КиннПорш

                    А в бухгалтерии у Вегаса был полный бардак. Ким отложил бумаги, покатал ручку во рту. Уставился сквозь стекло на пустую студию. Гитара стояла на стуле, брошенная и одинокая. Женский изгиб её полированных боков немного отвлекал - Ким припомнил, когда у него последний раз был секс и покачал головой - у айдолов секса не бывает, загруженность адская. Зачем он только согласился. Конкретно сейчас хотелось девушку, и Ким ещё раз посмотрел на талию гитары. Вздохнул. И опустил глаза к сплошным на бумаге цифрам - какого чёрта у Вегаса было так плохо со счетами. Почему он вообще давал такую лазейку, допуская элементарные ошибки в расчётах, словно специально заманивая в финансовую ловушку и приглашая к спаррингу? Или это была недостоверная информация и информатора нужно было срочно менять? Может, сходить в бар, отвлечься, раздраженно подумал Ким. Но на бумаге пестрело от цифр. Гитара терпеливо ждала за стеклом, а в голове не звучало ни единой ноты. И выбор был очевиден. Когда Ким ночевал в студии, не возвращаясь домой, Порше не задавал вопросов. Ким по глазам видел - думает о других людях. О других людях, которые подходят слишком близко и бесконечно его, Кима, касаются, а может, и делают более возмутительные с ним вещи. Но безусловная любовь, такая, на которую способна лишь мать, и которой Порше был безусловно болен, не оставляла ему никаких шансов на возражения. Любовь его была сильна, она была в шаге от патологии, Ким ещё помнил крепкие верёвки, которыми были стянуты его запястья в том отельном номере, забрызганном в финале кровью. На память от того вечера им остались невидимые натёртости на руках Кима и ярко-розовый шрам под левой ключицей Порше. Как и его любовь, шрам этот не оставлял Киму никаких шансов на побег. Так и жили. Интересно было, да. ... - Тебе нужен абсолютный хит. Твоему вокалу, твоему готовому образу нужна всего лишь одна звёздная песня, и тебя услышит весь мир, - сказал Порше и аккуратно провёл ватным диском по верхнему веку Кима. На диске остались серебристые блёстки, немного чёрной туши. Немного соли последней слезы, когда на концерте после финальной песни зал встал, взорвался, а в сердце тоже зазвучал салют, фанфары, и Ким почувствовал, как влага наполняет глаза. Его красивые, тёмные глаза, которые так любил целовать в постели его по-прежнему влюблённый в него менеджер. С Порше не было никаких проблем, он не нарушил ни единого своего обещания - ошеломительно быстро освоил корейский, юридически профессионально оформил с Кимом контракт, подвинул своим юношеским, но сильным плечом всю менеджерскую тусовку Сеула, с ходу устроив своей звезде пару концертов на значимых площадках и к концу месяца мелькнув Кимом на местном телевидении в каком-то очень популярном шоу. Он стал взрослее, но так и не заматерел. Компактный, худой, он идеально помещался сейчас между раздвинутых коленей Кима, стоя максимально близко к нему и его голому торсу. Смывая косметику с глаз и спокойно обсуждая карьеру. Словно и не сидела перед ним сияющая полуголая звезда, хотя звездой себя Ким уже чувствовал. И это было забавно. ... - И время интервью нужно сократить, после таких выматывающих выступлений тебе нужно больше времени на отдых, - сказал Порше и деловито закопался в косметичку, ища лосьон. Любит меня, посмотрите, улыбнулся ему в темную макушку Ким и незаметно напряг живот: кубики обозначились очень явно - сейчас глянет на меня, а я красивый. - Пить хочу, - сказал тихо. Порше, не прекращая сокрушаться, протянул руку к столу, не глядя нащупал стакан, плеснул туда минералки. Послушный мой, ещё шире улыбнулся Ким. И усмехнулся: а если попросить о кое-какой интимной ласке, Порше обязательно