Закрой свои глаза, Там молния и гроза. Я знаю, что нельзя, Я никому не сказал. Райс – Молния и Гроза (ft. ЕГОР НАТС)
***
У Вани в глазах мокрая зелень листвы. Он запрокидывает голову, когда смеется и смеется так, будто задыхается. Он состоит из больших серьезностей и маленьких глупостей. Сережа не разрешает себе любоваться им, когда в груди все сладко сжимается, он не разрешает себе смотреть влюбленно. Сережа и не влюблен вовсе. Просто таких людей, как Ваня он еще не встречал. В этом мире так много дерьма и совсем мало света. Мало надежды. Рядом с Ваней кажется, что надежда все-таки есть, а ты сам далеко не безнадежен. Руки у Вани нервные и беспокойные — все в ссадинах и синяках. На тренировках такое случается, но в баскетбол Ваня играет так, словно не считает нужным себя беречь. Словно не боится боли. Сережа может сложить два и два. Ваня боится совсем не тех вещей, которых бы следовало. Рот у Вани яркий и выразительный. Сережа почти ненавидит эти бесконечно болезненные губы, нижняя — часто кровоточит, словно он жрет себя заживо не только фигурально. Сережа хочет попросить его больше отдыхать и меньше думать о других, но боится показаться навязчивым. Показаться смешным дураком Сережа совсем не боится. Ваня сентиментальный до тошноты. Он крепко цепляется за прошлое, прошлое манит его огнями, как мотылька горящая лампочка под потолком. Такое внимание к деталям иногда даже умиляет. В конце концов, они с Ваней слишком разные. Сережа боится однажды обидеть, даже не распознав этого вовремя. А потом может быть уже поздно. Ваня одинокий. На общих тусовках он и вовсе будто прячется от других, когда Сережа провожает взглядом его спину и поникшие плечи. Он выглядит усталым или скорее грустным? Сережа хочет, но не может к нему подойти. Сам не знает, почему. Алкоголь в крови подсказывает сделать что-то смешное, почти грубое. Потрепать Ваню по отросшим волосам или ущипнуть за зад. Сережа не делает ничего такого — он слишком занят тем, чтобы напиться, как в последний раз. Ему совсем не до Вани. И это тоже вранье. У Вани голос иногда такой, будто он вот-вот заплачет. Этот голос дрожит от чувств. Ваня будто бомба замедленного действия — неизвестно, когда рванет. Сережа держит его за плечи, пальцы Вани врезаются куда-то меж ребер, и это больно даже через ткань худи Космонавтов. Ваня не плачет, он скорее тихо воет на грани отчаяния. Сережа гладит его по острым лопаткам, успокаивая, пока внутри все перемалывается в труху, пока самолет таранит небоскребы, а люди гибнут. Его персональная катастрофа космических масштабов. Сережа так сильно сжимает челюсти от злобы, что ему плевать на сохранность собственных зубов. Сережа готов отпиздить до полусмерти любого, кто решится вдруг обидеть этого хрупкого, светлого человека, медленно ломающегося в его руках. Сережа их всех ненавидит. Тех, кто жадно смотрит на Ваню, тех, кто говорит и делает прочее дерьмо. Ваня не маленький ребенок, но добрый до такой абсурдной степени, что это ему вредит. Ване кажется, что он не принимает все близко к сердцу. Ване только кажется. Тот вдруг перестает всхлипывать и глаза у него покрасневшие, дико уставшие, а листва в них такая темная и манящая, как спасительная тень во время сезона засухи — только руку протяни. Сережа гладит его по щеке, не зная уместно ли. Ваня отстраняется (как и всегда), рукавом утирая мокрое лицо. Ему стыдно за слабость, за то, что кто-то стал ее свидетелем. Сережа даже и не подумал бы над таким смеяться. Ваня хмурится, бесполезно всматриваясь в темноту, в пятна света от фонарей, но не уходит. Чего-то ждет. Его гложет что-то еще и это «что-то» висит в воздухе гирей. Сережа делает шаг — небольшой, но значительный, берет Ваню за руку. Ждет привычную реакцию, но Ваня не спешит вырваться из капкана чужих рук и бежать. Может именно этого он на самом деле и хочет? Чтобы хоть кто-то его, наконец, остановил? У Вани губы холодные и шершавые, Сережа чует вкус крови и чипсов со сметаной и зеленью, Сережа чувствует всем телом, как Ваня дрожит. Сережа понимает, что тот совсем не умеет целоваться. Это отрезвляет, как снежок за воротник, и Сережа резко отстраняется. Сереже хочется сделать с Ваней много не очень хороших вещей — испачкать его, сделать своим, но Ванины глаза — доверчивые, испуганные, такие влюбленные убеждают Сережу не прикасаться к нему, как к остальным, не отбирать у него этой наивной, безоговорочной веры в порядочных и честных людей. Ваня остается стоять в темноте один. Сережа уходит без слов слишком поспешно, спустя полминуты дрожащей рукой выуживает пачку с сигаретами — те дешевле и горче, когда куришь обыкновенные сигареты, а не выебистые парилки, делаешься для самого себя взрослее, что ли. Сережа пытается перебить вкус Ваниных слез, его рта, этих ублюдских чипсов. Получается плохо. У Вани песни такие грустные, будто не о нем самом. Сережа кривит уголок губ в подобие ухмылки. Если бы Ваня ему доверял, наверняка рассказал бы, что его по-настоящему волнует, а что пугает. О чем тот увлеченно думает, когда остается совсем один. Тут дело ведь далеко не в глупых компьютерных играх про призраков. У Вани слова иногда такие — сочатся ядом. Сережа хмуро смотрит на него в упор, неожиданно вскипая, потом толкает, заставляя сделать шаги назад и врезаться спиной в холодную стену. Ваня ничему не противится, он почти под гипнозом, как глупый кролик перед змеей. Тогда Сережа все-таки решается на подлость — кусает его за шею и с мстительным удовольствием слушает, как Ваня шипит, как судорожно вздыхает, хватаясь за спутанные черные волосы, отливающие глубоким синим, как у любого из клана Учиха. Блядское аниме. Сережа вздыхает тоже, сильнее вжимаясь в судорогу чужого тела, а потом смотрит — глаза у Вани такие, что в них полыхают вечнозеленые леса. Может Ваня именно этого и хочет? Сгореть до углей, а потом проснуться уже другим — новым, полным надежд и сил. Сережа может этого дать в избытке, но самое, главное — он хочет. — Я люблю тебя уже так долго, — шепотом, сокрушенно, будто в убийстве, признается Сережа. И Ваня горит.