Hell aggression

Он недоуменно посмотрел на отца и понял, что тот спит. — Батя, дальше-то что было? Попытался было отца разбудить, но кроме пьяного бормотанья, перемежавшегося громким храпом, ничего не добился. Продолжения, судя по всему, приходилось ожидать до утра. Чон взглянул на часы, стрелки показывали начало четвертого. Слипавшиеся глаза ясно показывали, что пора спать. Перетащив отца на кровать, Чонгук подошел к столу. Свеча догорала, почти скрывшись в застывшем воске. Взяв блюдечко со свечой, он прошел в свою комнату. Богоматерь, казалось, укоризненно смотрела на него со стоящей на столе иконы. Задув свечу, Чонгук пластом рухнул на кровать. Сон опутал его мгновенно. Вместе со сном пришел кошмар. Он бежал по тропе, хрипел и обливался потом, корни деревьев цеплялись за ноги, он спотыкался и падал. Поднимаясь, снова бежал. Ветви хватали за руки, били по лицу. Он отбивался, отталкивал их руками, а они снова впивались в него. Гук катался по кровати, размахивая во сне руками. Несколько раз он задел стол, и икона упала ликом вниз. И сразу же пришло спокойствие. Так и не проснувшись, он лежал, свесившись с кровати. Слабое цоканье послышалось в коридоре, тихое и безобидное, как сонное дыхание. Оно медленно приближалось к комнате Чонгука. Трудно перебить глубокий сон, и уж тем более не могло разбудить Чонгука это тихое действо. Цоканье замерло у двери. Чуть скрипнув, дверь медленно-медленно приотворилась и снова замерла. Открылась узенькая щелка между ней и косяком. Отодвигая дверь, в щель просунулся у самого пола длинный палец и резко ткнулся в пол. Острый коготь со щелчком впился в пол. Он напрягся, изогнувшись, и дверь приотворилась еще ровно настолько, чтобы в щель просунулся второй палец. Он также вцепился когтем в пол, и уже два пальца толкали дверь. Она медленно отворялась, а в щель просовывались один за другим остальные пальцы. Наконец, щель расширилась настолько, что в нее смогла просунуться вся пятерня. Обрубленная кисть, как огромный уродливый паук, судорожно вонзая в пол когти и подтягиваясь, медленно вползла в комнату, пропуская за собой вторую. С каждым движением они неумолимо приближались к свесившейся с кровати до самого пола руке Чонгука. Тошнотворный запах исходил от этих двух кусков полуразложившегося мяса, почерневшего и покрытого трещинами. И этот запах достиг ноздрей Чона, заставив вздрогнуть во сне. Рука Чонгука была уже рядом. Обрубки, цепляясь за ткань рукава когтями, поползли по руке вверх, к плечу. …Огромный, высеченный в камне зал. Потрескивая, чадили факелы, но их света не хватало. Высокий свод, как и стены зала, терялся во тьме. Со скованными за спиной руками Чонгук стоял на большом каменном табурете в центре. Величественных размеров каменная лапа еле виднелась во тьме под сводом зала. Свисавшая с нее веревка тугой петлей охватывала шею Чонгука. Было пусто, хотя ему казалось, что он видит в темноте у стен какое-то движение и слышит неразборчивое перешептывание. Вдруг дуновение пронеслось по залу. Двигавшиеся у стен силуэты застыли в неподвижном ожидании. Факелы начали гаснуть один за другим. Лишь чуть слышный шепот во тьме, вопреки всему, не замолк окончательно, а наоборот начал разрастаться, переходя в душераздирающие вопли тысяч глоток. И вот уже заполнив все, отражаясь от стен и сводов, усиливаясь, несется рев: — Тиллигар! Тиллигар!! Тиллигар!! Последние факелы уже не горят, а тлеют. Тьма все ближе и ближе подступает к ногам Чонгука. И, словно сама часть этой тьмы, из глухих закоулков зала двинулась к Чонгуку закутанная в плащ фигура. Даже просторные складки плаща не могли скрыть уродства, огромный горб скрючил тело. Под стать телу была и голова. Неправильной формы, вся в шишках и вмятинах, которые были сильно заметны под длинными, но редкими волосами. Отвратительный нос с огромными вывернутыми ноздрями был словно размазан по всему лицу. Также огромна и раздута до неимоверных размеров была и нижняя губа. Своей величиной она, казалось, компенсировала отсутствие верхней. Вся верхняя челюсть была оголена, и поэтому создавалось впечатление, что рот оскален. Пожалуй, единственно красивыми на этом лице были глаза. Большие, красивого разреза, с длинными и густыми ресницами, и от этого уродство воистину