Проклятье шамана (18+)

Сны... Когда-то он думал, что самым большим проклятием его, шамана-омеги, будут именно сны. Они начали мучить его лет с шести. Странные, мутные, тяжёлые, сначала это были просто обрывки чьей-то боли. Раненая коленка малыша Мо Ёнджуна, о которой он рассказал своему дяде Чану, — вот, что было первым его таким сном. И этот сон, и разговор, который после этого у него был с дядей, запомнились ему навсегда. Чан был самым молодым из сынов Горного Барса в племени морва, братом папы. Этот странный и будто очень далёкий от этого мира юноша, почти мальчик, был добр к Есану, вечно таскал ему какие-то ягодки, поил травяными отварами, которые должны были помочь Есану стать сильным и здоровым, делал вкусные сладости из мёда и ягод. Именно Чан научил его делать "сонные шарики", зелёные кругляши с приятным медово-травяным вкусом, которые не раз помогали Есану заснуть, когда он был уж совсем измучен дневными заботами и не было у него сил ловить нити Звёздных дорог на своём нелёгком Большом Млечном. Правда, Чан сразу сказал, что если он за раз съест больше трёх, то уснёт слишком крепким и беспросыпным сном, так что родители узнают — и выругают. Вообще Чан многому научил Есана после этого. Но омеге и десяти не исполнилось, когда Чан вдруг пропал. Исчез, как будто и не было его. За ним отправили погоню: морва держала его как возможную замену Кан Харо, но догнать и вернуть его не смогли. Впрочем, понятно было с самого начала, что затея это бесполезная: Чан был всё же шаманом, так что спорить с его волей и удерживать его было глупо. Однако тогда, услышав о сне Есана, Чан мягко и ласково расспросил омежку о подробностях, взял за руку, и они пошли к шатру Мо. Малыш Енджун едва ходил, так что падал часто. И Есан вдруг увидел часть своего сна наяву: Енджун выбирается из рук смеющегося от его неловкости папы, делает несколько шагов, спотыкается на ровном месте, падает — и голенькая румяная коленка рассекается ранкой. Личико малыша искажается болью и обидой, он кричит и тыкается носиком в плечо папы, прижимающего его к себе в попытке успокоить... — Всё так, — кивнул Есан на осторожный вопрос Чана. — Только, наверно, если бы мы не подошли, он бы пошёл не к нам, а в сторону большого камня, и рана была бы больше, крови было бы... больше, там острые края... — Чан молчал, и Есан сам спросил: — Значит, мы сделали лучше? — Не уверен, — тяжело вздохнул тогда Чан. — То, что должно случиться, — оно должно случиться, Есани... Ты видишь сны о будущем, но не просто пути, по которым может провести человека Ветер-искатель, а именно тот путь, который он, Ветер, выберет. И можешь либо оставить всё, как есть, либо... — Он снова тяжело вздохнул. — ...вмешаться и изменить этот путь. Только вот подумай: понравится ли Ветру-искателю, что ты изменил этот путь? И главное — как он может наказать тебя за то, что ты своей ничтожной человечьей волей сломал его веды? Его планы? — Но ведь я ничего не сделал, — жалобно сказал Есан, немного напуганный тем, насколько серьёзным и печальным был голос Чана. — Только подошёл... — Конечно, — кивнул Чан, — и какая вроде разница, просто упал Джуни не так сильно. Но что, если ты захочешь изменить что-то более серьёзное? — Что? — наивно спросил Есан. — И зачем мне? Я покорен Ветру, Звёздам, их воля для меня — всё. — Сказал уверенно, заученно, твёрдо. — О, мой малыш, — мягко улыбнулся Чан и привлёк его к себе, поглаживая по голове. — Самым трудным в твоей жизни будет знать — и отпустить. Не вмешиваться. Потому что, очевидно, ты у нас Чёрный ведун... — Ничего я не чёрный, — обиженно ткнул его кулачком в бок Есан. — Глупенький, — печально покачал головой Чан. — Чёрный — самый красивый цвет... А Чёрные ведуны — самые сильные. Вот только видят они лишь дурное. И как только начинают испытывать сильные чувства к кому, так и теряются в Звёздных нитях, никак не могут сказать о