— Что будет дама?
Химено отрывает застывший взгляд от дёшево поблекшего меню с выцветшими картинками и ломано переведёнными на японский названиями незнакомых ей блюд. Унылый официант в забавной шапке-ушанке терпеливо держит над маленьким блокнотом простой карандаш и смотрит куда-то вдаль, в окно, за которым маячат детишки в одних майках и трусах. Санъя — район «исчезнувших», тех, кто не вытерпел позора, навсегда пропал из своего окружения. Но, как ни странно, в трущобах, где обитают мёртвые для правительства люди, всё ещё процветает жизнь. Эти бедолаги, целый день околачивающиеся около русского ресторанчика и жаждущие попробовать хотя бы кусочек странно пахнущей пищи, — её плод. А тот, кто сидит перед ней, — управляющий их жизней.
— Может быть, русский салат? И домашнее вино, — отвечает он за неё, проводя ладонью по волосам, блестящим от бриолина. У него тяжёлый, масленый взгляд, и она видит насквозь, чего он на самом деле хочет. И Химено тоже этого хочет, несмотря на то что подозревает о существовании под тщательно застёгнутой рубашкой ирэдзуми. Она готова поиграть в глупую игру со знакомством, приятным ужином и прочими формальностями, ведь ему, якудза, безумно нравится строить из себя благодетеля для бедной девушки. Пусть так. Пятница — время для отдыха, а её так давно никто не любил.
— Дама будет вот эти круглые гёдза, — Химено наугад тыкает пальцем в первое попавшееся фото, — И самое крепкое, что у вас есть. Чек поделите на двоих.
Им приносят по две миски пельменей с говядиной, сметану в гранёном стакане и запотевшую бутылку водки. Она, поморщившись, отодвигает лежащие на накрахмаленной салфетке европейские приборы и берёт палочки. Он необычайно громко смеётся над этим, обнажает в улыбке идеально ровные белые зубы, вытирает выступившие на лице блестящие капли пота тёмным платком, притаившимся в нагрудном кармане бордового пиджака. В тусклом освещении мужчина особенно некрасив. Но Химено плевать. Забить иные чувства в собственноручно созданный гроб хотя бы на ночь, забыть этот липкий день, побледневшее от кровопотери лицо Аки, трусливые визги Кобени и запах лекарств. Думать о том, не смазалась ли помада, которую она так редко наносит в последнее время, а не о том, какую по счёту испачканную в чужой крови блузку придётся выкинуть. Ей нужно как-то отвлечься.
— Милая, ты что, не умеешь пользоваться ножом и вилкой? Повар явно не оценил бы твоей пренебрежительности. Хочешь, научу обращаться с этим заморским богатством?
Оябун встаёт из-за стола и подходит к спинке её стула, чуть наклонившись вперёд таким образом, что Химено чувствует на шее опаляющее кожу спиртово-табачное дыхание. Он вкладывает приборы в раскрытые ладони и настойчиво сгибает холодные пальцы вокруг стальных ручек. Её почему-то подташнивает, когда он всё ближе и ближе прижимается к её заду пахом.
— Послушайте, — неожиданно для себя выпаливает она и оборачивается, сталкиваясь с ним практически нос к носу, — Может быть поедем к вам?
Якудза ухмыляется, бесцеремонно хватает со стола бутылку и щёлкает пальцами, приказывая Химено идти за ним. Она слушается человека, с которым познакомилась час назад, плетётся за ним, как собачка, но всё же успевает передать равнодушно прощающемуся официанту весь свой только полученный днём аванс.
И они едут в роскошном мерседесе, молча пьют водку из бокалов, пока за тонированными стёклами проносится залитый неоном Токио. Её клонит в сон, кажется, что всё, что было до встречи в ресторане, произошло много лет назад. С каждым глотком напряжение и тревожные мысли покидают измученное ежедневными драками с демонами тело; щёки соблазнительно подрумяниваются. Химено приходится расстегнуть пару пуговиц сорочки, чтобы не умереть от спёртой духоты, отдающей запахом нового салона автомобиля. Оябун чуть сжимает её бедро, скрытое широкой тканью штанов, мягко поглаживает его и оставляет руку в том же положении до конца поездки.
Трахаться с ним не так уж и противно.
