такой красивый, когда несчастный

Редкий момент тишины, когда лень даже включить телевизор, и только кондиционер беззвучно лопочет на фоне, гоняя охлажденный воздух. Олег сползает головой на плечо Игорю. Не встречает сопротивления, улыбается уголком губ и ме-е-едленно сползает ниже. На грудь. На живот. И, в конце концов, устраивается у него на коленях, прикрыв глаза. Игорь еле слышно смеется, как смеются не над шуткой, а просто от радости. Через мгновение Олег чувствует длинные пальцы, зарывшиеся в волосы, и еще на несколько мгновений он чувствует абсолютное спокойствие, баланс покоя внутри себя, который обычно достигается после хорошего секса или тренировки уровня потогонка. — Во-олч, — негромко тянет Игорь. Олег улыбается шире, если бы мог, дернул бы по-собачьи ухом. — Во-олче... Олег потягивается, устраиваясь удобнее. Чуткие пальцы перебираются ему на загривок, почесывают под линией роста волос, наматывают слегка завившиеся пряди. — Оброс, волчара... — дружелюбно усмехается Игорь. Олег замирает на его коленях. В тот же момент замирает и Игорь, а потом медленно убирает руку, и Олег так же медленно садится, как будто если он будет двигаться медленно, а не дергаться, как припадочный, это будет выглядеть менее нелепо. Улыбка выходит виноватой, кривой. Игорь просто смотрит, немного сведя к переносице брови. Олег рассеянно, на автомате подмечает, что его шрам почти совсем стерся, спасибо коррекции и специальным мазям, которые Серёжа выписал из Кореи. Его шрам стерся, а Олег свои будет носить на себе еще долго. /// Вечером он неохотно разглядывает себя в зеркало. Пожалуй, да, оброс. Челка опускается ниже бровей, волосы видно за ушами, на затылке завитки вместо колючей выбритости. Он пытается пригладить волосы мокрой пятерней, как будто это должно помочь. Может, отрастить? Эту мысль он отметает сразу. Серёжа может себе такое позволить, его глава СБ — нет. Нужно стричься. Это такая мелочь. Заглянуть в календарь, посмотреть, когда у них с Серёжей совпадают окна в расписании, позвонить в салон, зарезервировать место и прямо сейчас, пока они готовятся ко сну, спросить: Серёж, сходишь со мной к парикмахеру? Или даже не спрашивать, просто сказать: я записался к парикмахеру, ты пойдешь со мной. Пошутить: подержишь за ручку? Он перебирает слова так долго, что они теряют всякое значение, превращаются в сплошную кашу из «ты, я, парикмахер». Серёжа окликает из спальни раздраженно — он ложится с Олегом в одно время только под психологическим давлением, и если Олег не появится немедленно, чтобы напомнить, что они партнеры, и партнеры спят по ночам вместе, а не клацают клавишами в офисе, с него станется сбежать. Или достать планшет, а Олег твердо стоит на правиле «никакой техники перед сном». Поэтому он возвращается. И ничего не говорит, конечно, потому что у него еще будет возможность сделать это утром, за завтраком. Или в обед. Или за ужином. Потом проходит неделя, и Игорь снова в пентхаусе, тратит на них свой законный вечер пятницы. Пока Олег готовит ужин, Игорь слоняется по кухне, то прислоняется к стене, то присаживается на край стола, но всегда талантливо задерживается там, где Олег видит его краешком глаза. Они умеют вместе молчать — довольно уютно, иногда даже познавательно; поэтому Олега не удивляет, что Игорь долго не заговаривает, и больше удивляет, что он все-таки подает голос. — Слушай, в прошлый раз... я вроде как сказал что-то не то? Олегу бы сделать вид, что он не понимает, о чем речь, но он чувствует, что плечи каменеют, а раз он чувствует, то Игорь неминуемо это заметит. Он напрягается еще сильнее, ожидая извинений, но