***
— А ты упорный, да? За то и люблю, — раздалось из-за двери, когда Пеймон решился наконец в неё поскрестись. Недовольным голос явно не был, да и дверь, которую он набрался смелости толкнуть, оказалась незаперта. Король ада, стянув свою роскошную шевелюру в пучок на макушке, ползал по полу, расчерчивая по нему пентаграмму огромным куском угля. Выбор материала был очевиден — пол был такой же белоснежный, как весь дворец и сам его хозяин, от мела не осталось бы и следа. Рисунок был почти завершён, так что зеленоволосый демон решил дождаться, пока Повелитель поднимется. Добавив несколько штрихов, тот действительно, под собственное кряхтение, разогнулся и встал на ноги. Оглядев чёрные от угля ладони, он хотел было вытереть их о свои белоснежные штаны, но в последний миг передумал и просто сдул въевшуюся угольную пыль, вызвав этим незаметный, но облегчённый вздох у своего подчинённого. — Господин, прошу меня простить за дерзость, — снова начал было Пеймон, прикладывая неимоверные усилия, чтобы говорить негромко, но властно поднятая рука остановила его попытки. — Надоело, Мони. Я всё это слышал уже тысячу раз. Я ухожу. Сами тут разберётесь, не маленькие. Ты же находишь время, чтобы мотать мне нервы, вместо того, чтобы границы от диких духов защищать? Вот и пустишь его на благое дело. Повелеваю тебе греть мой трон и никого на него не пускать, — голос Люцифера звучал скучающе, словно он произносил подготовленную речь. Ответом ему был новый вздох, на этот раз — душераздирающе унылый. Прилива бодрости и рвения его начальственное волеизъявление демону точно не придало. Печать на полу тем временем засветилась ровным холодным светом. Это сияние почти терялось в окружающей белизне зала, но отразилось в гранях множества ледяных наростов, спускавшихся с затерявшегося где-то в высоте потолка. Ледяные глыбы засияли своими гранями, бросая голубоватые блики на зеленые волосы короля Лимба. — Хотя бы скажите: куда вы идёте, Господин? — в голосе Пеймона отчетливо зазвучало отчаяние — он прекрасно знал, что значит свет от печати призыва. — Да кто ж меня знает? — легкомысленно отозвался Люцифер и внезапно сделался очень серьёзным. — Никому ни слова, Пеймон. Во дворец имеешь доступ только ты. Королям скажешь, что я исчез. Никакой печати, никаких последних разговоров. Я открылся тебе только потому, что ты и до Седьмого Престола доберёшься, чтобы меня найти. Если кто-то узнает, что я ответил на призыв, то я буду точно в курсе, чей язык мне нужно укоротить. Доходчиво? — Господин, я никогда вас не предам! — в глазах демона вспыхнула болезненная преданность, и Люцифер взглянул на него со смесью жалости и благодарности. — Я знаю, Мони. Ещё увидимся! Нестерпимо ярко вспыхнула печать призыва, и Пеймон остался в зале один. Сдерживая слезы, которым не пристало появляться на гордом челе предводителя самого большого демонического войска, демон взмахом руки уничтожил все свидетельства бегства своего Господина и, более не задерживаясь, переместился в Лимб. Первый круг ада, конечно, не был лакомым кусочком для жадных до власти адских королей, но ему стоило быть при своем войске в тот момент, когда они узнают, что Люцифер пропал.***
Всепоглощающее отчаяние было спутником Гарри Поттера во всём. Даже Дурсли не трогали его этим летом, ведь измываться над без пяти минут трупом было не столько жестоко, сколько бессмысленно. Парень безропотно выполнял распоряжения тётки, отрабатывая свой хлеб, а после уходил в свою комнату. День сменялся днём, не отличаясь даже числами в календаре — он давно забыл их отмечать. Каждый представлял собой одно: томительное ожидание ночи, наполненной яркими, выматывающими кошмарами. Стоило Гарри закрыть глаза, как к нему приходили все, кто погиб по его вине. Родители, отдавшие жизни в попытке защитить годовалого сына, как правило, стояли где-то вдалеке, укоризненно смотря на своего жалкого отпрыска. Их лица были искажены мукой, мама плакала — беззвучно, обречённо. Седрик Диггори, весь прошлый год являвшийся ему не чаще пары раз в месяц, теперь не пропускал ни единой ночи. Его красивое молодое лицо кривилось от злости и презрения, а руки тянулись к горлу Гарри, норовя вцепиться. Поначалу парень пытался от него убегать, прятаться за мраморными надгробиями кладбища Литтл-Хэнглтона, ставшего постоянным местом действия его сновидений. Однако это быстро надоело, и с некоторых пор он просто стоял в ожидании, пока скрюченные окровавленные пальцы сомкнутся на его шее. Впрочем, этого ни разу не происходило. Словно призрачные, они проходили сквозь плоть Гарри, не причиняя никакого вреда. Это, очевидно, приводило Седрика в состояние крайнего гнева, он выкрикивал угрозы и проклятия, корил ненавистного Поттера в собственной смерти, но это уже почти не задевало за живое. Гарри знал, что настоящий кошмар ещё впереди. Независимо от того, скакал ли парень по кладбищу или смиренно ждал своей участи, обстановка вокруг рано или поздно плавно менялась. Медленно выдвигались из-под земли серые стены просторного зала, смыкался потолок, скрывая звёздное небо, сырая грязь под ногами заковывалась в каменный пол. А в центре неизменно вырастала она — Арка Смерти, наполненная призрачным клубящимся туманом. За ним, как за тонкой завесой, стоял Сириус. Такой, каким Поттер его никогда не знал — улыбающийся, счастливый, лишённый следов страшных тринадцати