Блеск глаз (Летние ОтМетки)

      Сны повторялись и повторялись. Стабильно несколько раз в год ведьмак просыпался в холодном поту от кошмара, правда, он научился сдерживать свой порыв орать во весь голос, когда Лютик из сна закалывал его ножом, душил веревкой, целился стрелой лука прямо в его глаз или снова и снова (снова и снова) приходил по его душу с отрядом неприлично тщательно подготовленных головорезов.       Геральт не мог вспомнить, когда именно, но однажды — может быть, когда Лютик звонко смеялся с ним у костра, или, может быть, когда флиртовал с очередной дамой (или господином) — однажды он всё-таки заметил, что не так было с улыбкой барда. В силу того, что слова и выражение ими различных образов были неподвластны ведьмаку, он не мог описать, что это было за "не так". Но это точно было. И Геральт был одновременно и счастлив, и в ужасе, что никто больше этого не замечает.       Геральту и раньше часто снились кошмары, но эти кошмары были самыми мерзкими. Даже Йеннифэр заметила, что происходит странное — но так как ведьмак строго настрого запрещал залезать в его голову, она не могла узнать, что это были за видения. Чародейка, конечно, спрашивала его.       Геральт отвечал, что ему снилось "предательство".       Он понял: Йеннифэр решила, что ведьмаку снилось чье-то предательство, когда на самом деле с языка Геральта рвалось другое.       "Моё предательство. Я предал. И это страшнее, чем кажется."       Кошмары прекратились так же внезапно, как и начались. Геральт не знал, за какие заслуги (или грехи) судьба раз за разом предупреждала его о событиях, которые могли произойти по вине ведьмака. Но ведьмак, рассудив, что это неплохой ориентир, огибал острые углы в меру своих сил.       Оказалось, что для того, чтобы не быть однажды убитым прямым ударом серебряного ножа в глазницу, нужно просто… не злить Лютика.       И это было проще, чем казалось. ***       — Ты отвратительный, бесчувственный кусок дерьма!       В Геральта полетела банка вишневого варенья. Он увернулся и проводил ее взглядом, мысленно попрощавшись с креслом, над которым она разбилась об стену.       Лютик быстро закинул в рот кусочек картошки и проворно увел со стола бутылку вина и бокал. Стол перевернулся, захваченный сиреневым огнем. Лютик вздохнул.       — Йен… — начал ведьмак, выставив руки вперед, и прямо над его головой просвистел столовый нож.       Лютик подлил себе вина в бокал, но отпил из бутылки. Нахмурился, поняв, что только что сделал.       Йеннифэр всплеснула руками — вся мебель в обеденном зале треснула, кроме той, на которой сидел Лютик — и быстрым, но гордым шагом удалилась из комнаты. Полы ее роскошного черно-зеленого платья полоснули по проему двери, как пенная морская волна по берегу в шторм.       Наконец, стало тихо.       — Ну и отношения у вас, — присвистнул Лютик, богемно поводил бокалом с вином под носом, оценивая аромат. — Нужно признать, я ожидал, что это прекрасное вино не оставит пространства для ссор и драк.       — Лютик, помолчи, а, — проскрипел ведьмак и опустил голову вниз, упер руки в бока.       — Ой, конечно-конечно, — закивал бард. — Тебе нужно немного тишины, чтобы справиться с эмоциями, я помню.       Геральт оглядел обеденный зал, цыкнул, и двинулся к двери.       — Стой! — резко перешел на фальцет Лютик и выставил руки вперед. Правда, выглядело не очень убедительно, потому что в правой руке у него была бутылка, а в левой — хрустальный бокал. Да и со стула он подниматься не спешил. — Обожди часочек-другой и пойдешь мириться. Дай буре утихнуть, а то она тебя по стенке размажет, такого гордого. Геральт, я говорю, сядь.       — Да куда садиться-то, — обессиленно прохрипел он басом.       Лютик вскочил, шаркнул по паркету подошвой и кивнул на стул, на котором сидел. Геральт недобро на него глянул, но действительно присел.       Упер локти в колени и уронил голову на ладони.       — Я говорю, — продолжил щебетать Лютик и сунул ему под нос бокал, — обожди. Какой ведьмак кидается в бой, не подумав? Вспомни, как ты днями и ночами выслеживал всяких монстров, как, например… — Лютик отпил вина из бутылки и облизал губы, — брукс? Сидел, не высовывался, потому что знал — всему свое время. Вот и сейчас посиди, подумай… Заготовь речь, в конце концов. Слышишь, Геральт? Как насчет надеть рубашку какую-нибудь, — бард поморщился и жеманно обвел вокруг ведьмака кистью руки, — поприличнее, понаряднее. Почище. А потом, как поговорите, будете снова мешать вашему дорогому гостю — то есть, мне — спать своими криками, но, желательно, в спальне, а не пока я трапезничаю. Ах, какая же была запеченая утка…       — Лютик, — совсем другим голосом позвал ведьмак, взял бокал, отпил, поморщился. — Тьфу ты, сухое…       — Так я сухое люблю, — бард обиженно отнял бокал, изображая искреннюю оскорбленность непринятием его выбора вина.       — Лютик, я думаю… это конец, — сокрушенно проурчал Геральт.       — Ну-ну, чего ты, — запричитал бард. — Нет, ты же не серьезно?       Геральт поднял на него взгляд. На ярко-красной шелковой рубашке со шнуровкой на груди даже не было ни одного пятнышка, а вот Геральт весь был… свидетельством перевернутого обеденного стола.       — Ты же не серьезно, — прошептал бард испуганно. — Нет, не может быть, Геральт. Нельзя ни в коем случае. Я запрещаю.       — Тебе то чего, — набычился Геральт и снова уронил голову на ладони.       — Чтоб ты понимал, друг мой сердечный, такой паре, как вы с Йеннифэр, нельзя расставаться после… подумать только! Ссоры в столовой! Ни в коем случае, я как про это потом балладу напишу? Нет, ты давай… переиграй как-то эту ситуацию. Тут нужно что-то трагическое, всеобъемлющее, как, например… спасение мира! Или хотя бы небольшого городка, а? Ну на крайний случай — на крайний — тут должен быть какой-нибудь любовный треугольник, ревность, ну я не знаю... Найди себе сначала чародейку другую какую-нибудь, а потом уже бросай эту! Нельзя ж так просто… и всё. Нет, а что будет с моей репутацией!? Это будет песня про запеченную утку на полу обеденного зала!? Геральт, ты вообще меня не ценишь? Давай, сопли на кулак натянул, волосы причесал, и к вечеру пошел мириться. Роз нарви, в конце-то концов!       — Да помолчи ты! — рыкнул ведьмак и совсем поник.       Лютик действительно примолк, похлопал ведьмака по плечу и сокрушенно вздохнул. Подождал, пока Геральт немного успокоится, и продолжил уже мягко:       — Действительно… конец? Почему?       — Я… не чувствую.       Лютик присел прямо на пол, хлебнул вина, шмыгнул носом и по-дружески толкнул ведьмака рукой в колено.       — Какая трагедия, мой друг. Напьемся? ***       Вместо того, чтобы напиться, как предлагал Лютик (а он постоянно предлагал напиться, причем, по любому поводу), Геральт натянул доспех, взял оружие и ушел. Куда — не сказал. Только бросил как бы между делом, что завелись накеры… где-то. Лютик не получил ответа где именно, сколько бы не выспрашивал, да и навязаться за ведьмаком тоже не получилось.       Поэтому бард подождал, пока обеденный зал приведут в порядок, притащил из гостевой комнаты кресло (те кресла, что стояли в зале у камина, уже никак не подлежали ремонту) и сел перед огнем с пером и чистым пергаментом.       Нужно было как-то вывернуться из всей этой ситуации с запеченой уткой на случай, если это действительно конец. Лютик всё-таки надеялся, что эти двое остынут и продолжат свои агрессивно-любовные игры. Наблюдать за этим было даже интереснее, чем за актерами в театре — ни в одной постановке, что видел бард (а он видел немало) не было такого надрыва, такой искренности и такой драмы.       — Лютик.       Лютик вздрогнул, из пальцев выпало перо. Он оглянулся, вскочил из кресла и свернул пергамент трубочкой, чтобы приткнуть за пояс.       — Ведьма! Подкрадываешься пуще ведьмака. Надумала извести меня? Да будет тебе известно — никто не станет писать про тебя столько стихов, сколько пишу я.       — Я уезжаю.       Лютик жалостливо изогнул брови, поджал губы.       — Может, подождешь, пока Геральт вернется? Он три шкуры с меня спустит, когда вернется, если тебя не будет.       — Не дави на жалость, — отмахнулась Йеннифэр.       Она действительно была собрана в дорогу: плащ, красивая сумка из белой кожи и небольшой походный чемодан, который летел за чародейкой прямо по воздуху. Йеннифэр развернулась и скрылась в проеме, пока Лютик засмотрелся на эту незамысловатую бытовую магию — летающий чемоданчик — и спохватился только тогда, когда чародейка покинула комнату также бесшумно, как и зашла в нее.       Лютик вызвался проводить ее, но решил не испытывать терпение и благосклонность, поэтому не побежал за курткой, а вышел на холод прямо так, в одной рубашке. Играя браваду, он распрямил плечи и изобразил исключительно расслабленную позу, как будто и вовсе ему не холодно. Синие губы выдали его с потрохами.       Йеннифэр аккуратно уложила черные локоны под капюшон плаща, легким движением пальцев завязала его под шеей. Ее конь всхрапнул и потоптался на месте, когда все вещи чародейки аккуратно сгрузились на седло и были крепко схвачены ремешками.       По рукам Лютика пробежали мурашки, но не от холода, а от того, что он увидел: на секунду ремешки стали похожи на щупальца — так осознанно и целенаправленно они двигались, будто вовсе не заколдованные, а живые.       "Завораживающе."       — Йеннифэр, был рад тебя видеть. Если однажды твои сапожки из человеческой кожи, или вдруг змеи в волосах, или, может быть, даже полные грязи и личинок черные когти, совсем не похожие на нежные женские ручки, окажутся — все вместе, прямо с хозяйкой — близ моей таверны, то не забудь почтить своим присутствием скромного менестреля. Я организую твоим перепончатым дьявольским крыльям самый теплый прием и всецело наслажусь адской вонью.       Йеннифэр выслушала эту тираду с усмешкой, и Лютик, благодарный, что ему дали договорить, взял ее руку и крепко поцеловал в костяшки.       — Усы и бородка тебе не идут, — саркастично выдала она просто для того, чтобы как-то кольнуть.       Усы и бородка Лютику, разумеется, шли. Они и добавляли его образу мужественности, и усиливали его ауру повесы и подонка. А уж когда он ухмылялся, то и вовсе выглядел, как очаровательный бандит — того и гляди, поцелует, стащит кошелек и скроется в переулке.       — Разве? — бард потрогал подбородок и растерянно округлил глаза. — Ты шутишь?       — Я серьезно, — чародейка кивнула для убедительности. Но было желание злобно захохотать. — Прибавляет тебе лет… десять. А уж вместе с морщинками под глазами и вовсе создает впечатление, как будто тебе — а сколько тебе, кстати? Шестьдесят?       Лютик так растерянно сверкал большими круглыми глазами, что Йеннифэр захотелось остановить этот момент, навсегда запечатлеть его на холсте художника и повесить в своем рабочем кабинете. Лютик выглядел и глупо, и мило, и совершенно — непередаваемо — комедийно.       — Мне меньше, — пробурчал Лютик и провел пальцами по усам. — Думаешь, сбрить?       Йеннифэр закивала.       — Ах, чертяга, и Геральт же ни слова мне не сказал! Мог бы хоть намекнуть, что старит!       Йеннифэр не выдержала, прыснула. Но быстро объяснилась, чтобы не раскрыться:       — Геральт-то? Спроси у него как-нибудь, какого цвета у тебя волосы, и попробуй не разрешить ему посмотреть на тебя в этот момент. Жди, когда вспомнит, и записывай результат по секундам.       Лютик тоже прыснул, правда, немного грустно. Помолчали. А потом вместе громко засмеялись.       Йеннифэр напоследок коротко обняла Лютика — очень вежливо, холодно и быстро — но бард перехватил ее за талию, крепко сжал и сам усадил чародейку в седло, без труда подняв ее на вытянутых руках.       — В жабу превращу, — огрызнулась она и принялась поправлять плащ, который перекрутился от таких манипуляций.       — К-ва, — заявил бард и отвесил самый настоящий аристократический поклон. Даже кистью покрутил, подлец.       — Жабы не такие звуки издают, — Йеннифэр сдула со лба выбившуюся прядь волос и наконец справилась с плащом. — Это лягушки.       — А жабы, в таком случае… — призадумался Лютик и приложил палец к подбородку.       — Хочешь узнать? — ухмыльнулась она и совсем невинно наклонила голову на бок.       Лютик замахал руками и головой в жесте абсолютного отрицания.       — Руки у тебя… холодные, — Йеннифэр поморщилась, натянула перчатки на руки и взялась за поводья. — Простудишься и помрешь, старик.       — Это меня твое ледяное сердце заморозило! — весело крикнул Лютик.       Йеннифэр наклонилась в седле чтобы взъерошить его прическу пятерней, точно помня, что бард не любит, когда портят его укладку. Прежде, чем Лютик понял, что произошло, чародейка умчалась.       Напоследок его окатило дорожной пылью. ***       Геральт вернулся не грязный, не раненый и не уставший. Лютик даже не стал иронизировать о том, что термин "неудачная охота" описывает эту ситуацию лучше, чем если бы ведьмак вернулся полуживой и весь в дерьме. Только сообщил, что Йеннифэр уехала, и тут же добавил, что предлагал ей остаться или хотя бы дождаться его.       Геральт, как ни странно, только вздохнул в своей манере и махнул рукой.       — Ну теперь-то мы напьемся?       — Все тебе одно, — проворчал он, а потом глянул на барда серьезно и заявил: — Да, напьемся. ***       Сидя прямо у камина на ковре, Лютик скандировал свои стихи громко и звонко. Он подглядывал в блокнот, изредка делал там какие-то пометки и огненно жестикулировал.       Геральт сидел на том самом кресле, которое бард притащил сюда собственноручно, крутил в руках сиреневую ленту — то ли Йеннифэр специально забыла ее на его подушке, то ли действительно, собираясь впопыхах, не углядела. Или не стала проверять их постель перед тем, как уехать, что тоже вероятно.       Лютик закончил читать стих и сам себе похлопал, сам себя поблагодарил за аплодисменты. Геральт вынырнул из своих мыслей, вгляделся в улыбающееся лицо, отметил, что Лютик побрился, но ведьмак не захотел ничего говорить по этому поводу.       На пьяный и онемевший язык выкатилось совсем другое.       — С твоей улыбкой что-то не так.       Эта самая улыбка — красивая, белозубая, яркая и излишне симметричная, так подходящая лицу — сползла медленно и жутко. Повисла давящая тишина, которая была разбавлена только веселым треском камина.       — И как давно ты понял? — низко и тихо спросил Лютик после паузы.       — Давно.       — Как давно?       — Не помню точно, — честно ответил Геральт.       Лютик нежно закрыл блокнот, почему-то приложил его к своей груди и уставился на огонь. В его свете красный шелк рубашки поблескивал угрожающе, как и растрепанные вихры каштановых волос.       Геральт ощутил себя запертым с хищником в клетке. Но ему совсем не было страшно.       — И что же? — протянул Лютик совсем легкомысленно.       — Ничего. Просто.       Бард немного расслабился, ссутулился, уложил блокнот обратно на колени, но теперь взял уголек левой рукой. Геральт приметил это тут же наметанным глазом охотника.       — Ты левша.       Лютик дернул плечом и сделал очередную пометку на полях.       — Ты прикидывался…       — Людям комфортнее, когда у них та же рабочая рука, что и у тебя. Я еще в детстве это понял, — проговорил Лютик.       — Что я еще о тебе не знаю?       — А что ты знаешь?       Геральт глубоко вдохнул и выдохнул. Ощущение опасности все еще не пришло — то ли запаздывало, то ли было напрочь смыто алкоголем, то ли бард действительно не собирался прикончить его сегодня.       (Что радовало.)       — Я понимаю, что мое выступление было прервано по чрезвычайно важному поводу, но позволь мне продолжить, потому что я, вообще-то, еще не до конца прочел тебе свои сочинения за последние полгода.       — Сколько человек ты убил?       