***
Ничто не предвещало беды. Цок. Цок. Погода стояла отличная. Кругом и всюду шуршали, колыхаясь от тёплого ветра, сиреневые глицинии, ноздри забивал тягучий запах душистого каштана вперемешку с другим, сладким — двери пекарни «У Молли» были распахнуты настежь. Цок-цок. Щурясь от ослепительного солнца и задумчиво покусывая пухлые губы, Гермиона Грейнджер застыла перед потёртой вывеской соляным столпом. «До стипендии четыре дня, а нам ещё платить за квартиру», — подумала она, неодобрительно нахмурив брови и уставившись на холодильник. «Возьми меня, возьми меня прямо сейчас», — шептали ноль пять сливочного лимонада, по матовому стеклу которых побежала бесстыжая ледяная капля. Мысленно досчитав до пяти, Гермиона вдохнула поглубже и зашарила в небольшой сумочке, дабы проверить наличные: вдруг завалялось немножко? — Апчхи! — пискнула она, вовремя зажав нос пальцами. Второе и третье «апчхи» долго себя ждать не заставили. Впившись укоризненным взглядом в дерево — на треклятую глицинию у неё была аллергия, — Гермиона принялась копаться во внутренних карманах в поисках какой-нибудь мелочи. Вместе с мелочью обнаружился и мобильник — судя по отбойной серии глухих вибросигналов, она в очередной раз забыла переключиться с беззвучного режима. С утомлённым вздохом вытянув телефон из сумочки, Гермиона усмехнулась.15:14
«Закрыл! ЗАКРЫЛ, ГЕРМИ!»
15:14
«О, детка, я это сделал!»
15:14
«Как же я хорош!»
15:15
«Тащи сливочное пиво! СРОЧНО! Больше сливочного пива богу сливочного пива!»
«Вот дурачок, — фыркнула мысленно Гермиона, одну за другой выковыривая серебряные монетки. — Гарри Поттер и Сессия с Третьего Раза: назовите более культовый дуэт! Бедный мой кошелёк». Цок. Цок. Пекарня встретила её головокружительным запахом горячих булочек и всякой начинки пирогов. Добредя на нетвёрдых ногах до витрины со свежеиспечёнными крендельками, Гермиона судорожно сглотнула. — Добрый день, миссис Уизли! Из-за крендельков тут как тут вырос белый поварской колпак, а следом и миссис Уизли — вернее, пока только её голова. — Ах, Гермиона, это ты, моя дорогая! Я же говорила, для тебя я просто Молли… — улыбнулась та кокетливо, отряхивая фартук. — Сегодня у меня аншлаг! Вот, четвёртая партия, только с печи… и чего это всем так кренделей захотелось? Гермиона пожевала губу и обласкала витрину тоскующим взглядом. — Разве не очевидно, Молли? Они у вас просто фантастические! — Правда? — Конечно-конечно! — энергично кивала Гермиона, расплываясь в ответной улыбке. — Ну, сколько берёшь? Пришлось потупить глаза. Надо сказать, Гермионе было трудно отказывать: если это и происходило, то, как правило, с людьми исключительно близкими. И то в шутку! Никак не умела она говорить страшное слово «нет». Приходилось то и дело сочинять небылицы, чтобы как-нибудь завуалировать отказ призрачными оправданиями. Привычка патетична, но Гермиона, право, ничего не могла с собой поделать — легче обмануть миссис Уизли, чем признать, что нет у неё денег на крендельки. — Ох, Молли, честно говоря, я всего лишь за парой бутылочек сливочного лимонада! Миссис Уизли вскинула брови. — Как же так? Ну, может, если не хочешь крендельки, я тебе пирожков с вишней наложу? — Я правда не голодна… ела недавно. — Так не обязательно кушать сразу! Глядишь, к вечеру проголодаешься. Ну, или Гарри покормишь, видела я его на прошлой неделе, совсем истощал, бедненький… почаще бы заходил, исправили бы! С вымученной улыбкой Гермиона бегло оглядела содержимое своей сумочки и протянула миссис Уизли кулачок, полный пенсов. — Спасибо за вашу заботу, Молли! Но всё в порядке. Мне, пожалуйста, две бутылочки сливочного. Вот, здесь должно быть два фунта. Миссис Уизли растерянно хлопнула ресницами, явно что-то осмысливая. Спустя пару мгновений черты её лица смягчились больше обыкновенного, а в карих глазах промелькнуло… сочувствие. — Девочка моя… вы там вообще кушаете? Как у вас с финансами? — спросила