Теория разбитых окон

             Закрывая глаза, Билли растворяется и растворяет всю окружающую его действительность. Закрывая глаза, он находит спокойствие, набрасывает на всесокрушающий ураган внутри своих мыслей простыню и завязывает в узел, пока трепещущая ткань не опадает, оставляя после себя пустоту, оставляя его в пустоте. Закрывая глаза, ему снова двенадцать. Он оказывается в гостях у друга — слишком далеко от родного дома, на целых две недели далеко, на целых пять городов далеко. Он лежит на холодном дощатом полу, скрываясь от плавящей кислород жары, раскинув ноги и руки звёздочкой в стороны, стянув пропитавшуюся потом от длительных прогулок майку, оставшись в одних подкатанных шортах, лежит, вдыхая через нос запах старой древесины и лака, сырости и жареной рыбы с нижнего этажа. Из распахнутого окна доносятся щебетания птиц и шелест листвы дерева, упирающегося тонкими скрюченными ветвями в раму. Пахнет жасмином. Мышцы в теле гудят и подрагивают, в ушах звенит, а грудная клетка тяжело вздымается от глубоких вдохов. Ему хорошо, хорошо настолько, что он готов стерпеть непрекращающийся даже ночью ворчание малознакомой ему матери, стерпеть экскурсии из рекламных буклетов и запечённые брокколи с кабачком. Ему хорошо, и он не готов разрывать иллюзии воспоминаний, световыми пятнами скачущие за сомкнутыми веками, но приходится.       И взгляд его — безвольное тело, теряющее свободу падения под воздействием силы притяжения, образованной зияющей пустотой второй парты третьего ряда около окна. Парадокс, которого нет в учебной программе по физике, который они не собираются проходить и который с недавних пор белой нитью обматывает его рёбра, перевязывая дыры переродившихся язв в камерах сердца, но которую он самостоятельно стягивает, сдавливая так, что белый багровеет. Потому что страшно, потому что она так ничего и не сказала, а он молча сбежал, не появившись на последнем дне отработки, бросив ее крошечный силуэт сидеть на бордюре у придорожного магазина, спрятавшись в сдавленной до упора педали газа и в невидимом глазу дыму атакующей паники, поглощающей слова и мысли. В дыму, который до сих пор не развеялся до конца и предшествующий запах которого касался его носа с первых дней.       Он на уроке физики. Сегодня они проводят эксперименты в парах — учитель сообщил ещё до звонка, и Билли, чтобы не бить себя по лбу старыми граблями, заранее подсел к какому-то умнику, который поможет с лабораторной и в оплату принимает пачку сигарет, даже начатая сойдёт, но Билли был готов все отдать и в магазин сгонять за ещё тремя, лишь бы вновь не оказаться в паре с Чарли, потому что задыхаться он не хотел. Но она не пришла ни после звонка, ни через десять минут, ни через двадцать, позволяя ему дышать полной грудью, но кислород так и не доходил до лёгких, застревая в сплетениях солнечном и мыслей, где не было место расчетным формулам и загорающимся миниатюрным лампочкам на столе, внимание Билли к которым так старательно и тщетно пытался привлечь его сосед по парте, то кашляя, то задевая руку карандашом.       — Просто делай нашу работу и отвали от меня. Пожалуйста, — в своём мире Билли не срывается, говорит спокойным шепотом, но в мире другом, пересекающим частично его, он, кажется, звучит иначе, и парень, имя бы его помнить, кивает, отодвигаясь на стуле чуть в сторону, оказываясь почти у края стола, а Билли чувствует, как в спину упирается грифель карандаша, и отклоняется назад на стуле.       — Знаешь, если сверлить взглядом одну и ту же точку, то там всё равно никто не появится. Это я так, к слову, — рядом с ухом раздаётся знакомый шепот и Билли даже поворачиваться не нужно, чтобы знать, кто именно сидит за партой позади него.       — А может вместе со своими советами ты пойдёшь на хуй? А, Харрингтон?       — Надеюсь, это ты меня так не на свой собственный приглашаешь.       — Мечтать не вредно, — лениво огрызается Билли и слышит, как Стив закатывает глаза, но не отступает:       — Как и тебе об Алвин.       Поднятые ножки стула, на котором Билли покачивался, бьют по плиточному полу, и взгляды всех сидящих в кабинете, на мгновение невольно сталкиваются в одной точке и, напоровшись на ответный мрачный, почти нечитаемый, возвращаются обратно к листам с заданиями, а по стенам разносится эхо шепота. Билли сползает по стулу чуть ниже, выпрямляя ноги, а руки на груди скрещивает, отрешённо наблюдая за ловкими действиями его соседа, что-то увлечённо тараторящего себе под нос и записывающего сразу в два листа. Обещанную пачку он отрабатывает на все как минимум восемьдесят баллов из ста, а Билли хмурится, запоздало возмущаясь на выпад Харрингтона, потому что о Чарли он не мечтал, хотя упоминание о ней несомненно жалит. Он мечтал о другом, вовсе не о человеке, а скорее о никогда неощутимом, но знакомом, давно забытом и никогда не существовавшем — о том, что ему, возможно, не следовало желать, но желание это горело пустотой там, где должны были быть внутренние органы, и отчего всё сильнее он вынуждал себя всё меньше этого хотеть.       Когда по парте к его рукам незаметно подвигается почти полностью исписанный с одной стороны лист, срабатывает звонок, пробуждая тело мерзкой дрожью. Учитель, не вставая из-за своего стола, перекрикивая резко поваливший из всех щелей шум, просит сдать работы и поскорее освободить класс. Билли так и поступает одним из первых, сунув перед уходом сигареты своему помощнику.       Вываливается из класса в коридор непрекращающихся потоков из тел, разговоров, смеха и криков, снисходительно позволяя надежде в последний раз попытаться ухватиться взглядом за цветастые колготки и ошибиться в лицах. Привыкший к неспешной, размеренной ходьбе, почти бежит, напролом пробиваясь сквозь толпу, путаясь в шагах и чьих-то ногах, случайно сбивая тетради, которые искусственным снегом белых листьев разлетаются по головам, плечам и полу, но не останавливают. Билли бежит, потому что мысленно ухватился за просвет идеи, возникший в голове, и взглядом за знакомую фигуру — не ту, что желал увидеть, хотя и не признаётся в этом, но ту, которая поможет.       Он бы с удовольствием нашёл Джейсона и расспросил его, но Джесс, ох, Джесс. Они толком не знакомы, и общение их абсолютно никуда не сводится, но судя по сплетням, плющом ядовитым исходящих изо рта её, она может рассказать Билли о нем же самом столько всего, что его колит зависть, пробуждающая желание иметь хотя бы отголосок подобных знаний. Она стоит всего в шаге, одна, перекладывает папки из сумки в шкафчик и с каких-то неизвестных Билли пор приходится Чарли одной из лучших подруг. Но Билли останавливается, резко отрезвляемый сомнениями, пробирающимися в голову вместе с приторно сладким запахом духов. Он не хочет называть поразившее его прямо сейчас чувство страхом, но это первое слово, пришедшее на ум, и Билли невольно вспоминает отца, образ его всплывает не только в сознании, но и перед глазами, и коридор, заполненный толпами, заполняется им — его живое приведение находит отражение в чужих лицах, его омерзительная, прокаженная забота, незабвенно преследующая, не приносящая ничего, кроме вынужденного отчуждения и непринятия болезненных чувств, подменяемых одновременно самым родным и самым чуждым командным внутренним голосом, не принадлежащим Билли никогда и всегда напоминающим об этом.       