Вседозволенность

Должен был знать! Прояви Джек хоть немного осторожности и внимательности, не пришлось бы ему стоять с расстегнутыми штанами и поднятыми руками напротив дула ружья в лесополосе. Из ширинки торчит плохо-заправленное розовое белье, что выбирал Энзо. Ранняя осень — лист еще зелен. Воздух нагрелся в ожидании бури. Скрыться от жара можно только у реки или в лесной чаще в пяти километрах от деревни. Туда-то они и отправились на старом внедорожнике, чтобы устроить спонтанный пикник. Энзо трудно удержать на одном месте. Должен был быть начеку! Красные от слез стеклянные глаза, плотно-сомкнутые красивые губы. Это очередная игра, но Джек не посвящен в ее правила. Энзо держит ружье крепкой хваткой, широко расставив ноги на горячей пыльной дороге. Нервно перекрикиваются стаи птиц, готовясь к перелету. Они привыкли к вылазкам охотников, но дуло сейчас целится Джеку в грудь. Расстояние — пять шагов. Попадет даже позер, что впервые держит в руках оружие. Горячий ветер качает верхушки деревьев, кряхтит мотор автомобиля, поблескивает бляшка расстегнутого ремня, Джек, пересилив себя, закрывает рот и пытается рассуждать логически. Он видит его взгляд — это большое дело. Имел бы четкую установку убить — молча выстрелил бы в спину, пока Джек ходил по нужде и вдарил бы по газам. Смотрит. Глаза на мокром месте. Вон и нижняя губа дрожит. Значит, хочет поговорить. Значит, есть, что сказать! Быть может, Энзо написал целый монолог и за ночь его выучил. Вот-вот тряхнет волосами в свете, прорывающимся через листву и запоет страстную зловеще-печальную песню, как диснеевский злодей. Среди бела дня его стройную фигуру окружат летучие мыши и поднимут над землей. Синее небо заволочет тучами, и вдалеке прозвучит раскат грома. Ладно, гром лишний! Джек улыбается какой-то сочувствующей улыбкой. Но не чтобы разозлить окончательно — чтоб отрезвить. Страх и мольбы о пощаде лишь убедят Энзо, что он все делает правильно: садистичный Господин возьмет верх над чувственным теплым «Зюзей». «Зюзей», что с трудом сдерживает горячие слезы ревности и обиды. Он обезьяна с гранатой — резко ударить по яйцам и вырвать ружье не получится. Пристрелит в порыве ярости, грохнется перед трупом на колени и будет рыдать до заката. Только Джеку до этого уже не будет дела. Милый, ну что ты устроил? Это же я, опомнись! Ты ружье держишь неправильно. Ты поранишься! Ты потом будешь жалеть. Ты опять что-то себе надумал… Джек виноват в случившемся, он должен был предугадать! Виноват в том, что подпустил, так близко. Виноват, что позволил себе засыпать с ним в одной кровати и есть еду, приготовленную его руками. Виноват, что поддался ласке пальцев, расстегивающих его куртку и перестал носить с собой нож. Виноват в том, что забыл, что у них все не так, как у нормальных людей. Виноват, в том, что доверился. — Объяснишься, Энзо? — Джек держит руки поднятыми уже несколько минут, плечи начинают затекать. — Юджин. — Это имя стало табуированным в их разговорах последнее время, — Я знаю, что ты виделся с Юджином до того, как мы приехали в эту глушь! Вчера ночью ты звонил ему отсюда! Зачем? Что между вами было?! — Ты не в себе… — Отвечай! Мне ничего не стоит пристрелить тебя здесь, сука! Я просто вернусь домой, а тебя здесь даже искать не будут!.. Птицы умолкли, и без того громкий голос Энзо разносит ветер по лесу. Для Джека, кажется, сбывается детский ночной кошмар: к нему пристегнут детектор лжи и он говорит чистосердечную правду, но красные лампочки агрессивно возражают — «Ложь. Ложь! ЛОЖЬ!» Джек начинает сомневаться в самом