Hell aggression

Деревня встретила его сумеречной тишиной. Да и не удивительно, ведь в их глухомань даже электричества не провели. Так и течет жизнь, как, наверное, сто лет назад. Чуть стемнело, все, экономя керосин в лампах, ложатся спать. Дом Чон Чонгука стоял чуть в стороне от основной массы строений. Дом был большой, добротный. Прадед его строил его, как говорится, на века. Еще из леса он заметил в окне второго этажа тлеющий свет керосинки. Поднявшись по крыльцу, он толкнул дверь в темные сени и сразу окунулся в родной, знакомый до боли запах детства. Поднялся по лестнице и, стараясь не скрипеть половицами, подошел к комнате отца. Дверь была полуоткрыта. Отец сидел сгорбившись за столом и, подперев голову ладонью, в тусклом свете лампы читал книгу. Что рассказать про встречу? Слез умиления не было. Конечно, оба были рады встрече, но, закаленные, скупы в проявлении чувств. Сели за стол, выпили. Отец был немногословен и больше спрашивал. Его интересовало все про жизнь в городе. Так что говорил в основном сын. И только он хотел сам задать вопрос, расспросить, наконец, про деревенские события семи лет, как вдруг снизу раздался стук в дверь. Отец ушел вниз. Быстро вернувшись, расстроенно сообщил, что должен уехать. В соседней деревне падеж скота, сдохло уже три коровы. Собрав немудреные принадлежности своего ветеринарного ремесла, накинул дождевик и двинулся к выходу. Чонгук провожал его до дверей. Уже в дверях, прощаясь, отец сказал: — Ты в нехорошее время приехал, Гук~а. Время Черной Луны. Всякая нечисть из земли вылазит. Ты не улыбайся, может я и слишком суеверным стал, ну, да здесь поживешь, еще не таким станешь. В общем, по ночам лучше из дому не выходи. — Ладно, ты лучше скажи, когда вернешься? — Ну, как получится. Постараюсь, конечно, поскорее. Заперев входную дверь, Чонгук поднялся наверх. В комнате отца ему явно делать было нечего. Усталость, накопившаяся за день, вдруг со страшной силой навалилась на него. Глаза слипались. Решив, что нужно ложиться спать, он, взяв со стола лампу, прошел в свою комнату. Уже расстелив постель, он застыл в нерешительности. Ему вдруг очень захотелось взглянуть на комнату матери. Переборов сонливость, он взял лампу и вышел в коридор. Ему вдруг стало жутко одному в этом когда-то родном, а теперь чужом, большом и пустом доме. Быстро пройдя коридор, он вошел в комнату матери и, захлопнув дверь, прислонился к ней спиной. Сердце бешено стучало. Это подействовало на него очень угнетающе, ведь никогда раньше он темноты не боялся. Обстановка в комнате подействовала на Гука успокаивающе. Здесь все было по-старому. На столике у изголовья кровати как обычно лежала Библия, на стене висело распятие, а в углу образ Богоматери, только вот лампа под ним не горела. Пламя в лампе лихорадочно дернулось и погасло. Исчиркав несколько спичек, Чонгук понял, что кончился керосин. Подойдя к окну, он остановился. Звезд не было видно. Тучи затянули все небо, надвигалась гроза. Подступившие к самому окну сосны трепетали кронами. Было душно, и он открыл форточку. Вслушиваясь в звуки ночного леса, он прилег на кровать. Мыслей не было. В голове была полная пустота и покой. Шорох в коридоре встряхнул его и заставил напрячься. У него мороз пробежал по коже, когда он услышал тихие шаги. Ужас вызывала мысль о том, что он сам запер дверь на засов, а окна первого этажа были забраны ставнями. Шаги приблизились и замерли за дверью. Замерев, Чонгук даже дыханье задержал. Дверь медленно распахнулась, и возникшая на пороге фигура двинулась к кровати. В темноте были видны лишь очертания, и остановившимся взглядом он следил за приближением силуэта. Когда их разделял лишь метр, Чон понял, кто это. — Мама! Мать беззвучно присела на кровать в изголовье. Обдав холодом, ее рука скользнула по его лицу. — Вот и ты вернулся в родной дом. Четыре года