она, не отрывая от Гермионы обеспокоенного взгляда. И прежде, чем Гермиона что-нибудь бы ей возразила, завозилась за витриной, бормоча: — Глупости какие, не голодна она… Что же ты думаешь, для вас с Гарри у меня ничего не найдётся? — Но Молли… — Цыц! И не думай мне тут возражать. Подожди-ка здесь. Сейчас вернусь. Несколько крупных кудрей выбились из хвоста. Гермиона тут же сдула их с лица и уставилась на кассу отсутствующим взглядом, постукивая каблуком по полу. Цок-цок-цок. Казалось, время замедлилось, и от этого суета миссис Уизли на кухне всё больше её тревожила. В груди разрастался самый настоящий стыд — в конце концов, Гермиона человек взрослый и самостоятельный, и она обязательно купила бы эти несчастные крендельки, будь у неё на руках свеженькая стипендия. И зачем она только заявилась сюда, стоит тут, как бедный родственник! Кому как не ей знать, что миссис Уизли с пустыми руками не отпускает. Только ей подумалось, что можно было бы вознёй миссис Уизли воспользоваться и как-нибудь улизнуть, оставив две по ноль пять сливочного скучать в холодильнике, как сумочка завибрировала.15:24
«Гермиии… моя красавица со сливочным пивом, ты где?»
Гермионе очень захотелось ответить поехавшему от восторга Гарри в рифму, но она осеклась: во-первых, рифма была неприличной, а во-вторых… — Гермиона, моя хорошенькая! Держи, собрала вам тут всякого. И лимонад на месте, можешь не проверять! Кушайте на здоровье. — Но миссис Уизли, здесь слишком много! — Говорю же, Молли, Молли меня зови. И давай, не бубни мне тут, бегом домой, пока тёпленькое. Уже волоча домой два увесистых пакета, подставляя лицо порывам знойного ветра, Гермиона всё-таки призналась — правда, сама себе, по-другому у неё бы не получилось, — что навестить миссис Уизли в этот жаркий день было правильным решением. Едва она приоткрыла пакет, нетерпеливо заглядывая внутрь, наружу вырвался запах свежей выпечки. Желудок свело, рот незамедлительно наполнился слюной… «Чудесный, чудесный день!» — подумала Гермиона, когда живот её красноречиво заурчал. Она широко улыбнулась этому наблюдению и ускорила шаг. Цок-цок-цок-цок. Заскрипела парадная: соседский мальчишка лет пятнадцати выкатил байк и отвесил Гермионе шутливый поклон, любезно придерживая входную дверь. — Миледи, — пролепетал мальчишка. Гермиона театрально закатила глаза, но в подобии ответного реверанса всё-таки присела. Занырнув в подъезд, она к величайшему «счастью» обнаружила, что лифт сегодня нерабочий. — Твою мать, — вздохнула Гермиона, взглянув исподлобья на рукописное: «Технические работы. Приносим извинения за причинённые неудобства». Не то чтобы Гермиона была противником здорового образа жизни — она вовсе не прочь ходить пешком, тем более, в её-то положении иной раз и на общественном транспорте сэкономить полезно. Всё бы ничего, не напяль она по глупости утром эти высоченные каблуки! Таки добравшись с горем пополам до пятого этажа, Гермиона прислонилась к дверному косяку и пыхтела, хлопая по сумочке в поисках ключей от квартиры. Кажется, она их и не брала. — Гарри! — позвала Гермиона. — Открой дверь! И тишина была ей ответом. — Гарри! Дверь! — крикнула она громче. Раздалось не что иное, как самое натуральное шипение: — Ах! Толкни её… — Ч… что? — опешила Гермиона, едва не залезая глазом в замочную скважину. — Гарри! Какого чёрта! Тебе что, сложно открыть? — Ах! Толкни же её! Выругавшись себе под нос, она хорошенько навалилась на дверь и вскрикнула от неожиданности: дверь распахнулась резко, точно пенопластовая, от чего руки с горячими пакетами комично болтнулись в воздухе. Кое-как удержав равновесие, а с ним и бедные пирожки, Гермиона приготовилась ругаться ещё больше: — Гарри… — мурлыкнула она подозрительно мирно, осматривая холл. А в холле-то никого и не было. Хмыкнув и стянув туфли, Гермиона прокралась к наиболее вероятному укрытию преступника — на кухню. — Гарри! Не изволишь ли ты объяснить, поче… Пакеты