себе, гадая, имеет ли право Энзо на сцену ревности? — Я убью тебя, если ты мне изменил… Блеф. Может быть, Энзо и плохой человек, но на убийство он не способен. Джек до конца убеждается в этом прямо сейчас, удерживая на себе влажный стеклянный взгляд, полный отчаяния. Джек опускает руки. Ему отчего-то перед Энзо очень стыдно. Пьяная Кенди однажды призналась брату, что муж задушил ее бывшего хахаля голыми руками. Так вот, куда пропал Курт… Семья Кларков видела много горя от этого типа. Собаке собачья смерть. Но Кендел будто похвалялась, что ради такой, как она, можно лишить жизни человека. А Джек с трудом представлял, как можно лечь в постель к убийце, уж тем более отправить с ним в школу своих детей. Наверное, сестра права и он ничего не смыслит в жизни. — Ничего не было, Энзо. У него уже случались приступы истерики, зрителем которых становился Джек. Обессиленный после, красный от гнева, Энзо мучился от головной боли, лежа в кресле. Засыпал прежде, чем Джек находил упаковку аспирина. Приходил в себя растрепанный, опухший от слез, растерянный и виноватый. Джек не мог долго на него сердиться, но чувствовал себя обворованным, даже использованным в такие минуты. Энзо после закатанных сцен становилось легче — Джек испытывал опустошение. Все быстро забывалось: затрахивалось, заедалось, засмеивалось. «Клыки итальянца декоративные, из магазина приколов» — диагностировал Вален. Хлыст и кожа с шипами всего лишь костюм для очередной роли, а не истинная форма. Актеришка! Певичка! — Зачем ты ездил к Юджину? — Голос Энзо осел. — Он поранил руку, когда открывал банку кукурузы. Я помог ему остановить кровь и найти его медицинскую страховку. Сам знаешь, каким он бывает беспомощным. Абсурдная ситуация. — Зачем звонил вчера? — Он рассказал мне про то, как встретил Апостола на Розовом берегу. — Апостолы! Розовые берега! Кефирчики! Оставь эти гребанные шифры для отряда скаутов, Джек! — Кричал Энзо, — Зачем. Вы. Созванивались?! — Он спросил: люблю ли я его до сих пор? И я ответил: да, что за глупый вопрос? — Монотонный голос Джека, лицо Энзо из багрово-красного становится болезненно-белым от ужаса, — Он спросил, может ли он снова жить со мной? Я сказал, что тебе вряд ли это понравится. Ведь так, Зюзя?.. Потом рассказал про Апостола, что мы могли бы забрать его домой. Я напомнил, что я атеист и вообще, что он опоздал… На этом все. Энзо выронил ружье из рук. В кронах деревьев вновь закричали птицы. Семья Энзо Северини приторно-сладкая, как из рекламы семейной зубной пасты, обращала на него внимание, лишь когда он закатывал истерики в магазине игрушек, бившись кудрявой головой об пол. Сегодня ему тридцать семь и этот номер не прокатит, по крайней мере с Джекассом. — Но это несправедливо… Я ведь стараюсь, Джек. — А в мире вообще немного справедливых вещей. — Стоять — бояться, идиоты! На дедовом зеленом мотоцикле с коляской подъезжает жилистый загорелый подросток, вооруженный вилами. Племянник Джека — Алекс. Малой пыльный шлем на синей макушке — полгода назад в деревенский магазин привезли краску для волос, и теперь Алекс Кларк самый модный парень в местной школе. Только старухи и попы шарахаются. — Я сразу заметил, что ружье из чулана пропало! Говорил, что глаза у итальяшки воровские! Что вы тут успели натворить?! А? А?! — Ржавые зубья вил скалятся на молчаливых мужчин по очереди. Алекс пытается защитить всех, кто ему дорог. «Бесхозяйственность.» — решил для себя Джек. Отец учил, что инструмент должно держать в порядке. Вилы нужно наточить. Алекса нужно наругать. С Энзо нужно завязывать.

