Грех, совершенный не им

      Какова боль на вкус?       Она кажется горькой когда только попадает на язык, но стоит распробовать — она слаще любой конфеты. Боль опьяняет лучше любого выдержанного вина из погребов ценителей, в то же время отрезвляя от каких-либо мыслей и чувств. Боль мимолетна, но мучительно продолжительна. Оттого она более близка нам, людям, чем возвышенное чувство «любви», в которое нельзя поверить. Боль сопровождает нас всю жизнь: она таится за углом, за каждым деревом, преследует по пятам, выжидая момента, чтобы напасть и заковать в цепи сладострастных мучений. Это чувство ненавистно людям, но они жаждут испытать его каждый раз снова, когда жизнь становится невыносима. Чтобы оправдать свою «тень» и вызволить ее на волю, вдоволь насладившись терпким вкусом боли. И я не исключение. «Тень» снимает с меня ограничения о целомудрии и морали, навязанными обществом, и позволяет моей животной страсти управлять ходом истории. Тогда она будет совершенна. Ведь боль — олицетворение совершенства.       Я провожу кончиком пальца по лезвию, проверяя заточенность, и крепко обхватываю нож в руке, прежде чем провести им по нежной коже на запястье. Боль ощущается не мгновенно, намеренно вынуждая провести лезвием еще раз и еще, чтобы почувствовать и насладиться ей. Наконец рука немеет, как если бы ее прорубили топором. Резкая боль пронзает все предплечье и пульсирует; по ощущениям будто лезвие продолжает глубже проникать в кожу, разрывая ее. Хотя нож давно лежит на столе. Я сжимаю руку в другой и поддаюсь непреодолимому желанию закричать. Кровь стекает по пальцам вниз на тетрадь с заметками, и я завороженно смотрю на нее. Она выглядит совсем не так, как в фильмах: от ее вида к горлу подступает тошнота, она алая и до безумия жуткая. Прежде чем это мгновение пройдет, я сбрасываю лишнее со стола и ставлю пальцы на клавиатуру, собираясь запечатлеть мгновение в тексте. Как можно скорее.       Левая рука едва ли двигается, но это не мешает мне печатать так быстро, чтобы поспеть за мыслями и ощущениями, гроздящимися потоком на мое сознание. Я боюсь, что это закончится быстрее, чем героиня получит увечья, подобные тем, что я нанесла себе сама ради нее. Она корчится от боли и сжимается в комок в попытке спрятаться от мира, в котором ее судьба — быть убитой от рук собственного мужа, окончательно потерявшего рассудок. И я жалею. Не ее, а о том, что не смогла пронзить себя ножом в живот и не поняла какого это — быть на ее месте, чтобы в совершенстве расписать сцену ее смерти. Я жалею, что у меня не было похожего мужа, что избивал меня за каждое неправильное слово, что я не видела, как сумасшедше по-зверски горели его глаза в ночи, описываемые в моей истории: недостаточно детально, где-то идеализированно и лживо.       Когда я буду достаточно подготовлена к тому, чтобы уйти из этой жизни, я обязательно запишу муки предсмертной агонии чего бы мне это не стоило. Буду валяться в собственной крови или умирать от болезни, не позволяющей мне шевелиться, я найду способ, чтобы увековечить это мгновение. Буду шептать слова на диктофон или окровавленном пальцем писать на полу, но сделаю все, что будет в моих силах. Потому завещаю:       История, ради которой я пожертвую собой и отправлюсь в небытие, обязана быть опубликована и сохранена на тысячелетия. Потому что она будет безупречной. Она будет той, что заставит людей почувствовать смерть на собственной шкуре, продолжая существовать и жить, но с осознанием грядущего. Она будет такой, что ее не захотят возвращать в библиотеку, потому что будет с головой погружать в мою «тень», заложенную в текст. Читатели захотят буйствовать и познают собственную «тень», и тогда весь мир наконец-то поймет, что чувствовала я в моменты безумия. Мораль, нравственность, ценности — составляющие нашего бессознательного умрут, но их заменит нечто новое и абсолютно совершенное.       И тогда я, быть может, обрету покой.