Игорь только смотрит, внимательно, но не так пристально, как он умеет, когда ты чувствуешь себя под стеклышком микроскопа. Просто заинтересованно. И поэтому Олег немного, по клеточке расслабляется и пожимает плечами. — Нет, все в порядке. Мне правда нужно подстричься. — Если что, я считаю, что тебе так идет. — Ты так скажешь, даже если я налысо побреюсь. — Ну не без этого. У тебя всю неделю не было свободной минутки на парикмахерскую? Олег помешивает пасту на сковороде, вдумчиво подбирая слова. «Знаешь, в чем разница между стоматологом и парикмахером? Стоматологу можно доплатить за общий наркоз» — У Серёжи не было, — говорит достаточно гладко, и быстро поправляется: — Я не стал его отвлекать. Тут бы Игорю спросить, при чем тут Серёжа и неужели Олег не может сходить в парикмахерскую один, но Игорь только кивает, как будто речь о чем-то само собой разумеющемся. Зенит чемпион, в Питере пить, Олегу нужно сопровождение для посещения парикмахера. — Хочешь, могу тебя сам подстричь, — говорит Игорь, снова прислоняясь к стене. — У тебя же найдется машинка? Они ужинают. Они смотрят кино. Они целуют Серёжу и друг друга, обводят языками все веснушки на нем и шрамы друг на друге. Они засыпают, они просыпаются, они завтракают. И только потом, когда Серёжа чмокает обоих в щеки и уходит на важный конференц-звонок, Игорь деловито ставит стул по центру кухни. Олег не знает, почему именно кухня. Почему, например, не ванная. Но он не возражает. Пока Игорь копается в ящичках в другой комнате, он избавляется от футболки и занимает место на стуле, невольно поигрывая мышцами в ожидании. Приходится отметить, что на своей кухне он чувстует себя лучше, чем в барбершопе. Меньше резкого света и запахов, нет незнакомых людей и не звякает колокольчик на входе, заставляя дергаться, как сторожевую собаку. Игорь приносит небольшой сверток. Ножницы, расческа, машинка — это он раскладывает на столе. Перед Олегом ставит зеркало с подсветкой, то, из гардеробной, перед которым Серёжа проверяет, не выскочил ли прыщ перед какой-нибудь фотосессией. На Олега церемонно набрасывает простыню. Олег, конечно, недоволен: простыню потом стирать. Но если Игорю хочется поиграть в профессионала, то кто он такой, чтобы быть против. — Покороче, подлиннее? Олег пожимает плечами. — Поскорее. — Понял. Ну, не жалуйся потом. — Не буду, — искренне обещает Олег. — Ладно. Готов? Олег не готов, но если они будут ждать, пока он будет готов, он успеет отрастить себе косы, как Рапунцель. Поэтому он кивает. Игорь рядом, если скосить глаза, он сможет его увидеть; и все равно у Олега чувство, что кухня расширяется неимоверно, а он остается в ее центре, крошечный, как паучок. И паутина вокруг этого паучка сделана из его собственных нервов, поэтому каждое движение Игоря рядом задевает невидимые струны, наставляющие напрягаться и сжиматься сильнее. Когда Игорь с ножницами встает за его спиной, ожидание страшного, фантомное предощущение невыносимой боли становится настолько сильным, что Олег жмурится и стискивает зубы, упирается пятками в пол как будто в поисках опоры. Его касается рука — горячие чуткие пальцы, но подготовленный организм реагирует на это со всей отдачей, и волна видимой судороги проходит по телу от сведенных плечей до самых пяток. Еще несколько секунд Олег просто пытается вспомнить, как дышать. Пальцы поглаживают его затылок, ерошат волосы, чуть-чуть скребут ногтями по скальпу, как пришедшего за лаской кота. — Хорошие у тебя волосы. Завидую, — говорит Игорь над его головой, совсем близко, но немного через вату. — Я если не стригусь, у меня воронье гнездо на голове, а у