навела справки и выяснила подробности. Банри снова влезла туда, куда не надо, но она там была совершенно ни при чем. Спасибо Солее, она убедила духовенство Скинграда ее не трогать. – Зачем бы ей это делать? Казимера растерянно смотрит на него. – Что значит «зачем»? Приорат заботится о своих выпускницах! Макарий не удерживается от скептической гримасы. – Послушай, отец Макарий, – вздыхает Казимера, – я вижу, что ты уже составил мнение обо мне, о госпоже Солее и о Готтлсфонте, но я хочу тебя заверить, что ты понял все превратно. И… что значит, еще раз обманула, в конце концов?! – Это значит, что в самом начале нашей беседы вчера ты обещала отвечать на вопросы правдиво, но потом солгала мне в лицо самое малое трижды. – Он загибает пальцы. – В первый раз, когда сказала, что ничего не знаешь о родителях Банри, второй – когда принялась уверять, что в Готтлсфонте магии не учат, ну а третий мы только что обсудили. Казимера нервно переступает с ноги на ногу. – Тема о родне Банри – не моя тайна. Я не стану обсуждать ее ни с кем. Разве что с ней самой. Что до обучения магии… – Я уже понял, что запрет касался в основном Банри. Не утруждай себя объяснениями. – Ты не понимаешь… Макарий усмехается. – Еще как понимаю, не волнуйся. Ожившая мышь, э? Казимера сжимает челюсти, глядя на него исподлобья. Макарий наполняет фляги и вешает их на прежнее место. – Я не била ее, – говорит настоятельница ему в спину, – шлепала, может, как других девчонок, когда они безобразничали, но не била. Единственный раз ее выпороли по-настоящему – когда она лет в одиннадцать по глупости подпалила амбар, и выгорела треть припасов… – Она говорила, что первое ее более-менее отчетливое воспоминание – о том, как нынешняя настоятельница Готтлсфонта орет на нее и хлещет полотенцем. Она даже не может вспомнить, за что, и когда примерно это было. Но видимо она была совсем маленькая – она еще припомнила, что после полотенца «сестра Казимера» поставила ее на табурет и велела стоять, и малышка очень боялась упасть, потому что было высоко. А еще, что ты оставила ее на табурете надолго, она даже сесть не могла из-за чересчур узкого сиденья, и у нее устали ножки… Он оборачивается: Казимера, красная, как спелый томат, таращится, приоткрыв рот. Взгляд ее мечется туда-сюда, избегая, впрочем, лица Макария. – Это… во имя Мары, это было… Да, признаю, мне пришлось наказать ее, она тогда всего год жила в Готтлсфонте, но уже успела всех достать. Она была очень шебутная. В приорат в те дни доставили несколько штук шелковой ткани, Банри, невесть как, просочилась в кельи, где они хранились. Сперва она там все переворошила, играла, видимо, а потом заснула и описалась! Столько шелка было испорчено! Имя богини Милосердия звучит как насмешка, но Казимера, видно, ничего не замечает. Макарий прикрывает глаза, а она повышает голос: – Не смей осуждать меня! Нас!.. Ты представления не имеешь, каково это – постоянно иметь дело с этими приемышами! За которыми все время нужен глаз да глаз, и которые начинают рукоблудить, едва встают на ноги! – Они это делают не потому что они такие развратные и отвратительные, – цедит Макарий, – а потому что так они добирают то, чего им не хватает – ласки, любящих прикосновений. Их же никто не трогает сверх необходимого, верно? Сыт, одет, умыт – что еще надо? Казимера отшатывается. – Я не считаю их отвратительными… – Конечно, считаешь. Разве только не признаешься самой себе. Они ведь делают… все это: ублажают себя, порой прилюдно, писаются до великих лет, и прочее – подобные вещи привлекают внимание к вашей милой маленькой общине, где, по задумке покойного прелата все должно быть чисто, красиво и не вызывать подозрений, иначе под угрозой окажутся какие-то ее важные дела. Ты накануне обмолвилась, что живешь в Готтлсфонте с семи лет, значит, и тебе тоже досталось. Я сожалею. Но еще жальче, что ты не разорвала этот круг. Впрочем, такое не каждому под силу. Казимера безмолвно шевелит губами. Макарий приказывает себе успокоиться, что-то он сильно разошелся. Он негромко произносит: – Банри в целом отзывалась о тебе не так уж плохо, чтоб ты знала, она обижена на тебя, но и только, но дело в том, что, в целом неплохо разбираясь в людях и мерах, она порой неспособна здраво судить о близких. А тебя она считает близким человеком, мать Казимера, пусть ты и не была добра к ней. – Макарий переводит дух. – И еще: я знаю, что покойная госпожа Солея была на редкость авторитарной, и понял не так давно, что она недолюбливала Банри, видно, с тех самых пор, как взяла ее под свою опеку. Я допускаю, что ее отношение к маленькой девочке-метису невольно копировали и остальные – и сестры, и воспитанницы. Так бывает. Но это не значит, что это правильно. Макарий взбирается на спину Мидо и выпрямляется в седле. Казимера, наконец, отмирает. – Кто ты такой? – выдавливает она. – Ее духовник? Так она особо не нуждалась в вере. А, погодите. Неужто любовник? Макарий не намерен отвечать. Он разворачивает Мидо мордой обратно по тропе, следя, чтоб Карасик шел строго следом. – Она раненько начала, – не унимается Казимера. – В пятнадцать уже крутила с женатым алхимиком из Скинграда. Кстати, ты слегка не в ее вкусе, как я поняла, она любит чистокровных альтмеров, как он. Макарий смотрит на нее через плечо: – Надо же. А я целых десять секунд жалел тебя, «матушка». Кстати, у меня с самого приезда сюда на языке крутится, но я предпочитаю обычно помалкивать. Так вот, в обители стало красиво, конечно, только в прежние времена, в начале эры, когда на ее месте был просто старый фермерский дом и часовня, из которой вываливались кирпичи, Готтлсфонт казался куда гостеприимнее. И в нем точно обитала Мара. Теперь я не чувствую здесь ее присутствия. Он пускает Мидо быстрым шагом, прежде чем Казимера находит, что ответить.***
