Проклятье шамана (18+)

— Самое главное для шамана, Есан, — это умение жертвовать. Глаза отца горели той вдохновенной чёрной силой, от которой Есану всегда становилось плохо, потому что всегда за этим его вдохновением следовало что-то ужасное. Вот и сейчас, когда они смотрели вниз с утёса, под которым суетились люди, убирая тела двух юных альф, что убили друг друга в ритуальном поединке за омегу, по неосторожности или неловкости упав с обрыва, отец усмехался так, что у Есана скользили острые мурашки по коже. — Что ты сделал с ними? — едва слышно спросил он, умоляя мысленно отца не отвечать честно, чтобы не знать, чтобы иметь возможность отговориться этим незнанием. Не спросить не мог: все сведения, что он мог получить, он обязан был попробовать получить. Таковы правила Мира Звёзд и Ветров, чьим проводником он был, и с этими правилами было лучше не спорить: себе дороже, проверено на собственном болезненном опыте. Поэтому он мучительно выдохнул и снова спросил почему-то медлящего с ответом отца: — Что ты сделал с ними, с этими глупыми мальчишками? — Я? — Лицо шамана Кана исказила гримаса презрения. — Кто сказал, что я что-то сделал? — Ты мстил за меня, да? Есан и сам понимал, что ему будет гораздо легче молча сейчас уйти — и не знать, не знать, не знать! Отец же вроде как отрицает, разве этого недостаточно? Но он никогда так не мог. Чуял же, всем нутром своим измученным чуял: конечно, шаман Кан мстил. И Есан должен знать это точно, из первых уст. Ему надо понимать, за что его теперь будут мучить призраки и этих двоих тоже, приходя и вышёптывая гнилыми ртами проклятия ему и его отцу. — Ты же вроде как сказал, что простил Махо, — злобно ухмыльнулся отец. — Ты же сказал, что чуть не сам виноват в том, что он сделал с тобой? Течкой отговаривался! Говорил, что сам чуть не вешался на этого сучьего потроха? — И ты мне поверил? — напряжённо спросил Есан, глядя, как тело Махо начинают поднимать на скалу, с которой они наблюдали. — Я никому не верю и тебе не советую, омега. Отец смотрел отчуждённо, и Есан понял, что сейчас он всё расскажет. Шаман никогда и не пытался скрыть от него что бы то ни было. Знал: Есан всё равно всё узнает. Звёзды всё откроют ему так или иначе. Или Ветер вынет его измученную душу и наполнит её ядом знаний, о которых он не просил, но которые с новой силой будут его мучить. — Юн Махо изнасиловал тебя не потому, что молод и горяч, сын, — мерно начал отец, и Есан прикрыл глаза, закусил губы до крови, чтобы не потеряться в этой вновь накатывающей на него боли воспоминаний. — Он взял тебя, потому что вообразил, что ему, как сыну вожака, можно всё. Но на самом деле... — Отец склонился к самому лицу Есана. — ...это тебе всё можно. Потому что если ты будешь слушать меня и больше не станешь пытаться пойти против моей воли, то я сделаю тебя всемогущим! — А если я не хочу? — шепнул омега. — Если?.. Что тогда? — Тогда я уничтожу всех и вся, кто мешает тебе этого захотеть. Отец сказал об этом спокойно, как о чём-то решённом, и именно это всегда внушало омеге самый большой ужас. Потому что этот человек никогда не отступал от того, что задумал, и такой вот тон его голоса всегда говорил Есану: он не отпустит тебя и никогда — слышишь, глупый омега? — никогда не простит тебе сопротивления. Впрочем, умел говорить отец и совсем иначе — напевно, мягко, безумно приятно, почти ласкающе. Так и было, когда он заговорил снова: — Ты станешь самым великим вождём племени, Кан Есан, и твоё племя, пройдя сквозь огонь, боль, ненависть и страх, сквозь смерть и ужас, станет самым сильным. Потому что это будет племя таких же, как ты — омег. Омега — самое прекрасное существо в Мире Звёзд и Ветров. И как из грязи и гноища вырастает новая могучая жизнь, так и новое племя, прекрасное, сильное, вырастет из омег проклятого Луной племени морва, самых