* * *
Коннор сидел перед монитором своего терминала. Глаза его быстро моргали, зрачки значительно увеличились, как у кошки, он просматривал записи с камер видеонаблюдения из парка Лафайет, записи прислали пару минут назад, и он успел только подключиться. Хэнк сверял график смен Ричарда с датами убийства, выписывая себе попутно и другие даты убийств из других дел, так сказать, на всякий случай. — Если это он, его нельзя спугнуть, надо взять сразу, наверное, даже живым... «Киберлайф» смогут достать из него информацию, как думаешь? — спрашивал он Коннора. — Если он не успеет её стереть... Но шанс очень мал, он может прибегнуть к самоуничтожению, а если всё-таки удастся его удержать, ещё неизвестно, сохраняет ли его система записи убийств. Работа с девиантами – всегда шаг в неизвестность, — бесчувственно ответил андроид, вновь приступая к просмотру записей. Вот на улице наступает темнота. Вот мимо камеры проносится бегун – Рэйс Коперлоу, не судим, приходов нет, женат, двое детей, график на работе подтверждает его присутствие в дни смертей Гонзалес и Дюпона. Идёт мужчина с двумя собаками, долматинами – Бэрри О’гилви, судим за кражу в 2015 году, после этого судимостей не было, разведён, содержит престарелую мать. Темнота оседает на город, фонари загораются. — А ты знаешь, где найти Девятку, если что? — продолжал спрашивать Андерсон, постукивая ногой по полу. — Да, сейчас он живёт с девушкой по имени Кларисса... — всё также искусственно отвечал восьмисотый, не выходя из временного «транса». На аллее парка с только высаженными кленами один фонарь сломан и мигает. Мимо него проходит андроид модели LU700 – садовник, явно не девиантный, он вызывает мастера и уходит к станции подзарядки вне парка, об этом свидетельствуют записи с других камер. Приезжает мастер, он сонный, поэтому зевает и лениво тащит к фонарному столбу стремянку. Всё готово, а у мастера судимостей нет, он уходит. Время близится к двум часам ночи. — С девушкой? Да как же это... Её надо предупредить тогда! — воскликнул Хэнк, испещряя вглядом светло-голубых глаз лишенное эмоций лицо андроида. — Нет, она в безопасности, он завершил то, что хотел, — всё таким же ровным механическим голосом отвечает Коннор. Вот. Она. Рыжие волосы развиваются от порывов ветра. Идёт с западной стороны парка. Откуда она идёт в такой час и почему в слезах? Всё лицо красное, немного опухшее от слез. Она в одном халате. Ноги подгибаются, и она постоянно спотыкается в неудобных туфлях на высокой шпильке. Халат на голое тело, взгляд восьмисотого легко различает это – Лора тоже делает так дома, когда выходит из ванной комнаты, она всегда садится к нему на колени и целует, его это очень... Не сейчас. Почему она в одном халате? К кому она ходила? К Ричарду? В департамент? Значит есть записи! Она идёт по парку совершенно одна, больше там никого нет, даже бездомных (за ними последний год очень пристально следят, разгоняют на площадях, выкуривают из новых районов, из подъездов, гонят из парков; Детройт разрастается, привлекает своим блеском туристов и иностранцев, привлекает бизнес, деньги, вклады, инвестиции, ему больше не нужны люди, у него есть деньги и машины). Вдруг оборачивается. Кого она увидела? Он не попадает в камеры. Пока не попадает. — Боже мой... Боже мой, — прошептал Хэнк, хватаясь за голову. — Коннор! Все даты сходятся! Сходятся до единой! Это он! Это он, слышишь? — почти кричит его низкий голос, но андроид его не слышит, он погружён в созерцание целиком, он дышит в такт времени, бегущему в углу записи. От фонаря падает лужа белого света. Черно-белый пиджак выплывает из темноты и прижимается к её телу. Она тянется к нему, улыбается, плачет от счастья, обнимает. Серые глаза смотрят на неё хищно, со странной любовью, жуткой страстью. Его руки сжимают её, гладят, ласкают. Вдруг блеск стали. Диод на виске Коннора мерцает красным. Сталь двигается быстро, рассекает сухожилия рук, разрезает сухожилия на ногах. Рейчел парализует болевой шок. «Ну же! Закричи! Проси о помощи! LU700 совсем рядом! Закричи, и он услышит тебя! Он вызовет скорую и полицию!» — мысленно застонал Коннор, прекрасно зная, чем окончится эта сцена. Девушка смотрит на него округлившимися от ужасами глазами. В них ещё есть жизнь. Её тело обмякло в его руках. Он улыбается, наслаждается видом чёрной крови, раскрывает халат и вырезает лабиринт. Последний лабиринт. Из её губ брызгает кровь, он целует её порывисто, с