было еще уродливее. Тем не менее это создание было насыщено такой внутренней силой и излучало такое количество энергии, что из каждой поры на теле Чонгука выступил пот. Не в силах смотреть, Чонгук зажмурился. И вдруг опора вылетела из-под его ног. Он болтался в петле, которая все туже и туже затягивалась на его шее. Он напрягся всем телом и проснулся. Пробуждение было не менее ужасным. Кто-то невидимый в темноте душил его, вцепившись в шею обеими руками. Пытаясь оттолкнуть противника, Чонгук выкинул вперед обе руки… и наткнулся на пустоту. Ужас парализовал его на миг, но лишь на миг. Он задыхался, из-под впившихся в шею ногтей на грудь уже текли струйки крови. Не найдя перед собой врага, Чонгук схватил то, что его душило, и когда он почувствовал под своими пальцами это, то совсем потерял рассудок. Что он думал тогда, он так никогда и не вспомнил. Он хрипел и давился собственным языком. Упав с кровати, катался по полу, а потом, когда уже круги поплыли перед глазами, вдруг отчетливо услышал крик петуха. Это было спасение. Он еще долго приходил в себя. Поднявшееся солнце подняло и отца. Видно, похмелье было жестоким, потому что сначала раздался хриплый кашель, а потом что-то типа молитвы из одного мата. Потом его шаркающие ноги проследовали на первый этаж, хлопнула входная дверь. Через некоторое время он снова зашел в дом. Чем-то долго гремел на кухне и минут через сорок решил разбудить сына. — Чонгук! — позвал он, поднимаясь по лестнице. Ответа не последовало, и он решил, что Чонгук крепко спит. — Чон… — распахнув дверь, он застыл. Открывшаяся картина лишила его дара речи. Все было перевернуто. Чонгук лежал на полу посреди комнаты. Вся шея была покрыта коркой застывшей крови. Но даже не это приковало взгляд отца, он смотрел на кисти. Обрубленные кисти. Его поразил их вид. Кожа на них была нежна, как будто они еще минуту назад принадлежали живому, цветущему человеку. Изумительной красоты длинные пальцы, казалось, еще минуту назад дрожали чувственной дрожью. С трудом оторвав взгляд от этой дьявольской обманки, отец кинулся к Чонгуку. Слава Всевышнему! Тот был жив. Был жив, но находился в глубоком обмороке. Приводить сына в сознание отец не стал. Он был уверен, что организм сына сам справится. Принялся за уборку. Прежде всего он принес мешок и, брезгливо бросив в него обрубленные кисти, потуже завязал. Затем, отложив мешок в сторону, привел в надлежащее положение то, что было опрокинуто и разбросано по комнате. Вооружился тряпкой и, налив в ведро воды, хорошенько все в комнате вымыл. Наконец, наведя порядок и удовлетворенный чистотой, он сел в изголовье кровати и стал терпеливо ждать пробуждения Чонгука. Чонгук проснулся часа через полтора. Едва проснувшись, он рывком сел в постели и широко открытыми глазами впился в отца. — Это я, Гук~а, не волнуйся, — ласково сказал отец. Казалось, Чонгук ничего не понимал. Недоуменным взглядом он обвел комнату. Прикоснулся рукой к забинтованной отцом шее. Внезапно его лоб покрыла испарина, он вспомнил все. — Это ужасно! Я… сейчас тебе рас-с-скажу, — торопясь и заикаясь, забормотал он. — Расскажешь, расскажешь, только во время завтрака, — отец взглянул на ходики. — Ну, вернее сказать, во время обеда. Отец ласково похлопал сына по руке, и они двинулись на кухню. Но Чонгук не мог удержаться, и не успели они еще дойти до кухни, как он в бешеном темпе уже все рассказал. Обед проходил в томительном молчании. Отец думал, и Чонгук ему не мешал. Он уже пришел в себя, чему в немалой степени помогло принятие двух стопок успокоительного домашней перегонки. Наконец он все же не выдержал: — Ну, что, батя, надумал? Что делать-то будем? Отец оторвался от сосредоточенного поглощения пищи и сыто рыгнул. Задумчиво посмотрел на Чонгука и, наконец, вымолвил: — Да только одно и пришло на ум. Бросить лапы эти поганые ей в могилу да вбить в нее, стерву, кол осиновый. — А когда? — Да сегодня и вобьем. Долго ли нам — кабанам? — Он снова рыгнул. — Ну хорошо, с этим разобрались. Да, кстати, ты не досказал мне про Чангюна и Минхо. — Да? Ну, можно и сейчас досказать. А на чем я остановился? — На том, что Чонхо утонул. — Угу… Ну, слушай дальше. Отец задумался, вспоминая, а Чонгук, заполняя паузу, налил в стопки самогону.