обиженных этим миром, самых униженных, почти изничтоженных. И они будут любить тебя, мой мальчик! Потому что именно ты принесёшь им освобождение и покой, станешь наставником их защитников, научишь их жить счастливо. Потому что именно ты принесёшь им свой дар и не дашь сгинуть! А я помогу тебе. Я отдам всё для того, чтобы ты засиял, как одна из этих звёзд. Всего три жертвы сердечной привязанности — пусть они и будут ужасны и болезненны для тебя — но именно переступив через них, ты обретёшь силу, равную величайшим правителям этого мира! Я видел это! — Отец в благоговении поднял голову к небу. — Мне было открыто знание и показан путь! — Это ужасно — то, что ты говоришь, отец, — дрожащим голосом выговорил Есан, закрывая подрагивающими пальцами себе лицо, чтобы не видеть окровавленное тело Махо, которое как раз проносили мимо него. — Ты заришься на то, на что не должен сметь зариться ничтожный человек! Тем более я, жалкий омега... Но отец, как и всегда, лишь засмеялся в ответ на его слова — и смех его был безумен, как и свет внутри чёрных, как будто совсем не имеющих зрачка, глаз. Он схватил безвольного юношу за руку и потащил к шатру, украшенному ловцами ветра по бокам — знаками шаманства племени морва. Там он усадил Есана на ковёр и сел рядом. — Ты подрастёшь и всё поймёшь, мой мальчик, — почти ласково сказал он, кладя тяжёлую и всегда холодную руку на склонённую голову омеги. — Ты уже ненавидишь альф, как и должно тебе в твоём положении и с твоей долей. О, это славная доля! Звёзды наградили тебя всем, чем могли наградить лучшего и сильнейшего из сынов Горного Барса. И Луна возлюбила не только твоё чудной красы лицо и глубокий голос — она душу тебе осветила, она дала тебе такую власть! — Чем же я должен оплатить такую её щедрость, отец? — горько спросил Есан. — Мне семнадцать, а я так устал от всего, что со мной происходит, от того, что теперь и ночью мне редко даруется покой, — так устал, что готов последовать за мерзавцем Махо. По карману ли мне щедрые дары волчьей Луны и человечьих Звёзд? Глаза отца заледенели. И голос стал жестким. — Ты знаешь цену, сын. Послушание и полная искренность со мной. Никаких альф. Потому что любой, кто тронет тебя, кроме твоего Обещанного, чья участь воистину прекрасна и ужасна одновременно, будет обречён на страшную судьбу. А если, не дай Ветра, ты наградишь кого из них своей привязанностью и даруешь ему своё тело, так сам его и убьёшь, ты знаешь пророчество! А тебе нельзя, совсем нельзя тратиться ни на привязанность, ни на чужую смерть, которая погубит большую часть твоих сил! Ты же знаешь, сын, всё знаешь! — Шаман погладил сухими пальцами по голове Есана и нежно пропустил через них мягкие пряди тёмных волос. — Такой красивый... — тоскливо прошептал он. — Ты такой красивый... И так похож на папу... И тебя я не уберёг, да, сынок? О, проклятая морва!.. — внезапно выдохнул он с яростью. — Будьте вы прокляты трёхзвёздными путями в провалы Вальду! Шаман закрыл глаза, стараясь успокоиться, что всегда ему давалось с трудом, если он вспоминал своего покойного крепостного омегу, погибшего в одну из Ночей Добычи. Он был растерзан пьяными альфами, потерявшими себя от браги, когда сам Кан праздновал удачный набег в Большом шатре вождя. Есан же был тогда слишком юн, скрывался вместе с невинными в тайном убежище и помочь папе не смог. Да и сил тогда у него, восьмилетнего, ещё почти никаких не было. От судьбы не уйдёшь. И Хонгу, папа Есана, всегда говорил и ему, и своему альфе, что жестоко заплатит смертью за то, что пошёл против воли Звёзд и, полюбив молодого шамана и отказавшись от предназначения, явленного ему во сне, пошёл в крепость не в чужое племя, а в своё, морву. Ужасная гибель папы изменила отца до неузнаваемости. С того дня и травили его боль и огромная вина, что испытал он, когда увидел под