такой красивый, когда несчастный

Сначала Игорь пишет: я сегодня не смогу, извини, и Олег мелочно радуется, потому что лишний вечер с Серёжей это лишний вечер с Серёжей; потом он пишет: завал на работе, жди через пару недель, и Серёжа грустнеет, а Олегу становится смутно некомфортно — свидания Серёжи и Игоря встроены в его график, Олег не любит менять график без весомого повода. Потом Игорь пишет: знаешь, извини, нам лучше расстаться. Серёжа обрывает ему телефон — Игорь не берет трубку, поэтому все, что не может сказать ему, он выкрикивает в лицо Олегу. Олег внушаемый, волна боли и бешеной, отчаянной любви накручивает его так, что он сам не знает, радоваться ему или злиться — да, он ревновал, конечно, как не ревновать, когда твой парень заводит себе парня? — но ещё: как Игорь мог? он не понимает, какое Серёжа сокровище? что таким, сука, не разбрасываются? — Хочешь, я его побью? — спрашивает беспомощно, как в детстве, когда порвали любимый рисунок, и как в детстве, Серёжа отвечает, размазывая слезы: — Нет, я хочу его в-вернуть. Поэтому и получается, что две недели спустя Олег поздней ночью загружается в машину и едет по знакомому адресу. Серёжа пытался — в первый же день и потом, сорвавшись посреди рабочей встречи, еще на третий, но дверь ему не открыли. Олег может и выбить, не гордый. По пути репетирует: Игорь, мы же взрослые разумные люди, зачем так рубить с плеча, давай по-человечески обсудим, что было не так, хотя бы попрощайся с ним лицом к лицу, ты же у нас смелый, ты же у нас герой, с каких пор герои бросают своих — по смс? В крайнем случае готов дать по башке и приковать к батарее в пентхаусе, а там пусть договариваются. Потому что нельзя так. С Серёжей — нельзя. Хватит того, как его бросал Олег (если Серёжу каждый раз так же ломало, до бессонных ночей и мокрых от слез подушек, до немытых волос и обкусанных ногтей, до безжизненного «спасибо, не голодный» и брошеных в стену бутылок, предварительно опустошенных в одно горло — то Олегу нужно вернуться в прошлое и самому себе хорошенько дать по морде). Он думает, что стучать придется долго, возможно, с угрозами, но за дверью раздается еле слышное шевеление, потом щелкает задвижка, и дверь приоткрывается. — Олег? — Игорь, — надо же, какая удача, Олег немного растерян. — Можно войти? — Да, конечно... — звякает цепочка, дверь открывается шире. В парадной темно, в квартире еще темнее, Олег щурится, пытаясь понять, куда повесить пальто и поставить ботинки, но Игорь неожиданно отмахивается. — Да проходи так, у меня тут все равно... скопилось вон. У него правда — скопилось, Олег видит посуду в раковине и как темнеет горка мусора в мусорном ведре; у Игоря всегда бардак, но при этом чисто почти по-военному, Игорь как-то говорил — привычка, отцом вбитая, посуда должна быть мытой и чтоб никаких жирных пятен на плите. Может быть, разрыв херово сказался и на нем. Может быть, он тоже жалеет, и это зарождает в Олеге надежду. Он хочет, чтобы Серёжа снова стал счастлив, и еще больше он хочет приехать к нему сейчас, разбудить среди ночи и сказать: вот, я исправил все (как всегда), я не беспомощен. — Я хотел поговорить, — начинает Олег осторожно. Игорь кивает, не дослушав: — Да, я понимаю. Про нас с Серёжей. Да я ждал даже, что ты заявишься, — смеется хрипловато, но не зло, даже весело: — Серьезно, как он без тебя шнурки завязывает? — Он не умеет, — автоматически говорит Олег. Лицо Игоря в темноте не разглядеть, но он, кажется, удивленно моргает: — Что? — Шнурки. Они ему так и не даются, хоть плачь. И узлы галстуков, поэтому у него все заранее завязаны. — А кеды? — Тоже. — Блин. Как так? — Не знаю. Какой-то баг в психике, — Олег пожимает плечами. — Он еще часы со стрелками читать не может, хоть убей, и путает право и лево. — Это я заметил, — Игорь снова смеется, и Олегу чудится в этом смехе такая безграничная