встанет на колени. Безусловная, почти материнская любовь, сильнее не бывает, напомнил себе Ким. Потом напряг память, но воспоминания о собственной так и не стали чёткими. Кинну повезло больше, мама успела выучить его парочке французских слов и оставила на лбу достаточно поцелуев, чтобы он вспоминал её тепло и радостно, схватившись ещё в раннем детстве за учебник иностранного языка и овладев им в совершенстве. Киму досталось совсем мало. Он выучил английский, потому что английский был не французский. Гитарой прикрывал свою заинтересованность семейными делами, теми самыми, о которых детям не говорили. Он, младший ребёнок, добился своего независимого положения в семье сам, а Порше дал ему всё остальное. С добавкой. Добавка была сладкой и по-взрослому непристойной. Добавка заставляла стонать ночами и иногда - вспоминать о том, как крепко он был связан. Тогда - верёвками, а сейчас - чем-то ещё невидимым, что не давало уйти. Или, скорее, отказаться от того, что предлагалось. Тот телефонный звонок прозвенел совершенно невовремя. Они лежали в кровати голые, на боку, Порше обнимал его сзади, входил плавно, глубоко и медленно, ласкал Киму сосок, влажно целовал в плечо, зарывался пальцами в копну волос на затылке. Двигался расточительно неспешно, не считая драгоценных минут. Это был секс выходного дня, секс редкий, а оттого желанный. Они не бежали на студию, не летели на интервью, не неслись на другой конец города на съёмочную площадку. Это были законные два часа свободы, громадное временное окно в расписании Кима, которое позволяло им раздеться полностью, лечь в постель и заняться любовью. Между ягодиц было уже натёрто, горячо и сухо, но Ким не успел пожаловаться - Порше понятливо потянулся рукой к валяющемуся рядом тюбику, ловко выдавил на пальцы гель, смазал себя по всей длине, не выходя головкой, и заскользил сразу ловчее, мягче и приятнее. Как мне хорошо с ним, подумал Ким, опустил руку на свой член, сталкиваясь с рукой Порше, который синхронно с ним почуял это острое желание ласки. Они сплели пальцы, лаская в две ладони, Порше внизу стал резче, быстрее, и перед глазами завертелось, расцвело пятнами. Ким застонал, через вату в ушах слушая пошлый ритмичный звук, с каким Порше мастурбировал ему всё быстрее, быстрее; дышал в шею тяжело и хрипло, припечатывал свои бёдра к его ягодицам резкими шлепками. Всё было непристойно-шумным, восхитительным, и, вторя какофонии звуков, на тумбочке завибрировал-запел телефон Кима. Он машинально скосил глаза на экран, увидел незнакомый номер, но сразу же узнал код страны, эти желанные +33, схватился рукой за бедро Порше, чувствуя, как собственные яички сжимаются, как каменеет низ живота; как вот уже оно - сейчас... сейчас... И зарыдал прямо сквозь стон несдержанное, глупое "мама". Потянулся за телефоном, отпихивая навалившегося Порше, сталкивая его с себя отчаянно и сердито, злясь и на себя тоже, и всё равно - жертвуя удовольствием без сомнения. Он долго вслушивался в голос в динамике, улыбался, кивал, просил - говори на тайском, родная моя, не путай меня с Кинном. И женский голос ласково и послушно переходил с французского на привычный слуху язык. Порше терпеливо сидел рядом спокойный и молчаливый. Когда Ким закончил разговор и отложил телефон, поинтересовался: - Это была твоя мать? - Это была моя мама, - кивнул Ким и машинально опустил глаза ему между ног - Порше всё ещё был возбуждён, у него всё ещё стояло. Этот секс был вписан у них в расписание неделю назад, а расписание Порше нарушать не любил. Но всё пошло не по плану. - И что она сказала? - спросил он неожиданно, вдруг проявив интерес к кому-то ещё, кроме голого в своей постели Кима. В интонации была знакомая