Лютик зыркнул на него, но вовсе не так, как тот, кого уличили в преступлении. Он зыркнул укоризненно, но легко, как бы говоря: "Ну за что снова перебиваешь? Погоди чуток. Не мешай."       — Сколько? — повторил Геральт и наклонился к нему.       — Девятнадцать, — отчеканил Лютик с выражением "на, подавись!".       Геральт замер. А потом фыркнул и откинулся на спинку кресла.       — Всего-то? — выдохнул он.       Лютик оторопел.       — Всего-то!?       — Девятнадцать… Цири уделала тебя еще до совершеннолетия. Боги, а я-то думал…       — Геральт!       — Среди них были дети?       — Разумеется, нет!       — Хочешь рассказать, что это были за люди?       Лютик вскочил на ноги и возмущенно всплеснул руками.       — И это я после этого психопат! Да ты, ведьмак, психопатина похлеще меня будешь! Что еще за "всего девятнадцать"!?       — Это объективно мало, — устало проговорил ведьмак и зажал переносицу пальцами. — И ты даже не спросил меня, как я узнал. Тут же все карты выложил. Блять, а я уже решил…       — Они все хотели зла тебе, Ласточке или Йеннифэр, что я должен был делать!?       — А я говорю, что ты должен был сделать другое?       Лютик возмущенно захлопнул рот. Как рыба. Геральт прыснул.       — Риенса, то есть, ты пришил?       — Пришил?       — Убил.       — Ну, я, — бард одернул рубашку и снова опустился на пол к камину.       — Ну и правильно, туда ему и дорога, — кивнул ведьмак. — За это и выпьем, — и поднял бокал.       Лютик лениво отсалютовал ему своим бокалом. Геральт слышал его в панике бьющееся сердце, почуял, как кожа барда взмокла. А потом — вдруг все успокоилось. Будто Лютик дернул рычаг собственных эмоций и успокоил свое тело сознательно.       Раньше Геральт тоже замечал подобные перепады настроения, но думал, что это просто вспыльчиво-отходчивая натура поэта, которая за минуту чувствует больше, чем ведьмак может почувствовать за месяц. Но теперь он увидел ясно — это было намеренно. Лютик управлял собой, как капитан — кораблем.       — Как ты понял? Где я прокололся?       Геральт вздохнул и подлил себе вина до краев бокала. Лютик кинул на него взгляд, когда не услышал ответа.       Ведьмак был, как ни странно, совершенно расслаблен. Рукава простой белой рубашки без пуговиц были закатаны до локтей, на воротнике угадывалась капля красного вина. Босые ноги Геральт тянул к камину. На красивом лице играл свет огня и отражался в желтых глазах солнечными всполохами.       Лютику казалось, что ведьмак должен был рвать и метать, но ведьмак был спокоен. И это спокойствие было красивым.       Лютик любил, когда те, кто ему приглянулся, были спокойны.       — Нигде не прокололся, — наконец пророкотал он.       — Тогда как…?       — Вещие сны.       Лютик цыкнул. Судьба никогда его не любила.       — Скажи мне одно…       Бард напрягся и сжал бокал в руке.       —...почему ты делал это всё? На кой черт?       — Потому что я люблю вас. Всех. Вы мне нравитесь. Я понимаю, что для девочек я скорее “странный дядюшка” и персонаж второго плана, но это не особенно мне мешает. Вы все такие…       Геральт прищурился и наклонил голову. Впервые ему по-настоящему захотелось услышать, "какой" он по мнению барда.       — Вот ты, например, — Лютик немного воодушевился от возможности высказаться, — ты удивительно добр, но жесток до ужаса. Ты смелый, но расчетливый. Ненависть, которая таится в тебе, вырывается брызгами и пеной, как шампанское, если неправильно вскрыть пробку: ты полон агрессии. Но и твоя любовь не менее пугающая; ты верен, как нож из закаленной стали, и не способен на предательство. Разве это не прекрасно? Я обожаю черпать в тебе жизнь, вдохновение и любовь.       Геральту стало тяжелее дышать на секунду: воздух застрял в легких. Но он не подал виду.       — А Йеннифэр?       — О-о, Йеннифэр… — бард мечтательно прикрыл глаза и описал в воздухе прямую линию кистью руки. — Она такая жуткая, грязная и поломанная, что у меня сердце уходит в пятки. Великодушие и мягкость гнили, которая покоится под коркой фурункула. Тепло умирающего в горячке чумного. Она как…       У Геральта резко пропал аппетит. Даже вино он проглотил с трудом: желудок сделал кульбит. Бард с таким воодушевлением и чувством говорил о мерзости, что у ведьмака проснулось самое настоящее животное отторжение. Хотя, Геральт точно не был брезгливым, это он о себе знал наверняка.       — Она как целый бочонок, полный сороконожек, прикрытый вместо крышки цветной органзой. Ткань ловит отсветы, мягко загибается в волны и блестит разными цветами: где-то изумрудным, где-то персиковым. Но ткань недостаточно плотная, чтобы прикрыть содержимое. Ты всматриваешься: а внизу пара десятков длинных, как мое предплечье, черных и коричневых сороконожек постукивают лапками о панцири друг друга. И ты в таком восторге, что хочешь пустить руку вниз и сжать их до хруста; но не хочешь навредить им, поэтому поглаживаешь блестящую ткань.       Геральту стало нехорошо. Он почувствовал тошноту. То ли перепил, то ли излишне прочувствовал монолог, но ужин начал явно проситься наружу.       — Это как…       — Хватит, — прохрипел ведьмак и попытался отогнать видение.       — Сам спросил, — буркнул Лютик и приложился к бокалу.       Геральт не хотел знать, что Лютик думал о Цири, поэтому заранее приготовился гаркнуть, если бард продолжит.       Но бард не стал развивать тему.       — Да, людям такое не очень нравится, поэтому пишу о цветах, — прошептал он. — И о закате. Хотя, на мой взгляд, закат подсохших глаз мертвеца намного…       — Лютик, заткнись, а, — не выдержал ведьмак и с силой помассировал висок.       — Всё-всё! Ладно. Хорошо.       Геральт тяжело поднялся с кресла и двинулся на выход из обеденного зала. Он понял, что ему срочно нужно как следует, от души проблеваться.       — Ты же не за ножом, чтобы прирезать меня? — кинул Лютик ему вслед.       Геральт вымученно фыркнул.       — Если будет надо, разобью бутылку и прирежу осколком.       Лютик согласно закивал, выгнув губы, как бы говоря "ну да, логично, неплохо". ***       Лютик всё-таки дочитал свои сочинения, когда Геральт вернулся. Социально-приемлемые отшлифованные стихи, которые не несли в себе и капли мерзкого помешательства, нравились ведьмаку намного больше.       Но в целом — у Геральта как упала завеса. Теперь он видел всё.       И неестественную, но прекрасную жемчужную улыбку. И широко распахнутые голубые глаза, в которых плескался холод и невысказанная, невозможная для осознания угроза. И темный излом подвижных бровей, выглядящий скорее нарисованным. Или вырезанным на лице.       Даже в изящных длинных пальцах было слишком много напускного жеманства: будто они на самом деле не живые. Восковые. Только старые шрамы от огня выдавали, что владелец этих узких крепких ладоней — живой.       Ничто из этого не мешало Геральту слишком сильно.       Ничто из этого не помешало обоим выпить больше допустимого. ***       — Юлиан, — заплетающимся языком проговорил Геральт и смахнул со своего колена крошки от пирога, — я не собираюсь… отказываться от тебя только потому, что ты…       "Ебанутый, как банда головорезов, и страшный, как велохвост."       —...не такой, как другие люди.       “И уж точно я не собираюсь убивать тебя за то, что ты еще не сделал.” ***       — О, как же я пьян, — пробормотал Лютик, отчаянно цепляясь за локоть ведьмака. Не ясно было, то ли он держится сам, то ли наоборот, придерживает ведьмака. — Н-чего не вижу. Мы близко?       Вместо ответа Геральт толкнул дверь в гостевую комнату и ввалился туда вместе с бардом. Кое как сгрузил его на кровать и присел на край, чтобы перевести дыхание. Он не очень понимал, как доберется до своей спальни, насквозь пропахшей сиренью и крыжовником. И не вывернет ли его, едва он откроет дверь.       Лютик попытался выпутаться из рубашки, но махнул рукой после двух неудачных попыток.       — Что, с-всем плохо? — протянул Лютик и икнул. — Б-тылка коньяка была лишней?       — Третья — точно, — отозвался Геральт.       Лютик неизящно подвинулся на кровати, освобождая даже больше половины широкого матраса, и стукнулся макушкой об изголовье, зашипел.       — Ложись. А то соберешь по д-роге все косяки этими своими… надутыми плечами.       Геральт поморщился и грузно завалился на подушку. Даже ноги на кровать не поднял. Тут же заснул: полусидя.       И ему ничего не приснилось ***       Когда утренняя похмельная рутина была выполнена, а Лютик лениво ковырял яичницу без всякого аппетита (и напевал себе что-то под нос, чтобы отвлечься от головной боли), ведьмак внезапно (даже для самого себя) заговорил.       Гулкий бас ударил Лютика по ушам, бард поморщился и застонал перед тем, как до него дошел смысл вопроса.       — Ты бы смог убить меня?       Лютик бессовестно по-кошачьи зевнул и закинул желток в рот, как следует присыпав его солью и перцем.       — Ну… да?       Геральт нахмурился.       — Серьезно?       — А почему нет? — бард поднял на него невинный взгляд.       — А почему да?       — Что такого ужасного в смерти? — искренне спросил Лютик и наколол на вилку редиску, даже не глянул на блюдо, полное винограда и сладких фруктов, — не понимаю, почему это так обидно… Разве не хорошо — закрыл глаза и всё, пустота? Мне кто-то мешает, мне кто-то не нравится – я отключаю его от своего мира-пространства, зачем он мне нужен? Неудачные стихи я тоже вырываю из блокнота, так что же теперь… Если бы ты мне разонравился, или, может, разозлил бы меня… Хотя, вряд ли, Геральт. Ты хороший, правильный человек, вот смотри: узнал о том, что твой лучший друг — последняя мразь, и ничего, вот, сидишь, похмеляешься как ни в чем не бывало. Я удивлен, кстати. Но дареному коню… сам знаешь.       Геральт хмыкнул неопределенно.       Этим утром он проснулся задолго до рассвета. Было до черноты темно, только инстинкты помогли Геральту понять, какое сейчас время суток.       Геральт разглядел на прикроватной тумбочке небольшой ножик для ухода за ногтями. Он взял его, повертел в руках, посмотрел на мирно спящего Лютика.       Бред, который бывает только у проснувшегося среди ночи забулдыги, показался ведьмаку долгожданной ясностью после многих лет тумана.       Геральт понял, что может избавить мир от по-настоящему опасной твари. Тварь спала лицом в подушку, обняв себя руками, и наверняка не подозревала о том, что у ведьмака в руке. Геральт чуть приподнялся на локте, его мозг против воли выстроил траекторию атаки. Успех был бы достигнут просто, быстро и абсолютно точно.       Но Геральту… не захотелось. И он отложил нож туда, где взял — ровно на то же самое место. Еще четверть часа он костерил себя за такие жестокие и подлые мысли. Он сам не понял, как, но пока он думал о причинах своего порыва, он сумел снова провалиться в сон и даже проспать до утра.       Лютик подпер подбородок кулаком, отпил горькой травяной настойки против похмелья и мелодично кинул:       — Люблю тебя, Геральт. Очень люблю.       Геральт тяжело сглотнул и приложился к пиву. Кружка вмиг опустела. Лютик задумчиво причмокнул.       — Спасибо, что не заколол меня ночью моим маникюрным набором. Была бы не очень красивая смерть, н-да…       Пиво тут же попросилось наружу. Геральт задержал дыхание.       Пустая кружка пошла трещиной, но не лопнула. ***       Пальцы ловко перебрали мажорную гамму, потом зазвучала красивая и переливчатая мелодия, мечтательно тянущаяся вверх. И вдруг, в том месте, где она должна была закрутиться в кульминацию или торжественный аккорд, перешла в тревожный диссонанс. Мелодия начала стремительно падать вниз, пальцы дергали струны все более агрессивно, и в конце прозвучал… не аккорд. Только какой-то странный набор несочетающихся звуков, больше похожих на удар по расстроенному инструменту. Темп изменился, стал дерганным. Сменилась тональность. Лютик резко приглушил струны, постучал по корпусу лютни в ритм, и продолжил вить странную композицию.       