нежность, что все тревоги окончательно стихают и остается только уверенность, что из этой квартиры он выйдет с результатом. — Игорь, — Игорь сразу перестает смеяться, выдыхает сиплое «ну?». — Ты же его любишь. Так проще. Думать, что Серёжа любит майора — не очень приятно, сразу начинается: а как сильно любит, а сильнее, чем меня, или нет? если не сильнее, то зачем он тут, а если сильнее, то зачем я тут, и вообще, за что его такого — и вдруг на букву л? За что Серёжу — понятно: Серёжа красив как античная статуя, умен как самый дорогой суперкомпьютер, нежен, страстен, щедр, да Олег может перечислять так всю ночь. А Игорь? Не урод, и на том спасибо. Но Игорь любит, это факт. А Серёжа... Серёже без него плохо, этого достаточно. — Люблю, — подтверждает Игорь. Наверное, темнота помогает откровенности, потому что Олег не помнит, чтоб Серёжа доносил ему радостное «он мне наконец-то сказал». А может, Игорь только Серёже лично не умеет говорить важные вещи, а другим — запросто. — Ну тогда что не так? — Олегу кажется, что он говорит с дошкольником, которому пришло время ложиться на дневной сон, а он слишком хочет спать и оттого капризничает и сопротивляется (Серёжа так реагирует на отбой до сих пор). — Да как что... — Игорь вдруг замирает и снова смеется, даже громче, чем до этого: — Твою мать. Тебе ж не разглядеть, наверное. Олег не успевает спросить, что именно, потому что Игорь уже тянется к настольной лампе и нажимает кнопку, и первую секунду они оба щурятся от резанувшей вспышки, а потом Олег спрашивает первое и самое острое, что скатывается на язык, минуя мозг на сверхзвуковой скорости: — Черт. Глаз?... — Спасли, — кивает Игорь со странной гордостью. — Врачи вообще мощь, даже коньяк в благодарность не взяли — не я, дядь Федя всучить пытался. А с остальным живут вообще, так что я еще даже послужу. Вот, видишь, даже повязки уже сняли... Олег видит: багровую полосу через все лицо, несколько других, поменьше, перештопанное веко, странно стянутое в сторону, как будто Игорь пытался прищуриться и так застрял, пугают же в детстве... особый диссонанс почему-то вызывает сбритая бровь. Одна. Хочется убрать и вторую, для симметрии. — Нос вот еще раз сломали, — жалуется Игорь обыденно, даже бодро. — И вот надбровную дугу, там... нехорошо было, короче. С глазом сам видишь, тут везде стекло торчало. Димку вывернуло, пока меня до больнички везли. У него пунктик какой-то на глазах, потому что сам очкарик, он говорил потом, что ему оперировали — ну, это все не интересно. Короче, вот так. Мне сначала все говорили, чтоб я зря не парился, что будет еще нормально, но потом сняли... Он затихает, устало ссутулив плечи. У Олега все еще крутится в голове куча вопросов, вроде: кто это сделал? как их найти? на сколько частей, на пять, на семь, в отдельные мешки или в общую могилу? но это подождет, раз ждало до этого почти целый месяц, а вот Серёжа там неиллюзорно сходит с ума. — И это повод бросать Серого? Игорь неопределенно поводит плечами, проводит ладонью по волосам — Олег выхватывает в пятне света тут и там порезы и синяки, видимо, пытался прикрыть голову, пока — что? били? вытирали лицом стену? вышвыривали наружу сквозь стекло? — Ну да, я струсил, давай, брось в меня камень. — Хватит с тебя синяков, — Игорь фыркает, хотя Олег предельно серьезен и даже немного в отчаянии. — Чего струсил? Что он тебя с ложки кормить попытается? Он такая себе курица-наседка, но приступы бывают, это да... — Да нет... ты же понимаешь... — Если бы понимал, меня бы тут не было. — Это же насовсем, Олег. Игорь уже не звучит весело. Вообще-то, он звучит серьезно и очень устало, и у Олега чешутся руки сделать что-нибудь... хотя бы помыть посуду, как будто это позволит взять на себя немножко этой усталости, как будто так он сможет быть сейчас полезен. — Я прикинул уже. Они станут побледнее, конечно, и