пологом собственного шатра голое поруганное тело своего горячо любимого Хонгу, которого не защитили ни его собственные огромные силы, ни силы шамана-альфы. И с каждым днём всё дальше и дальше отходил отец от пути блага и пользы, уготованного Большим Млечным каждому из сыновей Горного Барса. С того дня и стал он засматриваться всё пристальнее на своего сына, мирного и тихого, спокойного омежку, который только-только вставал на этот самый путь, являясь плодом истинной любви двух сильных сыновей Луны и Ветра, каждый из которых восходил по крови к Горному Барсу, праотцу всех имевших очи в Мире Звёзд и Ветра. И чем зорче всматривался он в Есана, тем больше сходил с ума, ощущая в нём небывалую силу — и полное нежелание этой силой пользоваться. Есан не хотел быть шаманом. Он хотел быть меченым добрым омегой, который будет охранять свой шатёр, шить мужу перевязи тонкими нитями и ходить за детьми. Именно против этой судьбы и восставало нутро его отца, и он все силы положил на то, чтобы к семнадцати годам воспитать в сыне ненависть к альфам, покорность Большому Млечному, который толковал очень спорно в отношении Есана, и безграничное уважение к собственной воле. Вот только одно: лучше всего в этом мире Есан умел притворяться. И хуже всего — безвольно покоряться и доверять. Увы. Один раз — только один! — он поверил добродушному на первый взгляд альфе Юн Махо, сыну вождя. Потому что томила его первая предтечка, а альфа обещал просто немного помочь. Он был красивым — Махо. Сильным, с гордо развёрнутыми широкими плечами и яркими чёрными глазами... Он затащил Есана в укромный уголок леса, пользуясь его телесной слабостью и тем, что омегу вело от его крепкого запаха, и взял силой, прямо на земле, вываляв в грязи, как стыдного. Терзал долго, брал несколько раз, не обращая внимания на крики, слёзы и мольбы порванного в кровь мальчишки, толкался грубо, громко и развязно стонал, называл сладкой сукой и больно бил по щекам, когда Есан нырял в забытьё от страдания. А потом он повязал Есана, заставив того от боли потерять сознание. — На меня смотри, шаманий сучёныш! — рычал он. — Твой отец смеет приказывать моему, волю свою навязывает, пугает карами Звёзд и Ветра, а я за это вытрахаю тебя, как захочу! Зуб за зуб! Молчать, сука! Соси! Открой рот, блядь! Шире! О, да... Да... Будешь послушным, в следующий раз буду поласковей... Вот так, сучка сладкая... А теперь давай на живот! Ещё хочу разок! Живо! Насытившись, альфа ушёл. А Есана накрыло первой, самой страшной волной течки. И быть бы ему разодранным какими-нибудь нашедшими его по запаху альфами его же племени, если бы не братья Ли. Его обнаружил Ли Минхо, который с младшим братом охотился в этой части леса. Закричал, заплакал, подзывая Джисона, которому было тогда всего-ничего, лет десять. Вдвоём они быстро натёрли шею и запястья, а также живот стонущего в полузабытье и жару Есана волчанкой, чтобы немного сбить запах. А потом Минхо послал младшего за шаманом Каном, а сам остался с мечущимся в бреду течки омегой. Есану было страшно, больно, томно и жарко, он умирал на руках Минхо от ужаса и желания получить альфу. Старшему Ли было четырнадцать, он и сам жил в ожидании течки, так что пожалел Есана. И когда плохо понимающий, что делает, Кан повалил его на землю и стал жадно обцеловывать, умоляя ему помочь и уверяя, что ничего страшного, что Минхо омега, что ему надо, очень надо, — Ли решительно перевернул их, силой зажал мечущегося Есана под собой и помог. Рукой. Длинными своими тонкими пальцами, осторожно, нежно, стараясь не причинить лишней боли и так разорванному входу, он взял Есана, и даже слёзы на его щеках высохли, когда сын шамана забился от наслаждения в его объятиях, тонко выстанывая его имя. Откуда Минхо знал, что и как делать, Есан так и не разведал. Но когда прибежал запыхавшийся отец