тех, кого любят, почти ничего правдивого. А то — глядят так далеко, что кажется: не может такого быть никогда. Им и не верят. И хорошо, если просто не верят... — Чан умолк, а Есан, пригревшийся в его объятиях, не прерывал этого тягучего молчания. И через какое-то время парень, выныривая из своих мыслей, закончил, тихо и безнадёжно: — Мне так жаль, Есани... Я буду молить мати Луну и Звёзды, чтобы ты не пострадал от тех даров, которыми они отяготили тебя... Ни у кого не получается противостоять своим силам. Потому что дары эти — небесные, а даются всего лишь нам, убогим... людям. — Я не просил даров, — обиженно сказал Есан. — И видеть кровь на коленке Енджуна не хотел вовсе! — О, малыш, — тоскливо вздохнул Чан. — То ли ещё будет... Просто будь сильным, ладно? И знаешь... Ты папе расскажи о своём сне, а вот отцу... Ну, пусть уж папа твой решит, стоит ли рассказывать Харо о твоих силах. Ладно? Есан кивнул и снова прильнул к худой, но крепкой груди Чана, как и всегда, наслаждаясь пустотой в горле: Чан был из "безвкусных" и не имел своего аромата. Есан честно пытался понять, как это происходит, но не мог. Пахли все. В основном неприятно, особенно альфы, но Чан был другим. Не альфа, не омега. Шаман. Маленький Есан втайне считал его единственным настоящим шаманом, потому что не понимал, почему это отцу что-то открывают духи Мира Звёзд и Ветров, а вот, например, вождю, который и сильнее, и красивее, и страшнее отца — нет. А с Чаном было всё понятно: он был особенным. Почти как папа, которого Есан обожал. И то, что в своих снах — отвратительно болезненных и начинавших сниться ему всё чаще — он не смог увидеть гибели папы, стало для него самым большим разочарованием в себе. И Чана уже не было рядом. А отец... Он уже какое-то время пугал Есана, а после гибели крепостного омеги стал вообще... Друзей же близких у Есана не было. И он рыдал в одиночестве, забравшись далеко в лес, крича, выплёвывая свою боль. Он просил мати Луну и Всевидящие Звёзды забрать его туда, где был его папа. Или хотя бы послать Проводника их воли, который заберёт у него, такого глупого и недостойного, этот дар сновидений — ненужных, жестоких и пустых! И пусть этот Проводник разорвёт его нутро, вынет сердце и истерзает горло — лишь бы больше не чувствовать эту отвратительную, страшную, такую пугающую — беспомощность. Потому что накануне гибели папы он почему-то видел два мёртвых волчьих тела и смерть нескольких воинов морвы — совсем ему ненужных и чужих, а вот, что папа, его любимый папочка погибнет — нет, этого никто ему не открыл! Он заснул тогда под старым деревом, искренне пожелав себе не проснуться. Во сне к нему пришёл волк. Не мёртвый — живой. Серый, с рыжими подпалинами на морде и белой нижней челюстью и грудью. И чётко прорисованными чёрными треугольниками внутри ушей. Красивый и ещё молодой, волчонок. Он возник как будто внутри головы Есана, удивлённо осмотрелся, повернув голову в одну, а потом в другую сторону, и уставился на Есана небольшими, но яркими-яркими и очень умными глазами, прозрачно-жёлтыми, как светлый весенний мёд. — Ты пришёл, чтобы убить меня? — со слезами и огромной надеждой спросил Есан, пожирая глазами чуть оскаленную пасть зверя. — Пожалуйста, забери меня, мне здесь так плохо! Прошу, волчок... И вдруг ему послышалось, что волк отвечает... — Глупый мальчишка! — голос был молодым и звучным, очень недовольным, резким. — Что удумал! Чего мне ещё клыки о тебя пачкать! Кто ты вообще? — Прости меня, волчок, — всхлипывая, ответил Есан, — ты просто такой... Я думал, тебя папа прислал, чтобы ты меня убил и я смог уйти к нему... — Твой папа умер? — тихо спросил волк, сверля его своими пронзительными глазами. — Моего папу убили, волчок, — ответил Есан и заплакал. — А Чан ушёл. И больше никого у меня, кроме отца... — Так ты богаче меня, омега, — резко ответил волк. — У меня никого нет. Куда мне тебя? Слушайся