лет, проведённых в Азкабане. Он звал Гарри за собой, в сияющую глубину. Просил не винить себя за его смерть, звал щеночком. Его тёплый, ласковый голос голодным зверем вгрызался в сердце Гарри, заставляя рваться вперед, раз за разом разбиваясь о незримую стену, отгородившую их друг от друга. Видя страдания крестника, Сириус становился только ласковее, звал, словно маленького ребёнка, наигранно недоумевая, почему же у того не получается подойти ближе. На лицах мамы, отца и Седрика в тот миг появлялась брезгливая, но удовлетворённая ухмылка, но Гарри её никогда не видел, просто знал, что она есть. Он выл, рыдал, снова и снова бился о призрачную стену, не позволявщую последовать за крёстным. Это растягивалось на часы, дни, годы, века, но обрывалось с рассветом. Он снова открывал глаза на своей узкой жёсткой кровати в доме Дурслей, стирал с лица слёзы и долго смотрел на то, как за окном разгорается серенький рассвет. Ещё один день, короткая передышка в затяжном кошмаре, который будет повторяться снова и снова. Очередной рассвет забрезжил над Тисовой улицей, хотя на часах было всего лишь четверть пятого утра. «Лита,» — подумал бы на месте Гарри просвещённый волшебник. «Летнее солнцестояние, самый длинный день в году,» — пояснила бы умница, вроде Гермионы. Но ни просвещённым, ни умницей Поттер, увы, не был. Он даже не вспомнил, что на календаре сегодня двадцать первое июня, лишь вяло удивился столь раннему рассвету и поспешил встать, чтобы вновь не провалиться в свой кошмар. Комната представляла собой маленькое захламлённое помещение. Содержимое школьного чемодана ровным слоем покрывало все горизонтальные поверхности. Скомканная одежда перемежалась растрёпанными учебниками и смятыми пергаментами. Пол ровным ковром устилали совиные перья и помёт, яблочные огрызки и обёртки от конфет. Сладости присылали ему Гермиона и Миссис Уизли, и Гарри их механически уничтожал, не различая даже, волшебные они или маггловские. Убогий покосившийся стол в углу комнаты был завален нечитанными газетами. На самом краю стояла клетка, но её обительницы в ней не было — хозяин совсем не думал о том, чтобы покормить любимицу, так что Хэдвиг теперь была на свободном выгуле, к радости обитателей Литтл-Уингинга истребив всех летучих и нелетучих мышей в округе. Лишь в самом центре стола, на тщательно расчищенном пространстве под тусклой настольной лампой, которую можно было выключить, лишь выдернув из розетки, лежал древний свиток. Пергамент — самый настоящий, не та бумага, которой нынче пользовались волшебники, а натуральная кожа, настолько тонкая, что почти прозрачная — осыпался по краям, но текст сохранился отлично. Рядом лежали исписанные листки, вырванные из тетради в клетку, а так же шариковая ручка, которой была варварски заложена книга. «Латынь для начинающих. Словарь» — значилось на глянцевой обложке родом из самой обыкновенной маггловской типографии. Гарри, передвигаясь заторможено, словно выходящий из тяжелой затяжной болезни человек, сразу направился к столу, даже не пытаясь оправить смятую после сна одежду или пригладить мокрые растрёпанные волосы. Свет настольной лампы был столь тусклым, что казалось, что он только сгущает предрассветные сумерки, но никак не разгоняет темноту. Натянув на нос треснувшие в очередной раз очки, Поттер устало опустился на колченогую табуретку, подвигая ближе исписанные листки. Ритуал был почти переведён, ничего сложного. Конечно, Гермиона справилась бы лучше и быстрее. Уж слишком много в свитке было лирических описаний и лишь чуть — конкретных инструкций, но за две недели упорной работы, помогавшей отрешиться от горя, Поттер справился и сам. «Vindicta» — значилось в самом верху свитка. Именно это слово Гарри знал и без словаря. «Месть». Бережно расправив тугой свиток, парень придавил его пустой чернильницей и вгляделся в ряды таких знакомых букв, совершенно не желающих складываться в привычные слова. Например, таинственное «nigrum cerei» означало всего лишь «чёрные свечи», а «carbo aut creta» — уголь или мел. Если отбросить пространные описания и предупреждения, ритуал по своей сути был очень простым. Призыв духа мщения не требовал никакого дополнительного антуража: печать, нарисованная мелом или углём, пять черных свечей… и жертва. Советовали использовать чёрную курицу или кролика, подошёл бы и барашек, но самым лучшим подношением был, разумеется, человек. Гарри, конечно, даже представить не мог, что у него выйдет хладнокровно зарезать даже курицу, ведь при принесении жертвы у призывающего не должно было быть сомнений и сожалений, но одна жизнь, которую ему было не жаль отдать за то, чтобы отомстить за родителей, Седрика и Сириуса, у него, всё же, была. «Postremo monitionem,» — прочёл он название раздела, приютившегося в самом конце. «Последнее предупреждение,» — подсказал ему словарь. Гарри иронично хмыкнул и убрал тяжёлую чернильницу, позволяя пергаменту вновь скататься в тугой свиток. Последствия призыва были ясны и без того, а свою судьбу он уже решил. Пророчество, услышанное им в кабинете Дамблдора, не оставляло сомнений — он погибнет в любом случае. Только так он заберет с собой и Волдеморта, и Беллатрикс, а так же всех этих уродов-Пожирателей. — Alea jacta est, — поразив самого себя, выдал в тишину комнаты Гарри Поттер и решительно поднялся из-за стола. Действительно, «жребий брошен». Всё случится сегодня.