***
Когда тебе пятнадцать лет, ты чувствуешь всë ярче, впадаешь в крайности и постоянно пытаешься бунтовать. Когда тебе пятнадцать лет, ты думаешь, что влюбиться в самого опасного человека в вашем небольшом городе, где все друг друга знают в лицо, а на улицах процветает гомофобия и ненависть к тем, кто хоть немного отличается, будь это веснушки, очки, полнота — это охренеть как круто и по-бунтарски. И ты влюбляешься. По-подростковому сильно, ярко и кажется, что эти чувства на всю жизнь. Вдвоëм против всего мира — разве не романтика? У Зоро короткие крашеные волосы, у него в ухе три серьги, он идëт на пересдачу по географии в очередной раз, а потом бьëт бывшего главаря местной группировки за школой. С Зоро у вас, конечно, не любовь, да и дружбой это назвать сложно, если честно — отношения хрупкие, с молчаливым уважением, переругиваниями, каждодневными драками, чтобы проверить силу. У тебя жëлтый пояс по тхэквондо, он мастер в кэндзюцу и не только, и за его спиной не один свергнутый им же районный царëк. Он на переменах снова с кем-то дерëтся до крови, а потом тащит на спине сводную сестру, которая подвернула ногу на физкультуре, а в руках рюкзак второй. Он настолько противоречивый, что тебе сносит крышу. Ты вообще-то не уверен, что будешь признаваться — любовь любовью, безумная и страстная, до звёздочек в глазах, до остановки сердца и краснеющего лица, но разум ещë не покинул голову. Что будет с тобой в мире, где не таких, как все вешают на столбах, забивают насмерть камнями, мучают в каких-то подобиях концлагерей. А Зоро — ровный пацан, и от него одновременно воняет и гомофобией, и желанием впиться в твои губы до крови. Ты не собирался, но когда он близко-близко, почти лбом ко лбу, когда он бьëт какого-то студента за домогательства к однокласснице, когда он кормит бездомных собак и кошек и очаровательно теряется даже по дороге в школьный туалет, устоять сложно. Лавхейт же романтично? От ненависти до любви — вообще невероятно. Мальчики дëргают девочек за косы, когда они им нравятся. Зоро ставит тебе подножку. Зоро в целом парень неплохой. Будет плохой парень провожать соседку по парте, потому что за той следит какой-то мужик? Будет ли он на отжатые у кого-то деньги покупать своим сёстрам-близняшкам мороженое? Ты просто хочешь отпустить груз с души — не будет же он всем подряд об этом трепать? Может быть, (скорее всего), вмажет, но это не в первый же раз, вы дерётесь почти каждый день. Когда Зоро плотоядно улыбается, ты понимаешь, что чертовски ошибся, и по спине бегут мурашки и холодный липкий пот. Зоро открывает тебе свою худшую сторону (и романтичного в этом нет ни капли) ту, которая просачивается, когда он вбивает кулаки в лицо очередной жертвы, улыбаясь. Тебе стоило немного подумать, но когда тебе пятнадцать, ты не особо обременён интеллектом. Он берëт тебя угрозами, силой, приправляя всë словами: «Ты же мечтал об этом! Это то, чего ты хотел». На пояснице появляются незаживающие раны — Зоро тушит сигареты о светлую нежную кожу, грубо толкаясь, и по бёдрам течëт сперма с кровью. Зоро смеëтся, делая новую фотографию на отжатый у кого-то сенсорный телефон. Ты уже не можешь даже плакать. Таскаешь с собой заживляющие крема, хоть немного облегчающие боль, чтобы Зефф случайно их не нашëл — он что-то понимает, но не настаивает, когда ты огрызаешься и не хочешь делиться. На животе вырезано ругательство рядом с ожогами и ссадинами — тебе стоит уже написать заявление. Ты боишься. Под Зоро не одна «группировка» отморозков — он угрожает Зеффу, и ты знаешь, что он эту угрозу исполнит. Или его люди. Ты боишься и за Зеффа, и за себя — оказывается, что жить тебе всë-таки хочется до ночных панических атак, хотя взращённая семьëй самоненависть раньше говорила об обратном. Ты бросаешь тхэквондо. По бëдрам и груди снова кровь, смешанная с его спермой — ты не смог бы кончить, даже если очень захочется. Физически не способен. Ты куришь спайс в школьном туалете, там же сосëшь ублюдку до боли в челюсти и горле, до желания сблевать на грязный пол, до потери сознания — сперма течёт из носа. Снова куришь, за спиной, кажется, кто-то шепчется. — Хули ты всë умничаешь. — Сука, ты что, пидор? — Зоро ухмыляется, чтобы ты не забывал, что ты в его руках и одно его слово… Ты дрожишь, не хочешь выходить из комнаты, чувствуя себя чуть ли не хуже, чем в отцовском доме. Если Зоро надоест упиваться властью, надоест трепать твоё тело и душу, оставит ли он тебя? Или просто выложит твои фотографии и видео? Ты что-то снова куришь и нюхаешь, чтобы не чувствовать тела, когда Зоро снова захочется. Он пинает тебя по рëбрам за кривой взгляд, как пьянчуги во дворе пинают собаку — попытка защититься каждый раз проваливается. Кажется, раньше с тобой он никогда не дрался в полную силу. Раны открываются, пачкают белую школьную рубашку — еë ты застирываешь, пока Зефф работает, чтобы не вызывать беспокойство. Ненавидишь себя до тошноты, отказываешься от еды, стоишь на мосту часами — и жить хочется до боли, и от боли ты устал просто смертельно. Когда Зоро зовëт тебя в местный лесок, громко называемый парком, ты не особо удивляешься — у этого парня изощренная фантазия. Ты понимаешь всë слишком поздно, когда тебя подхватывают четыре, шесть, восемь рук. Ты не видишь их лиц — не воспринимаешь, перед тобой только животные оскалы, слюни и сумасшедшие взгляды. Они называют это лечением. Не знаешь, сколько их. Тот, кто когда-то был твоей любовью, тебя уже даже не трогает. — Развлекайтесь.Море и рубиновый закат. Воды лазурные, сверкающие от солнца до боли в глазах. Вода тëплая, как парное молоко.