Возвращаясь на Золотую дорогу, он клянет себя, не переставая. Остыв, он жалеет, что взъелся на Казимеру, она ведь сама шла на контакт, раз поджидала его у источника. Конечно, она преследовала свои цели, но Макарий был уверен, что справился бы с ней, добыл бы сведения, которые ему нужны. Но теперь об этом можно забыть. Снова не сдержавшись, будто какой-то юнец, он выпустил в трубу любую возможность узнать, зачем на самом деле Банри приезжала в Готтлсфонт в прошлом году. Мальчик с конюшен, правда, сообщил то, что помнил: те двое, по его словам, путешествовали откуда-то с севера в Скинград, у девушки с острыми ушами там были какие-то дела, и вообще, она якобы свернула к Готтлсфонту, чтобы просто навестить то место, где когда-то выросла. Маркурио в этой истории служил у Банри то ли телохранителем, то ли компаньоном. Макарий-то знал, что это ерунда, выходит, они сочинили нечто вроде легенды, чтобы… что? Для чего Банри представлять коллегу своим слугой? И Скинград… Банри несколько раз обмолвилась, что она там жила с тех пор, как покинула Готтлсфонт, лет десять или чуть больше. Записки бравильского примаса это подтверждали. И еще с большой неохотой она разок упомянула, что в результате неких событий ей пришлось срочно покинуть графство, а потом и Сиродил, бросив все нажитое, включая дом и аптекарскую практику. И вроде бы в Западный Вельд тем летом она возвращалась, чтобы вернуть свое. Кажется, удачно – как-то ночью, уже засыпая, она пробормотала: – Знаешь, если выгорит с этим Йамбулом, давай потом поедем вместе в Скинград… Я как раз у своего коттеджика крышу поменяла… – А Маркурио и Аманитис как же? – спросил Макарий, перебирая волоски на ее затылке. Банри сонно шевельнулась, не открывая глаз. – Ну, могут поехать с нами. Если пообещают вести себя приличнее. Грудь сдавливает с такой силой, что он не может вдохнуть. Макарий бросает поводья и утыкается лицом в ладони, пытаясь успокоиться, но быстро понимает, что так ничего не выйдет. Ему надо пройтись, самое малое. До большого тракта ему сегодня не добраться. Он заставляет Мидо сойти с брусчатки, быстро находит полянку недалеко от дороги, соединяющей Золотую с Готтлсфонтом, и принимается за обустройство маленького лагеря. Занимаясь дорожным бытом, он пытается сосредоточиться на сборе хвороста, вечерней чистке коней и разведении огня, но в голове вертится одна мысль: не надо было гнать от себя Банри той осенью. Когда одним дождливым вечером к нему в келью в лейавинской обители явилась дрожащая от шока и ужаса Аманитис с проклятым даэдрическим артефактом в сумке и рассказом про Банри-некромантку на устах, казалось, весь мир вокруг перевернулся с ног на голову. Он вспоминает, как долго, не меньше часа, просто сидел под запертой изнутри дверью после ее ухода, бездумно пялясь на мешок со шлемом-маской, а когда обрел способность мыслить более-менее здраво, понял, что новости о девушке, с которой он уже месяцы делит постель, не такие уж и новости, в самом деле. Все эти чересчур аккуратные расспросы о Кадлъю и ее истории, об останках, что он там когда-то обнаружил… И то знакомое ощущение, когда они были наедине, рядом. Он всегда знал, чувствовал, что они с Банри – из одного теста. Маркурио тоже был магом, но от него исходили совсем другие флюиды, и пахло от него не травой и весенней землицей, как от Банри и самого Макария, а грозой и раскаленным камнем. Но поняв и приняв, что их с Банри дар одной природы, Макарий тут же сообразил: раз Солея решила разыграть карту некромантии, тем самым слегка подставив под удар репутацию своего приората, она не намерена останавливаться, и если заполучит бывшую ученицу в свои руки, от Банри и мокрого места не останется. Нужно было спрятать ее от старухи и ее присных, быстро и эффективно. Словом, он не нашел ничего лучше, чем отправить ее вверх по Нибену с командой головорезов, изобразив возмущение самим фактом некромантии. Где-то глубоко внутри него в тот момент все выло от отчаяния, но отступать было поздно. Это потом, спровадив Банри и Маркурио на север, он мчался на головном Мидо сквозь болота на восток, ведя в поводу остальных животных, сведенных с конюшен, и грыз до крови губы. Он ругал последними словами себя, Солею, Аманитис, Йамбула и его банду, двух ротозеев-послушников, которые «забыли» передать Банри его слова, когда забирали вещи, и немного, совсем чуть-чуть – саму Банри. За то, что выслушав его обвинения, она будто разом смирилась. За то, что не стала протестовать, возмущаться и сопротивляться, когда он повел их с Маркурио в доки контрабандистов. Если бы она хоть разок возразила… Но нет. Она беспрекословно согласилась расстаться. Скорее всего, навсегда. Теперь-то Макарий если не знает наверняка, то догадывается, почему она так поступила. Он прячет скребки и щетки в сумку, наспех моется в крошечном пруду, на который наткнулся, когда искал хворост, а потом садится перед костром, где в котелке побулькивает кулеш. Глядя на варево безо всякого аппетита, Макарий ковыряется в нем ложкой. Поклевав немного, он сдвигает горшок подальше от огня, прикрывает его тканью и укладывается спать. Он ложится на спину и смотрит на звезды, они едва виднеются сквозь кроны этих древних деревьев. – Нужно было взять тебя с собой, – бормочет он. Маркурио бы и один сел в лодку с этим проклятущим шлемом – в конце концов он большой мальчик и сумел бы о себе позаботиться. А Банри надо было взять в охапку и утащить на болота. Вместе с конями и мулом. Макарий научил бы ее ходить по кочкам и находить безопасные для питья бочаги, показал бы, где выкапывать съедобные корешки и как устраиваться на ночлег, чтобы потом не проснуться в болотной жиже. Они могли бы устроиться где-нибудь и переждать бурю хоть в том же форте Голубая Кровь, Макарий нашел бы дорогу туда запросто, несмотря на то, что в последний раз бывал там века полтора назад… Он стирает с висков слезы и переворачивается на бок.***
