Теория разбитых окон

             Чарли просит его чувствовать себя как дома, и в слова эти она, Билли уверен, вкладывает совершенно иной смысл, отличный от того чувства, что мгновенно, но так привычно опутывает его, когда он входит следом за ней. Чувство, не поддающееся рациональному объяснению, но ощущаемое им довольно часто — он просто лишний. Ему не было предназначено место в той рутине, складываемой из крошечных пазлов-мгновений, за которыми он наблюдал с того, как переступил порог и приткнулся в углу кухонной столешницы.       Вот Чарли садится на корточки перед Барри, снимая с него ошейник и отстёгивая поводок, уговаривает его пойти в ванную. Вот и минуты не прошло, как она буквально тащит пса вдоль коридора, заворачивая за угол и закрывая за собой дверь, слышится шум воды, скулёж и тихие причитания. Вот Барри выбегает из ванной и несётся по ступенькам на второй этаж, оставляя после себя влажные следы лап на сером ковролине, а следом выходит Чарли, толстовка ее потемнела от впитавшейся воды, кончики волос мокрые, на джинсах те же отпечатки, что и на лестнице, а на плечо наброшено старое полотенце. Она убегает наверх и возвращается через минут десять уже без полотенца и в другой одежде, кивком просит Билли отойти в сторону и достаёт из шкафчика, который он закрывал собой, большую смятую пачку с сухим кормом, насыпает в пустую миску, заполоняя ее доверху, и убирает корм обратно, а Билли возвращается на своё место, скользя осторожным взглядом за дальнейшими действиями Чарли. Она вытаскивает из холодильника пластиковый контейнер, накрытый крышкой, и раскладывает обещанное рагу на две тарелки, поочерёдно разогревая в микроволновке. Билли вызывается помочь, но Чарли отмахивается и повторяет те же слова, сказанные минутами ранее — он должен чувствовать себя как дома, а Билли прикусывает язык, оставляя несказанным возражение, что не для того он пытается оттуда сбежать, чтобы ещё где-либо ощутить это вновь, потому что ощущение это омерзительное, удушающее, а Билли так хочет дышать, и здесь, несмотря на то, что место, занимаемое им, мало и незначительно, у него получается вздохнуть, когда Чарли машинально передаёт ему столовые приборы и стаканы, попросив отнести их к столу, приглашая его тем самым в уже сложенную картинку вечерних ритуалов.       Когда они садятся за стол, то садятся напротив друг друга, и два стула по бокам остаются пустыми, плотно придвинутыми спинками к столешнице, но на один из них Чарли, разувшись, кладёт правую ногу, а левую поднимает на свой, подогнув в колене, и шутит, что это мера предосторожности от Барри, любящего лапами на стол забираться, а Билли в ответ посмеивается, водя вилкой по тарелке и размазывая соус. Хочется задать сотни вопросов, на которые, он знает, Чарли не сможет сыскать ответов, поэтому он молчит, и она тоже, и Билли надеется, что причины их тишины схожи, если вовсе не одинаковы. И так начался их разговор, заполненный спокойствием тишины, вилок и ножей, касающихся стекла тарелок, кротких движений, скрипения старости стульев, когтей, стучащих по деревянному полу, шёпота ведущего, вещающего с забытого в гостиной радио, и мимолетных взглядов, цепляющихся друг за друга, останавливающих и разрывающих мгновения, отводимых в стороны, бросаемых и иногда не до конца переводимых, теряющих одно значение и находящих отражение значений новых в цветах глаз напротив.       Когда ужин оканчивается, грязные тарелки отправляются в раковину, все стулья плотно сдвигаются, стол протирается, они вновь оказываются на кухне, и Чарли чихает несколько раз, пряча нос в сгибе локтя, Билли задаёт вопрос, наверное, глупый и точно не тот, что хотел задать:       — Так ты правда болеешь?       — Боишься, что заражу? Уже поздно, мои микробы — твои микробы, — она улыбается и слегка хлопает его по груди, где-то рядом с солнечным сплетением в ту секунду, как сердце решает пропустить удар. Билли постепенно начал смиряться, что такой важный орган многое решает без его ведома, а Чарли поворачивает кран, ополаскивая посуду в раковине водой, и оставляет ее там, возвращая внимание к Билли, — но да, всё воскресенье провела в обнимку с градусником, папе даже пришлось ставить мне какой-то ну очень болючий укол, но сейчас уже полегче, я бы даже могла и не пропускать сегодня занятия, но, — и она обрывает себя, не заканчивая фразу, но Билли почему-то кажется, что концовка ему известна, отчего внутренности сводит, но больше он ничего не говорит, чувствуя, как разрастается дилемма, перебивающая совесть, дилемма, в одной стороне которой он испытывает стыд за то, что бросил Чарли, вынудив добираться домой по холоду, а с другой — налёт облегчения, что ни одному ему было паршиво те прошедшие дни, пускай и по разным причинам. Но дилемма эта сгнивает достаточно быстро под нарастающим воем совести, избавиться от которого не получится просто заткнув уши, скорее только хуже станет, и Билли решает извиниться и говорит:       — Прости меня.       — За что?       — За всё то, что было. Наверное.       Он не смотрит ей в глаза, но слышит, как на выдохе поднимается уголок ее губ, и не слышит ничего больше и почему-то становится больно. О металл подоконника и оконное стекло начинают биться капли дождя, проситься во внутрь, вымаливать тепло, хранящиеся за стенами дома, и закрашивать белые снежные тучи чернилами грозовых, отчего в комнату через распахнутые шторы пробирается пришедшая тьма вечера, перебиваемая тонким желтым светом фонарного столба, и на доли секунды лампочки моргают, позволяя темноте завладеть пространством и приковывая к себе растерянность взглядов, боящихся продолжить разговор. Билли чувствует, как кирпичные стены незримо сдвигаются, вытесняя его, чувствует, как когтистая лапа касается его ноги, чувствует на коже руки разлетающиеся брызги капель, падающих в раковину из подтекающего крана, видит поблескивание полос паутинки под потолком и трещину там же в углу, такое случается, когда предыдущие следы разрушения пытались скрыть более плотным слоем. Билли знает — он видел такое ни единожды, и каждый раз, в каждом доме, где он был, повторялась эта же ошибка.       Он слышит, как усиливается дождь и глушится в тающих сугробах, слышит, как проезжающие мимо машины разбивают воду, скапливаемую на неровном асфальте, и думает о том, что возвращаться домой придётся медленнее, чем обычно, и как Сьюзан вздохнёт, скрывая в этом вздохе раздражение от слякоти, слезающей с грязных ботинок Билли в коридоре, потому что входной коврик они так и не купили. Она вздохнёт, но ничего не скажет, а Билли притворится, что ничего не слышал, и оставит ботинки рядом с остальными. Он пытается представить, что будет делать Чарли, когда дверь за ним захлопнется, но ничего в голову не приходит. Наверное, продолжит прерванную рутину — домоет посуду и спрячет обратно в шкафчиках, разогреет ужин отцу и поднимется в свою комнату, готовясь к завтрашним урокам.       — Мне пора, — Билли не удосуживается и взгляд на часы бросить, просто сообщает, чуть отталкивая от себя Барри, задерживается на мгновения в тишине и выходит из кухни.       А Чарли задёрнет шторы, потреплет Барри за ухом и сделает чуть погромче радио, но так ничего и не скажет. Наверное.       — Но на улице громыхает.       Голос ее вынуждает Билли остановиться в дверном пролёте, сминая в руке кожу тонкой куртки — другую, более тёплую он все никак не купит.       — Переживу.       — А может хотя бы раз ты не будешь сбегать? — почти срываясь на крик бросает она и Билли, опешив, оборачивается. Он же не сбегает, он просто продолжает начатую лет одиннадцать назад в доме у дедушки игру, в которой ему не было равных, которая позволяла найти безопасность в самым мрачных уголках дома, которая следует за ним по пятам, пряча от едкого клубящегося под потолком дыма, делая его незаметной тенью приведения. Потому что когда в лесу падает дерево, и если никого, кто смог бы услышать грохот его падения, поблизости нет, то значит дерева этого вовсе не существует. Так однажды сказали по радио в какой-то заумной передаче, которую мама включала Билли в детстве вместо няни, и до сих пор он не знает, кому позавидовал тогда больше — дереву или же тому человеку, который ничего не слышал.       — А ты хочешь чтобы я остался? — Билли выжидает, а взгляд Чарли смягчается, но она всё ещё сжимает пальцы в кулаке и дышит тяжелее, чем обычно.       — Папа через час должен домой вернуться, — наконец произносит она и Билли кивает несколько раз в понимании, отводит взгляд и дёргает язычок замка, застёгивая под горло куртку, стараясь не зацепить торчащие ворсинки свитера.       — Передавай ему привет. И удачи завтра на тесте.       — А тебе на игре, — Чарли ловит его непонимание, а Билли, кажется, сам успел несколько раз забыть о словах тренера, сказанных между делом сегодня днём на физкультуре, словно эта игра и вовсе не имеет значения, но ради нее приедет команда с другой школы соседнего ничем неотличимого от Хокинса городка, а Чарли проясняет замешательство Билли, — Джейсон проболтался.       — Ты придёшь? — Билли спрашивает шепотом, осторожно, словно на носочках крадётся по скрипучему полу во тьме, боясь быть замеченным.       — Постараюсь. Для чего же ещё нужны друзья.       Когда последние слова срываются с ее губ, а с неба разъярённым криком на спящий город срывается гром, Билли кажется, что и внутри него что-то разрывается тоже, и несказанные слова, что сгорали и пеплом оседали на языке в бессильном гневе и обиде, возгораются вновь и вместе с синеватым резким блеском молнии рассеиваются по стенам коридора.       — Блять, да мы отвратительные друзья, Алвин, — в оскале он откидывает голову назад, — это даже звучит смешно. И ты это знаешь, — шаг за шагом сокращает расстояние между ними, а по щеке скатывается слеза, охлаждая разгоряченную от гнева кожу.       Снова слышится раскат грома.       — Ладно. Мы не друзья. Легче? Что ещё хочешь услышать? Что ты мне тоже нравишься? Вот я говорю прямо сейчас. И что дальше? — она оглядывается по сторонам, и разводит руками, и Билли неосознанно следует взглядом за ней, — Ничего не изменилось, и, не думаю, что изменится.       — Это не так, но продолжай убеждать себя в этом, — его издёвка жалит, и Билли это понимает, и в какой-то степени надеется на эту боль, которую вложил в свои слова, перенаправить ее Чарли, вызывая в глазах её слёзы, жидким стеклом цепляющееся за кончики ресниц и медленно стекающиеся по коже к подбородку.       — Да пошёл ты нахуй, Харгроув. Я ни в чем себя не убеждаю, понятно тебе? Ни в чем! Я, блять, боюсь, что в этот раз всё закончится также — меня зовут на свидание и я трачу целый день, чтобы к нему подготовиться, иду вечером в школу, пробираюсь на крышу и думаю о том, насколько это романтично, а в итоге на меня выливают ведро помоев, не буквально, конечно, и на том спасибо, но я не хочу так. И я смотрю тебя и пытаюсь представить нас, и понимаю, что мне легче жить в слухах, где всё нереально, не по-настоящему, нежели испытывать снова и снова эту боль, — спрятав лицо в ладонях, Чарли надрывисто дышит, пытаясь стереть слёзы и укрыть красноту лопнувших капилляров, отворачивает голову в сторону, убирая волосы за ухо, и Билли машинально пересчитывает родинки на ее щеке, теряясь и мечась между желанием коснуться ее плеча в утешении и отступить на шаг назад, а Чарли вновь чихает, и Билли говорит:       — Будь здорова.       — Спасибо, — она кивает и шмыгает носом.       — И ты боишься меня? — он не даёт сказанному вот так просто исчезнуть в биении капель дождя по стеклу и сердца, но и сам же находит ответ на свой вопрос в взвалившейся тяжести молчания и обрывистом дыхании.       — Не тебя, — заверяет Чарли совершенное обратное тому, во что сложились мысли Билли, и он ведёт взглядом по незримой линии, начертанной ею, и сталкивается с самим собой — с тенью отражения в зеркале, гаснущей и появляющейся вновь с очередным ударом молнии о землю. Рассматривает усталые сутулые плечи, темно-синее горло свитера, которое не в силах спрятать воротник куртки, наблюдает за сложенными на груди руками, обнимающими тело, которому они же принадлежат, сжимающие в нервозности старую толстовку, натягивая и прижимая ткань ещё ближе к телу, настолько, что видны выпирающие позвонки, которых в импульсе секундном хочется коснуться, но он вглядывается в радужку глаз, цветом напоминающую кору дерева, нарисованного на белом листе по памяти маленького ребёнка, слишком яркую, слишком отличную от реальности, и слишком долго они не разрывают контакт, но стоило Билли подумать об этом, как Чарли смыкает веки, и в отражении Билли видит, как она подступает к нему ближе, не оставляя и сантиметров в расстоянии, и касается лбом его плеча, несильно упирается, и больше он не видит ничего, но чувствует ее дыхание и тепло, исходящее от тела, под своими ладонями, как чувствует и едва выпирающие косточки позвоночника под подушечками пальцев. И Чарли негромко произносит:       — Это пиздец.       — Есть немного, — Билли улыбается скорее нервно, чем от неудачной попытки разрядить напряжение, но слышит, как усмехается и Чарли. Она всё ещё не обнимает его, а он прижимает ее ближе к себе. Они стоят посреди коридора, в гостиной на диване развалился Барри, у радиоприёмника сели батарейки и голос ведущего зажевала тишина, как кассетник выбившуюся плёнку, на полке у зеркала лежит знакомая оправа, а Билли пытается распутать клубок перевязанных узлами нитей предубеждений и страхов, истончавших нервные клетки и мысли Чарли, но выходит настолько плохо, что нити эти связывают его самого по рукам и ногам, они оставляют ощущение нечто знакомого, давно подавленного и выброшенного, но в тоже время совершенно непривычного и непонятного. В голове не складываются два образа Чарли, представшие перед ним. Вот она смеётся за ланчем в школьной столовой, сидя в окружении нескольких подруг, и поддакивает беспочвенным предположениям, выстроенным из слухов, следующих в такт шагам Билли. Она ёрничает и острит, шутит про кладовку и описывает напуганный взгляд бедной коровы, но вот она стоит перед ним, подрагивает от прошедших слёз, и тело её предаёт её так же, как предалось страхам, породившимся из мыслей, что слухи те, над которыми она посмеивалась и в которые подливала масло, превращаются в явь, а быстрота биения ее сердца отзывается пульсацией в грудной клетке Билли, и неуверенность пускает корни теперь уже и в его сердце, но он всё равно не сдерживается от вопроса, возникшего из проскользнувших слов:       — Так я правда тебе нравлюсь?        Чарли вздыхает нарочито драматично, а Билли от вздоха её щекотно, шея покрывается мурашками, он ведёт плечами, скрывая в мимолётном движении уже изрядно поднадоевшую нервозность, и ждёт ответа, а Чарли легонько, почти не ощутимо, толкает его кулаком в грудь и отталкивает от себя, размыкая их причудливые объятия.       — Умеешь ты момент испортить.       — У нас был момент, и ты мне не сказала? — Билли удивляется чересчур наигранно, цокает языком и покачивает головой, пряча в театральной разочарованности разочарованность действительную, жалящую, разливающую на языке ядовитую горечь, наверное, обиды — Билли окончательно потерялся в чувствах, сменяющих так быстро и непредсказуемо за последние секунды, часы или минуты проведённые с Чарли, что, кажется, они и вовсе перемешались и сбились, как неправильно идущие на кухне настенные часы, из-за которых понятие о времени свой смысл растеряло, позволив растеряться и Билли. Ему обидно, но он больше не злится, хочется кричать не навзрыд, а на Чарли, но он мягко улыбается, и она, поджав губы, улыбается ему в ответ. Хочется притянуть ее ближе и ощутить на губах сладкий привкус газировки, но он поправляет задравшийся воротник свитера и салютует на прощание, закрывая за собой входную дверь и вновь оказываясь в холоде подтаявшего снега и непрекращающегося дождя, прикрывает голову ладонью, словно это как-то спасёт его от намокания, и бежит к припаркованной на другой стороне улицы машины. Дорога пустая, по краям освещается слабым светом старых фонарных столбов, капли застилают стёкла, и изнутри мир кажется размытым и ненастоящим. В салоне остался запах сигаретного дыма, потому что по пути сюда Билли выкурил последнюю из пачки и забыл выкинуть в окно, потушив в подстаканнике. Рыщет по карманам в поисках связки ключей, но не находит и кладёт голову на руль, прикрывая глаза и почти проваливаясь в сон, навеянный промёрзшим воздухом и тяжестью дня, но уснуть ему не позволяет повторившийся несколько раз в забавном ритме стук в боковое стекло, которое Билли медленно опускает, наконец впуская надоедливый дождь во внутрь.       — Ты забыл, — сквозь непрекращающийся шум доносится голос Чарли, и через приоткрытое окно она, просунув руку, кладёт ему на колени маленький зелёный контейнер, сверху которого лежит связка ключей, и наклоняется сама, на глаза падает промокший капюшон, — и не остался на десерт. Там кусок пирога.       — Спасибо.       Она не уходит, а он не поднимает стекло обратно, выпрямляется и разглядывает кривую линию дороги и схожие на своих руках, перебирая ключи и не поднимая взгляд на Чарли, но она говорит, хотя скорее спрашивает:       — Мы можем быть друзьями? Не отвратительными.       — Иди домой, ты уже насквозь промокла, — отвечает он на совсем не тот вопрос и сжимает меж зубов внутреннюю сторону щеки, а затем спрашивает, — а какими тогда?       — Не знаю. Просто друзьями.       Билли приоткрывает уголок крышки контейнера и там правда лежит кусок пирога, тыквенного, со взбитыми сливками сверху и корочкой из орехов. Он кладёт контейнер на пассажирское кресло, не решаясь сказать, что у него аллергия на арахис, и кивает несколько раз в ответ на ее вопрос, а она улыбается так искренно и нежно, почти так же, как он говорит:       — Увидимся завтра, Чарли.       В ее всё ещё припухших и покрасневших глазах блестит желтый свет фонарного столба, она трёт нос, на кончике которого собираются капли дождя, а на щеках появляются ямочки — Билли видит их впервые.