Что-то одновременное новое, танцевальное и необычное, но вместе с этим древнее, незапоминающееся. Как ни странно, в это всё равно хотелось вслушиваться.       Лютик снова резко приглушил струны, пощелкал по ним, хлопнул по деке, и сменил ритм.       — Вот, что-то такое, — прошептал он и начал тихо перебирать диссонансы. Казалось, что он дергает просто случайные струны, но удивительным образом эта мешанина складывалась в одну нить. Даже Геральт это слышал.       Но уж точно это не была музыка для большой публики: вряд ли хоть кто-нибудь бы ее понял. Слишком быстро, слишком тревожно, слишком неожиданно.       — Никому, кроме меня, такое не нравится. Я думаю, что случайно выдумал новый стиль, но… зачем? Никто не станет это играть.       Геральт покачал головой и признался:       — Мне… не не нравится. Что-то в этом есть.       Лютик так и замер, вытаращил на него свои неестественно большие глаза цвета прозрачной воды и медленно моргнул.       — Геральт…       — Хм?       — Можно я тебя поцелую?       — Нет, — отрезал ведьмак быстрее, чем бард успел договорить до конца.       Лютик фыркнул.       — Не очень-то и хотелось, тю… ***       Лютик аккуратно пристегнул лютню к седлу, ласково потрепал своего коня по гриве. Но тот дернул мордой и зафыркал как будто неприязненно. По крайней мере ведьмаку так показалось.       Раньше Геральт подшучивал над Лютиком за то, что лошади его так не любят. Сейчас ему шутить не хотелось.       — Куда ты теперь? — спросил Геральт, хотя ему было не очень-то интересно. Он спросил только надеясь услышать, что Лютик не собирается навестить Цири или Йеннифэр.       — На “Край света”, конечно, — улыбнулся бард и обиженно ойкнул, когда конь чуть не куснул его за палец.       Когда Лютик сообщил ему, как решил назвать свою таверну, и спросил, как ведьмаку такая игра слов — ведьмак честно ответил, что название ему не нравится. Лютик пообижался для приличия, но быстро выкинул это из головы. Он был уверен, что название отличное.       — А потом, — продолжил Лютик и нежно похлопал по седлу, — к Йеннифэр. Пришло письмо, она приглашает меня в гости.       — Письмо? — ведьмак нахмурился.       Лютик выудил из кармана черный конверт с узнаваемой подписью, потряс им и убрал обратно.       — Ведьма соскучилась, не смею заставлять ее ждать, — ухмыльнулся бард совсем по-доброму. — Буду веселить. Люблю, когда она скалится.       Лютик медленно моргнул и поправил сам себя:       — Улыбается.       Геральт сглотнул и прикрыл глаза на секунду. Лютик совсем перестал играть нормального человека рядом с ним, то и дело ронял фразы в духе "прекрасно, как мертвый снегирь", "хочу, чтобы люди были счастливы — тогда они платят мне; в ненависти мне никто не платит" и "лица людей в оргазме так мерзко искривляются, завораживающее зрелище".       Бард почесал бровь, перекатился с пятки на носок, и вдруг подался вперед, мокро чмокнул ведьмака в лоб и, смеясь, быстро (и как будто в веселом ужасе) забрался в седло.       Геральт вытер лоб тыльной стороной ладони и покачал головой. Как ни странно, этот поцелуй не вызвал у него тошноты или отторжения. Было даже… приятно как-то. Где-то между "безразлично" и "давай ещё раз".       — И еще, — бард взялся за поводья, ласково поворчал на коня и потрепал его между ушей, — можно просьбу? Не говори Йеннифэр, пожалуйста. По-жа-луй-ста. Очень тебя прошу, ради нашей давней дружбы, не делай этого. Хорошо?       Лютик не озвучил, что именно не говорить чародейке. И он не озвучил никакое "иначе я…", которое подразумевалось конструкцией "не делай этого". Но Геральт услышал и то, и другое, как если бы само мироздание прошептало это ему вместе с шорохом листвы, журчанием ручья и завыванием ветра.       Геральт скупо кивнул.       Лютик озорно ему подмигнул и аккуратно пришпорил коня.       Глядя ему вслед, ведьмак решил, что завтра же начнет сборы и вернется на Путь.       Засиделся.