Деревья потихоньку редеют, пока он едет на юго-запад. Макарий ночует в Великом лесу последний раз, он чувствует, что завтра увидит Западный Вельд, где раньше не бывал никогда за всю свою жизнь. Но наутро, собирая вещи, он замирает с одеялом в руках, а потом медленно опускается на камень, у которого оставил сумки. Зачем он, собственно, туда едет? Куда он вообще направляется? В Скинград, где Банри наверняка нет? Или он хочет глянуть на легендарный Мискарканд, где когда-то потерпел неудачу его покойный примас? И то, и то практически лишено смысла. Только глянуть на те места, подышать тем воздухом разве что… Макарий растерянно трет обросший затылок. Волосы уже вытянулись чуть ниже плеч – они вообще очень быстро у него растут, много быстрее, чем шевелюры других людей и меров. Борода у него наоборот – отпускается медленно. Однажды он ради эксперимента не брился месяца два и единственное, что у него выросло на лице – короткая и почему-то мягкая щетина. С тех пор Макарий исправно смахивал отросшие на подбородке и макушке волоски заклинанием. Он перебирает слегка грязные пряди, почти неосознанно сплетает давно знакомое заклинание, подносит ладонь к голове и вдруг замирает. Через пару секунд он вздыхает и опускает руку. Ладно, пусть еще порастут. Трудно в этом признаться, но почти забытое ощущение тяжести, стекающей с макушки, ему приятно. Макарий собирается. Он все еще не решил, ехать ему дальше в Скинград, или стоит вернуться в Имперский город и попросить о новом назначении. Он думает еще немного, потом закатывает глаза и лезет в кошель за монетой. Он загадывает: если выпадет дракон, то тогда он продолжит путь на юго-запад, если старый император – повернет к столице. Он подкидывает монету, и выпадает дракон. Макарий хмурится и на всякий случай кидает еще дважды. Дракон выпадает оба раза, и приходится смириться – кажется, судьба посредством монетки намекает, что он должен побывать в родном городе Банри – она сама считала Скинград таковым, так что Макарий склонен думать о нем так же. Он навьючивает сумки на Карасика, запрыгивает на спину Мидо и покидает очередную уютную полянку.***
В летнем Вельде жарко и довольно сухо, но Макарию, привыкшему к бесконечным дождям Лейавина, это даже нравится. Когда становится совсем уж невыносимо, он помогает себе и коням магией, и в целом дни пути проходят в комфорте. В первый же вечер, после крайне утомительного спуска в долину, он побрил обоих жеребцов и состриг их гривы и хвосты как можно короче. Собственную все еще растущую шевелюру он просто забрасывает за спину. Немного заклинаний, и ему хорошо и прохладно, и пыль не оседает на нем и животных, отброшенная самым слабым магическим барьером. Макарий путешествует без спешки. Он останавливается на постой в каждой таверне и на каждом хуторке. Разговаривает с людьми, между делом расспрашивает о тех, кто ездит туда-сюда по Золотой дороге. Конечно, он не верит, что кто-то вспомнит остроухую девушку в компании чернявого парня – и тех, и тех пруд пруди в Вельде, да и в Сиродиле в целом, Макарий видит таких ежедневно на дорогах и стоянках. И все же однажды ему везет. Добравшись до очередной уютной деревеньки, он останавливается на ночлег у пары чересчур гостеприимных даже по сиродильским меркам селян. Обычно люди безошибочно распознают в нем жреца, и в последнее время Макарий беззастенчиво пользуется этим своим статусом. Народ в Южной Коловии богобоязненный, истинно верующих здесь куда больше, чем в любой другой части Сиродила, потому к священникам тут относятся с пиететом. Вот и эти милые люди отводят ему лучшую комнату в своем доме, сажают на почетное место за столом и выставляют перед ним самое дорогое вино и закуски, не требуя никакой платы. Макарий все же намеревается оставить им деньги, как делал всякий раз до этого. После ужина он и хозяин устраиваются на терраске дома, беседуют о том, о сем, и Макарий будто невзначай упоминает, что едет по следам своих друзей в Скинград. Он бегло описывает Банри и Маркурио, и фермер вдруг вскидывается. – А я их видел! – Он ерзает в деревянном кресле. – В прошлом году, говоришь, отец? Да, проезжали тут двое, а через месяцок или около того – обратно. Парня я впервые тогда видел, но девушку узнал. А она меня – нет. Клевия! Клевия!! Появляется хозяйка, вытирающая руки полотенцем. – Чего блажишь? – Помнишь ту девчушку, которая в двести первом у нас тут жила недолго? – Ту, что снадобья-то в моем очаге варила? Конечно, помню. Она аптекарь из Скинграда была, говорила, что гильдия та проклятущая выжила ее из города, за то, что она им платить не хотела. Она, видно, из эльфов, не чистокровных, на вид была совсем девочка. Так плакала, бедняжка, когда думала, что никто не видит… – У Макария сжимается сердце, а женщина продолжает: – Но потом вроде ничего приободрилась. Она и мне, и внуку нашему тогда сильно помогла своими микстурами. Чего, кстати, ты ее вдруг вспомнил? Она давно уехала. Хозяин фыркает. – Она тут проезжала в прошлом году с каким-то парнем, я ж тебе говорил! Они еще останавливались в той халупе, которую Вицций всяким мимохожим дуракам за кучу денег сдает! – Да не она это была, просто какая-то другая эльфийка! У первой девочки волосы темнее гораздо! – Волосы она покрасила, поди! Долго ли, она ж алхимик! В общем, не спорь, это была она! – Хозяин обращается к Макарию: – Я-то признал ее, не сразу, но признал. Она изменилась