Страх никогда не был подходящим чувством, но предательски поражающим, потому что для его существования нет места в нарисованной другими картине мира Билли, но он — первое, что приходит на ум и в душу, и если страх этот конкретный возымеет когда-либо форму, то Билли всегда сможет видеть своё отражение. Но боится он вовсе не с Джесс разговор заводить, она сама с этим прекрасно справляется, не требуя для того причины. Шум глушит Билли, но он видит, как губы ее двигаются, а брови проигрывают с десяток эмоций одностороннего диалога, и привычно старается смягчить собственный взгляд, рисуя вдобавок на лице улыбку чарующую, подходит ближе, вырывая остатки предложений и вопросов и отмахиваясь от них, задавая свой — важный:       — Ты видела сегодня Алвин?       — А разве не у тебя спрашивать надо?       Билли вздыхает в ответ на ее язвительность, спиной прислоняясь к холодному металлу шкафчиков, и голову запрокидывает, чуть ударяясь и морщась так, словно мигрень накрывает, а улыбка сменяется тонкой линией поджатых губ. Он был бы рад продолжать игнорировать существование Джесс, с чем успешно справлялся последние два месяца жизни в Хокинсе, но сейчас это явно ему не поможет.       — Очень смешно. Просто ответь, и разойдёмся.       — Она дома. Болеет вроде, — ответ настолько прост и банален, похож на дешёвую отговорку, и Билли не верит, переспрашивает, уточняет, а Джесс показательно раздражается, и раздражение ее с каждой пропущенной минутой перемены перед последним уроком становится всё более реальным, настолько, что она несколько раз проверяет замок на шкафчике и время на часах наручных перед тем как выругаться и скрыться второпях за поворотом лестничного пролёта, оставив Билли в пустеющем коридоре наедине с медленно забирающим остатки дня солнцем. В ноябре в Хокинсе темнеет рано.

***

      У Билли ладони влажные и холодные, покрасневшие и немеющие, а кончики пальцев покалывает. Он сжимает их в кулак, занося над входной дверью дома Алвин, и замирает в миллиметре, пряча руку в карман. Идея настолько глупа и бессмысленна, что Чарли сочла бы ее гениальной, а он лишь поддался порыву и теперь расплачивается сгорающими нервными клетками и стучащими то ли от холода, то ли от тех же нервов зубами. Ему не хочется курить, да и нечего курить, но предложи кто, согласился бы тут же, не раздумывая, выпустив вместо цепляющихся за потрескавшуюся кожу губ остатков дыхания кольца серого дыма, горького, омерзительного, но успокаивающего, потому что так правильно, потому что по-другому — неизвестность, по-другому не справляется.       И он вновь заносит руку, но в этот раз бьет согнутыми костяшки по двери и замирает, прося замереть и сердце, чтобы не мешало прислушиваться к жизни по ту сторону, но жизни в ответ нет, и Билли стучит сильнее и прищуривается, устремляя взгляд к задёрнутым шторами окнам, дёргает ручку двери, надеясь на случайную ошибку, но она не впускает его внутрь, оставляя стоять на крыльце в окружении маленького заборчика и соседских домов с загорающимся тёплым светом за окнами и слоняющимся тенями. Билли ёжится и сильнее вжимает голову в плечи, переминаясь с ноги на ногу, отгоняя настигнувший кожу мороз и паразитирующие голову мысли. Кажется — тени начали медленно сгущаться у окон, с любопытством и сожалением наблюдая за единственным человеком на всей улице, обсуждая и осуждая его, цокая языками и мотая головами, в существовании которых Билли начинает сомневаться. Кажется — он пришёл зря, собственноручно разорвав тонкое сплетение нитей, которое позволяло оставлять дверь приоткрытой. Кажется — мимо проехала машина.       