бровь отрастет, но шрамы есть шрамы. И это тебе не эротичная полоска через бровь, это, — он с досадой морщится, проводит пальцами — не по длинной полосе, а рядом с глазом, с его странно подтянутой частью. — Ладно, ты служилый, ты вещи и похуже видел, поди, но Серёжа... — Что — Серёжа? — Серёжа эстет, — это тоже звучит устало, без яда и горечи, которых можно было ожидать от этих слов и в таком контексте. — Серёжа любит глазами. — Серёжа любит сердцем. В худшем случае мозгами, — Олег даже забывает, что эту тему в своей голове он предпочитает обходить. — Или он, по-твоему, тебя любит за красивые глаза и восемь кубиков пресса? Игорь молчит так долго, что Олега начинает всерьез подташнивать от злости. — Игорь, — Игорь пялится на свои руки, не поднимая на Олега взгляд. — Игорь. Ты дурак? — У меня хуевый характер, — тихо отвечает он. — Я живу на работе. Я, конечно, не дурак, но в этом его айти ничерта не смыслю. Красивые глаза и хуевое чувство юмора — два моих козыря, и... — Три, — Игоря это застает врасплох и он снова фыркает. Олег качает головой. — Ты все-таки дурак. Он обожает твое хуевое чувство юмора, он обожает твоего Достоевского, он обожает то, как ты горишь своим делом, и то, как ты лезешь спасать всех без разбора — дай угадаю, ты и в этот раз защищал какую-нибудь бабульку? — Игорь неловко сопит. — Он обожает твой неординарный ум — сколько я об этом выслушал — и твои неожиданные приступы подростковой романтичности, и то, как ты спишь — я не шучу, он любит смотреть, как ты спишь, — и как ты ворчишь, что старый дед, а сам всегда первым пробуешь все новое, и как тебя вообще невозможно задеть всякими глупостями вроде шуток про ментов и сравнением с собаками, зато ты надуваешься, как ребенок, если тебе не положили сердечко из клубники в овсянку, и как ты готов сорваться ехать к нему по звонку среди ночи, и как ты готов сорваться ехать ко мне по звонку среди ночи, хотя я тебе никто, и как ты пританцовываешь под музыку, и как ты кормишь всех бродячих собак и знакомишься со всеми охранниками и девушками с ресепшена... — Это называется «иметь информаторов», — слабо усмехается Игорь. — Это называется «ты дружелюбная псина», — Олег был прав, Игорь на сравнение не обижается. Он немного переводит дух и говорит, тоже очень серьезно: — Я так всю ночь могу. — Верю, — Игорь сутулится еще сильнее. — Не знаю. Я просто... у нас было столько хорошего и я так испугался, что... знаешь... я приду к нему, и ему станет... неловко или неприятно, и он будет искать способ со мной порвать так, чтобы не обидеть, и последнее, что я о нем запомню — как он мямлит «дело не в тебе», пытаясь смотреть куда угодно, только не мне в лицо. — Дурак, — повторяет Олег в третий раз и снимает пальто. — Знаю, — соглашается Игорь. — Но ты сам подумай. Помнишь, как он показывал эту дурацкую икону с Иисусом, и я еще смеялся, а он обиделся и всерьез на меня наорал, потому что это трагедия и потеря для мирового искусства, — Олег снимает и вешает на спинку стула пиджак, — и как его корчит каждый раз, когда он видит эти переделки викторианских особняков под модерн и исторические здания, обшитые сайдингом... я знаю, знаю, он чудесный, чуткий, но я не хочу, чтобы его чувство прекрасного конфликтовало с его, — Олег заканчивает расстегивать рубашку, и Игорь медленно поднимает взгляд, — чувствами... ко мне... а ты что... — Провожу наглядную демонстрацию, — уведомляет Олег и стягивает майку через голову. Света от лампы немного, но так даже лучше: бугристые шрамы вычерчивает по контуру глубокими тенями. Игорь замирает, приоткрыв рот — оно и понятно, полуголый Олег это зрелище не для слабонервных. К счастью, Олега это не парит, это просто факт, и он даже нарочно привлекает его взгляд, проводя пальцами: тут круглый от пулевого, а тут длинный кривой от арматуры, второй такой есть на бедре, его тогда