сталь и никаких чувственных ноток, с какими Порше только что шептал на ухо лежащему под ним возлюбленному его полное имя, выдыхая второй глухой слог жарко и шумно. Ким посмотрел в его узкие глаза - Порше был такой некрасивый. Вся яркость, всё тепло и карее сияние отошли старшему брату, оставив младшему лишь заострённые, колючие черты внешности. И, безусловно, прекрасно работающий мозг. Стало отчаянно жаль, что вместо того, чтобы тайком знакомиться с девушками с гитарной талией, он сидел над бумагами семьи, так и не отказавшись забыть настоящую свою фамилию. Если бы от Кима пахло девушками, Порше был бы спокойнее. Девушек Киму простили бы быстрее и легче. В любом случае, в те ночи, когда Ким дома не ночевал, у них случались трудные утра. Порше оставался холоден и профессионален. Он шел на студию, договаривался, выбивал прайм-тайм, оформлял, подписывал. Потом приходил домой и всё было по-прежнему. Регулярно и качественно. Так, чтобы Киму не хотелось больше уходить ночами. Но Ким всё равно уходил. Однажды Порше всё же спросил - с кем ты был. Я ночевал в студии, один, ответил Ким честно. Схватил Порше за шею, уткнув себе в плечо - вот, нюхай, я пахну только собой, немного грязным и потным, но собой. Порше заплакал ему прямо в это плечо, разрыдался, как ребенок. Это было очень нежно и незнакомо, Ким неожиданно вспомнил - а он младше, он просто мальчишка. Но этому влюблённому мальчишке всё ещё не следовало знать, чем именно занимался в студии Ким. Похудевший, распевшийся до незнакомого, хриплого баритона, бросивший тайскую сладкую манеру вокала, сразу же зазвучав взрослее, любовнее, темпераментнее. Интуитивно транслируя в эфир что-то французское. Пробуя в своих смелых каверах немного более раскатистую "эр" и примеряя к тексту французские словечки. Точно так же, по-европейски изысканно, звучала и его мама. - Ça va, - дышало из трубки натуральной шанелью, и поначалу Ким, оглушенный остывающим возбуждением и этим неожиданным звонком, не мог понять, о чем ему говорят. Глупо спросил - как дела? И вовремя прикусил язык, так и не спросив, а как там папá? Который, инсценировав свою смерть, спешно уехал в Париж. Ким даже представил это - то, как гуляет по садам Версаля пожилой, не очень-то красивый таец, а рядом ступает стройная француженка, давно изгнанная из кокосового рая. Мама была ещё молода. Что значат какие-то пятьдесят для женщины, которая, покорив Тай, гордо уехала на родину, держа спину по прежнему ровно и несгибаемо. - Так что она сказала? - переспросил Порше молчащего Кима, который как мог растягивал время, потому что начинать нужно было не с того, что сказала мама, неожиданно вдруг позвонившая после долгого своего молчания длиною в несколько лет, а с самого начала, а это было сложнее всего. Порше ждал. Ким вздохнул, нашарил возле себя его трусы, кинул в него - оденься. Оделся сам, натянув на себя длинную футболку. И открыл первую свою карту, сразу же выложив джокера: - Я нашел твою с Поршем мать. В принципе, это было несложно. Да и случилось не так давно. Порше смотрел на него молча. - Она в психиатрической клинике, - продолжил Ким, не заметив никакого изменения в выражении его лица. - И это даёт нам... - Это даёт нам новую вводную, - с ходу поймав волну, продолжил Порше, а Ким хмуро на него посмотрел, не думая радоваться - он, между прочим, маму его нашел, а не икс-игрек. - Это ничего нам не даёт, - сердито возразил он. - Она недееспособна. - Деньги сделают дееспособным кого угодно, - расчётливо парировал Порше. И упрямо задал всё тот же вопрос: - Так что тебе сказала твоя мама? Ким рассердился окончательно. - Ты совсем не рад? Порше? Психанул мысленно. Боже, кто дал им эти странные, автомобильные