как-то… ну, не знаю, как объяснить, взрослее, что ли, стала, не только волосами, стало быть. Лицо прямо суровое какое-то. Я сперва хотел к ней подойти, а потом подумал – ну его, может, у нее забот полно, да и не хочет она тот год вспоминать, наверное. У этих эльфов все не просто, да ты, наверное, знаешь, отец. Макарий рассеянно кивает. Мысли у него заняты Банри и ее невзгодами. Укладываясь спать, он все еще перебирает в памяти детали недавней беседы. Да уж, Банри точно не хотела бы вспоминать лишний раз плохое. Она никогда не говорила, почему ей пришлось покинуть Скинград, но теперь, ознакомившись с записками примаса и особенно – послушав, что говорят хозяева этого дома, он начинает кое-что понимать. Он забирается в постель и задувает свечу. Наутро, умываясь в тазике с водой, который притащила спозаранку хозяйка, Макарий смотрится в единственный предмет роскоши в его комнатке – маленькое зеркальце, явно реликвию прежних времен, и впервые ясно видит себя со стороны с тех пор, как покинул Имперский город. Волосы за две недели пути отросли едва ли не до уровня его локтей, а еще выгорели на солнце, и теперь не черные, а скорее каштановые. Кожа из золотистой сделалась почти коричневой, орехового цвета, и глаза в таком обрамлении тоже кажутся карими. Словом, Макарий стал похож на чистокровного имперца с юга провинции. То-то вечером хозяин дома заливал что-то про эльфов, явно не относя к ним пришлого жреца. Макарий пятерней откидывает повлажневшие волосы с лица. Отец всегда поощрял его возню на солнце, и был доволен, когда сын становился похож на статуэтку из обожженной глины. Зато кое-кто другой подобного терпеть не мог. «Закоптился, будто батрак на плантации, – слышит он сквозь толщу полутораста лет глубокий, хорошо поставленный голос. – Марш в башню, и не выходи, пока не станешь нормального цвета». Макарий невольно улыбается и расправляет плечи.***
Столицу графства в долине он увидел, еще когда только выбрался из Великого леса. Скинград показался почти таким же огромным, что и Имперский город, впрочем, немного погодя Макарий понял, что немного ошибся – столица Империи все же больше раза в два. И все-таки Скинград был гигантским. Родной Лейавин Макария не мог сравниться с ним ни собственной площадью, ни площадью предместий и пригородов. Оказавшись впервые под сенью внешних стен, не таких уж старых, но очень высоких и массивных, Макарий некоторое время медлит, а потом вливается в общую очередь желающих попасть в город. Пока он ехал сюда сквозь поля и сады, селяне и трактирщики предупреждали, что в самом Скинграде жить дороговато, но Макарий считает, что вряд ли дороже, чем в Имперском городе. К тому же он и не намерен ночевать в тавернах и питаться в тратториях, он собирается воспользоваться гостеприимством Культа, как и всегда. Оказавшись внутри стен (его пропускают вместе с конями, как духовное лицо), Макарий выспрашивает, где тут ближайшая часовня Акатоша, а потом направляется по адресу. Несколькими днями позже, уже устроившись в гостинице для духовных лиц и паломников, он тратит время, сводя знакомства. Оказывается, многие среди служителей Акатоша (да и не только его) наслышаны о священнике-полукровке из Лейавина, который целительствует в Культе уже много десятилетий. Ну да, думает он, за сто с лишним лет службы странно было бы не нажить репутации. Хотя он всегда старался не высовываться. Ведя очередную неспешную беседу, на сей раз – с седовласым примасом Акатоша в Скинграде – Макарий слышит вопрос: а зачем, собственно, он сюда явился? Ответ у него готов заранее. – В столице мне разрешили взять небольшой отпуск, – улыбается он, – примерно до конца лета. Я никогда раньше не был в Коловии, вот я и подумал, что было бы неплохо взглянуть на эти места. Это почти правда. До нынешнего лета из всей Коловии он бывал только в старом Готтлсфонте, который за два года обучения никогда не покидал дольше, чем на день, да еще как-то прошел самым севером Коррола во время Войны, впрочем, он там ничего не видел, кроме пары горных деревенек и нескольких ферм. Примас, кажется, удовлетворен ответом, и следующие два часа кряду зачитывает гостю перечень достопримечательностей, святых мест и прочих памятников культуры, в изобилии рассыпанных по графству Скинград. Макарий подозревает, что список далеко не полный, эти земли стары, и на них давно живут люди и меры, а до того они принадлежали и вовсе зверонародам, в общем, тут должно много чего остаться. Наконец, примас устает, и Макарий откланивается. Все визиты вежливости совершены, он может заняться, чем хочет. Вечером он снова перечитывает рабочий дневник своего покойного примаса. Точного адреса нет, но домик Банри и его окрестности описаны достаточно подробно. Только толку от этих описаний… Расспрашивать стражу ему совсем не хочется, как и других церковников – это может привлечь нежелательное внимание к Банри, а это последнее, что нужно Макарию. В тексте упоминаются какие-то улицы – примас не понял, на какой стоял дом лекарки, но отметил соседние. Макарий придвигает к себе купленную на днях карту Скинграда, долго ищет нужные названия и в конце концов находит, но облегчения не испытывает – к ним примыкает целый лабиринт проулочков, переулков, тупичков и закутков, у каждого из них свое имя и вдоль каждого нарисованы маленькие квадратики – в этом районе полно крохотных домишек на одну-две комнаты. Приуныв, Макарий отодвигает карту и подливает себе вина. Видно, ему никогда не найти нужный дом без посторонней помощи. Которой ждать неоткуда. Одолев пару бокалов, он снимает усталость заклинанием и снова берется за карту, но вдруг кое-что замечает: на плане есть обозначения – специальными символами помечены многочисленные