Она даже не старается что-либо сымитировать, безвольно обвивает широкую поясницу ногами и цепляется ногтями за спину, пока он грубо вдалбливает её в футон. В хрустальных капельках люстры, залитой лунным светом, Химено видит звёзды. Когда они жили вместе с Аки в одной квартире, то постоянно курили и смотрели на звездопад. Наблюдать за тем, как сгорает жизнь метеора и вдыхать горький дым, уменьшая продолжительность своей. В этом было что-то по-детски романтичное и наивное. Зажмуриваясь и прогоняя назойливый образ, она надеется, что приближающийся к финалу оябун не заметит в темноте застелившие темные глаза слёзы сожаления.
Он слюняво целует её и куда-то уходит, открыв дверь нараспашку. На часах уже почти два ночи, шторы покачиваются от предупредительно пахнущего сыростью ветра, и этот же ветер неприятно обволакивает ледяными лапами вспотевшую спину и бёдра. Химено отыскивает ванную комнату, отделённую от спальни тонкой перегородкой, открывает кран и долго-долго держит руки под горячей водой, пока не замирает, почувствовав за собой чьё-то суровое присутствие. Зеркало не врёт: в его отражении помимо раскрасневшегося лица Химено видна мертвенно-серая низкая женщина в поношенном скромном платье. Вот почему влиятельный якудза отвёз её в самый неприметный ресторанчик, вот почему из трёх вычурных спален выбрал самую скрытую и отдалённую от входа…
Ане-сан толком не даёт ей даже одеться, выставляет за порог дома в одних брюках и лифчике. Химено рада тому, что в карманах осталась хотя бы потёртая пачка сигарет и зажигалка. Она присаживается на пыльный бордюр, жадно затягивается, обнимает саму себя одной рукой, пытается согреться. Женские крики, доносящиеся сквозь не до конца закрытую дверь, не дают сконцентрироваться на собственных мыслях. Как она доберётся домой, не зная даже своего приблизительного местоположения, полуголая и без единого гроша за душой? Придумает потом. Пока кончик сигареты приветственно тлеет между тонких пальцев, ничто другое не имеет значения. «Хорошо быть зависимым», — так она говорила Хаякаве. Он поначалу не соглашался, потому что не понимал. Потому что потерял всех родных, но сохранил некую толику веры. Потому что не он каждый раз оказывался на краю чужого счастья в попытках найти своё.
Потому что он жил и продолжает жить ради оправданной мести, а не ради призрачных надежд.
— Дай зажигалку, — якудза накидывает пиджак на её трясущиеся плечи и садится рядом, — Ну и денёк. Опять эта дура все мозги вынесла.
Химено даёт ему прикурить и усмехается, закутываясь в пиджак.
— Зачем вы так. Она же мать ваших детей, как я поняла. Женщина, которую вы осознанно сделали спутницей жизни, клялись быть ей верным и в горе, и в радости, до конца своих дней.
Он разочарованно качает головой.
— У
нас так принято. Ане-сан — в первую очередь про статус, не про чувства. Джун прекрасно это знала, выходя замуж. Теперь делает вид, что помимо бабок, дорогой тачки и престижной частной школы для выблядков ей нужна образцовая семейная жизнь. Чушь собачья. Не баба, а бревно в постели и пила по жизни.
Химено резко пронзает укол совести. Она не привыкла спать с женатыми, из принципа женской солидарности обходила их стороной. Наклонив голову, она разглядывает в луже донельзя потасканную себя и вылизанного, напыщенного ублюдка, полного эгоистической любви к себе. Ей хочется размозжить ему рожу, но она борется с этим желанием и лишь тихо вздыхает.
— У
вас так не принято. У мужиков, которые ни во что не ставят женщин? Если
Джун значит
покорная, то это всё равно не даёт вам никакого права обрекать её на подобные унижения и называть рождённых ею в муках детей выблядками. Кто вы такой вообще? Любитель ходить налево, но при этом в постели не умеющий ровным счётом ничего, кроме сухого засовывания члена? — сигарета летит в грязь и потухает, испуская последнюю струйку дыма, — Посмотрите хотя бы хорошую порнуху, так, для саморазвития. Доброй ночи.
— Не знал, что ты из
этих, — колко бросает оябун, подавая ей помятую купюру, — Держи за работу. Для феминистки сиськи у тебя зачёт.