***

«Проебешь велик — убью!» — иногда Юджин верил этой угрозе Джека. Припарковал так, чтобы блеск стальных спиц был виден ему издалека. Окинул быстрым взглядом кирпичные стены, прошмыгнул вдоль деревьев, остановился у высокого ржавого мусорного контейнера. В этой дерьмовой закусочной подавали вкуснейшие хрустящие крендели, посыпанные крупной солью. К светлому пиву ничего лучше нет! Хоть Джек и спорил, отдавая предпочтения чипсам. Дурашка. Это еще ничего, но ведь есть люди что покупали еду, а затем ее выбрасывали, даже не скармливали бродячим собакам или птицам. Свежее, съедобное и прямо в бак. Жуть. Юджин вздохнул, открывая крышку. Несколько черных, плотно завязанных мусорных макетов. Это его первая вылазка за много лет, совсем потерял сноровку. Прыжок, и вот худые ноги свешиваются внутрь. Длинной палкой он подталкивает первый пакет к себе. Если узел поддастся, он ничего рвать не будет. Однажды охранник выбил ему последние мозги за разорение местной помойки. Охранник, если честно, думал, что застанет семью енотов, а поймал за капюшон Юджи. Два фингала на одной почти детской мордашке, действительно, енот. Сырая курица с душком, картофельные очистки, пластиковые бутылки, старых слипшиеся макароны. Это уже можно есть, это уже еда. Жует. Вкус холодного несоленного теста, совсем непротивно, порыскать бы в поисках какого-нибудь соуса, получится и вовсе сносно. Над дверями закусочной деревянная вывеска: зеленая рыбина с бутылкой в плавнике. Художник Джек старался на нее не смотреть. Здесь всегда тихо и можно сидеть в обнимку. Закусочную держат две подруги, что, кажется, тоже крутят однополую любовь. Здесь неплохая музыка и прохладно в летние дни. Если спустится за руки вниз можно увидеть речку-вонючку и Розовый берег. Вообще-то, он не розовый. Белая щебенка, перемешанная с крупными гладкими камнями. В отражении заката вода кажется розовой, но в грозу темно-синей, ночью у костра черной. — Знаешь, — Прошептал Джек, вытирая красные от слез глаза, — Эта река проходит через мою деревню. Помнишь, как мы рыбачили? — Покраснел, не до рыбы тогда им было, — Здесь, как будто дома. Бедняга Джек, уже год, как отец выставил его за дверь, рассыпаясь проклятьями. Шалопаю Юджину сложно понять тоску «Кефирчика» по родительскому дому. Ему мать в глаза говорила, что лучше бы он сдох еще в ее чреве. Джеки. Сидит на гладко-отшлефованной серой коряге в окружении белых камней. Из одежды на нем только купальные плавки. Косые лучи солнца падают на молодую загорелую широкую грудь, плечи и руки. На кудрявую мокрую голову. Джеку двадцать пять. И нет человека в мире красивее. Можно швырнуть орешки в спокойные оливковые глаза и получить в ответ снисходительную улыбку. Можно лежать на полосатом узком полотенце у самой воды. Можно пройти по острой гальке слишком много босиком, исколоть все ноги. Теперь этого всего нельзя. Джек говорит о счетчиках, о больной матери, об антидепрессантах и изменах Юджина. Юджин скучает по Розовому берегу. По мгновениям, когда можно сидеть прямо на раме велосипеда, откинувшись назад полулежать на груди «Кефирчика». Теперь Джек возит его в машине и даже не улыбается, когда Юджи показывает ему язык в боковые стекло. Джек говорит, что устал. Но это странно, ведь он постоянно спит. После Юджин бродил здесь без него, навернулся на крутом берегу, скатился вниз. Острая выступающая из камней ветка оставила на ноге крупный порез. Долго ревел от боли, страха перед собственной кровью и досадного одиночества. Долго лежал в камнях. Только к вечеру доковылял до закусочной. Одна из подруг умело перевязала его ногу. Через минут десять на берег подъехал бледный помятый Джек. Он трудился над чертежем несколько суток, начальник хвалил его. Юджин не любил, когда у Кефирчика все было хорошо без него. — Пожалей меня, ну! Джек молчал. В больнице наложили швы. За неделю они так надоели друг другу в квартире, что при первых улучшениях рыжик свалил к Энзо. Надолго. Возвращался хромая, пьяный и ночью. Стараясь не шуметь наступил на что-то маленькое и хрустящее. Поднял ботинок — раздавленная таблетка. Джек лежал в гостиной на полу, свернувшись калачиком, как будто спал. Пустая упаковка снотворного рядом. В больнице Кендел ударила Юджина сумкой прямо в нос. «Это из-за