магазины, разнообразные лавки, кузни, аптеки, часовни, отделения гильдий, словом, все, что может заинтересовать путника, который плохо или совсем не знает города – как он сам. На переплетении улиц в районе, где когда-то жила Банри никаких значков нет. Может, ее лавка была уж совсем маленькой? Взгляд Макария падает на дату в углу карты: 207 4Э. Выходит, она совсем новая, этого года. Он вскакивает и выбегает из кельи. Лотошник, торгующий газетами, ширпотребными книжками и такими вот картами на углу недалеко от церковной гостиницы, еще не ушел, хотя время позднее. Макарий подскакивает к прилавку и спрашивает, нет ли у продавца карт, выпущенных ранее. Тот почесывает подбородок, а потом говорит: – Вроде завалялись какие-то старые, я их держу на всякий случай, если новые кончатся. – Лотошник исчезает за прилавком, и снизу слышится его голос: – Тебе за какой год? – Мне… э… за девяносто первый. Можно за девяносто второй. Голова лотошника показывается над стойкой ларька. – Какой-какой?! Помилуй, отец, это ж макулатура шестнадцатилетней давности! Нет, таких старых у меня нет! – Да. Понятно. Может, их все же можно найти где-то? Лотошник выпрямляется. – Ну, в городских архивах поспрашивай. Туда все стаскивают, даже деревенские новостные листки. – Действительно… А где они находятся? Хоть примерно? Лотошник фыркает: – В карте посмотри. Которую купил у меня. Макарий наспех благодарит и убегает. Следующим утром он уже является в архив. Прямо к самому его открытию. Он излагает свою просьбу служащим, и изготавливается ждать, но его просто отводят в зал для работы с документами, а потом, буквально через несколько минут, женщина в синем форменном платье приносит карту Скинграда за сто девяносто первый год Четвертой эпохи. – Выносить их запрещено, отец, – предупреждает она, – но ты можешь делать пометки. Вон там есть бумага и писчие принадлежности. Макарий благодарит и остается наедине с картой. Сперва он достает собственную, заблаговременно припасенную, разворачивает, а затем берется изучать старую. Сердце екает, когда он видит значок аптеки в нужном районе. И рядом те же самые улицы, что упоминал бывший инквизитор. Наспех он срисовывает значок на собственную карту, еще раз сравнивает – правильно ли, сдает карту служительнице и убегает. От архива, который расположен в старом Скинграде, недалеко от магистрата, до райончика Банри примерно полчаса пути верхом. На своих двоих Макарий, конечно, дольше бы провозился.***
Он умудряется заблудиться, но поплутав по проулкам, приходит к выводу, что тут, наверное, и старожилы путаются все время. В таком лабиринте немудрено. Ладно, он наметил парочку ориентиров ранее, нужно просто к ним вернуться и начать считать повороты заново. Потратив еще несколько часов – дневная жара успевает достигнуть своего пика и спасть, – уже ближе к вечеру Макарий наконец-то находит нужный проулок и застывает перед махоньким одноэтажным домиком. Тут есть палисадник, как написано в том дневнике, к слову, единственный на всей улочке. Сам дом очень походит на простую фермерскую хижину, коих Макарий перевидал кучу, только окна побольше, да крыша крыта не соломой, а дешевой и старой глиняной черепицей. Макарий заходит в заросший палисадник. Калитки нет, хотя, видно, была когда-то – с одной стороны проема в невысоком облезлом заборчике сохранились петли. Макарий шагает прямиком к двери, хотя знает, что внутри не должно быть никого – он попросту не верит, что Банри после всего вернулась сюда, но вдруг спотыкается. Крыша… Она же говорила, что положила новую крышу. Что потратила ужасные – для нее – деньги. Семь с лишним тысяч – с работой и материалами. Макарий задирает голову. Это не похоже на семь тысяч. Это уж точно не выглядит, как новая крыша. Макарий разбирается в вопросе – в ценах в том числе. Не так давно он распоряжался о ремонте кровли часовни Акатоша в Бравиле, а заодно и ее служебных построек. Все это стоило приходу сорок три тысячи двести пятьдесят три септима – часовня большая, да и служб не мало. Навскидку, на семь тысяч потянет ремонт крыши коттеджа средних размеров. Но не такой хижины. Не говоря уж о том, что эту черепицу клали явно не год назад, а много, много раньше. Он что, ошибся-таки адресом?.. Дверь дома распахивается и наружу вываливается неопрятный всклокоченный тип с нечесаной бородищей и красными зенками. Макарий со своего места чует запах перегара, исходящий от него, хотя их разделяет десятка полтора шагов. – Чего надо? – хрипло выплевывает тип. – Че забыл тут? Макарий натягивает на лицо вежливую мину. – Приветствую, сын мой. Видимо, тут произошла какая-то путаница. Я ищу дом своей знакомой. Она алхимик. Я знаю, что здесь была ее аптека. Лохматый выпивоха чешет поросшую черным волосом щеку. Он выглядит слегка обескураженным, наверное, обращение к нему Макария слегка отрезвило. И он, видно, отмечает его облачение – Макарий в последние месяцы почти не пользуется своим скудным мирским гардеробом. – А… Ты это… Жрец, что ли? – спрашивает лохматый, заметно сбавив тон. – Да. – Ясно. Я в церковь не хожу особо. Если ты за пожертвованиями какими пришел… Макарий прерывает его: – Нет, мне не нужны пожертвования. Я же говорю – я ищу дом подруги. Она работала аптекарем, и это ее дом. Макарий уже понял, что где-то ошибся, и Банри тут если и жила когда-то, то теперь не живет, но надеется что-нибудь выяснить у этого хамла. Хамло, тем временем, моргает, а потом возмущенно выдает: – Это мой дом! Мой и моей бабы! – Понятно. – Макарий, быстро глянув по сторонам, теперь видит сушащееся на веревке белье, в основном мужское – потрепанные порты, небрежно залатанные простецкие рубахи… – Тогда можно как-то… – Какая еще аптека, етить твою!.. – Следи