Ты не знаешь, сколько времени прошло — уже не чувствуешь боли, не понимаешь, меняются ли люди в тебе. Темно. Холодно.Лес на островке похож на малахитовый браслет. Солнце прогревает до костей, несмотря на вечер. К ногам в воде подплывает какая-то яркая рыбка.
Тебя кладут на спину — ты больше не сопротивляешься, ты похож на тряпичную куклу, глаза ещë не закрыл только чудом или просто потерял сознание с открытыми? Из открытого рта течëт слюна, стекает по подбородку и шее, а в горло толкаются до слëз и разрывающей боли.На острове есть золотой город. Впустят ли тебя в него? Откроют ли ворота? Чья-то голова мелькает на блестящих стенах. Ты просишь, чтобы тебя приютили. В воздухе поют птицы, и врата со скрипом открываются. Чей-то силуэт вдалеке раскрывает руки для объятий.
Ты открываешь глаза в мягкой кровати от настойчивого писка над ухом. Тело не слушается. Ты переводишь взгляд туда, где что-то прижимает одеяло. На полу, уткнувшись лбом в матрас, возле твоих ног спит старик. В кресле с другой стороны сопит кто-то с фиолетовой кудрявой головой — до тебя не сразу доходит, что это Иванков. Когда тебя выписывают, ты отправляешься в тур по Европе с ним. Возвращаешься ты уже не в тот городишко, а миллионник, где Зефф открывает новый ресторан. Даже ходишь к психологу по просьбе старика, а раны медленно, но заживают, оставляя после себя уродливые безболезненные шрамы. Работаешь в ресторанчике Зеффа, знакомишься с Нами, потом с Робин, взрослеешь, лелеешь в груди образ лазурного моря и тёплых объятий.***
Сообщения от Усоппа быстро пьянеющий Санджи проигнорировал. Художник спрашивал дежурную ерунду — как доехал, как самочувствие, точно ли не нужна помощь. Винсмок осушил бутылку и попробовал дойти до душа — вместе с дрожащими конечностями, ожидаемая пустота в голову так и не пришла. Лестницу преодолеть не получилось, поэтому Санджи вернулся в кабинет и достал вторую бутылку, надеясь напиться до беспамятства. Проснулся он от звонящего телефона — за окном уже вовсю светило солнце. — Санджи, ты как? — раздался голос Зеффа. — Ты чего так рано звонишь? Я в порядке. — Время три часа. Извини, позвони тогда сам, когда будешь готов. Не делай глупостей, пожалуйста. Буркнув согласие, Санджи попытался встать. От неудобной позы на полу болело всё тело, голова раскалывалась и по ощущениям казалось, что еë долбят двадцать дятлов сразу. До кухни он дошëл с трудом, нашарил бутылку минеральной воды в холодильнике, а вот таблеток не нашлось — все были на втором этаже, куда идти не хотелось, да и вряд ли получилось бы. Винсмок закурил и направился на поиски алкоголя по ресторану, не выпуская очередной сигареты из зубов. Когда оказалось, что бутылки опустошены, Санджи открыл дверь, ведущую к комнатке охранника, и высунул голову. — Пс, Кинемон, — и когда мужчина поднял на него глаза, сказал: — Будь ласка, сходи в магазин. Купи вина… Нет, виски. Нет, купи водки. Держи карту. Кинемон что-то хотел сказать, но дверь уже закрылась, поэтому ему ничего не оставалось, как закрыть ресторан снаружи и пойти исполнять просьбу Санджи. Его сменщик, работавший в ночь, сказал, что Винсмок пришëл очень поздно, был злой и не сказал ни слова. Было понятно, что что-то случилось, но хотя они были в хороших отношениях для начальника и охранника, Кинемон не был уверен, что имеет право спрашивать о личном. Поэтому просто постучался, всунул в вытянутую руку звенящий пакет и банковскую карту, и дверь снова закрылась на ключ. Звонки от Усоппа Санджи упрямо игнорировал, лишь написал, что он в порядке и свяжется с ним позже — только после этого художник оставил его в покое. От спирта хотелось есть, спать, тошнило и ломало всë тело, но будто бы даже отвлекало от мыслей, от воспоминаний и осознания, что он… мерзкий. Блондин добрался до душа и долго стоял под почти кипящей водой, оттирая воображаемые следы чужих ладоней. Еда, приготовленная наспех, лезла обратно, заставляя Санджи регулярно сгибаться над унитазом — он не уходил далеко, зная, что иначе не успеет. К ночи снова позвонил Зефф, а позже и Иванков — оба