имена. Эта самая мама? Неудивительно, что дело кончилось психушкой. - Я... - начал Порше и замолчал. Ким ждал. - Я не помню её, - сказал наконец Порше. - Я не могу радоваться внезапному её появлению так же, как обрадовался бы Порш. И если для тебя это выглядит слишком странно... я пойму. Ким кивнул. В их семье за слово "странно" отвечал Танкхун. Там "странно" было намного больше. Поэтому Ким понимал. И понимал, что Порше прав - если отбросить сантименты, появление этого нового икс меняло в расстановке сил многое. - Ты мне так и не ответил, - требовательно уже в третий раз сказал Порше, и Ким, плюнув на эти самые сантименты, перешёл к делу. - Моя мама сообщила, что Вегас нашел её тоже. Кто бы мне объяснил, что он вообще забыл в той заброшенной психушке. И почему обо всём этом знает моя мать. Порше резко вскинул на него свои узкие-преузкие глаза. Они опасно блеснули. - А вот это плохо, - сказал он, и Ким с облегчением понял, что найти их с Поршем маму было все-таки "хорошо". - Думаешь, он знает, что она сводная сестра моего отца? - спросил Ким, обнаруживая совершенную лёгкость, с какой он незаметно перешёл к обсуждению вопросов своей непростой семьи. А ведь именно от этого Порше увозил его из Таиланда в Корею. - Вегас не знает. Но узнать это - дело времени, - ответил Порше. - Когда он это узнает, то поймёт, что все подписанные после смерти вашего отца бумаги, передающие права на владение бизнесом и собственности, немного меняют своё юридическое значение при наличии ещё одного наследника, по старшинству превосходящему всех вас. Даже при доказанном факте её недееспособности. Ким посмотрел уважительно - Порше схватывал на лету, сантиментами там и не пахло. - Убьёт её? - спросил и внутренне содрогнулся - они сейчас говорили о самом родном для Порше человеке, пусть он её совсем не знал. Но это всё равно была его мама. Порш, наверно, уже бы летел спасать. А Порше лишь внимательно глянул на прикроватную тумбочку, которую Ким всегда закрывал на ключ. - Не думаю, что убьёт. Но я должен попросить тебя показать мне, что там у тебя на Вегаса, - потребовал деловито. - Если мы вытащим её первыми, то твоя семья сможет начать и выиграть дело. Ким напрягся. Это было прекрасно. Все правильные, умные слова Порше. Кроме вот этого неожиданного "мы". - Ты знал всё это время, что я не бросал дела Семьи? Так? - поинтересовался Ким обвинительно, ощутив себя капризным великовозрастным ребёнком, которому просто позволяли играться с огнём, присматривая за ним в щелочку приоткрытой двери. - Я догадывался, - ответил Порше. - Было бы сложно представить, что делами этими занимается кто-то другой. Танкхун, например. Ким непроизвольно улыбнулся. Вспомнил Кинна, который гипотетически мог заниматься делами тоже, и улыбнулся снова - на его сообщение, где он скинул свой новый корейский номер "на всякий случай", старший брат так и не ответил, а это означало, что Порш был чертовски хорош сами знаете в чём - Кинн иногда был таким блядским членом. - Обсуждать это будем? - задал Ким очень важный вопрос, уже готовясь к новой войне, причиной которой станут его несдержанные обещания. - Зачем, - пожал плечами Порше. - Для меня очевидно, что ты не можешь перестать быть сыном своего отца. Как, кстати, он поживает в Париже? После своих роскошных похорон? Ким усмехнулся - его парень был чертовски умён. Чертовски влюблён. И что-то ещё, от чего становилось немного страшно. Ким окончательно стряхнул с себя настроение выходного дня, встал с кровати и наклонился к заветной тумбочке - там лежали все бумаги, все документы, все против него улики, которые доказывали, что недавно родившаяся звезда, айдол Ким никогда не переставал быть настоящим ребёнком мафии.