за языком, дитя мое. Пьяница захлопывает пасть, но ненадолго. Подумав, он говорит: – А ваще…Ну да, вроде была тут аптека. Раньше. Одна телка, ушастая, тут торговала. И вывеска была даже, она ее сняла, когда дом к нам перешел. – Макарий почти неосознанно подается вперед. – Хы. Я ее видел разок, когда она нам ключи отдавала, девчонку, в смысле – ниче такая, как эльфиня, только пухлая. Щечки такие… Лохматый показывает ладонями щеки, будто у хомяка. Макарий про себя думает, что Банри не была такой уж упитанной, когда они встретились – месяцы погони за Маской Клавикуса Вайла не могли не сказаться, но щечки у нее были – почти детские. Он часто гладил их сгибом пальца, когда она спала. На секунду у него темнеет в глазах, и приходится сделать над собой усилие. – Так значит, Б… то есть, моя подруга продала вам дом – и? Когда это было? В прошлом году? – Чего? Неа, в каком в прошлом, ты че, отец? Тому уж, поди, лет двенадцать! – Э… А где же тогда она жила потом? – А хрен знает, – пожимает плечами пьяница. – У нее, говорили, папик какой-то имелся, эльф желтый этот, тоже алхимичил, он ей якобы справил особняк целый в старом центре. Вот она туда переехала, а халупу эту нам продала. – Неужели… – Ага… А, точно-точно, там у нее тоже лавка была. Не помню, как называлась – про алхимию тоже чего-то. Правда, потом лавка ее закрылась, а эльфиня куда-то подевалась. Моя баба расстраивалась очень – говорила, там недорого, хоть и в центре. Макарий кивает. Значит, он и впрямь недопонял. У Банри был не один дом в Скинграде. – Сын мой, можешь вспомнить, где ее вторая аптека, хоть примерно? – Где-то в старом Скинграде, говорю ж. – В которой из его частей? Он из двух городищ состоит. – А я е… В смысле не знаю я. А… Хотя… Вроде там рядом статуя старого короля стоит. И таверна эта, «Западный Вельд», в том же районе. Макарий понимает, что больше ему тут ловить нечего. Он любезно благодарит выпивоху и идет прочь со двора. А в спину ему несется: – Слышь, отец. А ты чего ее искал-то? Зелий хотел купить? Макарий тихонько вздыхает. – Да. Что-то вроде. Всего доброго тебе, сын мой.***
Несколько позже, покачиваясь на спине мерно вышагивающего Мидо, он пытается объяснить самому себе – зачем тратит столько времени на розыск и посещение тех мест, где когда-то обитала Банри (приорат не исключение), но внятно не получается. Хорошенько поразмыслив, он, наконец, понимает, что просто собирает по крупицам любую память о ней, подтверждение, что она действительно провела детство в Готтлсфонте, а потом жила и работала здесь, в Скинграде. Потому что в те дождливые зимние месяцы, шастая по болотам в одиночестве, он начал бояться, что и девушка Банрион, и все, о чем они говорили наедине, ему привиделось. Что это было наваждение длиной в недели, из-за которого он бросил приход, паству, часовню и помчался вслед за ней сквозь леса и трясину. Но теперь он знает, что это все правда. В Старый Скинград он попадает уже к вечеру. Макарий останавливается посреди Золотой дороги, что пронизывает город насквозь, между теми самыми городищами, в самом центре Скинграда, и вертит головой по сторонам. Он проезжает вперед, до западных ворот в новый город, и спрашивает у ближайшего стражника, где находится таверна «Западный Вельд». Выслушав объяснения, сворачивает на север, в гостеприимно распахнутые ворота. Но потом кое-что вспоминает. – А там, в том районе, есть изваяние… м-м-м… какого-нибудь короля? Стражник моргает. – Ну да. Там как раз площадь будет. Не эта, перед «Западным Вельдом» которая, а дальше по улице. Перед поворотом в район особняков. Там стоит статуя. – Спасибо. А, кстати, что за король? Я думал, у нас только графства остались. Стражник смотрит снисходительно. – Тебе бы отдохнуть, отец. Старый король Рислав там стоит. Он был в Скинграде королем еще до прихода сюда Империи. Донельзя смущенный Макарий устремляется в ворота. Действительно, он и впрямь забыл, что почти все графства Сиродила были некогда небольшими королевствами, не всегда человеческими, а Лейавин – самое молодое – и вовсе слеплен из двух «откушенных» от Чернотопья и Эльсвейра кусков – Септимы когда-то захотели сделать прямой выход к Топальской бухте для центральной провинции. Небольшая площадь перед таверной «Западный Вельд» – Макарий опознает ее по вывеске – отчего-то пуста, хотя время сейчас самое ходовое – рабочий день окончен, а до ночи еще есть несколько часов. Возможно, все как раз и разбрелись по тавернам, тратториям и прочим забегаловкам, а гуляния начнутся позже. Дальше по улице, сказал стражник, только вот по какой… Макарий глядит по сторонам и выбирает ту, что ведет вглубь района, изгибаясь вдоль левой стены «Западного Вельда». Он неспешно едет, разглядывая дома – большие и старые, им, наверное, по нескольку веков каждому. Самые старинные здания в центре Лейавина выглядят куда моложе – и хуже. Наконец он выезжает на новую площадь – просторнее, чем перед таверной, – и действительно видит на возвышении крупную скульптуру мужчины, восседающего верхом на коне и держащего на руке ловчего сокола. Вокруг разбиты клумбы, и сама площадь живописно обрамлена крупными кусками скалы, поросшими мхом и лишайником. Полюбовавшись изваянием Рислава Праведного, Макарий оборачивается и видит махонькую рощицу через дорогу. У него екает сердце – слева от рощицы стоит дом, небольшой, по сравнению с окружающими его громадинами, правда, он той же этажности и, судя по виду его кладки – того же возраста, что и остальные, а все эти особняки раза в два старше самого Макария. Но дом у рощи привлекает внимание не этим – сам он старый, но у него новая черепица, тускло-зеленая, глянцевито блестящая в лучах закатного солнца. С замиранием сердца Макарий