выскользнули из дрогнувших пальцев и грохнулись на пол, когда Гермиона остановилась в дверном проёме. На кухне её ожидала картина маслом. — Ах-х! Поднажми! Эпилептически дрыгая конечностями и виляя крепким задом, обёрнутым в одно банное полотенце, у окна обнаружил себя Гарри Поттер. — Гарри. Джеймс. Поттер! — взвизгнула Гермиона, когда полотенце сползло пониже. Щёки её вспыхнули. — Соль и перец здесь! — закричал Гарри, потряхивая мокрой головой и энергичнее взмахивая бёдрами. — Какая ещё соль! А ну немедленно объясни, что здесь происходит! — от возмущения Гермиона почти задыхалась. Хватая губами воздух, она вперилась убийственным взглядом в обнажённую спину бесстыдника. А тот, будто мог это почувствовать, вдруг развернулся. Рот его приоткрылся, глаза засверкали; угольно-чёрные лохмы подпрыгнули вороньим гнездом, когда он рванул к Гермионе. — Держи дистанцию! — Так-так-так, подождите минутку… Схватившись за сердце, Гермиона — и не скажешь, к ужасу или облегчению — заметила, как блеснули в ушах у Гарри две маленькие «затычки». — Гарри Дж… — Этот танец не для всех! Только для самых сексапильных… — рокотал Гарри, подмигивая ей обеими бровями. А потом рывком схватил со столешницы, у которой она застыла изваянием, собственный мобильник и, судя по оглушительному взрыву динамиков, выключил наконец Bluetooth… — Ну же, девочки, давайте покажем этим парням, кто здесь номер один… Во второй руке у Гарри оказалась стеклянная перечница — этакий импровизированный микрофон. Стоило Гарри ткнуть им находившейся на грани нервного тика Гермионе под нос, стены сотрясло пронзительное: — Апхчи-и-и! Гарри — хвала господу, полотенце на месте, а рот захлопнулся — растерянно мигнул и, слегка пошатнувшись, замер. Игра в гляделки длилась секунд десять, причём под бодренький аккомпанемент Солт-Н-Пепа: на припеве Гермиона не выдержала и разразилась хохотом. — Гарри… этой песне… тридцать… лет, — прохрипела она, согнувшись пополам. — А сливочное пиво я ждал ещё дольше! — деланно возмутился Гарри, прежде чем сжалиться над ней и поставить песню на паузу. — Что ж, твоё ожидание не напрасно! Потому что с ним прилагаются и… — О боже! Это же «У Молли»! Гермиона скривилась: негодяй уже подхватил оба пакета, рассекретив её. Ей вдруг подумалось, что злиться на этого человека у неё стабильно не получается. — Ради всего святого и грешного, оденься… — бормотала она горячим пирожкам, не в силах более наблюдать это полуголое безобразие. Безобразие сокрушённо вздохнуло, но всё-таки послушалось: в коридор Гарри выскользнул так скоро, будто испугался, что пирожков по возвращении не застанет.***
Попробовав зубами жестяную крышку, Гарри обиженно цыкнул и перегнулся через обеденный стол, шаря пятернёй в небольшом ящике в поисках открывашки. — Ну, горе луковое, и как же ты умудрился получить «отлично» у Дамблдора? Первую пересдачу ты проспал, а ко второй совсем не готовился, я же помню, — ворчала Гермиона, разрезая пирожки пополам: на вид одинаковые, но все с разной начинкой — пришлось «вскрывать», дабы не перепутать. Гарри хорошенько втянул запах сдобы и расплылся в блаженной улыбке. — Невероятнейшее стечение обстоятельств, Гермиона! — заговорщицки начал он, расправившись с бутылками. — Пришёл я, значит, в его кабинет, время было десять ноль четыре, хотя договаривались мы на десять ровно, ну да какая разница, любит он меня, старый! Отсалютовав сморщившейся Гермионе полным «пива» стаканом, Гарри запрокинул голову и влил в себя добрую половину. Главная цель этого дня сбылась, и теперь он усиленно налегал на горяченькое. Когда Гермиона фыркнула, Гарри нехотя продолжил: — Так вот, стоит ли говорить, что первым делом мне было традиционно предложено выпить чаю? — усмехнулся он, многозначительно поиграв бровями. — Ладно-ладно, не делай такое лицо, господи… Присел я за его стол, а на столе разбросаны билеты, причём перевёрнуты были не все, так что