любовью, впитывает её кровь, пропускает через себя её боль, её страдания. Она принадлежит только ему и будет с ним вечно. Она падает на землю замертво, а он немного выжидает, пока чёрная лужа крови не расходится вокруг её тела, и уходит. Чёрно-белый пиджак плывёт по дороге парка и скрывается из обзора камер. Он исчезает. Его нет ни на записях с прилежащих улиц, ни на записях с камер в метро и подземных переходах, ни на станциях монорельс. Глаза Коннора перестали моргать, он отстранился от терминала и жадно глотнул воздуха. На его лице застыл страх, страх, которого лейтенант Андерсон никогда раньше не видел. — Что там, Коннор? — Это он, это Ричард, я его видел, я... Он убил... зверски разделался... Он... Он монстр...* * *
Гэвин проснулся от долгого надоедливого гудения телефона, зарытого где-то среди сотни подушек, валяющихся у изголовья кровати. Сколько было? Шесть? Семь? Не отрывая лица от подушки с невнятным бормотанием он стал рыскать рукой по постели, пока рука не наткнулась на тёплую женскую спину. Он улыбнулся и чуть приподнял голову. Мэри мирно спала рядом, ведь ей с работой повезло, вставать с петухами и бежать разыскивать психов ей не нужно, хотя психов в её жизни было достаточно, в их числе и сам Рид. Он много думал о том, что между ними было, как всё это начиналось, как перетекло в эту размеренную семейную жизнь, от которой веяло чем-то отцовским. Прошли те чудные времена, когда он прогуливал уроки, чтобы пострелять по банкам во дворе своего друга; прошло то славное время, когда можно было не запоминать имя новой подружки, с которой сегодня он обнимается на задних рядах кинотеатра, а уже завтра выслушивает очередную претензию и предлог для расставания; утекли дни, когда он учил Рейчел стрелять из рогатки по старым воронам и прятать от отца съеденные банки шоколадной пасты. Впрочем, он всегда знал, что это только мыльный пузырь, временное пребывание его скрытых талантов, и что когда-нибудь этот пузырь лопнет, и он вырвется из чахлого Кливленда. И он вырвался. Взрослая жизнь поначалу мало отличалась от ребячества, вероятно, он боялся взросления, боялся стать таким же ветреным и легкомысленным, как мать, или таким же унылым и строгим, как отец. У него отлично выходило убегать от всего этого, порой это было увлекательно, порой не очень. За все тридцать восемь лет он повидал всякого дерьма и узнал жизнь лучше, чем старики, друзья его отца, что кликали его оболтусом. И это несомненно стоило того: стоило прожить эту жизнь на полную катушку, показать, что он не следует правилам, не стыдится провалов, не жаждет победы, но живёт, по-настоящему, свободно. Теперь же пришло время для другого, исследовав детский мир до конца, посмеявшись над всеми сюрпризами жизни, он готов был сделать новый шаг – доказать, что он не такой, как его родители, доказать, что он гораздо больше, чем их воспитание. Доказать, что он больше не боится прокладывать свой путь. И в этом новом времени, в этом периоде его жизни было своё очарование, он наконец узнал заботу, которую не знал, быть может, всю свою жизнь, и ему это понравилось. Мэри не ограничивала его, не сковывала, чего он опасался в постоянных отношениях, она наооборот показала ему все чувства, которые таились в его сердце, и теперь в жизни не было тупика. Раньше он всегда задавался вопросом: «А что дальше?» Что там, за горизонтом, за всеми теми удовольствиями, которые он уже успел перепробовать, за всеми трудностями, что преподносила судьба, за всеми потерями и приобретениями. Что за чертой того образа, который он воспитывал в себе все эти годы? И ответ пришёл сам, когда он оказался на грани со смертью или помешательством, когда красный лёд смешался с кровью, пробрался в мысли и окружил его галлюцинациями, появилась она – Мэри Аддерли. И в ней было всё. Она была дорогой к горизонту, она вела к неизвестности и впервые эта неизвестность не таила опасности. Можно было кутить целую вечность, Гэвин был уверен – он бы смог, но был ли в этом смысл? Он чувствовал, что те, кого он знал раньше, истлевали, истлевали, пропитывались грязью и покрывались пылью, как ненужный четырехколесный велосипед его сестры в гараже отца. Всё рано или поздно заканчивается... — Кроме любви и дружбы, — невнятно пробормотал он и потёр лицо. Интересно, как там поживал Ричард. Не стоит и говорить, что он сильно изменился с того самого момента, как Рид впервые встретил его в департаменте. Ненавистная