подъезжает и спешивается на тротуаре. Сперва он оглядывает фасад, отмечает, что высокие окна в два этажа справа тоже чинены, и тоже не так давно, может, даже в прошлом году. Макарий задирает голову, ища вывеску, но ее нет, зато есть пустая штанга, на которой раньше явно что-то висело… Он заглядывает в окна – за ними царит мрак, а еще они довольно грязные. Впрочем, немудрено – здесь никто не живет уже лет шесть. Если он не ошибся снова, и это действительно настоящий дом Банри. Макарий лезет за своей картой, разворачивает и видит значок алхимика на этом месте. Странно, тот выпивоха говорил, что Банри некто купил дом, а не целую алхимическую лавку. Таким – растерянным, с картой в руках – его застает стражник, совершающий обход. – Аптека давно закрыта, – произносит голос за спиной, и Макарий оглядывается. Стражник осматривает его с головы до ног, отмечает облачение и добавляет: – Гм. Отец. Если тебе нужны зелья, то там, за районом особняков, на востоке, есть лавка. Но район этот лучше обойти по стене. Макарий прячет карту. – Тут и впрямь аптека? – спрашивает он. – Вывески-то нет… – Вывеску хозяйка велела заволочь внутрь, а потом заперла дверь снова и опять уехала. Тут кое-кто жалел. Аптек в городе полно, но в этой раньше хорошие зелья продавали дешево. Место пользовалось популярностью, хоть и райончик этот… неважный. Главное – она не жадничала. – Она? – Аптекарша. Она переехала, теперь вроде аж в Скайриме живет. Надо сказать, я ее где-то понимаю. Плохо с ней поступили… Стражник умолкает на полуслове, будто сказал лишнее. Макарий кивает. – Что ж, спасибо, тогда я прогуляюсь до той аптеки на востоке… Он залезает на спину Мидо, готовый ехать дальше по улице, но стражник ненавязчиво преграждает путь. – Я же говорю, отец, лучше вернись к «Западному Вельду» и езжай вдоль южной стены. – Тут запрещено ездить? – Да не то чтобы… Но лучше не надо. Макарий открывает рот, но потом понимает, что чувствует кое-что… Он медленно поворачивает голову влево – туда, где над уличной мостовой нависает серая громадина – прямо напротив бывшей аптеки Банри. – Что ж, хорошо, как скажешь, – говорит он спустя пару мгновений и направляет Мидо, чтобы уехать по своим следам на юг.***
Поздним вечером в своей гостевой келье он собирает вещи. Их у него не так уж и много, но нужно время, чтобы все уложить. Управившись, он наливает себе винца – менее чем за неделю проживания в этом городе он прикончил, кажется, ящика полтора в одиночку, и это не считая той выпивки, которой его угощали по пути сюда. Алкоголизм такому, как он, не страшен, но вино вкусное, и его чрезмерное потребление сильно бьет по карману. – Ладно, эта последняя, – бормочет он и опрокидывает бокал залпом.***
Наутро, прямо на рассвете, Макарий выезжает из восточных ворот и некоторое время едет по Золотой дороге. Когда впереди появляется знакомый постоялый двор, он вздыхает и натягивает поводья. Некоторое время размышляет, рассеянно вороша волосы на затылке, а потом разворачивает коней и отправляется обратно. Но когда стены Скинграда вновь нависают над ним, Макарий сворачивает к плантациям и виллам на севере – короче было бы проехать все той же Золотой дорогой сквозь столицу графства, но он уже распрощался там со всеми новыми знакомыми и не хочет, чтобы его видели после этого. Несколькими днями позже он убеждается, что сделал правильный выбор. В Вельде красиво, и Макарий уже успел навестить несколько старых дорожных святилищ. Он все еще легко находит ночлег в деревнях и поселках, но теперь чаще предпочитает останавливаться под открытым небом. Пару раз его, правда, тревожили гоблины, но это все был довольно трусливый молодняк, и их удавалось отогнать. Макарий держит ухо востро, но возвращаться на большак не хочет. И все же ему приходится проехать на юг спустя примерно недельку: Золотая дорога – хороший ориентир, а он немного заплутал среди этих рощ, садов и виноградников с овчарнями. И ему нужно найти Мискарканд. Если верить карте, остатки города расположены к северу от тракта примерно на середине пути между Скинградом и Кватчем. Который Макарий тоже никогда не видел. Впрочем, он не видел и Анвил, и Коррол… Много чего. Как-то так вышло, что почти всю свою жизнь он провел в Южном Нибенее. Сам Мискарканд ему не нужен, хотя посмотреть Макарий не отказался бы. Но это было приметное место, неподалеку от которого произошли те трагические события пятнадцать… нет, шестнадцать лет назад. Макарий вовсе не думает, что сумеет разобраться там, где не смогли инквизитор с помощниками и компания магов из Синода. Нет, ему просто хочется посмотреть на место, где Банри когда-то… проявила себя, что ли. Правда, ферма-то не существует теперь, но он надеется найти хоть что-то. К Мискарканду он подъезжает в ночи. Макарий уверен, что не ошибся – это единственные айлейдские руины слегка к северу от Золотой дороги на запад от Скинграда. Его старая карта, по крайней мере, говорит так. Сперва Макарий разглядывает белеющий во мраке камень с расстояния, потом медленно подъезжает поближе. В дневнике примаса отмечено, что старый город занимало какое-то племя гоблинов, их видели во время расследования, но Макарий сейчас не слышит, не видит и не ощущает чужого присутствия, кони тоже ведут себя спокойно. Мискарканд – его наземная часть – пуст. Не покидая спины Мидо, он глубоко вздыхает и прикрывает глаза. Нужно немного сосредоточиться. Обычно, если присутствует что-то совсем из ряда вон, как в районе поместий Скинграда, ему и сосредотачиваться не надо, и так понятно, что к чему, то здесь… Спустя примерно минуту Макарий выходит из транса и растерянно трет подбородок. Вокруг – а еще под и над землей – он не нашел ничего, кроме отголосков старых