отца, и тогда я никогда не явлюсь больше, чтобы пугать тебя. — Ты не пугаешь, — тихо всхлипывая, возразил Есан. — Ты красивый. Прошу... Забери меня к папе. Я всё равно погибну здесь, хочу, чтобы ты... Но волк уже начал таять, поводя жёлтыми глазами. Казалось, что в сознание Есана что-то стучится, заглушая то, что пытался сказать ему волк. И когда даже тень его растаяла, Есан очнулся. Над ним склонился его отец, который схватил его на руки и, горько упрекая в том, что он сбежал, потащил его обратно в становище. Сон о волке Есан тоже отложил в тайный уголок памяти и некоторое время ещё вспоминал, как нечто томительно-непонятное, но очень... странно-приятное. Волк не сказал ничего доброго, но и не остался равнодушным к его печали. И был красивым. На самом деле волков полагалось ненавидеть, и Есан послушно кивал, когда люди вокруг говорили, что оборотни — худшие враги племени, посылая на эту нечисть проклятия Морока и Морвы, но... Но не очень усердствовал в обрядах, отгоняющий волков от душ людей. Может, надеялся ещё раз увидеть того волка. А может, с определённого времени перестал так уж слепо доверять всем этим обрядам. И стал верить только своим снам. Потому что двух мёртвых волков морва притащила в племя и ободрала с них шкуры, которые стали украшать плащи вождя и его первого воина. А потом они хоронили тех воинов, что полегли в последней битве — и во сне Есана. Чужие и незнакомые, они заставили его убедиться в том, что он может видеть судьбы людей. И не просто видеть, а даже помогать этим людям. Да, он помнил, что говорил ему Чан, очень хорошо помнил, но он был прав во всём: знать и ничего не делать было невозможно трудно. Просто невозможно. Поэтому Есан не удержался и помог двум лекарям племени, сводным братьям Хон, странным омегам, которые были неразлучны и о которых все шептались, что вовсе не братья они, что спят друг с другом, не подпуская никого больше. Шептались, но терпели: лекарями и травниками они были невероятно хорошими и не раз спасали воинов и простых соплеменников от бед. Есан увидел во сне, как одного из братьев кусает змея в овраге, а второй не успевает помочь и потом почему-то жестоко режет брату ногу. Есан проснулся в холодном поту и тут же пошёл к ним. Эти мрачные и суровые омеги вызывали у него симпатию. Да и они тоже привечали юного шамана, с удовольствием делились с ним своими знаниями и хитростями. Иногда брали и на поиски трав и кореньев, рассказывая, что где растёт. Отец с неудовольствием шипел, что всё это земное и лишнее, что все знания сын должен получать из снов и от самих духов, а не от развратных, почти стыдных омег, которые непонятно чем занимаются ночами в своём шатре. Да только Есан лишь кивал и смиренно обещал, а сам и не думал прекращать такой вот странной "дружбы" с братьями Хон. Он отговаривал их ходить в тот день в лес, рассказав о сне, а они не послушались, пошли. Змея напала на Юхо, который был младшим. Но так как братья не разлучались и старший был рядом, он успел отсосать яд из ноги Юхо без взрезания. После этого они смотрели на Есана совсем иначе — и втайне, кажется, именно его и стали считать шаманом, наделив беспрекословным уважением. Так что Есан решил для себя, что предупреждение Чана по поводу того, что не стоит вмешиваться в судьбы, определенные Ветром-искателем, не совсем верно. Разве не даются ему, Кан Есану, эти сны для того, чтобы он помогал? Если нет — то для чего? Ничто не случайно в этом мире, и Звёзды каждому отмерили его Большой Млечный. И если он всё же жив, то, скорее всего, несчастный и трудный путь Есана — помогать другим. Несмотря на то, что там говорит его отец. Есан не рвался к этому, и предложи ему кто спокойную жизнь в обмен на этот проклятый дар — он бы обменял с радостью и не задумываясь. Но никто не предлагал. А он и так чувствовал себя несчастным, так как мало что пока мог вовремя сообразить. Особенно