машина, так похожая на Коннора... Кто мог подумать, что они станут лучшими друзьями? Этот странный, наивный и испуганный взгляд, дрожащая фигура, забившаяся в угол меж двух железных чудовищ, неровный голос... Гэвин будто и сейчас видел девятисотого в особняке Златко, тогда андроида звали «Девяткой», он ненавидел это имя, но терпел. Детектив часто думал о том, что именно могло их сблизить: ненависть к восьмисотому? Работа в департаменте? Интерес к загадкам? Нет, всё это мелочи, их сблизила неопределенность, внутреннее незнание, непонимание того бескрайнего и запутанного мира, в котором они жили. Они были искателями в равной степени, и Гэвин всегда ощущал, что может помочь андроиду, и в этом было... было что-то особенное. В девятисотом он видел себя, себя из прошлого – такой же потерянный, такой же разбитый, такой же одинокий, и тот, кого стыдятся и на кого боятся понадеяться. А теперь они оба нашли то, что искали. Рид понял это, заглянув в серые глаза после недолгого отсутствия Ричарда в департаменте, понял, услышав его голос, различив в его рассказе о прошлом, о Рейчел и его новой подруге, Клариссе, уверенность. Ему всегда не хватало этого, и Гэвину не хватало, пока он не нашёл все части себя в самых родных: в Мэри, в Рейчел и в девятисотом. Телефон продолжал назойливо трезвонить, и Рид, поморщившись, прислонил трубку к лицу, не скрывая широкого зевка. — Детектив Рид, слуша... Чего? А в чём спешка? Да ладно-ладно, только не надрывайся так... — Что-то не так? Ты чего не спишь? Рано же ещё, — потянувшись, спросила Мэри, она плохо видела без очков и поэтому всё время щурила свои карие глаза так, что у глаз собирались маленькие морщинки. — Фаулер звонил... Кричит, требует лучшего сотрудника департамента на стол... — Ты ему скажи, что у тебя есть я, — Мэри улыбнулась и поцеловала Гэвина на прощание. — Удачного дня!* * *
Этим утром Ричард не заехал за ним, так что пришлось ехать самому, видимо, у девятисотого был выходной. Это вообще-то не сулило ничего приятного, потому что его всегда заменяла Вайолет, а Вайолет была жутко правильной дамочкой, она всё равно что механический ушлепок в теле женщины, вечно заставляет Рида натягивать бахилы, халат и шапочку, когда он спускается в морг. Ещё та заноза в... — Доброе утро, детектив Рид, — бесчувственно произнесла ST200 на ресепшн, и её коллега-человек тут же окинула её укоризненным взглядом, печально кивнув Гэвину. Это было несколько странно, поскольку причин для расстройства и сочувствия у Рида не было, а 1 апреля минуло уж как месяц назад. Он только усмехнулся в ответ на её печальный кивок и прошёл в центральный зал департамента. Тут ему стало не по себе, все взгляды сосредоточились исключительно на его персоне, во всех глазах это противное ужасное сочувствие, которое так жестоко скребёт душу. Однажды он вместе с другими ребятами расписал машину школьного учителя краской, и его вызвали к директору вместе с родителями, тогда одноклассники, да и вся школа провожала его именно такими вот взглядами. Мда, а теперь он шёл к капитану полиции и чувствовал себя всё тем же несмышлёным школьником – время идёт, а чувства не меняются. — Да что все кислые-то такие? Умер что ли кто-то? — с насмешкой бросил Рид и поймал на себе парочку непонимающих и ошарашенных взглядов. — Да ладно вам, ребят... неужели... спустя столько лет... Черт вас подери, неужели откапали где-то чувство юмора и всем департаментом решили отыграться на мне? Неплохо для первого раза, но стоит ещё потренироваться, — он махнул на коллег рукой и поднялся по мостику в кабинет капитана Фаулера. В кабинете в углу стоял Коннор, лицо его не выражало ни единой эмоции – «Ну хоть этот мешок с болтами не пытается отыгрывать», — подумал Рид и тут же достал сигарету, чтобы закурить (нельзя было упустить возможности плюнуть дымом в лицо этому железному недоумку). Лейтенант Андерсон ходил вдоль стены и застыл на месте, как только Гэвин вошёл, он обменялся тревожными взглядами с Джеффри и свёл руки на груди, тяжело вздохнув. Уж что-что, а изображать печаль у него получалось лучше других. Рид заподозрил что-то неладное. — Гэвин, — обратился к нему Фаулер, приподнимаясь из-за стола. — О! «Гэвин», как мило, можно я буду звать тебя Джеффри? Как будто мы старые друзья, м? — острил Рид, потягивая свеженькую Мальборо. — Гэвин, сядь, будь добр, — Джеффри указал на стул перед своим столом, но Рид остался стоять. — Ладно... У меня очень плохие