тебя прям... мечта стилиста... Олег делает медленный вдох. Медленный выдох. Еще один вдох. Коротко, на выдохе смеется. — Если Серёжа однажды разорится, будем продавать мои волосы. — Ну не человек, а ходячий бизнес-план, — хмыкает Игорь, и пальцы сменяют пластиковые зубчики расчески. Несколько минут Игорь только это и делает. Расчесывает. Пшикает из маленькой бутылочки прохладной водой. Снова расчесывает. И правда похоже на салон, особенно если не открывать глаза. Олег рассеянно думает, что нужно бы объяснить. Что он все еще не любит, когда к нему подходят со спины с чем-то острым. Что было хуже, правда, было сильно хуже, было время, когда в любом помещении он мог находиться только если сразу вставал спиной к стене, что по ночам засыпал только как маленькая ложечка, потому что иначе незащищенная спина сводила его с ума. Что он стиснул зубы и терпел и ждал и много работал и теперь у него возникают проблемы только в очень специфических ситуациях. Как часто человек в своей жизни оказывается в ситуации, где он должен сидеть (привязанным к стулу) неподвижно, пока за его спиной незнакомый (враг) человек делает что-то с (обычным боевым ножиком, который туго идет по коже) острым предметом? То, что эти ситуации вообще бывают... — Обычно Серёжа ходит со мной и просто... не знаю, занимается своими делами. Меня стригут, он рядом читает новости, или кодит... он меня успокаивает. — Здорово. Олег ждет вопроса, мягко направляющего к проблеме: что ж ты его не попросил? Но Игорь продолжает расчесывать его, квадратя волосы по участкам, свободной рукой рассеянно поглаживая и сжимая плечо; Олег, прикрыв глаза, медленно выдыхает. Дело ведь не в том, что он стесняется Серёжу о чем-то просить, или вообще стесняется Серёжу — абсурд, они с Серёжей видели друг друга такими, что тут и мысли нет о том, чтобы пытаться что-то из себя строить. Нет, это детское, наивное, капризное — пока не скажешь, что зуб болит, не придется пойти к страшному стоматологу. Страх перед страхом, такой же сильный, как сам... страх. Олега раздражает собственная ребячливость, эти попытки играть с самим собой в избегание. Всю жизнь, с самого детства, он гордился своей собранностью. Гордился тем, что если плакал, злился, завидовал, то достаточно было скомандовать себе строго — «не реви», «не злись», «не завидуй», и ненужная эмоция опускалась на дно, оставляя голову трезвой и решения здравыми. Сейчас у него меньше контроля над собой, чем было в десять лет в первые ночи в детдоме. Это немыслимо. — Я сейчас стричь начну, ты говори, если стоп, — уведомляет Игорь, и в тот же момент его ладонь пропадает с плеча. Номинально Олег понимает, что ему нужно две руки, чтобы в одной держать расческу и второй щелкать, но все равно обмирает. Вдруг оказывается, что без горячей ладони на коже его снова натягивает тысяча тоненьких ниточек, так туго, что если уколоть сейчас иголкой, она непременно сломается. От места, где мгновение назад было тепло, по руке вниз бегут мурашки; Олег сдерживается, чтобы не вздрогнуть всем телом. Кивает. Щелк, делают ножницы первый раз. Щелк. Щелк. — Меня так папа всегда стриг, — говорит вдруг Игорь. В голове Олега сталкиваются на пересечении путей две вагонетки с мыслями, и обе опрокидываются. Он сначала почти удивляется вслух, что Игорь называет Федора Ивановича «папой», он всегда был «дядя Федя» и в одном крайне интимном моменте откровения — «он мне как отец». Но не «папа». И только потом догоняет осознание, что реальный, биологический родитель, который Игоря когда-то самым банальным образом сделал, тоже должен был быть. — Сам понимаешь. Девяностые, и так