Искушение

Братия разгружала телеги с продуктами. Монахи и послушники взваливали тяжёлые мешки с мукой и крупами на плечи, перенося свою ношу на кухню монастыря. Старый игумен наблюдал. Почтенный возраст и чин не позволяли ему заниматься этой работой, но он охотно мог подсобить братии. В бороде уже прослеживалось серебро, а морщин за долгую зиму только прибавилось. Но взгляд, умиротворённый и блаженный, с яркими искрами в глазах делал его таким молодым, что для монахов он был скорее другом, чем настоятелем. — Отец Григорий, Алексий опять ушёл в свою келью, — в пяти шагах от игумена стоял молодой послушник. Голос его от усталости стал глух и тих. Отец Григорий неспеша повернул голову на говорящего, а затем кивнул на телегу, призывая продолжить работу. Послушники смутился, он схватил самый тяжёлый мешок, намереваясь отнести его на кухню самостоятельно. Но непростая ноша не поддавалась. Игумен покачал головой, а затем помог бедняге закинуть мешок за спину. — Когда отнесёшь, приведи Алексия обратно. У нас ленность не поощряется, — молвил напоследок игумен и отвернулся от послушника. — Ленность не поощряется, да, отец Григорий? Зато к похоти вы явно неравнодушны, — губы расплываются в лисьей ухмылке, а рыжие кудри небрежно подпрыгивают при каждом шаге. Тонкая жемчужно-белая рука проводит линию от колена к краю блузки, осторожно подцепляет его и скользит внутрь. Подойдя вплотную, он лукаво смотрит в глаза игумена, касаясь второй рукой его щеки. — Что же вы замерли? Не стоит стесняться, я никому не расскажу о ваших маленьких желаниях, — искушающе шепчет наваждение, сидя у Григория на коленях. Но стоит только ему протянуть руку, как обольстительный юноша исчезает. Отец Григорий старательно молится с утра до ночи. Он отказывается от пищи и отдыха, только стоит на коленях перед иконами, горячо шепча губами молитвы. Он просит прощения для каждого. Для своей братии, русского народа, всех неверных и отвернувшихся от Господа. Каждое слово полно искренности говорящего, страстного желания помочь. Молится игумен за спасения каждой души человеческой, кроме своей. Его молитву прерывает голос монаха: — Отец Григорий, в монастырь забрёл путник. Мы уже выделили ему келью и накормили. Нужно ли сделать что-то ещё? — Нет, думаю не нужно. Хотя... Пусть завтра приходит на службу, исповедуется, — закончив молитву, говорит игумен. И не дожидаясь ответа, продолжает своё занятие. Монах молча кивнул и ушёл прочь. — Уходи, нечисть, — шепчет игумен, не смотря на сидящего перед ним юношу. — Не врите себе, отец. Вы ведь этого не хотите, — посмеиваясь говорит нечто, на этот раз полностью обнажённое. Отблеск свечи ласкает его матовую кожу своим светом, а рыжие кудри сияют, как начищенное золото. Он вальяжно расселся напротив, закинув ногу на ногу. Руки перебирают сияющие пряди. — Исчезни, не желаю тебя видеть, демон, — игумен поднял глаза,, но только он увидел его перед собой, как голос предательски дрогнул. — Нет, желаете. И не только видеть меня, но и сделать кое-что другое. Вы ведь знаете, как изгонять инкубов. Святая вода, молитвы и прочие мерзости. Так почему же бездействуйте, м? Уже несколько месяцев прекрасный инкуб приходит к Григорию во снах. Всегда дерзкий и сексуальный, он появляется в самый неожиданный момент. Его действия — откровенная провокация, он жаждет большего, но стоит только протянуть к нему руку, как исчезает. Игумен давно отвык от плотских утех: они ему чужды. Ни один из грехов не имел над ним власти. Контролировать научился не только тело, но и душу. А если нечестивые мысли поселялись в его разуме, то долгие молитвы и истязания были хорошей панацеей. Он дал обет безбрачия и посвятил свою жизнь Богу, но почему теперь чувствует, что ошибся? Монастырь, который он считал своим домом, перестал его интересовать. До дел братии не было дело. А Бог казался больным идиотом, устроившим этот затянувшийся фарс. Да и сам игумен был тем ещё лицемером. Он молится Богу до онемевающих конечностей, дрожи в плечах, слипающихся глаз. Молится до иступления, прося прощения и милости всем еретикам и еретичкам. А ночами окунается в адскую пучину разврата, желая видеть слугу Лилит в самом непристойном виде. Но, как известно, запретный плод сладок. Больше отец Григорий так не может. Он предаст себя, предаст Господа, только бы этот юноша остался с ним, только бы не исчезал. Игумен готов откровенно поговорить с нечистью и спасти их обоих. — Гриш, а достань мне травки, — хихикнув, говорит инкуб. На этот раз не нагой, в красном бархатном халате, с рубиновые колье на шее. — А то всё лучшее для людей, а у самих в аду из развлечений котлы с грешниками. В ответ молчание. Григорий жадно рассматривал инкуба, который явился к нему спустя неделю с прошлого посещения. Демон прохаживал вокруг него, посмеиваясь над монашеской рясой игумена. — Как звать тебя, демон? Почему мучаешь меня? — голос служителя Господу разнёсся громом в тишине комнаты. — Как звать? Да хотя бы Феликс, — брови инкуб поползли наверх. С ним впервые заговорили за полугодовое знакомство. — А с тобой играюсь, потому что нравишься, — беспечно продолжил Феликс, развязывая пояс халата. — Инкуба ходят к женщинам, а не мужчинам, — следя за каждым движением ловких пальцев, прошептал игумен. — А я среди остальных инкубов считаюсь не совсем нормальным. Даже в аду есть свои правила, которые, к счастью, я игнорирую, — пояс был откинуть в сторону, а полы халата распахнулись. Без малейшего смущения Феликс оголил свои плечи. Григорий долго собирался с мыслями, проклятые слова никак не слетали с языка. Он молча сверлил взглядом тело, боясь сделать последний шаг в пропасть. Инкуб же подошёл совсем близко и наклонился над ним, хлопая длинными ресницами. И игумен решил: сейчас или никогда. — Я готов на сделку, — выдохнул он одними губами, не веря собственной смелости. — Сразу бы так, Гриш, — Феликс стянул с себя халат и присел на непонятно откуда взявшуюся кровать. — Так какие будут пожелания?