на две сразу нанизало, чудом не порвало артерию; вот тут кривой от ножа, тут мелкая россыпь от шрапнели, тут крупный ожог, тут еще один кругляш. — Спину показать? — он не ждет ответа, разворачивается и сразу слышит шокированное: — Это как такое... — Срезали кусками, — коротко говорит Олег. — Просто так, по фану. Игорь присвистывает. Сказать ему, видимо, нечего, оно и понятно. Олег не заморачивается с майкой, но накидывает на плечи рубашку, присаживается на край стола, теряясь в тенях за кругом света. — Пулевые херня, я даже не парился. Остальные — было неприятно, Серёжа ахал, но в целом воспринял нормально. А вот художество на спине — мне в зеркало не видно было, так приятель пособил, сфоткал. Я и подумал тогда, что Серому лучше просто не показывать и трахаться до конца дней только в футболке. Ну, могло быть и хуже, хотя бы руки-ноги на месте, да? — Игорь кивает, все еще немного ошарашенный шок-стриптизом. — И знаешь, что было, когда он их увидел — потому что, конечно, план с футболкой провалился? Игорь издает заинтересованный звук. — Он пошел со мной в тату-салон, — продолжает Олег: сдержанно, потому что если он вложит в эти слова все, что чувствовал в тот момент, Игорь может и не пережить. По одной шокирующей вещи за раз, сегодня шрамы, дрожащий голос как-нибудь потом. — Чтобы подержать меня за руку, пока татуировку поправят, а то мне... неприятно было, когда мне что-то делают со спиной, а я еще и не вижу. Сидел там несколько часов, даже телефон не доставал, только комментировал, как там красиво рисуют, волк будет как новенький. И всё. — И всё? Очередь Олега пожимать плечами. Конечно, было еще всякое. Слезы, поцелуи, то отчаянным шепотом, то истеричным криком: какие ублюдки так могли, я найду их, я выпотрошу сам, никакие границы, никакие войска меня не остановят, но — всё. Ни секунды на то, чтобы усомниться в том, что он самый красивый, желанный и любимый. Как тигр полосатый, посмеивался Серёжа тихонечко и немного смущенно, поглаживая вдоль выпуклых рубцов, и Олег довольно урчал и по-кошачьи выгибался под лаской. — И всё, — повторяет Олег с нажимом. — Я не знал, — говорит Игорь после долгой паузы. — Тебе и не надо было. — Спасибо, что... — Игорь не придумывает, как закончить, да Олегу и не надо, он только отмахивается, когда пауза затягивается. — Ерунда. А вот за то, какого ты мнения о Серёже, я мог бы и врезать. — Что там насчет того, что мне хватит синяков? — Только это и сдерживает. Олег видит — на лице улыбка да еще осторожное сомнение вместо горькой хмурой морщинки. Одного разговора мало... но разговора с наглядной демонстрацией хватило хотя бы, чтобы он задумался. Олег не может сам вложить ему в руку телефон (ну, может, но речь не о том), но он может сказать: — Позвони ему, — и еще, для надежности: — Ты любишь его, он любит тебя, вам друг без друга плохо, и проебать это просто потому что ты что-то себе придумал... Позвони. Хотя бы. — Я по...постараюсь, — Игорь запинается на полуслове, снова смотрит на свои руки, вздыхает: — Передай ему, что я дурак, ладно? — Сам скажешь, — буркает Олег (но он передаст, конечно). — Угу... он тебя ждет там, наверное. — Он спит и не знает, что я сюда поехал, — Игорь кивает, как будто ждал этого ответа. Олег прищуривается подозрительно: — А что, выгоняешь меня? — Да нет... — Ну и хорошо. Поставь хоть чайник, а я пока, — он снова скидывает рубашку, чтоб не намочить, и выкручивает кран, пуская на стопку тарелок струю горячей воды. — Не могу на это смотреть. — Что, страшнее моей рожи? — Плесень в этой чашке? Да, — он довольно скалится. (ну и повезло ему с нами, блин, скажет Игорь потом за чашкой кипятка вприкуску с рафинадом, и Олег ответит — шрамы украшают мужчин, и Игорь скажет — тогда получается, что ты красивее меня, и Олег скажет «да» таким уверенным тоном, что кипяток пойдет у Игоря из переломанного носа)