я даже некоторые номерки разглядел. Правда, разницы никакой, сама ж знаешь, чёрта лысого я там учил! Но вот… происходит чудо! Мне вдруг показалось, что очки у меня какие-то заляпанные, я их и снял — вытереть футболкой. Только я нацепил их обратно и моргнул, как ву-ух! — Гарри выпучил глаза и схватился за пирожок. Гермиона нахмурилась, но комментировать это «ву-ух» не стала: с набитым ртом разговаривать не полагается. Гарри однако же это элементарное правило игнорировал. — А на штоле уже ждоровенный шайник и уйма фшевожможных фладофтей! Я штолько у него ещё не видел, и гже он их бе-ёт-то в таком колишештве, эти мармела-ки? — Гарри, я прекрасно понимаю и даже несколько разделяю твой восторг, но может быть, ты сначала прожуёшь, а потом уже… — Ой, ну не бубни, Миона! — Гарри проводил последний кусочек пирожка в пищевод вздохом глубочайшего сожаления и отряхнул руки. — Просто с утра ничего съедобного дальше лимонных долек не видел. К слову о дольках: помнишь, у меня на прошлой неделе зуб болел? Дождавшись настороженного кивка, Гарри просиял: — Боль-то прошла, это ты помнишь, я тебя тогда помучил, — улыбался он, разливая по стаканам новую партию сливочного. — Но я как увидел эти лимонные дольки, засахаренные такие, крупные, вдруг тако-ое придумал, обхохочешься! — Ну давай уже, не томи, сколько можно вокруг да около, — торопила его навострившая уши Гермиона. Гарри подпёр скрещёнными пальцами подбородок и горделиво выпрямился. — В иной раз я бы наверняка отказался от этих его угощений — и без того на одних сладостях живу, у меня уже вместо крови по венам один сахар да никотин, — фыркнул он. — Но сегодня, о, сегодня! Гермиона, я считаю, что я — непризнанный гений. Да ну ладно тебе, хватит так смотреть! В общем, взял я сразу несколько этих долек, запихал в рот, хорошенько стукнул по ним челюстями и ка-ак завыл! Хорошо стены не рухнули… а потом… Гермиона поперхнулась лимонадом. — Кхе-кхе! Подожди, чт… кхе-кхе! Зачем это ты завыл? — Как зачем? Зуб у меня заболел, понимаешь? — удивился её недогадливости Гарри. — Ну, сама подумай: лимонная долька, нет, три лимонные дольки, сахарные, сладенькие… вот у меня и зуб заболел. Сечёшь? — Гарри Дже… — Но-но-но! — Гарри помахал указательным пальцем. — Даже не думай меня осуждать, Гермиона! — Ты… ты, бессовестный манипулятор! Дамблдор, конечно же, сразу тебя домой отправил! — взорвалась Гермиона, вскочив со стула. Воздух задрожал от жара её свекольного румянца. Вместе с воздухом задрожал и Гарри. — Тихо, тихо, спокойно, Миона, всё хорошо, всё в порядке, ничего страшного не случилось… — читал он аффирмацию, всем телом вжимаясь в деревянную спинку. — Как ты мог обмануть старого человека! Он же и так тебе постоянно поблажки делает! — Да ну не кричи, не дослушала же! — обиделся Гарри, всплёскивая руками. — Не отправил он меня домой… Предложил выбрать билет и рассказать поскорее, тезисно, без подготовки. Навстречу пошёл. Но, как я уже сказал, чёрта лысого я там… — Понятно, ближе к сути! — Ты ведь мне не поверишь. — Не попробуешь — не узнаешь. Покусав губы под грозным взглядом Гермионы, Гарри вздохнул: — Только я потянулся за билетом, как Дамблдор уронил чашку и… я же просил, не смотри на меня так! Я тут вообще ни при чём! Старик весь стол залил своим сладким чаем, и меня заодно, ты думала я почему без штанов? — оправдывался он, не прекращая махать руками. — И что теперь? С мокрыми штанами билет не читается? — Кто бы возражал! Я уже собрался взять его, но не тут-то было. Дамблдор меня тут же остановил и такой: «Ох, мальчик мой, какая жалость! Кажется, всё размазалось». Я ему говорю: «Ну, вы по памяти какой-нибудь билет назовите, я и попробую». На что он мне: «По памяти, скажешь тоже, Гарри! Память у меня старческая, нездоровая, не мучай её. Я и не помню, какие там вообще были билеты. Но я уверен, что ты хорошо готовился, поэтому не смею тебя больше задерживать, давай зачётку». Склонив