Химено преодолевает гордость и выхватывает деньги из его пухлых рук, усеянных обилием золотых колец. Она уходит шатаясь, однако гордо поднимает голову и не оборачивается назад. Понимает, что проиграла в этой схватке со злом, но почти что проглатывает обиду и игнорирует усиливающийся дождь. Слёзы бегут ручьём, смешиваются с остатками стекающей по щекам туши. Да уж. Убивать демонов у неё явно получается в разы лучше, чем строить отношения.
Химено несказанно везёт: водитель задержавшегося допоздна автобуса соглашается подвезти её за символическую сумму прямо до дома Хаякавы. Оставшиеся деньги уходят на пару бутылок саке в круглосуточном супермаркете на первом этаже. Лифт не работает, поэтому до седьмого она буквально карабкается пешком, оставляя за собой цепочку мокрых следов от босых ног.
Аки открывает дверь после первого же звонка, будто провёл под ней всё это время, ожидая прихода Химено. Он сразу разворачивается к напарнице спиной, берёт с гладильной доски первую попавшуюся футболку и надевает её, скрывая под хлопковой тканью забинтованный торс. Химено знает, что он не любит обнажаться перед другими людьми, ненавидит гладить одежду, но насильно заставляет себя делать это, потому что слишком опрятен, а ещё у него в ванной стоит целая банка с резинками для волос, которые Пауэр постоянно зачем-то заимствует и потом теряет. Удивительно, насколько он для неё, просто напарницы, стал близок. И в то же время далёк.
— Эти двое пошли на ночь в компьютерный клуб, — рассказывает он, машинально включая чайник и доставая тапочки, — Так что можем как в старые добрые порубиться вдвоём в приставку и свободно покурить, не пропагандируя вредные привычки в среде несовершеннолетних. Правда, у меня всё побаливает немного, но в принципе терпимо. Ради гонок переживу.
— Прочитай меня, — перебивает его Химено, и Аки впервые с момента её появления в квартире обращает внимание на лихорадочно-взволнованную фигуру. Хаякава замирает с тапочками в руке. Чайник громко свистит, нарушая тягучую тишину.
Химено знает, что напарнику вовсе не трудно исполнить эту крохотную просьбу, стоит только захотеть. Ему, в каком-то смысле баловню судьбы, повезло заполучить ту способность, о которой мечтают многие, если не абсолютно все. Читать мысли. При желании видеть истинную сущность человека, глубоко зарытые тайны, побуждения, страсти и грехи. Аки открыл в себе этот дар совершенно случайно, задолго до трагедии, произошедшей по вине демона-пушки. Не контракт, не чёрная магия, просто необыкновенное везение, преимуществами которого он соглашался воспользоваться крайне редко. Своим знакомым он чаще всего отказывал в «чтении». Не хотел разочаровывать и разочаровываться.
— Нет, — решительно отвечает он, нервно кидая тапочки на пол перед Химено и собирая волосы в хохолок, — Я уже говорил тебе, что ни за что в жизни не буду делать это с
тобой. Тем более, когда ты пьяна. Иди в душ, я тебе дам переодеться во что-нибудь сухое, поспишь в спальне Дэнджи, потом поговорим обо всём, если захочешь.
Она не удивлена, что он не задаёт глупых вопросов вроде «где ты была?», «почему ты еле стоишь на ногах?», «что случилось с твоей одеждой и чей на тебе пиджак?». Аки всегда знал о её похождениях, относился к ним, как к данности. В самом начале совместной работы она предупредила его о том, что по пятницам и выходным будет частенько пропадать, он безэмоционально показал палец вверх, и тема была закрыта. Чем старше становился Хаякава, тем больше Химено не нравилось это напускное безразличие. Ей хотелось, чтобы он замечал.
Ей хотелось, чтобы он ревновал.
— Хаякава Аки, — она старается собрать слова в кучу, переместить их на кончик заплетающегося языка, — Это приказ старшего напарника. Если ты сейчас же не прочитаешь мои мысли, с завтрашнего дня мы перестаём работать вместе, и я ухожу из бюро.
— Ты пьяная, — спокойно произносит он, — Я не буду тебя читать. А если уйдёшь из бюро, то я только порадуюсь за твою безопасность в гражданском отделе.