***

      Это была простая логическая цепочка, которая пришла им в голову одновременно. Откуда мама Кима могла узнать о том, что клинику посещал Вегас? Откуда она вообще знала, уехав так давно, о том, что творилось в королевстве? - Её информировал отец, - сказал Ким уверенно и добавил, - но сейчас отец отстранился от дел. Почему, кстати, так неожиданно легко и просто? Будто было что-то ещё, что заставило его не вмешиваться, быть безучастным к тому, что власть отходит Второй семье. Отходят деньги, влияние, возможности. Всё то, что отдавать безумно сложно. И одновременно легко, если всего этого ты уже не имеешь. Порше говорил что-то ещё, пока Ким, задумавшись, чертил на листке бумаги бессмысленные узоры - ломаная, ломаная, волна, точка. Что вообще он знал о своих родителях. О том, насколько всё между ними было сложно и одновременно просто. И ему впервые захотелось спросить Порше - влюблен ли ты в меня так же сильно, как папа был влюблён в мою мать? Пылкий тайский мужчина, разбивший свой умный лоб о французскую отполированную холодность и увязший в долгосрочном романе с самой мафией? Расстаться с женщиной, чтобы потом пытаться её всю жизнь вернуть, что может быть глупее. Только одно, разумеется - продолжать доверять ей по-прежнему. И поставить ради ее возвращения пару подписей на особо важных бумагах, передающих всё, что было на тот момент у семьи, в руки чужестранки. Ким темпераментно ткнул ручкой в бумагу, ставя очередную точку. От сильного нажима ручка бумагу пробила. Порше замолчал. Ким поднял на него глаза. - Папа уже давно переписал всё на мою маму, я уверен, - сказал. Возможно, это был просто какой-то хитрый финансовый ход, необходимый временный перенос активов в сторонние банки. Отгадаешь ли это теперь. Но было очевидно - ничего из переданного состояния в семью не вернулось, оставшись на чужих счетах: сейчас папа отдавал Вегасу то, что ему не принадлежало, поэтому и отдавал так запросто. Вегас - незаконный владелец, но подписи при дележе ставили прямые наследники, поэтому часть бизнеса уже не отобрать обратно, здесь сыграют тайские законы, иностранка не выиграет дела. И она должна была понимать это ещё в тот момент, когда состояние получала, а значит, это она первой нашла сводную сестру своего бывшего мужа в той захудалой психушке и переоформила бумаги на неё. - Кто она в итоге твоей матери? Распорядитель? Опекун? Как думаешь? - спросил Ким Порше. И не спросил - почему его мама вообще оказалась в психиатрической клинике всеми забытой и брошенной? - Не опекун. У твоей матери нет тайского подданства, - ответил Порше уверенно. - Скорее всего она является прямым наследователем по нотариальному соглашению, но станет владельцем только после смерти основной наследницы. - Королевство откажет ей в предоставлении прав на это наследство. - Не откажет, при условии, если твоя мать подпишет бумагу, которая обяжет её вложить бОльшую часть средств в тайский бизнес. Порше разбирался в этом, его утверждениям можно было доверять. И Ким спросил задумчиво: - А что моей маме все эти годы мешало эту прямую наследницу устранить? Они посмотрели друг на друга практически одновременно, с одним и тем же выражением на лице. Плевала мама на деньги. Там было что-то ещё. И лишь факт того, что скоро её саму начнут искать, вынудил снова напомнить о себе. Ким первым отвёл взгляд - это были всё те же сантименты. То, что мама позвонила ему не потому, что соскучилась. - Я думал, когда люди близки и к ним применимо такое понятие, как настоящая дружба, они не оставляют друг друга в беде, - сказал он зло, подумав, что десятилетка в психушке это не беда, это - катастрофа. - А это значит, что... Порше кивнул утвердительно, приходя к тому же выводу, который так и не прозвучал, но о котором они подумали одновременно. Ким смотрел внимательно на его некрасивое сосредоточенное лицо. Я не хочу быть твоей звездой, думал. Я хочу быть твоим другом, и чтобы ты был мне вот таким. - Вегас скоро проверит это, ты же понимаешь? - спросил напряженно. - Он тоже поймет то, что поняли мы. Он будет в ярости. Потому что подписей вашей матери нет ни на одной его бумаге. А она законный старший наследник. Её голос - это сильный аргумент в пользу того, чтобы начать готовить иски против Второй семьи. Я могу начинать заниматься этим прямо сейчас, чтобы не терять время. Уверен, Кинн тоже согласится. Когда-нибудь ему надоест уже трахаться... - Кимхан, - прервал его Порше, и Ким вздрогнул, оборвав рассуждения. Порше смотрел на него тяжело и предупреждающе. Смотрел так, что Ким снова почувствовал верёвки на своих израненных, стёртых запястьях. Понял, что больше с огнём играть нельзя. Или же наоборот - нужно, окончательно решившись, начинать палить всё к чёртовой матери.       