в минуты слабости, когда сны томили, а толковать их было трудно, они порой просто плыли в его голове, когда он просыпался, — и мучили, и томили, требуя разгадки, но не давались его разуму, если не показывали прямо, как было со змеёй братьев Хон. Есан терпел и пытался учиться их разгадывать, внимательно глядя на то, как странно и причудливо они порой воплощаются в жизни его соплеменников. Слова отца, когда он признался омеге в своих планах на него, ужаснули Есана. О, Звёзды, неужели этот сумасшедший альфа прав? Неужели Звёзды требуют от него не просто помогать тем, кто рядом? Неужели ему навсегда придётся отказаться от всего, чего ему бы хотелось, о чём он начинал робко мечтать — от тепла, участия, нежности, может, даже от Обещанного, если Ветер приведёт его к Есану? И для чего? Чтобы стать непонятно кем! Он не хотел! Нет! Но отец всё плотнее окольцовывал его в свои слова, кутал в обещания, плавил его волю убеждением в том, что Есан получит славу и власть, какой ещё не имел человек! Изнасилование надолго затруднило Кан Харо эту работу: Есан захлопнул для него свою душу. Только в этот момент он полностью осознал самое главное: себе родимому он толком ничего не сможет напророчить. Потому что любит себя слишком сильно. Так говорил отец. А ещё говорил, что в отношении себя сынам Горного Барса дано только одно большое счастье: они видят тех, кто станет причиной их смерти. Более того: шаман может увидеть даже отца или папу будущего виновника своей смерти. И увидев, получит возможность уничтожить, отодвинув гибель или сделав её внезапной, непредсказуемой. Этот дар дан очень многим сынам Горного Барса, но они должны тщательно скрывать его от всего мира, потому что, узнай те, кто рядом, особенно имеющий власть, что все их коварные замыслы против шаманов будут ими обязательно открыты, — кто станет держать рядом этих шаманов, зная их силу? У отца был такой дар, он честно сказал Есану, что его убьёт огромный и сильный Чхве Дирек, правая рука вождя. Давно уже над головой Дирека горит для Кан Харо алый огонь предостережения, который значит, что не сын его (тогда огонь бы был голубым или синим), а именно он сам лишит шамана жизни. Волей или невольно. — Почему же он до сих пор жив? — с ужасом спросил Есан. — Потому что его судьба однажды мне может пригодиться, — загадочно ответил отец и не стал ничего пояснять, лишь добавил, пристально глядя ему в глаза: — И если ты вдруг над кем заметишь такой огонь — а ты не сможешь его пропустить — ты должен сразу мне о нём сказать! Никто не должен тебе угрожать, ясно? И я разберусь с любым, только скажи! Не смей это от меня скрыть, сам ты не справишься. Да и нельзя тебе напрямую. Кто угодно, но не ты! Твоё будущее слишком ценно, чтобы хоть кто-то вставал на твоём пути, будь это сам вождь! Ясно ли тебе, Кан Есан? Юноша кивнул, отвёл глаза и пожал плечами: — Если никого я не увидел до этого, так значит, моя смерть будет точно не от нашего племени, а может, и вообще... — Нет, — резко сказал отец. — Нити наших жизней — в руках Ветра пути, он путает и играется ими, и лишь ему ясно, что будет правдой, а что Мороку останется. И огонь появится лишь тогда, когда нить убийцы и твоя войдут в одну связку в объятиях Ветра пути, когда он решит, что будет плести из них единое полотно. Это можно изменить, хотя и будет дорого стоить. А пока, может, ничего ещё не решено. Поэтому смотри внимательно и никому не доверяй, кроме меня. И если загорится красный ли, синий ли огонь над кем-то — мне говори! Есан кивнул. Что же. Вот в этом он на самом деле может довериться отцу. Умирать ему не хотелось. Потому что в его жизни уже была она — горячая, страстная и насквозь неправильная любовь к Лино, к своему сводному брату, к юноше с кошачьими глазами и пухлыми нежными губами, которые сводили Есана с ума. И именно из-за него Есан осознал, насколько это тяжёлое и страшное бремя — его сила…