Её бесит его чрезмерная правильность в некоторых моментах. Себя она на протяжении практически всей жизни считала отвратительным человеком, несущим в мир исключительно боль и несчастья. И его позиция относительно сверхспособности ей ясна, как день. Но Химено необходимо убедиться в том, что она действительно гнила изнутри, что она заслуживает всё плохое, что с ней происходит; если он не услышит те три слова, которые у неё крутятся в голове так давно, то она точно сойдёт с ума.
— Аки, — подходит совсем близко, с нежностью проводит мокрой рукой по щеке, мысленно целуя сухие губы, с надеждой заглядывает в растерянные голубые глаза, — Это важно. Для меня важно. Я не смогу умереть, если…
Хаякава успевает подхватить её, когда сила гравитации пересиливает пьяное тело и Химено поскальзывается на ровном месте. Он испуганно сжимает её, почему-то улыбающуюся сквозь слёзы, и залипает на самом страшном слове, — умереть. Аки не боится собственной смерти. Он боится видеть, как умирают. Почему Химено думает, что должна умереть? Нет-нет-нет, она не может умереть.
— Не неси чушь, — ласково тормошит за плечи, обнимает, превозмогает свою антипатию к тактильности, — Не смей умирать раньше меня. Откуда вообще такие мысли?
— Хаякава, мне слишком долго удавалось избегать очевидного. Мы занимаемся тем, что рано или поздно неминуемо нас убьёт. А я обычная, и винтики в моих роликах всё ещё на месте. Ты столько всего сможешь сделать… Я чувствую, что готова пожертвовать собой ради твоей цели, понимаешь? Прочитай мои мысли, распотроши меня всю, выверни наизнанку. Я никогда ни о чём тебя не просила. Это моя первая и последняя просьба, обещаю.
Он поддаётся, он не может противиться её искреннему, смирившемуся тону. Зачем-то берёт за руку, хотя это вовсе не обязательно, делает невероятное усилие над собой, чтобы просто зажмуриться, и
видит.
Она внутри постоянно кем-то окружённая, но одинокая. И чистая. Девственно чистая душа под коркой ржавого налёта, Аки в жизни такой искренности не видел. Ему кажется, что копаться в ней, — просто-напросто вандализм. Но он продолжает. Химено, судя по всему, постоянно переживает за отца и сестру. Прямо в данный момент стыдливо придумывает оправдания тому, что она заплатила довольно большую сумму какому-то официанту. Дальше идёт смутный силуэт какой-то женщины и… Он. Аки. Чересчур много его.
Я люблю тебя, Аки.
Хаякава старается как можно медленнее убрать руку и застывает в ступоре. Сердце сжимается от боли, потому что он никак не может ответить ей взаимностью. Химено — его самая близкая подруга, старшая сестра, мудрая наставница. Подростком он влюблялся в неё пару раз от переизбытка гормонов и желания познать каждое из существующих чувств, но это было полное легкомыслие, абсурд, иллюзия настоящей любви. Он не может понять, чем заслужил её чувства сейчас. Он, с виду колючий, жёсткий и погружённый в работу Аки.
— Пошли курить, — вдруг шепчет она, поднимает с пола саке и уходит на балкон.
Там свежо. Они курят долго, с наслаждением, периодически прикладываются к горлышку бутылки по очереди. Настоящие звёзды не такие яркие, как хрустальные, но зато живо мерцают и завораживают. Говорить не хочется.
— Я сегодня переспала с женатиком.
— Он тебя не предупредил?
— Ага.
— Паршиво, — тянет Хаякава, стряхивая пепел в баночку из-под маслин.
Химено уходит под утро, даже не прощаясь. Оба знают, что днём увидятся на работе и сделают вид, будто ничего не произошло.
— Запомни мои слова: ты не пожалеешь, — она плавно закрывает дверь, и он некоторое время слышит, как её бодрые шаги гулким эхом отзываются на лестничной клетке.
Он не жалеет.
Не жалеет, когда спустя пару дней бессильно мечется посреди её окровавленной одежды, ещё пахнущей мужскими духами, которыми она пользовалась, стоя на пороге его квартиры.
Не жалеет, когда кошмары мучают его на больничной койке, когда он захлёбывается в слезах и не может закурить, потому что эту же марку они курили вместе.
Не жалеет, когда вместе с Дэнджи бьёт подонка, виновного в её смерти.
И когда безрукий Ангел замечает стоящую на пляже Макиму и почему-то просит прочитать его, Аки не колеблется ни секунды.
Ведь для него это так же важно.