голодно, еще на стрижку пацаненку тратиться. Сажал меня вот так же на кухне. В простыню заворачивал. Я совсем вот такусенький был, помещался под неё полностью. И стриг. Ну, я говорил, что у меня было воронье гнездо на голове? — Олег, забывшись, еле заметно кивает. — Так что это было похоже не столько на стрижку из парикмахерской, сколько на стрижку куста в парке. Там подрежет, тут подрежет, как он сам говорил, «лишь бы в шапку помещался», — Игорь смеется, и Олег тоже улыбается. Горячие пальцы касаются его щеки, сначала костяшками, поглаживая, потом подушечками, чуть-чуть направляя. — Я сейчас челку буду стричь, глаза прикрой... Вот. И каждый раз. Каждый. Раз. Он делал один последний «щелк» и останавливался. Смотрел долго-долго и говорил что-нибудь вроде... «мда». Или «ой». Олег закрывает глаза. Когда ножницы щелкают перед самыми веками, молча шарахается назад, но затылок упирается Игорю в живот, и дальше они продолжают так, в чем-то вроде полуобъятья, где за спиной у Олега теплое знакомое тело, а руки сноровисто мелькают перед его лицом. — И каждый раз. Каждый раз я начинал суетиться. Вертелся на табуретке и спрашивал: пап, ну что там такое, ну пап. А он отвечал: «да ничего такого, что не отрастет назад». Или «да под шапкой все равно не видно». Или «да так сейчас даже модно». И я каждый раз! Я тебе клянусь, каждый — верил, и пока я не начинал шмыгать носом и вот-вот уже реветь, он не начинал смеяться... — Звучит как-то жестоко, — бормочет Олег, впрочем, не в силах скрыть улыбку. Затылком чувствует, как сокращаются мышцы пресса, когда Игорь беззвучно посмеивается. — Ну, что поделать. Отцовская любовь, она такая... посмотри на себя, так пойдет? Олег бы сказал «да», даже если бы Игорь выстриг ему эмо-челку. — Тогда осталось подбрить затылок, и ты в порядке, — Олег кривовато улыбается. Он не в порядке и, видимо, никогда уже не будет, но видеть себя в зеркале чистеньким, собранным, аккуратным — приятно. Внешнее тянет за собой внутреннее. Потом Игорь справляется с длинным шнуром, перекидывая его куда-то между ног, нажимает кнопку, машинка жужжит, и сердце Олега проваливается в пятки. Ужас нестерпимый, совершенно животный, ему нет объяснения — не жужжали же ножи, когда. Но от того, что он может ловить только равномерный нудный звук и не способен предсказать, в какой момент машинка прижмется к его коже, его скрючивает в горошину, сжимает в попытке уйти от неизбежного. Горячая ладонь ложится на плечо, поднимается к затылку. Пальцы обводят кусочек покрытой волосами кожи. — Вот так пойдет? — Олег пытается задавить ужас и сосредоточиться на оценке площади. Игорь медленно повторяет движение, оглаживая всю площадь под волосами. — Вот эта область. Внизу совсем под ноль, выше... — Да, д-да. Примерно так, — выдавливает Олег. — Супер. Фронт работ намечен. Начнем отсюда, — палец прижимается к коже, и почти сразу, пока в том месте еще чувствуется нажатие, его сменяет машинка. Олег невольно дергается, но ладонь крепко держит его на месте, длинные пальцы вычерчивают на коже круги и линии. Равномерное «ж-ж-ж-ж-ж» действует на нервы, если бы Олег мог по-собачьи шевелить ушами, он бы непременно прислушался, но он заставляет себя медленно дышать и чувствовать руку Игоря. На этот раз она не пропадает — все то время, что машинка жужжит у него под ухом, Игорь трогает его так или иначе, ладонью по плечу, пальцами вдоль ключиц, костяшками по спине и шее, тыльной стороной ладони по щеке. Скосив немного взгляд, Олег может видеть эту руку — большую, но изящную кисть, длинные пальцы, аккуратно и коротко состриженные ногти. Он мог бы даже извернуться и