тебя!!!» Верно, мать говорила так же. Юджин помочил ноги в холодной воде. Обернулся. Маленький дедок, скрюченный в три погибели с тросточкой. Апостол. Юджин крайне мало знает о религии, к которой пассивно относится путем крещения. Он скорее верит в инопланетян. Но этот человек, такой же одинокий, чужой всему миру и любящий розовый берег, являет собой сущность Апостола. — Гуляете, дедуля? Далеко вы ушли, однако! Я хоть на велике, а вы? Неужели пешком. Путь занял не меньше недели, да? Дедок засеменил прочь от рыжего бродяги. — Плохо слышите, дедуля? — Юджин не порывался орать в месте, где слышно, как хлопает крыльями птица. — Пошел нахуй, внучок! — Вы Апостол, да? Я вас ждал. — Напился, так сиди дома, сволочь. — А-ха! Вы говорите, как мой бывший муж. Старик моргнул, измерив Юджина шокированным взглядом. -… Нечисть. — А теперь, как моя мама. Зачем вы тут гуляете? — Потому что, если не будет сил до реки дойти — точно умру. Юджин молчал, сосредоточив на замедляющем шаг деде взгляд, полный сочувствия. — Сын хочет упечь в богодельню, если совсем сдам. Вот я и хожу сюда, чтобы он видел. Раньше рыбачить мог, а сейчас дорога туда-обратно занимает полдня. В молодости жена вообще называла «горным козлом». Давно ее нет уже… Юджи думал о том, что если связать Апостола и притащить к Джеку, он не будет ругаться и может даже к нему вернётся. Они бы пили чай по вечерам, приходили бы на розовый берег по привычке, и никогда бы никуда не упекли деда. Сами насиделись в богодельнях, знают, что там не сахар. -… Ну бывай, пацан. — Юджину сорок. Апостол надел старую камуфлированную кепку и побрел вдоль дороги с палкой. Юджин смотрит ему в след и ему грустно. А велик наверняка сперли. Только Джеку не до него, не до самого Юджина нет дела.

***

— Никого нет дома! Нога, обутая в грязный яркий кроссовок детского размера выныривает из-под стола. Джек сдержанно стучит по его поверхности, молча оставляя пакет на табурете. — Я принес конфет. — Так с этого следовало начинать! То есть… кхм… Вам повезло, мне только что удалось вернуться! — Рыжие волосы, конопушки, веселые зеленые глаза, — Привет, Ке… Джек. В последний раз, когда Юджи использовал его милое домашнее прозвище в гостях у Кендел и Валена у бывшего мужа случился нервный срыв. Он больше не «Кефирчик» и четко дал это понять всей семье. — Здравствуй, Юджин. — Джек грузно опускается на немытый пол. Рыжик улыбается ему, сидя в груде апельсиновых корок. Как бы спохватившись протягивает тонкую липкую руку. — Вот! Болит! Джек послушно опускает глаза: царапина и впрямь крупная. Старый консервный нож — виновник несчастного случая — одиноко отмокает в раковине. У Юджина нет грязной посуды. У Юджина в принципе нет посуды в квартире. Джек по-матерински целует и этот жест не смущает их обоих. Все так, как должно было быть. Все так, как случалось последние двадцать лет их жизни. — Может, ты хочешь есть? Я что-нибудь организую! Уже перебинтованный, рыжий шарит по мусорным пакетам в поисках съестного. Джек сдержанно сглатывает — отвык. У Юджина есть деньги, но он слишком долго жил на улице, чтобы проходить мимо забытого на скамейке хот-дога или недоеденной пачки печения со спокойной душой. В тяжелые времена рыскали по свалкам вместе — Джеку нужны были детали для макетов в институте. За Юджи привычка закрепилась. Это что-то типа его осознанного выбора. Жрать из мусорных баков он для себя решил, а с кем из этих двоих спать — нет! Джек молча обрезает гниль с испорченных помидоров, тщательно предварительно их промыв. Выкладывает тонкие дольки на картонке. Неужели он полюбил пасленовые? Блядское влияние Энзо. Джек улыбается. А Юджин улыбается, потому что Джек улыбается. Им было очень хорошо вместе и очень плохо. — Джеки. — Внимательно смотрит, как гость воспринимает собственное имя из его уст, — Ты ведь ушел не потому что хотел уйти, а потому что я тебе это позволил. Что если я позову тебя обратно? — Не знаю, Юдж. — Выдохнул, — Но не советую проверять. — Лапуля, я никогда не позову тебя обратно. Никогда. — Взмахивает рыжими ресницами, — Я умру от заражения крови? — Хм… Твое «никогда» длится не больше недели… — Улыбка дрогнула на губах, — Нет, не умрешь. Мы ведь обработали рану. — Тогда давай скорей пить чай! — Хлопает в ладоши.