я тебя жду. — Ждешь? Но ты же четыре года мертва! — Тело душу не отпускает. — Но почему? — Зарыта я на нечистом кладбище. Проклято мое тело, и не может душа от него уйти. Помоги мне!!! — Чем? — Выкопай останки и сожги. А потом уезжай, уезжай, или погибель свою найдешь. — Почему? — Тебя ищет Зло! Беги, пока оно не нашло тебя. Внизу раздался стук во входную дверь. — Поздно! Помни! Лишь символы веры тебя спасут! Мать встала. — Мама! — Чонгук рванулся за ней и, падая с кровати, проснулся. Капли дождя стекали по стеклу. За окном бушевал ливень. Порывы ветра колотили форточкой. «Какой странный сон», — подумал Чонгук. Во входную дверь снова постучали. Чонгук встал и закрыл форточку. Взял было лампу, но вспомнил, что в ней нет керосина. Под столиком в коробке обычно лежали свечи. Запустив туда руку, к великому своему удовольствию, действительно их там обнаружил. При старом укладе их семьи каждой вещи в доме полагалось свое место, и поэтому, даже спустя семь лет, Чонгук находил все на прежних местах. Он зажег свечу и спустился в темные сени. Подняв лежавший у стены колун, подошел к двери: — Кто? — Открой, Гук~а. Приятный мужской голос не показался ему опасным. Сунув топор обратно к стене, он отодвинул засов и распахнул дверь. Ворвавшийся с улицы порыв ветра затушил свечу. В темноте невозможно было определить, кто же стоит на крыльце. Сверкнула молния, и в ее мгновенном мертвенном свете он узнал стоявшего. Это был Тэхён. У каждого создания под названием Человек рано или поздно начинается сложное цветение чувств. Без сомнения, все испытывают хоть раз в жизни это состояние души под названием любовь. Пришло это чувство и к Чонгуку. Обрушилась на него любовь, как снег на голову. Ким Тэхён… Рядом росли, вместе в школу ходили, и вдруг мальчишка-подросток как-то внезапно превратился в изумительной красоты парня. Все были в него влюблены. Каково же было счастье Чона, когда из всех он выбрал его. Причем воспылал к нему такой страстью, которую могут подарить либо Бог, либо Дьявол. Взаимная любовь. Что может быть слаще в этом мире? С уверенностью они оба могли сказать, что те дни, которые они провели вместе, были лучшими днями в их жизни. Лишь одно омрачало их безоблачное счастье. Мать его возненавидела Тэхёна. Трудно сказать, почему. Родители Кима были сектантами. В деревне никто не знал, какую веру они исповедовали. Мать Чон Чонгука же была уверена, что молятся они Сатане. При их упоминании плевалась и истово крестилась. Называла их антихристами. Ненависть ее была настолько сильна, насколько может быть сильна лишь религиозная непримиримость. Возможно, поэтому и на Тэхёна косо смотрела. «Яблоко от яблони недалеко падает», — любила говорить. Когда же Чонгук возражал, что, мол, такая красота не может творить зло, отвечала: «И красота его бесовская. Сатана, чтобы такие души неокрепшие, как у тебя, смущать, наделяет ею своих слуг». И в город на учебу когда его провожала, была сильно довольна. Знала, что Тэхён следом никак не может поехать. Потому как что ни говори, а родители Кима действительно были люди странные. Одна из их странностей заключалась в том, что запрещали они Киму вообще куда-либо из деревни уезжать. Когда он узнал,что он уезжает, с ним случилась истерика. Он бился у него на руках и сквозь приступы рыданий умолял не уезжать. На вопросы Чонгука, что тут страшного, ведь он вернется, ничего вразумительного ответить не мог и лишь твердил, будто чувствует, с ним должно случиться что-то страшное. Его слезы могли растопить самое ледяное сердце, но Гук понимал, что гнев матери будет страшен, и учиться все же поехал. Он написал ему много писем, но ответа так и не получил. В конце концов отчаялся и больше не писал. Разве мог он узнать, что все письма прямиком попадали в руки его матери. Почтальон сам нес их ей, а она, не скупясь, выставляла ему пол литра.