прижаться к пальцам губами, но Игорю и так сложно стричь ровно такого неусидчивого клиента, так что Олег, наоборот, прикрывает глаза и все силы направляет на то, чтобы сидеть неподвижно. В какой-то момент жужжание отдаляется, а рук на плечах становится две — они аккуратно массируют его через простыню, сжимают-разжимают хватку на болезненно напряженных мышцах. Олег шумно выдыхает от удовольствия, и только тогда понимает, что задержал дыхание — судя по тяжести выдоха, с добрую минуту назад. После этого жужжание возвращается. Это тянется ужасно долго, дольше, чем стоит брить такой небольшой кусочек кожи, потому что паузы случаются регулярно, каждый раз, как Олег снова затвердевает мышцами. Он почти хочет брякнуть Игорю, чтобы он пользовался моментом, пока подопечный под его руками сидит неподвижно, как испуганный тушканчик, и добривал в пару резких движений. Но говорить сложнее, чем не говорить, особенно когда дышать получается через раз. Потом жужжание останавливается в очередной раз, и Олег чувствует пальцы, которые ерошат короткую поросль на его затылке. Вверх-вниз. Поросль издает щекотное трескучее «шрррх». — Готово? — спрашивает Олег, не узнавая собственный голос. Игорь странно вздыхает. — Мда. — Что? — Олег снова напрягается. — Ну... да ничего, на самом деле. Серёжа ведь любит тебя не за внешность... — Так. Дай мне зеркало, — Олег принимается выпутываться из простыни, и только в этот момент Игорь начинает беззвучно ржать, и Олег после короткого замешательства тоже смеется и пытается наугад попасть по нему локтем. — Красавец, не сомневайся, — Игорь фыркает и снова скребет его бритый затылок. — Для тебя всё строго по высшему разряду. Ощущение теперь, когда была дана свобода — эйфоричное. Олег стряхивает простыню, с удовольствием поднимается, разминая мышцы, напряженные так, словно он в зале эти тридцать минут качался, а не на стульчике посидел. Хочется шутить что-то про битых собак, которые боятся каждого куста, про «укололи и пошел», про «а разговоров-то было», но, впрочем, Игорь не говорит ничего, а Олег сам скребет по затылку, наслаждается ощущением под ладонью и ограничивается тем, что коротко, но с чувством говорит «спасибо». — Ага, — соглашается Игорь. Протянув руку, стряхивает с плеча Олега несколько коротких, неприятно колючих теперь волосков и двигает бровями. — Тебе бы это смыть теперь... помочь? На мгновение Олег представляет Игоря рядом с собой в душевой, и жаркое предвкушение сталкивается с душным, сковывающим чувством. Перенапряженные за время стрижки нервы, перетруженные мышцы, обостренные органы чувств — всё это молит о короткой передышке, о возможности снова откалибровать себя, перевести из полной боевой готовности в нормальное гражданское положение. Олег надеется, что по лицу заметно, насколько ему жаль. — Я сам, наверное, — Игорь кивает, словно его и не интересовал особо ответ, отворачивается, уперев руки в бедра, окидывает взглядом пол, усеянный состриженными локонами и мелкой волосяной пылью. — Ну я тут приберусь пока. Веник у вас где? /// В ванной Олег задерживается на минутку перед большим зеркалом. Тщательно разглядывает себя. Стрижка не то чтобы сложная, не удивительно, что справился даже Игорь. Получилось ровно и коротко, это главное. Ничего не торчит и не ерепенится, даже когда Олег нарочно ерошит волосы, заставляя лечь не как положил Игорь, а как они лягут, положим, утром после бурной ночи. Он выглядит нормально. Выглядит... собранным и аккуратным. Да, Игорь определенно справился. Нужно будет сказать Серёже, думает он, хотя пока не уверен, что именно. Просто нужно, пожалуй, чтобы он знал.