новости... — Ну давай, если вы всей дружной братией решили турнуть меня из департамента, то правильно конечно решили, я бы тоже так сделал, но это не отменяет моего права назвать вас чертовыми муд... — Гэвин, Рейчел убили, — вдруг не выдержал Хэнк и приблизился к Риду. Тоненькая сигарета, чей горящий край оказывался всё ближе к пальцам, заметно дёрнулась и тут же застыла. Маленькие острые искры обжигали кожу, дым заполнил лёгкие, а мысли стали яснее ясного, по спине холод и в груди этот единственный отвратительный своей едкостью удар, от него во внутренностях начинается тяготение, словно бы по ним распихали куски свинца. Лучше бы это был свинец. Серо-зелёные глаза постояли на месте, как сломанные часы, а потом резко переместились к лицу Андерсона. Побледневшие губы разжались, но не выпустили сигареты. — Когда? — был первый вопрос, произнесённый гробовым голосом. — Сегодня ночью, в 2 часа, в парке Лафайетт, Гэвин, мне очень жа... — Кто? — тоненькая сигаретка переломилась пополам, упала на пол, в воздухе закрутились искры, меж губ прорезался дым, обожженные пальцы не дрогнули от боли. Фаулер переглянулся с Хэнком, они оба боялись того ужасного душевного переворота, что должен был произойти с Ридом сейчас, и они оба были потрясены тем, что именно сейчас нужно было ответить. Совесть, все человеческие чувства не позволяли им говорить, они сковали горло, заткнули рот. — Кто? — повторил Гэвин, маленькие глаза злобно прищурились и скрылись в тени высокого лба. Коннор выступил из угла и, мигнув красным диодом, сказал мрачно: — Ричард.* * *
В её огромных стеклянных глазах застыл страх, этот мёртвый и пустой теперь взгляд проникал до глубины души и во всём её выражении ощущался немой укор. Одна. Ночью. В парке. Никто её не защитил и не спас от боли, а он, Рид, стоял перед ней сейчас, живой и нетронутый. Несчастное маленькое создание, брошенное на произвол судьбы всеми, кто любил её, обманутая, покинутая, она бросилась в объятья смерти и не забыла напомнить, кто именно был повинен в её смерти. Шелковистые рыжие волосы, вымокшие в крови, потеряли свой блеск и скомкались грязными тёмными змеями. Пальцы Гэвина отчаянно пытались их распутать, но это всё равно, что пытаться разгадать лабиринт, вырезанный на её животе. Перед глазами пролетела картина, когда он учил её кататься на маленьком велосипеде. Они ехали по парку, за ними увязалась свора собак, и он, усадив её на плечи, нёсся через весь парк до самого дома, а она звонко хохотала, крепко-крепко обнимая его шею. Совершенно бесстрашная малютка, она в свои шесть была храбрее всякого резвого мальчишки, она была такой же дерзкой, как Рид был в свои 18, и во всём ему подражала. Он ощутил груз вины, он должен был предостеречь её от опасности, должен был спасти, должен был быть рядом. Это он забрал её из Кливленда, чтобы подарить ей жизнь, о которой она могла только мечтать. Это он испытывал радость, обустраивая её будущую комнату, наполняя её всякими девчачьими безделушками по совету старой доброй Жозефины. И он прекрасно помнил её восторженные визги, когда она впервые увидела балкон с новым столом и всяческими художественными принадлежностями, прекрасно помнил, как счастливо стучало сердце, и как они обсуждали своё будущее тут, в Детройте, среди глянцевых небоскребов и сияния софитов. Какой она была тогда? Юной девчонкой с восхитительным открытым и светлым взглядом, с бесчисленным количеством плетённых браслетиков на тонких руках, со свободолюбивым нравом, а что теперь? Это была уже не та милая Рейчел, которую он увёз из родительского дома. Яркими вульгарный макияж, этот халат, туфли на шпильке, туфли, которые она проклинала и над которыми посмеивалась вместе с братом. «Она предпочитала кеды», — проговорил про себя Гэвин и сжал виски руками. Это он повлиял на неё так, это его отвратительное поведение сделало её такой, это он направил её по этому пути. Он всегда плевал в лицо опасности, и ему везло, всегда везло, оттого он не боялся смерти, но она... Их скромное счастье рухнуло в пропасть, всё это вмиг потеряло всякое значение теперь, когда её тело похолодело, когда в глазах не было очаровательной хитрости, когда на губах не держалась извечная улыбка, а всё лицо не сияло жизнью. Не было больше жизни. Часть его сердца сжалась до боли и померкла, как взгляд разных глаз, а другая часть и вовсе разлетелась вдребезги. Гэвин сжал её маленькую окаменелую руку и поклялся отомстить.