с чёрным от горя лицом (он слышал по дороге, как хвастается Махо кому-то, что только что поимел и повязал милаху-шаманёнка), Есан уже почти мирно дремал в объятиях Минхо, сладко дыша ему в шею и иногда касаясь её горячим языком. Ли поднял на старшего Кана взор чудных глаз, покачал головой, не желая ничего объяснять, и молча передал ему сына. Потом, чуть шатаясь, встал и ушёл, тяня за собой за руку постоянно растерянно на них оглядывающегося Джисона. И полного невыразимой нежности и благодарности взгляда Есана Минхо не увидел. Так и пошли дальше по жизни омеги Кана рука об руку ненависть к альфам и — его счастье и его вечная боль — страстная любовь к Ли Минхо. И если первое вполне радовало отца и поощрялось им, то второе вызывало в нём дикое бешенство. И каждый разговор о предназначении Есана и его великой судьбе всегда скатывался к ссоре именно из-за этого. Вот и сейчас так было. Есан с тоской и ужасом осознавал, что отец снова ради своей безумной идеи сделать его вождём какого-то там мифического омежьего племени убил не только Махо, которого, конечно, Есану было не жаль, хотя бешеная ненависть к альфе ни разу и не коснулась его сердца: он помнил унижение, но течка зачеркнула в его сознании боль, которую принёс ему Махо. И леший бы с ним, собаке собачья смерть. Но, чтобы убить Махо, нужен был кто-то — другой мальчишка, оружие мести могущественного шамана Кан Харо. И в этот раз им стал сын первого воина племени Юн Даже, Юн Хаюн. Он ни в чём не был виноват перед Есаном. Наоборот, к этому молчаливому и серьёзному парню Есан чувствовал почти симпатию: только он не пытался его задеть и посмеяться над опороченным сыном шамана, только он иногда заговаривал с Есаном по-доброму. Вот только не повезло именно ему влюбиться в юного омегу Мин Хану, на которого стал претендовать и Махо. На этой почве они и схлестнулись... Случайно и так удачно. Сыны Горного Барса никогда не должны убивать никого своими руками: это страшный, неотмолимый, неизбежно караемый Луной и Звёздами проступок. Только если шаман защищает Обещанного, потому что эта Связь была священнее жизни для тех, кому был дарован Большой Млечный. И даже защита собственной жизни была слабым оправданием. Но никто не умел так ловко убирать своих обидчиков чужими руками, как шаман Кан Харо. А то, что чаще всего погибали оба — и обидчик, и оружие... "Шаман должен уметь жертвовать, Есан. И выбирать то, что принесёт наибольшую пользу и нанесёт меньший вред" — вот, чему следовал отец. — И ты знаешь, что твои жертвы впереди, а пока — просто никаких альф рядом! — снова и снова повторял он. — А позаришься на кого, так Звёзды накажут, ты же знаешь. А промедлят Звёзды — не промедлю я. Я не дам твоей слабости схоронить твоё Призвание. И ты не сможешь никого от меня защитить. — Я ненавижу альф, — сквозь зубы говорил Есан, — и ты это прекрасно знаешь. Зачем задеваешь меня такими словами? — И ты должен забыть о своей связи с Ли Минхо! — звенящим тоном в очередной раз требовал старший, сбиваясь на болезненную тему. — Эта связь порочна и наказуема и на земле, и в Верхнем Мире! Я всё тебе рассказал, я ничего не потаил, хотя ты знаешь, как мне было стыдно и больно! А если ты не сделаешь этого... — Голос отца начинал звучать вкрадчиво и смертельно опасно. — Нет никакой связи, — сдерживая в груди ужас, шептал Есан. — Тронешь его, тронешь хоть кого-то из них, я убью себя! И никто и ничто меня не остановит! Ты знаешь, знаешь, отец! Я слово твёрдо скрепил, я не отступлюсь! — Он омега! Но главное — он твой брат наполовину! — яростно шипел отец. — Как ты вообще нос в его сторону свернул?! Это позор даже для морвы! — Я не виноват, что узнал об этом поздно, когда уже полюбил его! — яростно выговорил в ответ Есан. — И я не разлюблю! И ты у меня его не отнимешь! Они ругались жестоко, но снова и снова Есан