голову набок, хмурая Гермиона несколько секунд наблюдала за Гарри с некоторой жалостью — приблизительно так смотрят обычно на человека душевнобольного. Гарри — рот перепачкан вишней, в глазах чёртики — под этим взглядом держался достойно, несмотря на явственный триумф, от которого дёргались уголки губ. — Теперь ты понимаешь, что я ни в чём не виноват? — осведомился он, невинно хлопая ресницами. Брови Гермионы взлетели почти до середины лба. — Конечно. Точно. Разумеется, не виноват. Очевидно, Дамблдор специально разлил чай, не в силах более… кх-х-х… — зажмурившись, она прикрыла лицо ладонью. Плечи её затряслись. — Миона? Тебе плохо? — испугался Гарри. — Эй, посмотри на меня, что случилось? Бросив нетронутый пирожок и метнувшись к Гермионе, он отвёл её подрагивающую ладонь от глаз, обхватил руками отчего-то мокрые щёки и обеспокоенно запыхтел. Вдруг она подняла на него свои огромные, полные натуральных слёз глаза. — Кх-х-х… Чай… разлил… потому что актёр из теб… хр-р-р… — плакала Гермиона, хрюкая в приступе гомерического хохота и указывая на его перекошенную ужасом физиономию пальцем. Спустя считанные мгновения смеялись они уже вместе: Гермиона — захлёбываясь рыданиями, Гарри — надрывая живот свистящим хрипом и неконтролируемо похлопывая подругу по плечу. Физиономию он на всякий случай опустил в пол, потому что вид хохочущей Гермионы веселил его сильнее, чем собственная пересдача. Когда Гарри плюхнулся обратно на стул и всё-таки решился на неё посмотреть, ему показалось, что слух покинул его. Вытирая влажные паутинки слёз краем неглаженой футболки, он поймал себя на том, что не мог оторвать от Гермионы глаз. Гарри подумал, что и не помнил уже того дня, когда она так искренне и беззаботно смеялась. Прошло без пяти минут три года с их решения совместно снимать квартиру — решение неожиданное. Случайное. Едва они месяц отучились за одной партой (он — категорически посредственно и безалаберно, она — с неповторимым отличием и энтузиазмом), случилось страшное: Гермиона потеряла родителей. Как? Автокатастрофа. Тем трагическим утром, когда она — лицо мертвенно бледное, свинцовые мешки под глазами — грохнулась на скамейку против него в университетской столовой, Гарри, как бы ни хотел, не стал ковырять её лишними вопросами. И правильно сделал. Кому как не Гарри знать, каково это — остаться одному в целом мире? Он тогда чуть не опрокинул нетронутый завтрак, когда ринулся к ней, маленькой, беззащитной, и впервые обнял. Сердце колотило по рёбрам, как сумасшедшее; Гарри и не понял вовсе, когда заплакал вместе с ней — беззвучно, сцепив пальцы за её затылком и прижав к себе кудрявую голову, несмело поглаживая длинные пушистые волосы. «Может быть, их больше нет здесь, на этой земле, но они никогда, никогда не покинут тебя, как мои не покинули меня — вот здесь, здесь, чувствуешь? — шептал он, как мантру, направляя ладонь Гермионы к самому сердцу. — Навсегда, навсегда…» Гарри плевать хотел на косые взгляды и перешёптывания вылупившихся на них, как на музейный экспонат, первокурсников. К тому времени он прекрасно осознавал, какие мысли закрадывались в их безнадёжно пустые головы: конечно же, всякий идиот не преминет ткнуть пальцем в «сладкую парочку», ведь на лучшую ассоциацию их воспалённая фантазия не способна. Безмозглые создания. Благо это не имело абсолютно никакого значения, потому как они, Гарри и Гермиона, слишком хорошо уже знали друг друга для того, чтобы чужие сплетни их хоть как-нибудь тревожили. Она ещё в первую неделю призналась ему невзначай, что интерес к нему имеет исключительно платонический, а Гарри был только и рад расставить все точки над «i», выпалив ей в ответ самое личное и сокровенное. Так Гермиона Грейнджер оказалась первым и пока единственным человеком, которого он посвятил в свою маленькую тайну: противоположный пол Гарри нисколечко не интересовал. По крайней мере, в том смысле, на который