Билли присаживается на старый покосившийся заборчик и прячет нос и рот в ладонях в попытке сохранить ускользающее тепло. Задирает голову, наблюдая за срывающимися снежинками, ветер играется с ними, подхватывает и увлекает в кружащийся танец, воссоздавая на темно-синем полотне неба картины млечного пути, которые Билли последний раз наблюдал на страницах учебников и энциклопедий, а сейчас протягивает руку и касается миниатюрной копии вечности, о которой и мечтать не позволял, которая соприкасаясь с его пальцами тает и стекает по линиями на ладони, которым Чарли давала незамысловатые имена, когда в придорожной забегаловке гаданием пыталась разузнать его жизнь, и смысл которых Билли не удосужился понимать.       Он следит за ускользающей вечностью и стряхивает ее на землю, не давая затечь под рукав, встаёт, последний раз бросая взгляд на закрытые окна, и спускается по трём ступенькам, намереваясь сесть в машину и проехать шесть домов к своему, но когда его пальцы нащупывают в кармане куртки ключи, его останавливает голос:       — Не открывают? Может дома никого, — голос, который два дня молчал в его сознании, по которому он успел соскучиться и ради которого пропустил тест по английскому последним уроком.       И Билли останавливается и поворачивается, полукругом расчищая снег ботинками на асфальте, а Чарли снимает с головы капюшон куртки, до этого несколько дней негласно принадлежавшей Билли, и сильнее натягивает ускользающий с перчаток поводок, не давая Барри бросится к Билли на встречу. Улыбается и Билли сам едва сдерживает улыбку, не находя в ответ даже приветствия, но Чарли прерывает возрастающую неловкость вежливым вопросом:       — Какими судьбами?       Загоняя тем самым Билли обратно в лабиринт — он бы и сам хотел знать ответ на вопрос, какая именно судьба привела его сюда, но вместо ответа с неба продолжает срываться снег, который Барри пытается стряхнуть с шерсти, а из сумки у Билли выпирает термос, который он тут же достает и протягивает Чарли и который она принимает, прижимая к себе, и говорит, чуть шмыгнув носом:       — О, ты принёс мне суп?       — Нет, он пустой, ты его забыла у меня. Решил вернуть.       — И ради этого ты приехал, — подытоживает она, подходя ближе, а Барри упирается влажным носом Билли в штанину и трется лбом.       — Не только, — Билли хмурится и трепет пса за ухом, помогая стряхнуть снег и отвлекаясь на всё подряд, лишь на Чарли больше взгляд не поднимать, но наконец роняет заготовленные за время поездки слова, — Я же обещал, что в понедельник мы будем разговаривать.       И разговор этот отвратительно неловкий, и также отвратительно неловко он прекращается ответным молчанием. Чарли больше не оттягивает Барри назад, а наоборот попускает поводок, позволяя псу прохаживаться вокруг них, а Билли перебирает в кармане связку ключей и наблюдает, как на когда-то нетронутых тонких полотнах снега появляются следы собачьих лап и подошвы ботинок — Чарли отходит от него на пару шагов, нервно наматывая поводок на руку и разматывая обратно.       Они молчат. Кажется — Билли насквозь промёрз и до костей проказился тревожностью, зубы сильнее прикусывают губу нижнюю изнутри, а пальцы медленно теряют чувствительность и начинают с трудом сгибаться. Кажется — Чарли что-то говорит, тихо настолько, что даже в тишине разряженного воздуха улицы Билли едва улавливает её слова, растворяющиеся вместе с выдохом в белых клубьях, и переспрашивает, а она повторяет, но уже чуть громче, но в голосе всё ещё отсутствует привычная твёрдость или же Билли просто обманывает себя, потому что иначе — возвращается уже его неуверенность. Он запутался настолько, что на распутывание сил не остаётся, как и желания.       — Я думала над твоими словами, — выдаёт она и замирает, концентрируясь на крышах соседских домов и путая пальцы в поводке, — и я не могу так.       — Думать? — Билли отшучивается и надеется разглядеть в круглом окне второго этажа тоже, что в нем увидела Чарли, но она не даёт этому случится, поворачиваясь к Билли лицом, и он ей вторит, соединяя их взгляды и понимая, что больше не в силах отвернуться.       — Нет, я просто не могу.       Внутри ничего не рушится и не рвётся, мир продолжает сохранять равновесие, а Билли просто вздыхает и запрокидывает голову, следя за смешивающимся и рассеивающимся в тающей вечности вздохом. Голова немного тяжелеет, в глазах щиплет, а в словах Чарли находятся подтверждения немым сомнениям, которым он предавался почти всю жизнь, которую помнит, и сомнения эти настолько родным и одновременно чуждым голосом ликуют в давящем ощущении в висках, что брови невольно к переносице сводятся. Луны сегодня не видно, а он мог заклеймить себя дураком, если бы не понимал с самого начала его прорастающих чувств, что не сыскать ему взаимности в тени карих глаз этой надоедливой девчонки, до боли знакомых, вторящих глазам давно уже незнакомых людей.       — Но это не значит, что всё кончено, — она касается его руки.       — Обещай, что никому об этом не расскажешь, — он вынимает руку из кармана, но не разрывает прикосновения, а Чарли снимает перчатку и Билли позволяет теплу ее ладони тронуть холод его кожи и разговору продолжиться.       — Обещаю, а ты пообещай, что мы не перестанем общаться даже когда понедельник пройдёт.       — Почему? Разве есть в этом смысл?       — Думаю, да. Для меня — есть. Просто, — Билли чувствует, как Чарли сжимает руку чуть крепче, — я не могу влюбиться в человека за несколько дней, и так и не поняла, как это случилось с тобой.       — Ты говоришь так, будто я могу дать ответ, но я ничего не знаю, не знаю как, и не знаю, что мне с этим делать!       Но единственное, что Билли знает — Чарли тоже не в силах подобрать ответы. Ему хочется назвать это сном, страшным кошмаром, от которого можно сбежать, закрыв глаза и открыв, оказаться в ином месте, в любом хорошем воспоминании, их у него осталось так мало, что хватило бы половины пальцев одной руки для пересчёта, а в другой он бы хотел продолжать держать Чарли, не разговаривать, позволить мыслям утихнуть, подавив нарастающий шторм паники, и просто стоять, медленно покрываясь вечностью, падающей на плечи и волосы, и растворяться в белом тумане окружающей реальности, скрываясь от теней из окон соседских домов, но Билли всё ещё не в силах отвести взгляд, поэтому он размыкает пальцы, отпуская руку Чарли, но она продолжает держаться за него и отворачивается.       — Из всех людей, — и Билли не уверен, обращается ли она к нему или же к пустоте улицы, — похоже на чью-то злую шутку, я бы даже сказала, розыгрыш. Так глупо. Последние дни я думаю о тебе так часто, — и Билли вновь не уверен, но слова ее окутаны дрожью, едва ли заглушающей колючую боль, — и дней этих мне недостаточно, потому что нужных слов я так и не нашла, — Чарли рвано выдыхает и переводит на него взгляд, — но я не хочу вот так просто терять тебя, ты мне дорог, пускай мы и знакомы всего ничего, и велик ты мой так и не починил, и я понятия не имею, что в твоей голове творится. Пожалуйста, пообещай, что всё не закончится на понедельнике, как закончилось в субботу.       Чарли больше не отворачивается, мимо проезжает машина, а следом за ней еще одна, Барри, который успел запутать поводок в ногах, уселся рядом и прислонил голову к ноге Чарли, а Билли кажется, что об обещании он будет жалеть и проклинать сегодняшний вечер, но в ноябре в Хокинсе светлеет рано и вечер совсем скоро исчезнет в лучах рассветного солнца, поэтому он берет руку Чарли в свою и касается ее мизинца своим, давая молчаливое обещание, чувствуя, как кровоточащее сердце его оплетает новорожденная надежда, но боль так и не утихает, а Чарли улыбается краешками губ и спрашивает простое:       — Не хочешь зайти? Дома есть рагу, можем поужинать.       И Билли не был в силах отказать.