предлагали помощь и компанию. — Я… немного не в форме, но без глупостей. Мне просто нужно немного одиночества. Время плыло неконтролируемо, день смешивался с ночью, а похмелье становилось невыносимым, поэтому Санджи снова пил. Он не особо понимал, сколько времени прошло — стрелки часов расплывались, а телефон разрядился. Может быть двое суток, может быть больше. Кто-то из охранников оставил несколько бутылок пива. Блондин провёл рукой по щеке, ощущая жёсткую щетину — в зеркало он не смотрелся, чувствуя отвращение к человеку, которого увидел бы там. — Хватит жалеть себя. Пора приводить себя в порядок. «Эй, Усопп, увидь ты меня таким, остался ли бы ты рядом? Вытащил бы меня из омута? Впустил бы меня в золотой город?» Санджи попытался вдохнуть, чувствуя, как лëгкие снова его подводят, не желая пропускать воздух, а руки задрожали — то ли приступ астмы, то ли банальная паника. В глазах начало расплываться, и блондин обнял себя, пытаясь хоть что-то с этим сделать, не понимая, сколько времени он так просидел, пока не раздался звон стекла и кто-то не подбежал. — Дыши, Санджи. Дыши, пожалуйста. Давай вместе со мной, вдох. Выдох. Ты молодец. Ещë раз вдох, — Усопп сел на пол близко-близко, касаясь коленями чужих, и взял блондина за руки. — Вдох. Выдох. Санджи резко поднял глаза, чувствуя головокружение и боль где-то в груди. Усопп достал из своей сумки розовый термос и быстро налил немного чая в крышку. — Вот так, молодец, пей, — брюнет поднёс кружку к чужим губам. — И ещë кружечку. Давай. Дыши вместе со мной. Усопп отставил термос и снова взял Санджи за руки, массируя пальцами бледную кожу. — Всë хорошо, Санджи. — Допился до галлюцинаций. — Нет, Санджи. Я четыре дня не мог с тобой связаться, а охранники каждый день говорили, что велено никого не впускать. Поэтому я ходил кругами вокруг со стремянкой из дома, не зная, что делать. В конце концов, не выдержал и разбил окно в твоём ресторане мечты, а тут ты задыхаешься. Понимаешь? — Ты странный, — Санджи, наконец, вдохнул полной грудью, склонил голову, над чем-то раздумывая, а потом потянулся к чужому лицу. Усопп мягко отстранился, не позволяя коснуться себя, и покачал головой, также нежно улыбаясь. — Не хочешь? Разве это не то… — Тебе не нужно предлагать себя в благодарность. Я не знаю, что с тобой случилось, но… — художник слегка задумался, подбирая слова. — Никто больше не рассматривает тебя как объект. Санджи усмехнулся, откидывая голову к стене. — Tu es vraiment bizarre И ты испачкал свои хорошенькие жëлтые штаны. Усопп посмотрел вниз, но не пошевелился и не расцепил их рук. — Хочешь поговорить? — Давай. О чëм? — Давай расскажем по одной истории — любой, из прошлого, из будущего, придуманной. Я начну. В дальнем снайперском краю жил один герой. — А почему принцесса хотела умереть? — Санджи, я же ещë не дошëл до этого. Потому что еë королевство сожгли, только она выжила. И смерть шла за ней по пятам, каждый раз цепляла окружающих людей, но так и не коснулась еë. — Герой спас еë? — Конечно. — И проклятие отступило? — Да. Стоило ей признать, что она хочет жить, смерть вернулась в свой мир, потому что на самом деле еë время ещë не пришло. — Они будут вместе в конце? — С принцессой? — Нет, с тем принцем из другого королевства, с которым они путешествуют. Очевидно же, что он влюблён в героя. Усопп задумался. — Если для тебя это будет хорошим концом, то тогда они будут вместе, конечно. Вместе с остальными друзьями они оплыли весь свет, спасли множество стран, а когда пришло время, они вдвоëм построили домик в небольшой деревне и счастливо прожили ещë пятьдесят лет. — И не жалко было герою бросать геройскую карьеру ради какого-то избалованного принца без престола? — Конечно, нет. Это было его лучшим решением за всю жизнь. Санджи прикрыл глаза, раздумывая об этой сказке. Руки они расцепили, потому что Усоппу требовалось активно жестикулировать, но так и сидели на полу, касаясь коленями. — Теперь моя очередь, да?.. Тогда расскажу сказку про принца, который подумал, что влюбился, когда ему было пятнадцать лет.