рассчитывали бессовестные сплетники и регулярно подмигивающие им с Гермионой на очередной лекции профессора. Но всё это не сейчас, это не важно, важно то, что одни только похороны обошлись бедной Гермионе в целое состояние — мистер и миссис Грейнджер не оставили за собой баснословного наследства, хотя при жизни и баловали единственную дочь различными поездками, во Францию за отличную успеваемость, например. Однако, как и большинство их с Гарри ровесников, не знавших горя и выросших в среднестатистической английской семье, Гермиона понятия не имела, насколько трудно добывались на эти поездки деньги. «Гарри, тебе не надоело это общежитие?» — спросила она как-то за обедом. «Спрашиваешь… Ты же знаешь Симуса и Дина, у меня от их безостановочной болтовни давно хроническая мигрень развилась. Музыку слушать не дают, вечно им нужно, чтобы я в этой болтовне принимал участие! И курить нельзя — у Дина астма, видите ли, — возмущался Гарри, ковыряя вилкой невкусный омлет. — А ты чего так улыбаешься?» А улыбалась она потому, что в тот самый момент ей стало очевидно, как убить двух зайцев зараз. Гарри прерывисто вздохнул, возвращаясь к реальности. Горло сдавило, но ухмылка не покидала его лица, пока Гермиона, до сих пор периодически вздрагивая и поглядывая на него полными смешинок глазами, уплетала остывший пирожок. За обе щеки. — Я тебя так сильно люблю, Миона, — сказал Гарри. От неожиданности Гермиона замерла и зажевала энергичнее, дабы поскорее выразить удивление: — Вот это да! Что это тебя на нежности сегодня потянуло? Гарри мастерски изобразил удушье, намекая тем самым, что невзаимности не потерпит. — Конечно, я тебя тоже люблю, горе луковое, — хихикнула Гермиона его пантомиме. Ему очень захотелось её рассмешить ещё больше. Гарри уже вскочил было с места, чтобы Гермиону защекотать, но тут же застыл, как вкопанный: в самом углу их обеденного столика обнаружился до неприличия соблазнительный свёрток, которого раньше он почему-то не замечал. Гарри, совсем как маленький, указал на него пальцем: — А это ещё что такое? — Ой, и правда, что же это такое? — притворилась Гермиона. Глаза её задорно заблестели. — Понятия не имею, может быть, сам посмотришь? — Ты врёшь! Всё ты знаешь. Ну, что это? — Так ты посмотри. Гермиона, не сдержав широкой улыбки, прикрыла глаза. Три… два… о… — Боже мой! Ореховый то-о-орт? — воскликнул Гарри, едва не грохнувшись на неё от счастья. — Он самый, — подмигнула ему Гермиона. — Миона… ты… ты… ты — самая лучшая! — Не я, Гарри, не я — миссис Уизли! Я за всё это ни пенса не отдала, — вздохнула она с сожалением. Гарри нетерпеливо содрал упаковку, вовсе её не слушая. — Здесь ещё и целых два куска! Давай налегай! — засуетился он, раскладывая торт по тарелкам. — Не хочу, правда, я объелась. Как-нибудь сам его съешь. Дважды предлагать Гарри и не стал. Как в замедленной съёмке он — стоя! — рассматривал приближающийся ко рту лакомый кусочек: в разрезе торт выглядел просто великолепно. Гарри с ума сходил по этому заварному крему, по этой хрустящей шапке ореховой крошки, покрывающей шоколадный бисквит… Не в силах более терпеть, он вонзился в неё зубами и… Взвыл. Опешившая Гермиона растерянно моргала, наблюдая за тем, как Гарри, уронив несчастный торт на белоснежную скатерть, схватился за щёку и зашатался из стороны в сторону, как неваляшка. Лицо его перекосила гримаса неподдельного страдания. Гермиона открыла было рот, но тут же передумала как-либо это комментировать: в последний момент ей вспомнилось, каким образом Гарри завоевал дамблдоровское «отлично», и тогда она, хотя и честно попыталась удержаться, прыснула сначала в маленький кулачок, а затем, стоило Гарри завыть громче, снова сложилась пополам, заливисто хохоча. — Ишь… актёр… говорю же… — задыхалась она, смахивая мизинцем слезинки. А Гарри всё выл, выл и понятия не имел, как бы теперь ей объяснить, что зуб у него заболел всерьёз, не понарошку.