Они закончили разговор к полуночи. Они вымотались, они так ничего и не решили и, не сговариваясь, вместе залезли под душ, чтобы наскоро освежиться. Ким намылил ладони, запустил обе под мышки, взбивая пену между закрученных черных волосков. Машинально опустил руку к паху, растёр гель между бедер, прошелся рукой по пенису - туда-сюда, оголил головку, потер пальцами под шкуркой, по расщелине уретры, аккуратно сжал в горсти мошонку, нырнув в промежность глубже, осторожно касаясь горячего отверстия, из которого ещё сочилась смазка - Порше берёг его слишком сильно и лубриканта не жалел. Поднял голову и наткнулся на его спокойный взгляд. Опустил глаза ниже - Порше зеркально повторял его действия. Что мы делаем, неожиданно подумал Ким. Открыл рот, чтобы сказать это, но Порше зажал ему его ладонью. - Мы не закончили, - сказал и кивнул в сторону спальни, - пойдем в кровать или здесь? Ким смотрел на него. Ладонь по-прежнему зажимала рот. Больше ни в каком месте Порше его не касался, но тепло от ладони, которое Ким ощущал губами, стекало ниже, ниже. Как можно было отказаться от этого предложенного лёгкого удовольствия, скажите. Ким кивнул на душ - давай здесь, по-быстрому. Порше послушно снял лейку, ополоснул их обоих, подошел вплотную, любовно обнял за талию, скользнул рукой к ягодицам и запустил пальцы между. Ким почувствовал, как от касания кожа там заскрипела, чистая и распаренная. - Давай руками, - сказал Порше, - уже поздно. Поздно доставать смазку, поздно настраиваться на нормальный секс, поздно затевать прелюдию, разбавляя её тягучими поцелуями. Поздно делать вид, будто бы всё это имеет значение. Практичность и сосредоточенность. Рациональность. Пунктуальность. Холодный, но живой ум. Идеальные качества, подумал Ким. Идеальные качества для друга, подумал снова. И снова послушно кивнул, соглашаясь на взаимную мастурбацию, потому что присутствие другого голого тела не оставляло его собственному никакого выбора - уже стояло и уже хотелось. Нужно было скорей ложиться спать, не сбивая режим: завтра им предстояло решать новые вопросы и заниматься карьерой. В конце концов, Ким обещал сиять. Он выдавил на ладонь гель для душа, Порше сделал то же самое, и они на секунду переплели пальцы, взбивая между ними побольше пены. Опустили руки вниз. Порше привычно дышал Киму в ухо его имя, произнося эти простые два слога на жарком выдохе, а Ким привычно тихо стонал, толкаясь в чужой кулак. Выстуженная кондиционером спальня впервые показалась Киму неуютной. И это именно она заставила надеть пижаму, скрыть обнажённое тело, а не неясное чувство тревоги и неловкости. Порше лёг рядом, обнимая сзади, но Ким не стал поворачиваться к нему - лежал, закрывшись распущенными волосами, смотрел в темноту. Расстанемся, подумал. Нам обязательно надо, подумал увереннее. Это не любовь. Это не то, чем казалось. И это мешало, абсолютно всему; он только сейчас осознал, почувствовал это никак не проходящее напряжение между ними, вдруг вспомнив Порше, который когда-то беспомощно плакал у него на плече и говорил сквозь рыдания - я убью тебя, если ты мне изменишь. Имело ли значение - с кем или чем будет ему Ким изменять? Или наказание последует в любом случае? Ким отодвинулся, разрывая их еле заметное касание - оно уже не грело через пижаму, было бесполезным. Порше за спиной замер, превратился в камень, будто бы чуя перемены, будто слыша все невысказанные мысли своего любимого. И в спальне мгновенно стало ещё холодней или Киму это только показалось, он так и не понял.       Через неделю Ким написал сладкую лиричную песню, которой заинтересовалась крупная тайская телекомпания. А ещё через день на его корейский номер позвонил чертовски злой Кинн. Ким выслушал его, повернулся к Порше и, решив завершить их историю именно здесь и сейчас, отстранённо сообщил: - Сегодня после выступления ночевать домой не приду - будет много дел. - А завтра? - очень последовательно поинтересовался у него Порше, продолжая играть в игру, в которой завтра это у них было. - А завтра... - начал Ким, с облегчением понимая, что объясняться не придётся, его поняли без слов. - А завтра мы начнём собираться домой. И вдруг действительно почувствовал себя настоящей звездой, настоящим принцем, которому наконец-то позволили вернуться в королевство к трону.