уходил в лес, чтобы поймать в тёплые невинные объятия возвращающегося с охоты или просто бродящего в задумчивости по лесу Минхо и уговорить посидеть рядом под деревом, полежать у него на коленях, с трепетом ощущая его прохладные пальцы в своих волосах. Он боялся толкать омегу на что-то большее, хотя хотел его до одури — своего котёнка Лино. Так называл Минхо только Есан, и почему вдруг именно это нежное слово возникло в его голове однажды, он никогда не мог понять и объяснить самому Минхо, который фыркал, слыша его, но в общем-то не возражал. Время, проведённое рядом с этим омегой, было лучшим в жизни Есана. Они могли говорить обо всём. Лино был очень умным, он часто задумывался о каких-то странных вещах, часто смотрел на небо и говорил о солнце и облаках, а если им удавалось заночевать в лесу, то и о звёздах. Лино любил папу и братьев, особую нежность испытывал к малышу Ликсу, но часто с гордостью говорил о Джисоне, чьё свободолюбие, непокорность и искренность восхищали его. У него было мало свободного времени — у Минхо. Но Есан умел добиваться своего, и вскоре Ли полюбил проводить это самое время рядом с Каном, неосознанно питаясь его восхищением, чистым, огромным и искренним. Именно Есан был тем, кто помог младшему в его первую течку — так же трепетно и нежно, как когда-то помог Есану сам Минхо. И с тех пор во всех сладких снах, во всех мечтах Кана Лино поселился плотно и, казалось, навсегда. И всё было весело и почти безобидно, дружба и дружба, часто такая вот близкая дружба завязывалась среди не знающих ласки альф омег морвы. Но однажды шаман Кан застукал их в своём шатре за поцелуем, который Минхо проиграл Есану в считалочки и который из невинной возни почему-то вдруг стал перерастать во что-то большее. В таком бешенстве Есан видел отца впервые, наверно. Он тут же разогнал жутко смутившихся омежек, а на сына вывалил правду: и Минхо, и Джисон — его, Кан Харо, сыновья. В Ночи Добычи, пользуясь тем, что крепостный альфа папы Минхо, воин Ли Каю, постоянно пропадал в стыдных шатрах, шаман несколько раз насиловал омегу Ли, который сводил его с ума, приворожив своей неправильной, слишком притягательной красотой. И то, что он безумно любил и своего омегу, папу Есана, Харо не останавливало. Тьма требовала выхода, как он объяснил. И выходила именно так. И в Минхо, и особенно в Джисоне он быстро расчуял слабые признаки способностей, так что точно знал: они оба — его сыновья. И что самое ужасное, папа Есана тоже всё знал. И простил мужа. За оба раза. Потому что любил. И Есан возненавидел тогда само слово "любовь", которое такой болью дарило тех, кто познал его смысл. Но кроме того, он понял, что будет всегда прятаться за ним от отца, и прятать за него Минхо. Потому что это слово давило шамана Кана, пробуждало стыд и боль, и он ненадолго отступал, стоило Есану крикнуть что он любит Минхо и пойдёт на крайнее, если отец посмеет хоть что-то сделать с юным омегой. Но в тот раз, когда они вернулись в шатёр после смерти Махо, в ответ на слова о том, что если Харо отнимет у него Минхо, Есан отпустит этот мир, отец вдруг жестоко усмехнулся и, прищурившись, сказал: — Я — нет. Жизнь отнимет. И я просто не хочу, чтобы ты страдал, когда это произойдёт. Это тоже часть цены. Ты уже не можешь видеть правдивые сны о нём, ты потерял возможность помогать ему! И так будет со всеми, кого ты искренне и по-настоящему полюбишь, ты знаешь это! Твоё увлечение стало чем-то серьёзным. Ты так часто говорил о любви, что она пришла к тебе. И теперь ты заплатишь за то, что не остановился, когда я тебя просил это сделать. — Пусть, — отрешённо кивнул побледневший Есан. — Эта любовь — всё, что у меня есть. Если жизнь отнимет Минхо, у меня всё равно останется эта любовь. А без неё меня не будет, потому что я не выдержу, если она исчезнет — эта проклятая любовь.