смертей. Но это есть почти в любом уголке Сиродила и наверняка и всего Тамриэля, если уж на то пошло. Да, ощущается еще кое-что – старые же, едва определяющиеся обрывки заклятий, удерживающих душу при физическом объекте, глубоко внизу, наверное, в самых недрах города, но это именно что останки разрушенного плетения. Если в залах Мискарканда и обитал когда-то лич, его давно уничтожили, а дух выкинули за пределы Мундуса. Задолго до всей этой возни с одержимой фермершей. Многочисленные отметки примаса, что он – да и синодские волшебники тоже – вовсю подозревает источником духа-захватчика Мискарканд, и это несмотря на то, что его заклинания поиска ничего подобного не показывали, оказались ошибочными. Макарий растерянно трет лоб костяшками пальцев. С чего они все вообще решили, что дух-то айлейдского происхождения? Карасик рядом нетерпеливо переступает копытами – ему надоело стоять на одном месте. Макарий легонько натягивает его поводья, а потом направляет Мидо прочь из города. Ему надо найти местечко на эту ночь. Утром он надеется найти остатки фермы.***
Обиходив коней, Макарий перед сном готовит себе плотный ужин, но мысли его все еще пребывают с примасом и его соратниками. Одержимая сказала что-то про Шезарра. То есть, Шезаррина. Будь дух, захвативший ее, когда-то эльфом, он бы использовал имя «Лорхан» или что-то подобное. Шезарр, насколько известно Макарию – чисто коловианская форма. Норды, вроде бы, называют этого бога Шором… Макарий переворачивает кусок баранины, чтобы он поджарился с другой стороны. Если дух вообще был. Примас ошибался в том, что женщина не могла знать Шезарра. Если она родом отсюда, из Южной Коловии, то легко могла принадлежать к какой-нибудь старой секте, которая по сию пору ему поклоняется. Макарий только за свою бытность аколитом повстречал немало шоропоклонников даже в Лейавине. Имперский культ смотрел на них сквозь пальцы, хотя и не поощрял в их верованиях. А за последние тридцать лет, с запретом поклонения Талосу, количество верующих в Лорхана увеличилось и вовсе многократно. Поев, Макарий укладывается спать. Укутавшись – не целиком, только ступни – он снова начинает перебирать в памяти выученные наизусть строчки. Женщина вытащила ребенка из постели среди ночи и поволокла к некому «старому камню Атронаха», судя по всему – одному из древних зодиакальных камней, рассыпанных по всему Сиродилу, – чтобы принести в жертву. Почему именно туда? Макарий знает, что айлейдские святилища обычно находились либо прямо в их поселениях, либо рядом. Но святилища походили на остальные сооружения по стилю. Может, камень Атронаха стоит на месте такого храма, который разрушили?.. Макарий морщится и переворачивается на другой бок. Нет, эти камни старше айлейдов как народа, говорят, они чуть ли не в Эпоху Рассвета появились. Если только камень раньше не стоял на другом месте, а позже его перенесли… Провертевшись так с час или около того, Макарий решает, что должен посетить этот менгир и с этой мыслью засыпает.***
У него уходит несколько дней, чтобы отыскать монумент. От Мискарканда он движется прямо на север, стараясь держаться этой линии, и умудряется в первый раз проскочить камень, он понимает, что где-то просчитался, лишь когда видит какие-то другие айлейдские развалины. Карта утверждает, что это так называемый Талвинк. Прикинув так и эдак, Макарий решает туда не ехать. Пока что. Он возвращается по своим следам, кружит еще немного по этим лугам и рощицам, и наконец, в новых сумерках, видит мерцание среди зарослей. Он подъезжает и спешивается. Камень Атронаха стоит в окружении других, простых, без изображений, и только он один – прямо, остальные либо покосились, либо вовсе попадали. Странный узор на грубо отесанной поверхности сияет алым, и чем темнее становится вокруг, тем ярче разгораются эти руны. Макарий таращится на них, появляется странное ощущение, что еще немного, и он вот-вот поймет, о чем они говорят… он спохватывается, когда Мидо натягивает поводья, зажатые в руке, тревожно пофыркивая. Макарий трясет головой и переступает затекшими ногами. Он что, застыл так надолго?.. Карасик тонко ржет, он отчего-то тоже беспокоится. – Сейчас, – бормочет Макарий, – еще немного, погодите. Он снимает барьеры, удерживающие его восприятие, и охает – от камня во все стороны исходит поток силы, от мощи которой ломит и сводит зубы, а по загривку бежит волна мурашек. Макарий недолго стоит, позволяя этому потоку омыть себя, касается шершавой поверхности пальцами, и быстро отступает, возвращая барьеры на место. Дышать разом становится легче. Сила никуда не делась, теперь она просто огибает его, соскальзывая по щитам. Понятно, отчего кони нервничают, могущество этого места сказывается и на них. Макарий впрыгивает в седло и отводит животных от камня. Мидо шумно, будто с облегчением, выдыхает, когда камень Атронаха оказывается в отдалении, и Макарий гладит его между ушами. Потом ему приходится отпустить поводья, чтобы схватиться за голову бесцеремонно подлезшего Карасика. – Ну будет, будет, – добродушно говорит он, гладя вороного жеребца вдоль морды. – Уж больно вы оба нервные. Старый Кортик и другие мои кони поспокойнее себя вели в таких местах. Макарий вспоминает, что действительно бывал у нескольких других камней – Коня и Любовника, например. Правда, не всегда он был верхом, доводилось ходить пешком на весьма дальние расстояния… Почему он ни разу не догадался «прощупать» хоть один? Узнать он ничего не узнал, но это будоражащее ощущение… Подавив желание вернуться, он поворачивает Мидо на восток. Где-то там он заметил огоньки – если это какой-нибудь хутор, можно попробовать попросить на ночлег, кажется, он уже «созрел» для ночевки под крышей.